Текст книги "Враг един. Книга первая. Слуга отречения"

– У меня ведь снова ничего не получилось… – еле слышно произнесла Верена, не поднимаясь с кресла.

– И не могло получиться, – строго ответила Пуля и присела рядом с ней на низенький чёрный крутящийся табурет с дребезжащими металлическими колёсиками. – Потому что ты опять забыла обо всём, что я тебе говорила…

В этом здании Пулю все называли «Полиной» и неизменно прибавляли к имени совершенно, на взгляд Верены, невыговариваемое «Ген-надь-ев-на». Лицо у Пули было бледным, с глубоко посаженными пронзительными синими глазами и жёсткими складками около губ; густые седые волосы она стригла коротким ёжиком. На вид этой женщине можно было дать лет шестьдесят, а уж сколько ей там могло быть на самом деле, Верена пока не хотела даже задумываться. После вскользь и с потрясающей небрежностью брошенной Алексом накануне фразы про «девять веков назад» девушка вообще не была уверена, что уже морально готова узнавать подробности жизни других его старых приятелей.

– Запомни наконец: материальное не первично, – в очередной раз повторила Пуля, и Верена подумала, что за последние несколько часов она успела услышать эту фразу уже столько раз, что, кажется, смогла бы сейчас без ошибок воспроизвести её на русском даже без этих своих странных способностей, которые Алекс называл «волей тули-па». – Облик агрессора меняется, когда он реагирует на твой страх, подстраивается под него. Значит, агрессор чувствует изменения внутренней структуры твоего волнового поля. Не визуализируй. Это блокирует твой волновой фон, неужели ты не чувствуешь? Переход, знаешь ли, должен ощущаться как действие, полностью подконтрольное тебе, а не как какое-нибудь там… не знаю… чихание, – Пуля фыркнула. – Смотри ещё раз.

Она медленно встала, набрала в грудь воздуха и затем резко свела ладони на груди. Голубоватыми ниточками вспыхнули два едва заметных шрама на широких запястьях, потом Верену на миг ослепила короткая белая вспышка – и вот уже перед ней на покрытых мягким пушистым оперением ногах стояло существо, напоминавшее огромную полярную сову с круглым лицом, большими и внимательными синими глазами, тёмными кустистыми бровями и коротким клювом. Широкие опахала гигантских бахромчатых серых перьев на её руках-крыльях были слегка закруглены на концах и загибались к телу, и по ним были разбросаны многочисленные чёрные пятна, полосочки и пестринки. Верена не удержалась и, вытянув руку, осторожно провела кончиками пальцев по краешку тёплого пульсирующего крыла.

– Давай, теперь ты, – странным глухим голосом сказала ей сова. – Поднимайся. Вдох. Руки. Резкий выдох, от горла к животу, так. Кулаки сожми. И-и-и…

Верена послушно свела на груди кулаки и осознала, как её ладони уже почти привычно окатывает жаром и как этот жар постепенно распространяется всё дальше, накрывая сознание невыносимо сладкой тягучей волной. Тогда она медленно развела руки в стороны и всем телом ощутила, как за её плечами – тоже медленно, неохотно, с огромным трудом – разворачиваются тяжёлые светящиеся крылья. Чувство было такое, как будто она держит в каждой ладони по пятикилограммовой гире; несколько секунд спустя девушка обессиленно уронила руки вниз, успев увидеть, как стремительно затухает окутавшее её туловище мерцающее сияние.

– Ну вот видишь… – сова вновь свела на груди руки, и воздушная волна, поднятая огромными пушистыми перьями, сорвала с коричневой книжной полки около стены и расшвыряла по комнате толстую пачку каких-то компьютерных снимков. Крылатая фигура на мгновение пропала в мутном дымчатом облачке, и в следующий момент Пуля со вздохом опустилась на табурет, растирая запястья.

– Я всё ещё не могу поверить, что это происходит со мной наяву, – беспомощно призналась Верена, отводя глаза. – Это всё так дико, так нереально и…

– Понимаю… – хмуро кивнула Пуля. – Да чего уж тут не понять. Но, знаешь ли, к сожалению или к счастью, этот мир устроен так, что в нём нет ничего, во что нельзя было бы рано или поздно поверить. Всё зависит от обстоятельств, – она неторопливо поднялась и стала собирать по полу разбросанные распечатки. – Алексей… Хаук рассказывал мне, как тебе досталось. Мне немного жаль тебя, но, с другой стороны, может быть, тебе как раз будет проще… Знаешь, я стала ни-шуур и впервые приняла зверя в сорок пять лет. Страшно много времени и не один бой понадобились, чтобы обрести подлинное видение и привыкнуть к единому миру…

– А почему страшно много?

