Текст книги "Лекции по неформальной экономике: кратко, понятно, наглядно"

Лекция 4
Природа формальных и неформальных институтов. Как они «уживаются» друг с другом?

В этой лекции нам предстоит ответить на вопрос, есть ли народы, которые законопослушны по своей природе, и народы, которые тяготеют к нарушению закона. Для этого нам придется разобраться с тем, что лежит в основе законов, какова их природа.

Это важно обсудить, учитывая склонность обывателей рассуждать о том, что россиян хлебом не корми, только дай нарушить закон.

Мало знать, что институты бывают формальные и неформальные. Хотелось бы понять, как они регулируют хозяйственную практику. Могут ли они работать вместе или непременно ставят экономического агента перед выбором: какие институты, формальные или неформальные, предпочесть? Нам предстоит ответить на эти непростые вопросы.

Миф о законопослушных народах

Часто приходится слышать суждения о том, что есть народы, у которых уважение к закону «в крови». А есть и такие, которые склонны к нарушению закона из чисто спортивного удовольствия. Для таких народов нарушение закона – что-то вроде народной забавы, элемента их загадочного «менталитета».

Вспомним рассказ Джека Лондона «Неожиданное». Речь идет о бригаде старателей, которые добывали золото на Аляске в годы «золотой лихорадки». Среди них была женщина, жена одного из рабочих, родом из Англии. Так уж вышло, что один из мужчин не справился со своей алчностью и, чтобы завладеть золотом, попытался застрелить своих товарищей. Двоих, кажется, успел убить. Но он не был спецназовцем, и его обезвредили. Естественно, началось избиение преступника. Фактически все шло к самосуду. И тут женщина кидается, чтобы остановить избиение, буквально собственным телом прикрывает убийцу. Зачем?

«Ею руководили не жалость… безотчетное стремление к законности, этика расы, вкоренившаяся с детских лет…» Напомню, женщина родом из Англии. В итоге она устраивает в глуши подобие суда и приговаривает убийцу к смертной казни через повешение. Пригласив индейцев как свидетелей, она с мужем приводит приговор в исполнение. Потому что она «не могла поколебать в себе уважение к закону, унаследованное от предков, не могла отказаться от понятий, в которых была воспитана, которые были у нее в крови».

Согласитесь, сильный рассказ. Красной нитью в нем проходит уважение к закону как некая «этика расы». Соответственно, как прозрачно намекает Джек Лондон, не все народы могут похвастаться подобной этикой, растворенной у них в крови.

Предлагаю уйти от разговоров о «крови», о зыбкой категории «ментальности». Давайте разберемся с тем, откуда берутся законы. Это поможет пролить свет на отношение к ним.

Существуют как минимум два полярных суждения о том, как возникают формальные и неформальные правила.

Первый ответ, восходящий к работам Д. Норта, исходит из видения в неформальной экономике инкубатора всех новых механизмов и способов разрешения хозяйственных коллизий. Другими словами, неформальная экономика представляется той средой, в которой первично формируются схемы экономической деятельности. Неформальные институты трактуются как изначальные, оригинальные модели экономической деятельности.

Наиболее устойчивые из них, а также отвечающие морально-этическим, культурным и правовым нормам общества кодифицируются в виде формальных институтов. Кодификация – распространенное в научной литературе понятие, обозначающее формализацию того, что существует на практике. Другими словами, кодификация – это узаконивание неформальных правил. Неформальные практики, которые по мере становления превращаются в массовые, устойчивые, а также выигрывающие с точки зрения баланса частных и групповых интересов, формализуются.

Другими словами, живая, рожденная людьми в ходе их хозяйственной деятельности модель поведения облекается в букву закона. Пластичная и гибкая, контекстуальная и адаптивная практика, образно говоря, покрывается цементом букв, превращающих эту практику в жесткую конструкцию закона.

