Текст книги "На переломе эпох. Исповедь психолога"

Школа выживания

Мое увлечение проблемами культуры и тесные деловые связи с театром, музыкальным училищем. любительскими и самодеятельными коллективами, пока я работала в горкоме комсомола, были замечены и по достоинству оценены в горкоме партии. И меня пригласили работать в аппарат горкома партии, где я должна была курировать всю городскую культуру. Переход с комсомольской работы на партийную считался завидным повышением, которого удостаивался далеко не каждый комсомольский работник. Тем не менее, согласие я дала с большим трудом и колебаниями, понимая, что в горкоме партии закончится моя славная комсомольская вольница. Прельстило два довода, во-первых, мне действительно было интересно заниматься проблемами культуры, а во– вторых и главных, мне пообещали, как и положено партийному работнику, улучшить жилищные условия, то есть, дать двухкомнатную квартиру в «дворянском гнезде», тихом центре, где обычно селилось городское начальство. Против такого обещания было трудно устоять, поскольку мы жили в ведомственной однокомнатной хрущевке, полученной на моторном заводе. Кстати, должна сказать, что получение приличной квартиры – это была единственная льгота для рядового партийного работника. Зарплата в должности инструктора горкома партии у меня была в два раза ниже, чем у доцента университета, дефицитные продукты нам за наш счет выдавали только по большим праздникам, так же как ОРСы (отделы рабочего снабжения) выдавали их сотрудникам строительных, нефтяных и прочих главков, о каких-то подарках и тем более, взятках, мы и близко не слышали. Так что слухи о якобы партийных привилегиях сильно преувеличены.

В горкоме партии мне пришлось поработать почти три года. И это был, пожалуй, самый черный период во всей моей почти 50-летней трудовой биографии, о котором мне до сих пор тяжело вспоминать. Я попала в отдел пропаганды, который целиком, не считая заведующего, состоял из женщин. Наверно, страшнее, чем женщины, в партийных аппаратах никого нет. Это в массе своей были добросовестные лизоблюды и патологические карьеристки. И я оказалась в этой среде на положении белой вороны, которых, как известно, стая заклевывает. Кроме того, положение усугубляла моя аспирантура, о которой хотя я и не заикалась, тем не менее, было известно, и это являлось безусловным преимуществом для моего карьерного роста, что еще больше возбуждало врыв негативных эмоций по отношению ко мне. И партийные дамы начали тесно дружить против меня, а они, отдать им должное, были большими мастерами в области интриг и различных подсидок. Искусно дирижировала этим враждебным бабским хором одна, приятная во всех отношениях, притворно любезная дама, занимающая должность секретаря по идеологии одного из райкомов партии, мечтающая со временем занять пост секретаря горкома партии по идеологии и считающая меня главным конкурентом на пути к этой вожделенной должности. Кстати, она так и заняла этот пост уже после того, как я ушла с партийной работы. Но как говорится, кошка скребет на свой хребет. Дама любила дорого и красиво одеваться, на что, естественно, партийной зарплаты не хватало, и она стала использовать свои партийные связи для приобретения дефицитных тогда автомобилей с последующей их перепродажей по спекулятивной цене. За эту, в общем-то невинную по теперешним временам, провинность ей пришлось дорого заплатить, ее с позором и партийным выговором освободили от занимаемой должности.

Что интересно, более чем через 20 лет мы пересеклись с ней в Израиле на международном конгрессе по социальной работе, куда я была приглашена как ученый, стоящий у истоков социальной работы в России, а даму командировали с кафедры социальной работы одного тюменского института, которая раньше была кафедрой научного коммунизма и в целях самосохранения с окончанием советской власти вынуждена была сменить вывеску. Естественно, мы оказались в разных научных весовых категориях, и даме очень льстило наше давнее знакомство, что она с удовольствием демонстрировала окружающим.

Но все это было потом, через много-много лет, а пока мне как-то надо было выжить в сплошном враждебном окружении и не просто выжить, а еще и защитить кандидатскую диссертацию, которая к тому времени уже была готова.