– Просто потому что это было страшное время, Верочка, – женщина аккуратно сложила бумаги на письменный стол, потом подошла к окну и отодвинула тяжёлую жёлтую штору, со скрипом распахивая деревянные створки, и в помещение тут же ворвался поток сырого холодного уличного воздуха, брызги осеннего дождя и автомобильный гул. – Очень, очень страшное время. Я думала, что схожу с ума от голода, и, если бы не Алексей… кто знает, как всё сложилось бы, – Пуля усмехнулась. – Я думала сначала, что он ангел, наш викинг… Ну что, ты отдохнула? Тогда пробуем ещё разок. Ложись…

Глава 7

В этом богом забытом райончике на севере Квинса, рядом с бухтой Флашинг, Кейр, кажется, не бывал раньше вообще никогда. Местный сброд обычно без затей называл это место Свалкой, и, судя по непередаваемым ароматам, которые иногда доносил до его обострённого нюха осенний ветерок, где-то неподалёку в самом деле находился мусорный полигон, а может быть, даже целая фабрика по переработке отходов: смердело горелой пластмассой, аммиаком, гниющими досками и ещё чем-то основательно протухшим.

Кейр присел на низкое бетонное ограждение рядом с сетчатым забором, за которым виднелись как попало сваленные друг на друга остовы ржавых разбитых автомобилей и груды невостребованных деталей. Улица перед ним вместо асфальта была покрыта ровным слоем липкой чёрной пластилиновой грязи; по противоположной её стороне тянулся бесконечный ряд наглухо задраенных и покрытых граффити то ли гаражей, то ли ремонтных цехов.

«Ну что ж, – хмыкнул про себя Кейр, разглядывая припаркованный в конце улицы рядом с высоченной горой битого щебня трейлер-мусоровоз (старый добрый Кенворт с двумя выгнутыми рогами-трубами и мощным бампером, красивый, как моделька), – по крайней мере, когда назначаешь рандеву в подобных местах, трупы, в случае чего, не приходится далеко таскать».

…а вот и они…

Десяток затянутых в кожу фигур на чёрных блестящих Харлеях показался из-за угла, с рёвом разбрасывая в стороны раскисшую землю и разбрызгивая лужи. Минуту спустя мотоциклисты дружно спешились и неторопливо приблизились к Кейру.

– Н-ну-с… Принёс, дристун? – с оттяжечкой произнёс Бугор, широко расставляя ноги в тяжёлых гриндерсах, угрожающе сводя к переносице пшеничные брови и картинно вытаскивая из мятой пачки сигарету.

Кейр смотрел ему в глаза и улыбался.

– Чего лыбишься, сука… – ожидаемо донеслось до него через пару мгновений. – Тебе кажется, что я сказал что-то смешное?

Над головой с утробным гудением проплыл садящийся самолёт с красным обрезанным треугольником на синем фоне, виднеющимся на хвосте, – так низко, что казалось, если постараться, можно разглядеть лица пассажиров в иллюминаторах. Кейр проводил самолёт глазами, прищурившись на послеполуденное солнце, потом снова перевёл взгляд на Бугра и пожал плечами.

– Нет… так, типа… просто я страшно рад тебя видеть, – он шутливо развёл руками. – Ты даже представить себе не можешь, как рад.

– Он чего, под дозой? – неуверенно предположил стоящий рядом с Бугром амбал в красной бандане и огромных, на пол-лица, тёмных очках.

– Наверное, Кривой тебе в прошлый раз хорошо мозги отшиб, раз ты уже соскучился, – Бугор раздражённо бросил так и не раскуренную сигарету в покрытую бензиновыми пятнами лужу. – Ну-ка, парни… объясните мальчику ещё разок, как надо разговаривать со старшими.

Бугай в красной бандане длинно сплюнул в сторону, сунул руку в карман кожаных штанов, явно нашаривая кастет, и двинулся вперёд. Ещё двое держались у него за спиной. Кейр молча наблюдал за ними, не двигаясь с места. И улыбался.