Но жизнь не стоит на месте. Новые обстоятельства жизни создают простор для институционального творчества людей. На неформальной обочине постоянно создаются инновационные модели, которые в будущем могут стать основой новых законов. Хозяйственную практику можно уподобить вечно кипящему бульону, внутри которого кристаллизуются устойчивые правила поведения. Законодателю остается лишь «выловить» их из этого бульона и оформить в виде законов. Отсюда «формальные правила предстают как фиксация устойчивого ядра уклада, а неформальные – как его изменчивая периферия»[14]14
  Панеях Э. Неформальные институты и использование формальных правил: закон действующий vs закон применяемый // Куда идет Россия?.. Формальные институты и реальные практики / под общ. ред. Т. И. Заславской. М.: МВШСЭН, 2002. С. 156.


[Закрыть].

При таком понимании неформальная экономика является экономической средой общества, существующей до всякого нормативного регулирования и содержащей все точки роста, все тенденции, все возможности. В этом случае неформальные институты трактуются как потенциал, основа формальных экономических институтов.

Подчиняться таким законам не составляет труда, поскольку они – концентрированная суть тех правил, которые выработали сами люди в процессе своей хозяйственной деятельности.

Эту логику выражает метафора, сравнивающая правителя с садовником: один выращивает законы, другой – цветы. Вспомним метафору в изложении Б. Акунина в его книге «Пелагия и белый бульдог»:

Мудрый законодатель подобен опытному садовнику в публичном парке. Тот, засеяв газоны, не сразу дорожки прокладывает, а прежде посмотрит, каким путем людям удобнее ходить, – там и мостит. Чтобы не протаптывали собственных тропинок.

Вторая точка зрения состоит в том, что формальные нормы носят искусственный характер и не выводятся из практики. Законы обусловлены представлениями о благе тех политических сил, которые захватили право на их принятие.

В таком случае формализация трактуется как насильственный процесс внедрения формальных правил в сложившуюся хозяйственную практику, ее переформатирование. Внедряемые (имплантированные) формальные правила ориентированы на будущее, на модернизационный рывок. Те модели хозяйствования, которые порождаются обыденной практикой, объявляются недостаточно прогрессивными, и, соответственно, закон должен преодолеть их, заставить людей жить и трудиться иначе, чем они привыкли.

В этом случае неформальная экономика синонимична «экономике избегания», поскольку трактуется как ответ на некомфортность формальной институциональной среды, ее чужеродность привычным моделям хозяйствования.

Эта точка зрения широко распространена в России, где стержень экономического развития составляла стратегия догоняющей модернизации с доминированием в формальном праве представлений реформаторских «верхов» об общественном благе. При всех различиях реформы Петра I, Ленина, Сталина и Ельцина имели то важное сходство, что они переламывали через колено привычную людям модель хозяйствования.

Вспомним, как оценивал Петра I восхищенный A. C. Пушкин:

 
О мощный властелин судьбы!
Не так ли ты над самой бездной,
На высоте, уздой железной
Россию поднял на дыбы?
 

Новые законы должны были сыграть роль тягловых лошадей, вытаскивающих страну из болота отсталости. Формальные институты спускались на уже идущие хозяйственные процессы, на уже сформированные хозяйственные структуры («Россию поднял на дыбы»). Люди насильственно включаются в новые структуры и процессы. Кроме того, ротации политической элиты и изменения расстановки сил внутри нее приводят к частым корректировкам формальных институтов. В этой ситуации неформальная экономика является не колыбелью формальных норм, а, наоборот, ответом на законодательное регулирование.

В такой исторической традиции, при многократно повторяющихся витках форсированной догоняющей модернизации формируется отношение к закону как источнику потенциальных бедствий. Соответственно, легитимизируются практики, направленные на сокрытие деятельности, минимизацию контактов с государством.

Таким образом, нет единого мнения о том, что первично – формальные или неформальные правила. Одни считают, что неформальные институты являются прообразом, средой формирования формального институционального пространства. Другие, наоборот, убеждены, что неформальное регулирование является ответом на неадекватность формальных правил с точки зрения хозяйствующих субъектов. Между этими полюсами простирается множество воззрений на природу, характер и последствия формального и неформального регулирования экономики (табл. 4.1).

Таблица 4.1. Две точки зрения на природу законов

Нам важно зафиксировать эти точки зрения. Природа формальных норм приоткрывает завесу над тайной «законопослушных народов». Легко подчиняться закону, вышедшему из недр народной практики. Или принятому после согласования с депутатами, которых выбрали не номинально, а реально сами граждане. И совсем иное отношение к законам, которые возникли вопреки естественным процессам, в результате очередного рывка к светлому будущему.