Спасало то, что я по долгу своей службы занималась культурой и имела возможность общаться с интересными творческими людьми. И здесь меня поджидали обломы, заданные правилами партийной жизни. Как известно, КПСС была партией рабочего класса и трудового крестьянства. А стало быть, в ней должны были преобладать рабочие, и в райкомах партии была разнарядка на прием в ее члены: семь рабочих на одного представителя интеллигенции, включая инженеров, врачей, учителей, работников культуры, то есть все, кто не относился к рабочему классу, но для служебного роста нуждался в партийном билете. Таким образом, из интеллигенции на прием в партию выстраивалась солидная очередь, в то время как рабочих было очень сложно сагитировать вступать в ряды КПСС. Шли самые податливые и внушаемые работяги. Так, позже, когда моя дипломница писала диплом по социальной адаптации олигофренов, выпускников коррекционной школы, она обнаружила, что социально адаптированные олигофрены, добросовестно работающие на заводских конвейерах, без всяких осложнений были приняты в партию. Что касается интеллигенции, то в первую очередь принимали людей с перспективой выдвижения на руководящую должность, а стало быть, как правило, сереньких приспособленцев, что особенно было заметно в учреждениях культуры.

Так, из этой среды были директор и художественный руководитель тюменской филармонии, которая влачила жалкое существование, что особенно стало нетерпимым, когда было выстроено новое современное здание филармонии, и появились молодые выпускники консерваторий. Консерваторские выпускники пришли ко мне со своими планами и предложениями в корне изменить творческие филармонические планы, а стало быть, появилась реальная надежда на оживление музыкальной жизни в городе. Однако эти планы требовалось утвердить на партийном собрании, которое состояло из директора, художественного руководителя и рабочего класса, то есть уборщиц, рабочих сцены и гардеробщиц, непривыкших возражать начальству, тем более в творческих вопросах. Естественно решающее слово осталось за начальством, которое ничего не хотело менять, несмотря на позицию и мнение представителя горкома партии, представленного в моем лице. Сменить руководство было не в моей компетенции, тем более, что бюро горкома партии вполне устраивала тишь, благодать и бесскандальность серенького филармонического коллектива.

Такой же облом мы пережили и с Подругой, которая к тому времени стала директором городской киносети. Молодые художники, с которыми Подруга дружила еще со времен обкома комсомола, взялись оформлять интерьер вновь выстроенного кинотеатра «Юбилейный». Ребята подобрали выразительные кадры из лучших отечественных фильмов и сделали их эскизы, которые должны были украшать стены кинотеатра. Мы с Подругой были в восторге от такого решения. Однако и здесь требовалось одобрение коллективного органа худфонда, состоящего из вышедших в тираж партийных художников, которыми, кроме тайной зависти, руководили еще и элементарные меркантильные мотивы получить высокооплачиваемый заказ. И опять мы оказались бессильными перед серостью с партийными билетами.

Подруга, кстати сказать, недолго руководила городской киносетью. Ее освободили от должности, после того как она, через год после смерти Высоцкого провела вечер его памяти, прокрутив ленты с его участием, и пригласив для воспоминаний людей, близко знавших Владимира Семеновича. Всеми любимого исполнителя своих стихов власти продолжали преследовать и после смерти. Его талант, свободолюбие, абсолютное понимание и прочувствование наших сограждан из самых разных сословий делало его близким, понятным и любимым всеми. И не было дома, где не крутились бы записи Высоцкого, как по манию волшебной палочки расходившиеся по всей стране. Не могли власти простить этой всероссийской любви и известности преследуемого и запрещаемого барда.