– Не слышал, сука, чего у тебя босс спрашивает…

Волосатая, покрытая татуировками пятерня потянулась к его плечу, и тогда Кейр коротко, не меняя позы и даже почти не замахиваясь, ударил мужчину кулаком в челюсть. Голова того рывком откинулась назад, и он рухнул навзничь, отлетев шагов на пять в сторону и пропахав спиной жидкую грязь. Два верзилы, стоящие позади, буквально на полсекунды замерли от неожиданности, и этого времени Кейру хватило, чтобы, спрыгнув с ограждения, подцепить обоих за воротники чёрных косух и с размаху приложить лбами о ближайшую стену – на кирпичах осталось два длинных тёмно-коричневых следа.

– Ты знаешь… Майки, – с удовольствием произнёс Кейр, оборачиваясь. – Я решил так. Пошёл. Ты. В задницу.

И шагнул навстречу остальным.

Это оказалось много проще, чем он себе представлял. Кейр не принимал зверя, но любой, даже несильный его удар ощущался так, как будто он бьёт не людей, а каких-то кукол, манекенов, соломенные чучела. А сам он был для них неуязвим, неуязвим и силён, словно герой долбаного боевика – вот только тут всё было взаправду.

И это был непередаваемый кайф.

Кто-то попытался броситься на него сзади и накинуть на горло цепь нунчака; Кейр без труда перехватил цепь рукой, дёргая на себя и вниз – и тело позади него стремительно взлетело в воздух, приземлившись в полный строительных отходов контейнер неподалёку, и больше уже не двигалось. Ещё двое кинулись к нему сразу с двух сторон, хватая за руки, а Бугор с лицом, красным от ярости, нацелился ножом в живот – Кейр легонько встряхнул плечами, чуть разведя локти, а потом резко наклонился вперёд, и оба амбала кувырком опрокинулись прямо на своего босса, сбивая его с ног. Кейр поднял одно из тел в воздух, держа за яйца, и мощным пинком в живот отправил его на кучу покрышек, сваленных на другой стороне улицы.

До первой крови? Не бить лежачих? Да идите вы все!

Краем глаза Кейр видел, как кто-то из оставшихся парней в панике развернулся и пустился наутёк. Бугор, отползая на спине в сторону и не сводя с него глаз, медленно потянул из-за пазухи ствол, и тогда Кейр, криво ухмыльнувшись, наконец скрестил на груди сжатые кулаки. Лёгкая привычная дрожь пробежалась по телу, и почти сразу же он почувствовал едва заметный толчок в левое плечо. Звук выстрела показался очень тихим, будто бы донёсшимся из телевизора с убавленным звуком.

Глаза Бугра расширились от ужаса. Оскалив клыки, Кейр сделал шаг вперёд, с силой пнул его по рёбрам и тут же наступил тяжёлой, покрытой тёмной шерстью лапой на грудь, пришпиливая к земле и распарывая когтями края косухи.

Бугор лежал в луже крови, своей и чужой, закрываясь вымазанными в грязи руками и уже даже не думая сопротивляться; губы его судорожно дёргались, в устремлённом на Кейра взгляде сквозило безумие:

– Не надо… П-по… пожалуйста… – тряским голосом забормотал он, отчаянно выставляя перед собой ладони.

Неожиданно Кейру пришла в голову мысль, показавшаяся ему чрезвычайно удачной.

– Завтра. В шесть вечера. Причал Норт-Бротер Айленд, – раздельно произнёс он; нога надавила мужчине на грудь чуть сильнее, и тот захрипел. – И ты возьмёшь всех своих ребят. А не придёшь… – с наслаждением докончил Кейр. – …тогда уж мне самому придётся навестить тебя и твою семью… и боюсь, что это будет последняя наша встреча.

* * *

Наблюдать за этой парой во время спарринга Тиму всегда было жутковато. Для разогрева ли, или из следования какой-то давней привычке, они всегда начинали в человеческом облике – босые, раздетые по пояс. Тим никогда не считал себя экспертом по боевым искусствам, но готов был поклясться, что в их движениях, практически неуловимых для непривычного глаза, угадывались одновременно техники целого десятка разных восточных школ. Раз за разом они оборонялись и перекатывались по полу или исчезали в тумане стяжки, пытаясь застать противника врасплох, ставили блоки, не давая один другому скрестить запястья в позе силы, но рано или поздно всегда принимали зверя и продолжали уже как тули-па – сперва кружась в бешеном, завораживающем танце на полу, потом переходя в нападение, швыряя друг друга о стены с силой, от которой у смертного давно уже лопнул бы позвоночник.