Вернемся в метафоре с мудрым садовником, который мостит дорожки лишь после того, как их вытоптали сами пешеходы. Да, в этой ситуации никто не будет ходить по газонам. Но как быть, если этот сад планируется реконструировать, т. е. кардинально реформировать? Только садовник знает, что будет с садом, во что он превратится. У него есть проект. И тогда он мостит дорожки сообразно своим грандиозным планам, невзирая на проложенные тропки. И требует от людей осваивать новые маршруты, а за хождение по газонам начинает штрафовать. И еще ругается, вспоминая, что в какой-нибудь заграничной стране людям и в голову не приходит игнорировать мощеные дорожки и топтать запретный газон, потому что у них законопослушность «в крови». Легко представить, как поступят пешеходы. Как только садовник будет уходить пить чай, они будут игнорировать его мощеные дорожки.

Нетрудно догадаться, что в этой метафоре дорожки – это законы, садовник – это власть, пешеходы – народ, а газон – это пространство неформальных практик. Разные задачи, которые ставит перед собой садовник, ведут к разным моделям поведения пешеходов.

Формальные и неформальные институты: альтернатива, разделение сфер, симбиоз

Из нашего аналитического противопоставления формальных и неформальных институтов может сложиться ошибочное впечатление, что между ними идет война до победного конца, что они буквально испепеляют друг друга. Это не исключается. Однако в целом картина более сложная и интересная для анализа.

Действительно, неформальные правила могут конкурировать с формальными нормами, ставя хозяйствующего субъекта перед альтернативным выбором. Например, платить налоги и искать защиту своих интересов в арбитраже или же платить бандитам и надеяться на их помощь в конфликтной ситуации.

Экономические агенты сравнивают формальные и неформальные способы решения хозяйственных коллизий и выбирают тот режим, который кажется им более удобным и эффективным. В ряде случаев они отдают предпочтение неформальным правилам. Например, кто-то занимается репетиторством и считает, что ему дешевле и быстрее откупиться штрафом, вероятность чего крайне мала, чем регистрироваться в качестве индивидуального предпринимателя или самозанятого с уплатой соответствующих налогов. То есть два регистра регулирования конкурируют друг с другом. И человек выбирает на альтернативной основе один из них.

Важно заметить, что, за редким исключением, люди выбирают смешанный институциональный формат, разводя разные аспекты своей деятельности между формальным и неформальным порядком. Тот же репетитор-нелегал может иметь вполне легальный трудовой договор с администрацией школы, где он работает учителем. Но по отношению к его репетиторской деятельности он выбрал неформальные правила в качестве альтернативы формальным нормам.

Вторым вариантом того, как могут строиться отношения между формальными и неформальными нормами, является их мирное разведение между зонами хозяйствования. Государство претендует на регулирование рыночной деятельности людей. А вот то, как эти же люди хозяйствуют в домашнем хозяйстве, его не заботит. Нет законов, регулирующих право людей сварить себе кашу. Для этого не нужно брать лицензии и платить налог с воображаемой пользы от каши. Аналогично люди не обязаны фиксировать контрактами обмены, которые практикуются в рамках родственно-дружеских сетей. Бабушки варят варенье и отправляют его внукам. Соседи делятся рассадой. Друзья помогают «почистить» компьютер от вируса. Об этих отношениях мы поговорим отдельно, в другой лекции. Пока же отметим, что этот дарообмен (реципрокные отношения) не предполагает подотчетность государству и не накладывает на его участников никаких фискальных обязательств (налогов, регистрационных сборов и пр.).

То есть между формальными и неформальными институтами заключается перемирие, они расходятся по разным мирам. Неформальные институты властвуют в зоне домашней экономики и реципрокных обменов. Речь идет о разделении зон формального и неформального регулирования.

Правда, тут нужно внести некоторую ясность. Если у себя дома кто-то печет пирожки и потом продает их на вокзале, то это отнюдь не домашняя экономика. Это теневая экономика, которая использует домашнюю кухню вместо производственного цеха.