Нужно сказать, что ориентация на серость была вообще в стиле партийного руководства, которое не упускало возможности расправиться с яркими нестандартными личностями, даже если они руководили успешно работающими коллективами. Помню, как дошедший до обкома слух о внебрачном увлечении директора птицефабрики, которая бесперебойно, во времена продовольственного дефицита кормила город курицами и яйцами, всего лишь слух, а не жалоба жены, послужил основанием для разбора его дела на бюро обкома партии и снятия с работы. А директор действительно был яркой личностью, думающей не только о производственных показателях. Он смог выстроить для своих сотрудников целый коттеджный поселок со своей школой, детсадом, поликлиникой, домом культуры и даже, бассейном. Естественно коллектив, что называется, горой стоял за него. Но никого не интересовало ни мнение коллектива, ни производственные успехи, так хотелось партийным боссам продемонстрировать всесильность своей власти, для которой не существовали никакие авторитеты. Были и более устрашающие расправы, кончающиеся уголовными делами и сроками. С партией шутки были плохи, и это знал каждый, кто занимал какой-либо руководящий пост.

Так что я, работая во враждебном бабском окружении и хорошо зная людоедские порядки партийных аппаратов, должна была быть ежеминутно начеку, чтобы не стать очередной жертвой партийных расправ.

Но, как говорится, нет худа без добра. Женщины своими наветами и придирками сделали свое дело, и меня исключили из списков номенклатурного роста, что позволяло мне осуществить мою заветную мечту и в соответствии с полученной степенью кандидата психологических наук уйти в университет на преподавательскую работу.

Но переход в университет все задерживался и задерживался. Наш первый секретарь, который мне приветливо улыбался и все обещал решить мой квартирный вопрос, никак не спешил с выполнением своего обещания. Будучи человеком достаточно добрым, но увы, мягкохарактерным, свои обещания он не держал не только в отношении меня. А тем временем, моя жизнь после защиты кандидатской еще более усугубилась. Меня откровенно выживали, при этом, для большего торжества нужно было, чтобы я ушла, не дождавшись квартиры, ради которой и перешла когда-то на работу в горком партии.

Наверно, так оно и вышло бы, если бы не произошли довольно неожиданные кадровые перестановки в руководстве горкомом партии. Буквально за три дня до отчетно-выборной городской партийной конференции собкор «Советской России» опубликовал критическую статью в адрес первого секретаря горкома партии, где прямо назвал его обещалкиным. Нужно сказать, что тогда опубликовать критическую статью в адрес первых партийных лиц было очень не просто, нужно было собрать неопровержимые, веские факты, пройти всевозможные согласования, но если такая статья выходила, то в отличие от теперешних времен сразу следовали кадровые решения. И обком партии принял решение выдвинуть на пост первого секретаря начальника Сибжилстроя Шаповалова Игоря Александровича.

Игорь Александрович был не просто начальником Сибжилстроя, который вел строительство всех нефтегазовых городов и поселков Тюменского севера, он еще был лауреатом Ленинской премии. Эту премию с группой товарищей они получили за внедрение блочно-комплектного строительства, которое позволяло завозить на север вертолетами, где не было никаких дорог, не просто строительный материал, а целые строительные блоки, изготовляемые на специально построенном в Тюмени заводе.

Не думаю, что с большим желанием он шел на эту партийную должность. Пройдя путь от рядового строителя до начальника главка, он хорошо знал цену партийных аппаратов. И чтобы скрыть свою неприязнь к партийным чинушам, обычно вел аппаратные совещания не поднимая глаз от стола.

Новость о смене руководства меня больше огорчила, чем обрадовала. Если прежний первый мне обещал квартиру, то новый руководитель никакими обещаниями связан не был. Но делать было нечего, скрепя сердцем я отправилась на прием к грозному Шаповалову, захватив автореферат своей защищенной диссертации. Кратко изложила свой путь от секретаря заводского комитета комсомола до секретаря горкома комсомола, упомянув о защите кандидатской диссертации, на что он выдал совершенно неожиданную реакцию. Вдруг он поднял на меня глаза, озорно подмигнул и спросил: «Что, легче стало жить?»

Как же хорошо знал он здешние нравы, что сразу, без всяких жалоб и объяснений, все понял. Квартиру я получила в первом же сдающемся доме и заодно получила возможность распрощаться с доводившей меня до отчаяния и депрессии партийной работой. Перед увольнением я зашла попрощаться с Игорем Александровичем и совершенно искренне поблагодарила его за то, что он спас меня от двух кризисов: жилищного и морального.