Вот Тео бросает Вильфа на пол, выворачивает ему руку и хватает за загривок, с размаху прикладывая головой о камень. Пытается наступить страшной когтистой лапой на горло, но стремительная верчёная подсечка тут же опрокидывает его навзничь – и вот уже оба почти одновременно отталкиваются от земли и уносятся вверх, на лету меняя форму, раскидывая стальные шестиметровые крылья, с которых сыплются искры. Два монстра, медный и серебристый, со сверкающими рубиновыми глазами, рвут друг друга когтями и клювами, кувыркаются, сцепившись лапами, на головокружительной высоте под сводами боевого зала, наносят друг другу сокрушительные удары мощными крыльями, с грохотом кроша и сбивая на пол многовековые сталактиты. Потом один за другим опять пикируют вниз, вновь принимая антропоморфный вид, – ив следующий момент Тео уже пригвождает Вильфа к стене крючковатыми изогнутыми когтями, берёт за горло и медленно приподнимает в воздух мощной вытянутой лапой.

Вильф с усилием сводит руки на груди, две тонких линии на покрытых красными перьями-чешуёй запястьях на миг ярко вспыхивают – и формы начинают течь, как отражения в кривом зеркале, и Тим чувствует, как от этого зрелища делается физически больно глазам. Через мгновение Вильф уже снова в человеческом облике, на две головы ниже стоящего рядом с ним птицеголового монстра, рыжие кудри разметались по плечам. Не ослабляя хватки, Тео подступает к нему совсем близко и на миг замирает со вскинутой лапой. Глаза над тёмным кривоватым клювом ослепительно ярко мерцают алым, и кончики скрюченных когтей-пальцев заостряются, делаются пурпурно-белыми и тоже начинают светиться, распространяя запахи окалины и раскалённого металла.

Вильф хрипло дышит, застывшая улыбка-оскал отдаёт обжигающим безумием:

– Ну же. Давай…

И в тот же миг стальные когти впиваются ему в голую грудь, вспарывают кожу и медленно проезжаются вниз по животу, оставляя окровавленные, глубоко обугленные борозды, а Вильф шумно вздыхает, сдавленно стонет и с шипением выпускает воздух сквозь плотно сомкнутые зубы. Взгляд его, на мгновение затянувшийся какой-то полупьяной поволокой, внезапно останавливается на лице Тима – и тут же яснеет, мгновенно снова становясь хищным и внимательным.

– А, малыш Аспид…

Тима мутит от запаха палёного мяса, желудок скручивается в узел. Тео тоже поворачивает к нему уже почти человеческое лицо и улыбается, одновременно вопросительно и как-то плотоядно:

– Здравствуй, юный воин… Пришёл что-то сказать нам?

* * *

– Мне кажется, у меня никогда ничего не выйдет… – вздохнула Верена.

Воздух в маленьком заасфальтированном дворе-колодце был пропитан сыростью, сигаретным дымом из вентиляционной вытяжки и чем-то неуловимо металлическим. Ладони Верены, всё ещё взмокшие после тренинга, отчаянно стыли на холодном ветру, костяшки пальцев уже противно покраснели. Девушка засунула плотно сжатые кулаки в карманы ветровки, но и они продувались насквозь.

– Выйдет. Тебе мешает страх, – Пуля приложила пластиковую белую карточку к пискнувшим металлическим воротцам под низкой дворовой аркой, и они вышли на набережную узкого тёмного канала, вода в котором суетливо отражала пёстрые огоньки готовящегося к ночи города. – А страх боя, как и страх смерти, не существует сам по себе, он делится на множество мелких составляющих. Все самые главные барьеры так или иначе связаны с человеческим телом. Обычно это страх боли, непоправимого телесного ущерба, или страх насилия, унижения. Ну, это всё и для людей не секрет. И морфотренинги мы успешно используем для подготовки обычных солдат…

Она сочувственно посмотрела на Верену, на ходу пошарила в сумке и протянула ей толстые кожаные перчатки:

– На-ка вот, надень, а то цыпки на руках будут… Ты сейчас учишься только обороняться, не поддаваться панике в случае нападения, чтобы ты смогла вовремя защитить себя и других. Ничего невыполнимого тут нет. В конце концов все мы просто люди, получившие силу. И тули-па – тоже просто люди. Или, как минимум, бывшие люди…