Наконец, последним и самым интересным вариантом сочетания формального и неформального порядка является их симбиоз. В этом случае неформальные договоренности непосредственно опираются на формальные нормы, образуя причудливый тандем. Формальные законы используются как инструмент для реализации неформальных договоренностей. То есть формальные нормы не нарушаются, наоборот, они неукоснительно соблюдаются, что создает возможность достигать неформальных договоренностей. Как это возможно?

Разберем ситуацию с взяткой. С одной стороны, взятка – это, безусловно, неформальный способ решения проблемы. Это действие трактуется как противоправное и предполагает жесткие санкции со стороны государства. Но, с другой стороны, зачастую взятки даются не за нарушение закона, а за право воспользоваться им. Изменится закон – и взятки потекут по другому руслу, возможно, изменится и их размер. Взяточничество неотделимо от формального порядка дел. И получают взятки те, кто занимает должность в формальной структуре. То есть выполнение формально предписанной роли является необходимым условием получения взяток.

Простой пример – «проплаченные» победы на тендерах. Схема довольно простая: фирма, желающая гарантированно победить, входит в сговор с организаторами тендера. За победу они обычно отдают часть от суммы контракта («откат»). Организаторы корректируют условия участия в конкурсе таким образом, чтобы отсечь конкурентов. Что важно: все участники этой схемы неукоснительно соблюдают букву закона. Более того, именно на основе буквы закона и происходит оттеснение несогласованных участников торгов. То есть неформальный механизм проплаченных побед неотделим от формального положения дел.

Таким образом, формальные и неформальные нормы могут взаимно вытеснять друг друга, мирно расходиться по разным зонам хозяйствования или действовать в симбиотической сращенности (табл. 4.2).

Таблица 4.2. Характер взаимодействия формальных норм и неформальных правил

В заключение можно воспользоваться образом свай и лиан. Сваи – это железобетонные конструкции, прочные, надежные, однако напрочь лишенные гибкости. Это законы. Их придумали правители, архитекторы общества. А лианы «придумала» сама природа. Они живые, гибкие, подстраивающиеся под среду обитания. Лианы – образ неформальных практик, порождаемых живым творчеством народных масс (табл. 4.3).

Таблица 4.3. Соотношение законов и неформальных практик

Познакомившись с общими положениями о неформальных практиках, хотелось бы применить эти знания к анализу конкретных систем. Этому будет посвящена следующая лекция, где речь пойдет о «второй» экономике Советского Союза.

Раздел 3

Лекция 5
«Вторая» экономика СССР

Экономику СССР можно уподобить шкатулке с двойным дном.

Вот про это второе дно советской действительности и пойдет речь в нашей лекции.

Экономические и социальные реалии Советского Союза невозможно понять, если не учитывать «вторую» экономику. Что это такое? Какие практики объединены этим понятием? И почему нельзя отождествлять «вторую» экономику СССР с теневой экономикой Запада? Нам предстоит ответить на эти вопросы.

Понятие «второй» экономики

Если набрать в Интернете слова «Советский Союз, вторая экономика», то в первую очередь появятся материалы, доказывающие, что по экономической мощи Советский Союз уступал только экономике США. Это была вторая по величине экономика мира.

Не будем спорить о том, так ли это на самом деле и можно ли доверять советской статистике. Этот спор лишний, потому что мы будем говорить о второй экономике СССР совершенно в другом смысле.

Речь пойдет о том, что экономическая реальность Советского Союза была довольно сложной. Витрину этого строя представляла официальная, «первая» экономика, в рамках которой хозяйствующие субъекты не мучились вопросами, что, в каком количестве и в какие сроки производить. Они просто выполняли спускаемые сверху плановые задания. Был специальный орган Госплан, который отвечал за их разработку. Под эти задания выделялись ресурсы – сырье, материалы, транспортные средства и пр. Наконец, о выполнении этих заданий, а лучше об их перевыполнении наверх шли победные рапорты. Про такую экономику слагались песни и снимались агитационные пропагандистские фильмы. Это была «правильная» экономика, соответствующая нормативным представлениям о том, как должен работать плановый хозяйственный механизм.

Но была и другая экономическая реальность. В ней хозяйствовали на свой страх и риск, вне всяких плановых заданий. На эту деятельность не выделялись ресурсы. Более того, поиск каналов доступа к ресурсам представлял собой отдельную, довольно сложную задачу. Наконец, о результатах этой работы помалкивали, а саму деятельность тщательно скрывали от государства. Такая экономика резко противоречила нормативному образу социалистического хозяйства (табл. 5.1).