На что он ответил: «Ну давай, становись докторицей».

Я, конечно, усомнилась в такой перспективе, но он провидчески заверил:

– Если в декрет не зачастишь, обязательно станешь.

Урок впрок

Таким образом, вопреки всем проискам врагов мне удалось за время своей адской работы в горкоме партии выполнить все основные свои задачи: защитить кандидатскую, получить квартиру и уйти на преподавательскую работу в университет. Как ни странно, партийные дамы придумали этому довольно неожиданное объяснение. Мне сменили национальность, записав меня в еврейки, поскольку считали, что русская баба не способна так вывернуться и решить свои проблемы вопреки всему и всем. Кстати, когда я ближе познакомилась с евреями, я действительно убедилась, что русскому человеку надо учиться у евреев настойчивости и искусству достигать намеченных целей, что, однако, не должно ронять их в глазах общественного мнения. Евреям, а вернее, жидам, приписывается хитрость, изворотливость и ни перед чем не останавливающаяся погоня за золотым тельцом. Но этими качествами обладают, во-первых, не все евреи, а во-вторых, есть такие представители и среди других национальностей, включая, в том числе и русских. Поэтому жиды, имея в виду все перечисленные выше качества, это понятие интернациональное.

На кафедре, куда я так стремилась, меня встретили, увы, без распростертых объятий, там было свое объяснение моей успешной защиты, от которого никто не собирался отказываться. По мнению коллег преподавателей, все объяснялось моей женской привлекательностью и доступностью. И это было, пожалуй, пообиднее, чем смена национальности.

Чтобы выявить мою профессиональную несостоятельность, меня сразу же, в первый год нагрузили «по самое не балуйся». Я должна была читать на двух факультетах общую, возрастную, педагогическую психологию, вести лабораторные занятия, кроме того, читать лекции по социальной психологии в университете марксизма-ленинизма, по линии областного общества «Знание», в областном институте усовершенствования учителей, а так же, мне навешали макаренковский ФОП (факультеты общественных профессий), в которых тогда по выбору должны были заниматься студенты.

Такие нагрузки, тем более по дисциплинам, включая общую, возрастную и педагогическую психологию, с которыми я была совсем не знакома, потребовали весьма серьезных усилий, но и обернулись в последствии для меня очень ценным багажом, позволившим мне выйти на междисциплинарный системный анализ генезиса, природы отклоняющегося поведения, что и было положено в основу превентивной психологии.

Было трудно, но было и интересно углубляться в разные разделы психологического знания, кроме того, мне нравилось читать лекции и завоевывать внимание аудитории. Очевидно, пригодилось мое давнее увлечение театром, поскольку лектору для успешной работы необходима доля артистизма.

Но больше всего меня пугал макаренковский ФОП. Здесь мне нужно было студентам первокурсникам рассказывать о психолого-педагогических основах работы с трудными подростками и их родителями, а потом, на втором и третьем курсе, когда они начинали шефствовать над подростками, стоящими на учете в милиции, консультировать их в решении проблемных ситуаций. Главное, нужно было по настоящему заинтересовать их этой непростой работой, поскольку выбор у студентов был большой, включая такие необременительные занятия как студенческий хор, спортивные секции, литературные кружки, что тоже считалось ФОПами.

Свои занятия с макаренковцами я начала с вопроса: «Кто читал «Педагогическую поэму»? Оказалось, почти все. И тогда я каждого попросила припомнить самый запоминающийся эпизод из этой книги. И за каждым эпизодом, который пересказывали студенты, крылись социально-психологические и социально-педагогические закономерности, на которые А.С. Макаренко интуитивно опирался, создавая свою систему воспитания в коллективе и через коллектив, а иными словами, создавая воспитывающую среду, которая и была самым действенным фактором социализации и ресоциализации, что, по сути дела, и является главной задачей социальной педагогики. В большом долгу перед Макаренко и его педагогической системой наша социально-психологическая наука, которая еще не приступала к исследованию его системы с позиции социальной психологии, науки о социальном взаимодействии.