– Но… ведь их война началась ещё за пределами Земли… – неуверенно начала Верена. – Я имею в виду, у кого-то же есть память тули-па. Алекс мне…

– Это всё фантазии, Верочка, и больше ничего, – неожиданно ворчливо перебила её Пуля. – Им всем просто так кажется. На самом деле силы эти от нашего хранителя и от его вечного врага… – женщина подняла глаза на луковичные купола нарядного, как рождественский пряник, ярко освещённого прожекторами собора на другом берегу канала. – Но ты этого, конечно, пока не поймёшь… маленькая слишком. Да и, в конце концов, знаешь ли… каждый в этом мире может верить во что он хочет. Самое главное – находиться на правильной стороне…

Далеко впереди из-под тяжёлого одеяла туч ещё робко выглядывала тусклая пепельно-розовая полоска отгорающего заката, но серебристые сумерки понемногу опускались на город, и Верена чувствовала, как вокруг постепенно делается всё холодней. Идущие им навстречу торопливые прохожие чуть сутулились от порывов ветра. Откуда-то из-под облаков вдруг начали падать редкие, почти невидимые полупрозрачные снежинки, иногда легонько покалывающие лицо; касаясь чёрного асфальта, снежинки тут же таяли и пропадали на нём без следа.

– Но, Полина… если ты считаешь, что тули-па тоже люди, как они вообще оказались не на нашей… не на человеческой стороне? – Верена без особого успеха попыталась забрать под шапку безнадёжно растрёпанные волосы. – Получается, их принуждает… ну, этот, которому они там все подчиняются? Так?

– Ну, дорогая моя, это только убить, знаешь ли, можно всегда, а вот принудить – далеко не всегда, – отозвалась Пуля. – Принудить вообще можно только к действию. К решению стать кем-то принудить просто невозможно. Не существует такого закона. Да и нет у них вовсе такой цели, Верочка, – принуждать. Остановись-ка на секундочку…

Полина притормозила около знака пешеходного перехода, окаймлённого яркой жёлтой рамкой, привычно скрестила и тут же развела в стороны ладони, и Верена вдруг почувствовала, как её окатывает тёплая воздушная волна и как ветер вокруг них внезапно ослабевает.

– Это же этот, как его… кокон, да? – спросила она.

– Он самый, – кивнула Пуля. – Ты училась строить его для защиты при падении, но, как видишь, в такую погоду это тоже иногда далеко не самая плохая техника…

Они перешли через мост, и Верена зашагала вслед за Пулей по гранитному тротуару вдоль канала, такому узкому, что идти по нему было проще всего гуськом. Вода в канале, переливающаяся тёмно-синими льдистыми бликами, казалась сумрачной и угрюмой. По правую руку от Верены возвышался огромный величественный строгий собор с зеленоватым куполом. Укутанный в серо-голубую прозрачную вуаль из света прожекторов под бархатно-белым, низко нависшим небом, он отчётливо напоминал ей сейчас какой-то призрак, невесомую, но вместе с тем очень прочную фата-моргану, которая, вполне может быть, просто растает к утру вместе с холодным туманом, таким же серовато-голубым, как лучи этой подсветки.

Верена тряхнула головой и невольно потёрла пальцами виски. «Наверное, это всё последствия слишком частого погружения в мор-фопространство, – вздохнула она про себя. – Или, может быть, последствия слишком стремительных и слишком неправдоподобных перемещений в пространстве реальном. Человеческая психика ведь как-то должна реагировать на такие внезапные перегрузки, верно?»

Девушка никак не могла избавиться от ощущения, что она сейчас находится во сне; весь этот шумный, гудящий, многолюдный город, мерцающий цветными рекламами и время от времени окатывающий её брызгами воды с высоких карнизов, казался в сумерках каким-то неотчётливым, зыбким и странно похожим на мираж. Её непреодолимо тянуло разглядывать человеческие силуэты в смутных тенях, качающихся вокруг уличных фонарей. Вот они, кажется, внимательно смотрят сверху жёлтыми зрачками далёких окон в старых мансардах, крадутся рядом… того и гляди, не станет вокруг прохожих – и услышишь эхо чужих шагов вместе с собственными, или увидишь на стене противоположного дома две тени вместо одной и будешь отчаянно убеждать себя в том, что это всего лишь фокусы освещения…

Верена снова ощутила, как у неё мучительно заныли запястья. Кто его знает, что ещё может оказаться реальным в этом ставшим вдруг донельзя непрочном мире…