Таблица 5.1. Сравнение двух экономик СССР

Это была «вторая» экономика СССР. Здесь действовали спекулянты и фарцовщики, несуны и самогонщики, цеховики и расхитители социалистической собственности. В этой экономике списанное на государственных предприятиях оборудование получало новую жизнь в подпольных цехах. Люди покупали модные вещи на барахолках. Проявлений такой «неправильной» экономики было множество, не замечать второе дно советской действительности было невозможно.

Однако официальная позиция власти состояла в том, что эти явления существуют, но не носят системного характера и не имеют важных последствий для СССР. Эти неприглядные стороны советской жизни встречаются эпизодически, фрагментарно и, что важно, имеют временный характер. Как пелось в известной советской песне: «Если кто-то кое-где у нас порой честно жить не хочет…». А раз так, то и серьезно изучать это не следует, достаточно просто осмеять.

«Вторая» экономика была отдана на откуп карикатуристам, авторам фельетонов, создателям кинокомедий. Большая часть журнала «Крокодил», главного юмористического журнала страны, была посвящена карикатурно-уничижительному отражению этого явления. Практически все лучшие советские кинокомедии затрагивали тему хищений, нелегального производства, спекуляции, блата. С такой экономикой боролись и высмеивали ее, вместо того чтобы изучать как системное явление. Эта тема по идеологическим соображениям была табуирована для советских исследователей. О «второй» экономике говорили не ученые, а мастера плаката и деятели кино. О позитивном влиянии «второй» экономики не могло быть и речи.

И это в корне отличалось от позиции западных ученых, которые активно интересовались «второй» экономикой СССР. Они сделали смелые выводы о ее причинах и последствиях для развития Советского Союза.

Их интерес к этой теме не был случайным. Дело было не только в исследовательской любознательности.

Дело в том, что в условиях холодной войны особо актуальными становятся вопросы о степени живучести плановой экономики СССР и внутренних угрозах ее существованию. В этом контексте исследования «второй» экономики СССР были особенно важны.

Напомню, что в первые годы советской власти угроза реставрации прежнего строя исходила со стороны так называемых «бывших», классово чуждых элементов, а также от многомиллионной армии крестьян, тяготеющих к частнособственническим отношениям. Но очень быстро эта угроза была нейтрализована посредством красного террора, а также за счет авральной индустриализации и принудительной коллективизации, что привело к сокращению крестьянства и переводу его остатков в состояние наемных работников на сельскохозяйственных предприятиях.

Но в конце 50-х – 60-е годы XX в. в СССР расширяется «вторая» экономика, возникают новые формы экономической активности, противоречащие принципам социалистического хозяйства. В анклавах «второй» экономики начинает зарождаться иная логика и мотивация хозяйствования, не предусмотренная планом строительства коммунизма.

Не случайно уже после распада СССР появляются работы, в том числе американских авторов, прямо связывающие «теневую» экономику Советского Союза с гибелью «советского проекта». Так, Р. Киран и Т. Кении публикуют книгу с красноречивым названием «Продавшие социализм. Теневая экономика в СССР».

И безусловным лидером в изучении «второй» экономики СССР становится американский исследователь Грегори Гроссман. Он был не первым, кто использовал этот термин, но именно он сделал его общеупотребительным, опубликовав еще в 1970-е годы работы по этой теме, ставшие классическими[15]15
  Grossman G. 1977: The Second Economy of the USSR. Problems of Communism. September-October // The Underground Economy in the United States and Abroad / V. Tanzi (ed.). Lexington, Massachusetts: Lexington Books, 1982; Grossman G. A Tonsorial View of the Soviet Second Economy // The Soviet Economy on the Brink of Reform / P. Wiles (ed.). Boston: Unwin Hyman, 1988.


[Закрыть].

Эмпирические работы Грегори Гроссмана были основаны на опросах эмигрантов из СССР. А поскольку люди выезжали из разных регионов, из разных республик Советского Союза, то удалось нарисовать широкую палитру неформальных экономических практик. Г. Гроссман показал, что «вторая» экономика в Советском Союзе была разнообразна по формам и внушительна по величине. Но самое главное, Г. Гроссман не просто описал «вторую» экономику, а убедительно доказал ее колоссальную роль как в деле выживания СССР, так и в приближении его гибели.