Помимо психологии и педагогики я привлекла к нашим занятиям психиатров из медицинского института, поскольку хорошо была знакома с завкафедрой психиатрии профессором Приленским Юрием Федоровичем. Познакомиться с ним мне довелось еще на моторном заводе, куда на перевоспитание был устроен его сын, трудный подросток, бросивший школу и стоявший на учете в милиции за драки. Парень оказался талантливым художником и разрисовывал у нас 6-метровые «Комсомольские прожекторы», где волк, персонаж из известного фильма «Ну погоди!», гонялся за прогульщиками и прочими, достойными осуждения персонажами. Выпуск комсомольского прожектора был событием на заводе, и его художник, из трудных подростков перешел в разряд весьма уважаемых личностей.

И сейчас Юрий Федорович с удовольствием откликнулся на предложение о сотрудничестве и начал читать лекции моим студентам о психопатии и акцентуациях характера, и в конце концов мы организовали совместный научный кружок из моих макаренковцев и студентов мединститута.

Студенты встречались и с юристами, которые знакомили их с уголовным правом, и с Генсанычем, у которого был реальный опыт перевоспитания в клубе «Дзержинец». В итоге наш макаренковский ФОП стал самым популярным в университете, и его посещало 150 человек – рекордное число для ФОПов. Однако я понимала, одно дело слушать интересные лекции и встречаться с интересными людьми, а другое дело – практическая работа с трудными подростками и их семьями, и не отсеется ли большая часть моих макаренковцев, когда на втором курсе они возьмут себе подшефных подростков в инспекции по делам несовершеннолетних.

Ну и здесь мои опасения оказались напрасными. Меня просто удивляли эти 18-19-летние девочки, с какой ответственностью и душой они относились к своим подопечным, знакомились с их родителями, учителями, помогали нормализовать отношения в семье и школе, помогали исправлять двойки, то есть, выполняли по сути дела обязанности социальных работников и педагогов, которых тогда и в помине не было. Все больший интерес они проявляли и к психологии, и я начала вооружать своих макаренковцев методиками для исследования личности подростков, их семей и школьной ситуации. Многие стали писать дипломные работы и в итоге, руками студентов был собран материал почти о тысяче подростков, стоящих на учете в милиции и их семьях. Мы также изучили профилактическую работу инспекций и комиссий по делам несовершеннолетних, работу подростковых клубов. К тому времени нами заинтересовались в УВД и открыли под моим руководством хоздоговорную тему по подготовке психолого-педагогических рекомендаций для инспекторов по делам несовершеннолетних, которые, как правило, были выпускниками педвузов, где их никто не учил, как работать с этим контингентом.

С открытием хозтемы, смета которой предусматривала командировочные расходы, я получила возможность, не выпрашивая лимитированные университетские командировочные, ездить на все конференции, которые тогда частенько организовывал руководитель нашей секции в педобществе РСФСР Михаил Алексеевич Алемаскин, заведующий лабораторией педагогически запущенных школьников в НИИ общих проблем воспитания Академии педагогических наук. Оказалось, что проблемами трудных подростков занимается интересное научное сообщество в разных уголках страны. Удалось побывать в Перми у АС. Новоселовой, которая внедряла суггестивные методы психологической коррекции, проводя в релаксационных кабинетах под умиротворяющую музыку искусно составленные внушающие программы. В Воронеже доктор медицинских наук, психиатр И. Ф. Мягков с кафедрой исследовал и лечил нервно-психические заболевания, которыми страдает немалая часть трудных подростков. В Коломенском пединституте И. П. Башкатов сотрудничал с исправительно-трудовыми колониями для несовершеннолетних по внедрению в современных условиях макаренковской системы. Г.П. Сологуб, директор Очерской спецшколы для несовершеннолетних правонарушителей, с успехом претворил на практике эту систему воспитания в коллективе и через коллектив, в чем мы и смогли убедиться, побывав в этой спецшколе.