– Так вот, Верочка, – продолжила Пуля, поворачиваясь к Верене, когда они снова смогли идти бок о бок. – Тебе ведь не покажется странным, что ни одна армия мира, если начнётся война, не предпочтёт тех, кого загнали туда силой, тем, кто пошёл на неё осознанно? Так вот и тули-па по большему счёту неинтересны принуждённые. Так что решения человек всегда принимает сам… Но ведь никто и никогда не в силах всю жизнь принимать только верные решения, пойми. Жизнь так непрозрачна иногда, а человек, знаешь ли, – это всего лишь человек…

Сумерки постепенно делались всё гуще, укрывая блестящую от луж улицу тонким покрывалом, которое у самой земли ловили и держали на себе цветные огоньки высоких изогнутых фонарей и автомобильных фар. Они перешли через узкий пешеходный мостик с ажурными перилами, который с двух сторон охраняли фигуры гигантских чёрных грифонов с мощными лапами и словно бы светящимися, переливающимися в тусклом вечернем свете позолоченными крыльями. Верена поймала себя на мысли о том, что, если она сейчас вдруг увидит, как все четыре крылатых силуэта разом отрываются от земли и стремительно взмывают в небо, она, наверное, почти не удивится этому.

– …а тули-па между тем вовсе не дураки, знаешь ли, – задумчиво продолжала Пуля, неторопливо шагая по звонким тротуарным плиткам. – Они предлагают лишь то, чего человеку больше всего не хватает, когда ему страшно или плохо… когда он ослаб, когда опустил забрало. Ничего не требуют… Сначала. Сперва. То есть даже не предлагают, нет. Как можно предлагать человеку самое себя? Может быть, просто показывают. Показывают одну из дорог. Может быть, приглашают.

– Приглашают воевать против человечества? – недоверчиво спросила Верена.

– Ты знаешь, существует одна такая история, – задумчиво сказала Пуля. – Может быть, она тебе даже знакома. Про человека, который жил в этом вот городе, – как раз, кстати, где-то здесь недалеко и жил, где мы с тобой сейчас идём… И этот человек всех окружающих пытался делить на дрожащих тварей и на имеющих право убивать. Так вот, понимаешь ли, тули-па считают себя такими имеющими право. Они не относят себя к человечеству. Оттого и действительно перестают быть людьми иногда – иногда даже в прямом смысле слова, физически. – Пуля остановилась перед входом в один из домов, коснулась магнитным ключом исцарапанного домофонного замка и со скрежетом толкнула тяжёлую железную дверь. – Это ведь многим кажется страшно заманчивым, знаешь ли – считать, что все остальные, кроме тебя, не достойны… ничего. Они же все искренне верят в то, чем живут, понимаешь? Для них просто нет… не существует другой реальности.

– Значит… – задумчиво сказала Верена, всё выше и выше поднимаясь вслед за спутницей по гулкой каменной лестнице с выложенными мозаикой пролётами и рассеянно ведя пальцами по узорчатым чугунным прутьям тяжёлых перил. – Значит, если мне в жизни пока всего хватает, то…

– То им нечего тебе предложить, – кивнула Пуля; её голос неожиданно отразился эхом от холодных тёмно-серых стен. – До поры до времени нечего… Но тебе только двадцать лет, Верочка. Жизнь очень, очень изменчива, а ты теперь бессмертна – помни об этом всегда. Главное, никогда не забывай о том, кто ты есть. Осторожно, береги макушку, здесь низкая дверь…

Пуля, подсвечивая себе мобильным, провела её через тёмный, заваленный старым тряпьём и какими-то досками и припахивающий затхлостью чердак, и Верена вслед за ней осторожно выбралась через слуховое окно на плоскую серебристую крышу.