Легальная и нелегальная составляющие «второй» экономики в СССР

Что же Грегори Гроссман относил ко «второй» экономике Советского Союза?

Американский исследователь отмечал, что его концепция «второй» экономики СССР шире, чем понятие подпольной (underground), скрытой (hidden) или «черной» (black) экономики западного образца. Принципиальное отличие «второй» экономики СССР от западных аналогов, по мнению Г. Гроссмана, состояло в том, что она включала в себя некоторые вполне легальные и нескрываемые виды деятельности.

Согласно определению Г. Гроссмана, «вторая» экономика СССР объединяла все виды ориентированной на доход деятельности, которая удовлетворяла по крайней мере одному из двух критериев: частная деятельность (что было возможно в СССР в очень узком диапазоне) или нелегальная деятельность в рамках частных или государственных предприятий.

То есть Гроссман использовал два критерия, на пересечении которых он определяет «вторую» экономику. Первый критерий – форма собственности с выделением частной и общенародной, которая существовала в СССР в государственной и колхозно-кооперативной формах. Второй критерий – соответствие деятельности закону с выделением легальной и нелегальной активности.

На пересечении этих критериев образуются разные экономические форматы. Как видим, только один из них – а именно легальная деятельность на предприятиях общенародной собственности – относится к официальной («первой») экономике СССР. Все остальное пространство принадлежит «второй» экономике. И проявления ее весьма разнообразны. Это вся частная деятельность, независимо от степени ее легальности, а также вся нелегальная деятельность, независимо от формы собственности.

Итак, «вторая» экономика в СССР, по мысли Г. Гроссмана, включала легальную и нелегальную компоненты (табл. 5.2).

Таблица 5.2. «Вторая» экономика СССР по Г. Гроссману

Легальная часть «второй» экономики СССР

Что же относилось к легальной ипостаси «второй» экономики СССР? Г. Гроссман выделял три элемента.

1. Личные подсобные хозяйства граждан (ЛПХ)

Наиболее распространенной и наиболее изученной формой легальной частной деятельности в СССР являлись личные подсобные хозяйства граждан. Их могли возделывать как колхозники и работники совхозов, так и люди, никак не связанные по роду деятельности с сельским хозяйством. Хозяйственная деятельность горожан в рамках ЛПХ обычно ограничивалась садово-огородными работами. А вот сельские жители выращивали домашнюю птицу, откармливали кабанчиков и даже имели ограниченное поголовье крупного скота.

О том, насколько эта деятельность была распространена, говорит тот факт, что к концу советского периода, в 1990 г., ЛПХ производили около четверти (26,3 %) продукции сельского хозяйства. К слову, эта практика переживет СССР, и в 2017 г. вклад ЛПХ в аграрный валовый продукт вырастет до 32,5 %. Но вернемся во времена СССР.

ЛПХ изначально задумывались как деятельность для самообеспечения советских семей некоторыми продуктами питания. Но образовывались излишки. Что с ними делать? Совершенно легально излишки продукции можно было реализовывать на колхозных рынках или сдавать в приемные пункты потребительской кооперации.

2. Жилищно-строительные кооперативы (ЖСК)

Вторым значительным сегментом легальной частной деятельности было жилищное строительство. Это были жилищностроительные кооперативы, а также частное домостроение в сельской местности.

Право на жилье гарантировала советским гражданам Конституция СССР, но вот воспользоваться этим правом было сложно – в очереди на жилье люди стояли годами и десятилетиями (конечно, речь не шла о представителях партийно-хозяйственной номенклатуры). Для решения «квартирного вопроса» в 1958 г. было разрешено создание многоквартирных жилых домов на собственные средства граждан. Так родились жилищно-строительные кооперативы. Но доля ЖСК в общем объеме жилого фонда СССР не превышала 10 %.