Неудержимо расширялись круг моих научных интересов и круг научного сообщества, и начинали отчетливо прорисовываться контуры моей докторской диссертации, а также будущей Концепции охранно-защитной превенции и моей монографии «Основы превентивной психологии», дисциплины, которой не было до сих пор ни у нас в стране, ни на Западе.

На кафедре, научная тема которой была методология высшей школы, к счастью, моих успехов и продвижений не замечали. И когда на кафедре шли многочасовые обсуждения на недоступном, занаученном языке абсолютно неинтересных мне проблем, в обсуждении которых я не участвовала, просматривая во время кафедральных методологических семинаров работы своих студентов. В результате чего, завкафедрой сделал мне тактичный выговор: «Светлана Афанасьевна, вы занимаетесь полезным делом со своими трудными подростками, но вы же в университете работаете и вам надо наукой заниматься. А то мы вас в школу милиции отдадим».

Знал бы он, что не пройдет и 20 лет, как основной научной темой кафедры станет социальная педагогика, они будут пользоваться моими научными трудами и приглашать меня в качестве докладчика на конференции и оппонентом на защиту докторских. А тогда я, наученная горьким опытом, простодушно ответила: «Куда мне со свиным рылом да в калашный ряд».

К тому времени я уже знала, чем меньше коллегам известно о твоих планах, намерениях и успехах, тем меньше будут тебе мешать. Так оно и было, пока дело не дошло до докторантуры, решение о которой должна была принимать кафедра. Предвидя неизбежные осложнения, я, воспользовавшись своим сотрудничеством с милицией, взяла двухмесячную стажировку в Академию МВД, чтобы поработать в библиотеке и написать теоретические главы своей докторской, поскольку эмпирический материал у меня был уже собран за две академии. Свои подготовленные главы я предусмотрительно показала заведующему кафедрой психологии Академии МВД профессору А.М. Столяренко и заведующему кафедрой социальной психологии ЛГУ, своему шефу Е.С. Кузьмину и взяла у них положительные отзывы, о чем не спешила ставить в известность коллег.

Каково же было удивление нашего заведующего кафедрой, когда я вручила ему заявление о предоставлении мне докторантуры, снабдив его увесистой папкой с моими публикациями, справками о внедрении и рефератом, кратко излагающим содержание будущей диссертации. Заседание кафедры готовилось долго, больше месяца. Надо было подготовить мне достойную отповедь, и для этой цели был выбран в качестве рецензента весьма высокомерный товарищ, выпускник факультета психологии МГУ, где он имел счастье также заканчивать аспирантуру, защитить кандидатскую, чем очень гордился, особенно передо мной, не имеющей базового образования. Правда, я в свое время отказывалась рецензировать его статьи, поскольку из-за занаученного птичьего языка ничего в них не понимала. Это я позже, приобретя большой опыт знакомства с научными трудами, узнала, что, если не можешь понять, то, несмотря на всю заумь и наукообразие, и понимать нечего.

Рецензент постарался оправдать возлагаемые на него надежды и на 23 страницы моего реферата сделал 25 разгромных замечаний, причем делал их с довольно брезгливым видом, с каким обычно расправляются с насекомыми. Были и те кафедральные педагогини, которые болели за меня, но не могли мне помочь, поскольку никто из них не мог состязаться в научной эрудиции с выпускником МГУ. У них от этой сцены поднялось давление, я же спокойно, с улыбкой выслушивала своего не в меру строгого оппонента и в конце, как и положено, поблагодарила его за столь внимательное отношение к моей работе и выразила надежду, что его критика мне будет полезна в дальнейшем.