Снизу доносился приглушённый шум автомобилей, тени которых растворялись в бархатисто светящейся вечерней дымке, помигивая на прощание красными фарами тормозных огней. Щурясь от вновь беспощадно треплющего волосы сырого ветра, девушка замерла и заворожённо обвела взглядом бесконечные тёмно-красные и серые крыши с россыпями широких печных труб, золотисто мерцающую в вечернем сумраке исполинскую темную громаду собора с фигурами каменных ангелов, окруживших его высокую колоннаду, призрачный, ажурно-зелёный, с высокими узкими окнами купол другого собора, мимо которого они только что шли, и похожие на гигантских кузнечиков строительные краны у самого горизонта, там, где валил в небо дым от выглядящих отсюда совсем крошечными заводских труб…

Темнеющее небо над головой казалось совсем близким, и когда Верена запрокинула голову, она почувствовала, что у неё закружилась голова. Пуля взяла её за руку, и на девушку вновь накатил непреодолимо щемящий трепет от осознания того, что сейчас она опять сможет окунуться в эту пушистую небесную перину, хранящую в себе весь собранный за день солнечный свет, и почувствовать ладонями прикосновение чего-то мягкого и бархатистого, и дышащего, и холодного…

– Покажешь мне, где у вас сейчас народу поменьше, ладно? – Пуля усмехнулась. – И у нас здесь, да и у вас там тоже, знаешь ли, городских сумасшедших и так хватает, не стоит нам с тобой лишний раз смущать людей, ведь верно?

* * *

Вильф сидел на каменном полу, обняв колени. Он давно уже понял, что Владетелю глубоко безразличны любые человеческие выражения почтения. Впрочем, скорее всего, понимал это и Тео, который стоял сейчас за его спиной – пятки вместе, носки врозь, плечи привычно развернуты, как у военного на смотре. Понимал, наверное, даже Сегун, замерший напротив них на коленях в классической позе сэй-дза: бёдра покоятся на внутренних сторонах голеней, ягодицы – на пятках, кисти рук сложены на бёдрах ладонями вниз.

Привычки, простые и пустые человеческие привычки. Такое глупое и такое человеческое… и всё равно не отпускающее даже столетия спустя.

Вильф почувствовал, как, отзываясь на его мысль, по телу прокатилась мгновенная волна чужого тепла-одобрения.

В общении с Владетелем не может быть лжи. Сознание пронизано ровной розово-белой дымкой, ничего не скрыть, не утаить. Глаза закрыты: взгляд на висящий в центре зала сверкающий шар одинаково слепит и человеческие, и привычные к быстрой регенерации птичьи глаза тули-па.

Вильф еле заметно улыбнулся, чувствуя, как иголочки дрожащей вокруг силы покалывают губы и запястья и как тихонько стучит в висках. Здесь, внутри сгустка пульсирующей плазменной энергии, способной за доли секунды превратить в пепел – в молекулы пепла, – и человека, и тули-па, если того захочется Владетелю, он ощущал себя всегда удивительно покойно и легко, словно младенец в утробе.

«Ещё одна новая активация… недавно… молодая… одна. Центр Европы. Она теперь с Хауком. Потеряна… Ещё один воин потерян…»

«Как это случилось, Владетель?»

К мысленному общению сперва бывает непросто привыкнуть. Чужие мысли тянутся сквозь собственный разум цветными пульсирующими потоками, речь Владетеля – сгустками звенящего жара.

Перед закрытыми глазами плывёт, постепенно делаясь всё чётче, короткий образ-картинка: бьющееся в когтях гигантской летучей мыши женское тело; вот женщина начинает задыхаться, и вдруг, неожиданно – принимает позу силы, превращается в ослепительно-яркий, почти неразличимый светящийся белый силуэт. Когти разжимаются, выпуская её, и женщина ничком падает на землю.

«Удивительно… – волна тёмно-презрительного. Сегун. – Иногда мне кажется, что эта компания способна испортить всё что угодно. Какая у них была задача?»

«Посеять панику. Вызвать Хаука. Скрывал свою сущность, – отрывисто-красное. Тео. Кажется, тот говорит вслух. – Сделать так, чтобы остальные обнаружили себя…»

Вильф чувствует, как раздражение Владетеля окатывает его обжигающим потоком.

«Хаук наверняка уже был – беседовал с ней. Теперь – опасна. Ликвидировать. Уничтожить, пока не пришла к силе…»

«Может быть, нам ещё удастся её уговорить? – мысленно спрашивает Вильф. – Найти… убедительные доводы?»

Ему кажется, что в окутывающем его облаке чужого огромного сознания мелькает искра насмешливого.

«Становишься жалостлив, воин?»

«Мы… ещё не сильны… Нас не так много», – Вильф жмурится, запрокидывая голову, подставляя лицо и ладони жгуче-колким розовым лучам.

«Это разумно, – чувствует он тёмно-бордовый поток мыслей Тео вдоль собственного загривка. – Уничтожить мы всегда успеем. Позвольте, Владетель…»