3. Частная практика отдельных профессиональных групп

Да, в СССР вполне легальной была частная практика отдельных профессиональных групп. Вспомним повесть М. Булгакова «Собачье сердце», написанную в 1925 г. Профессор Преображенский принимал пациентов на дому и делал это совершенно открыто, потому что его деятельность была легальной. Впоследствии список разрешенной частной деятельности расширялся, сужался, но он никогда не был пустым.

В СССР также существовала практика частной деятельности охотников или добытчиков ценных металлов (так называемые старатели). До 1956 г. в СССР было разнообразие промысловых артелей, которые производили товары народного потребления: мебель, трикотаж, посуду и пр. Впрочем, более точно следует определять артели не как частные предприятия, а как кооперативы. Затем Н. С. Хрущев повел курс на их национализацию. К концу советского периода сохранились лишь артели старателей, на совершенно законных основаниях разрабатывавшие месторождения золота и платины, от которых отказались государственные золотодобывающие предприятия. Добытое золото они должны были сдавать государству по фиксированным ценам.

Оборотная сторона медали, или От де-юре к де-факто

Характеризуя деятельность легальных частных предприятий в СССР, так и хочется сказать: гладко было на бумаге, да забыли про овраги. Все вышеперечисленные форматы отчетливо тяготели к теневым практикам.

Возьмем те же ЛПХ. Казалось бы, что может быть теневого в том, что колхозник вырастил на своем участке капусту или выкормил кабанчика? Ведь государство разрешало заниматься этой деятельностью.

Но на практике советские ЛПХ были тесно связаны с нелегальной деятельностью. Это и регулярное игнорирование ограничений на площади земельных наделов и поголовье крупного скота. Это и кражи у колхозов удобрений, семян, комбикормов, ветеринарных препаратов. Это и использование общественного транспорта и аграрной техники в личных целях. Фактически ЛПХ были симбиотически сращены с общественными хозяйствами, используя ресурсы, централизованно выделяемые колхозам и совхозам.

Вне понимания этого момента бессмысленны рассуждения об эффективности ЛПХ в СССР. На индивидуальных подворьях колхозники откармливали кабанчиков комбикормами, украденными с фермы. Тракторист, вспахав колхозное поле, обрабатывал индивидуальные наделы, получая плату в виде бутылки водки. Эти практики, бесконечно изумившие Г. Гроссмана, были обыденны и легитимны для советских сельских тружеников.

Колхозные рынки также зачастую переходили черту легальности, поскольку являлись ареной реализации продуктов, либо непосредственно украденных, либо произведенных с помощью краденых средств. Либо же речь шла о спекулятивных перепродажах продуктов из государственных или кооперативных магазинов.

Забегая вперед, заметим, что резкий отказ от колхозно-совхозной системы в начале 1990-х годов и оптимистичные надежды на фермерство апеллировали к высокой эффективности советских ЛПХ. При этом забывалось, что они получали ресурсы практически бесплатно, используя общественные хозяйства как ресурсных доноров. Как только доноры иссякли, симбиотически сращенные с ними ЛПХ стали испытывать проблемы.

Аналогично кооперативное жилищное строительство, несмотря на формальную легальность, было тесно связано с существованием черного рынка строительных материалов и строительной техники. Практически любой объект частного строительства использовал неформальный наем строительных рабочих. Наконец, вопрос о том, где будет построен дом – на окраине города или ближе к центру, – решался с помощью взяток.

Частная практика отдельных профессиональных групп следовала той же логике. Утаивались обороты, шли на различные ухищрения, чтобы часть продукции сбывать на черном рынке. Например, добытчики золота (старатели) или охотники за пушным зверем утаивали от государства часть золота или ценного меха и сбывали его на черном рынке по существенно более высоким ценам.

Таким образом, будучи формально легальными, эти виды деятельности отчетливо тяготели к теневым практикам.

Обобщим наши рассуждения в виде таблицы (табл. 5.3).

Таблица 5.3. Легальные элементы «второй» экономики СССР

Нелегальная экономическая активность в СССР

Во «второй» экономике СССР была и нелегальная составляющая.

И, пожалуй, на первом месте не столько по порядку упоминания, сколько по значимости стоит воровство.

Воровство. Речь идет о разворовывании (тогда говорили – о хищении) социалистической собственности. То есть мы не обсуждаем воровство личного имущества, например кражу велосипеда. Мы говорим о воровстве у государства.