В конце своей благодарственной речи я спросила этого критика – могу ли я ему задать пару вопросов, заранее зная ответ на них. Я спросила, занимался ли он социальной психологией. На что получила ответ «нет», поскольку он специализировался по педагогической психологии. Такой же ответ получила и на второй вопрос, об отклоняющемся поведении. И тогда я скромно вытащила отзывы ведущих ученых, социального психолога № 1, организовавшего первую в Союзе кафедру социальной психологии в ЛГУ, профессора Е.С. Кузьмина и не менее значимый отзыв заведующего кафедрой психологии Академии МВД, профессора А.М. Столяренко.

Игнорировать эти отзывы на кафедре, конечно, не могли, и я получила решение о предоставлении докторантуры, то есть, два года свободы, освобождения от учебной и прочей кафедральной нагрузки. Эта шахматная игра с заранее предвиденными ходами противника была мной выиграна. Но тогда я не знала, что столкнулась не просто с самоуверенным, неспособным уважать чужое мнение молодым ученым, я получила первое представление о стиле и поведении представителей лженаучной школы, которые, прикрываясь научными авторитетами, подавляя оппонентов своей агрессией и трудно воспринимаемым понятийным аппаратом, насаждали в школе методы обучения, представляющие серьезную опасность для отечественного образования, от которых страдали и ученики, и учителя, и которые позже мне с коллегами пришлось развенчивать. Кстати, мой критикан так и не решился защищать докторскую по психологии и спустя десять лет после моей защиты на факультете психологии в МГУ защищался по педагогике в Тюменском университете.

Мне же за два отпущенных года свободы нужно было не только написать докторскую диссертацию, но и подготовить почву для переезда в Москву, поскольку мною было принято окончательное решение распрощаться с Тюменью, которая хоть и стала моей стартовой площадкой, но далась слишком дорогой ценой, чрезмерными нервными затратами был оплачен этот старт. В этом городе я не могла больше находиться, был исчерпан весь мой эмоционально-энергетический ресурс и кроме того, я понимала, что по-настоящему большой наукой мне удастся заниматься только в Москве, создать научную школу в Тюмени для меня было нереально.

С переходом в университет еще больше углубился и стал непереносимым мой внутренний психологический разрыв с мужем, который жил своей жизнью и меньше всего интересовался моими проблемами. А я все больше нуждалась в поддержке и надежном домашнем тыле. Но как раз поддержки, ни моральной, ни бытовой у меня и не было. Делиться неприятностями было нельзя, поскольку в ответ я слышала: «Так тебе и надо, сама виновата». При всей занятости я должна была обеспечивать ежедневную чистую рубашку и ужин из трех блюд. Очевидно, и его больше удерживал бытовой комфорт. Тем более, что к тому времени для этого было все необходимое: просторная квартира в центре города, машина, дача, гараж, зарплата жены, на которую можно было жить, оставляя свою на карманные расходы. Бывшему сироте, выросшему с жестокой мачехой, от которой его в свое время спас интернат, такая жизнь не могла не нравиться. Для окружающих наша семья смотрелась вполне благополучной, тем более, что я никому не жаловалась и по привычке скрывала свои проблемы от окружающих. И только Подруга чувствовала неладное. Она говорила, что не может бывать у меня дома, потому что я на работе одна, а дома другая, дома об меня ноги вытирают. И она была права. Тем не менее, решение о разводе зрело во мне долго и далось с трудом. Ведь чем больше вкладываешь в человека, тем больше к нему привязываешься. А вложено было немало: и в восстановление здоровья, и в создание материальной базы, и в карьеру, поскольку, работая в горкоме партии, я способствовала его выдвижению на руководящий пост. Однако через 14 лет брака чаша была переполнена, и решение о разводе было принято, тем более, я не собиралась делить с ним машину, которая была главной нашей ценностью и которой он больше всего дорожил. А что касалось квартиры, то при его должности проблемы в этом не было. И я осталась в своем гнезде, что для меня было самым важным, поскольку у меня не было ни сил, ни времени заниматься переездами.

Я уходила ни к кому и в никуда. Это был очень трудный период моей личной жизни. Спасала работа и мои макаренковцы, многие из которых стали моими друзьями, вхожими в дом. Но Тюменскому университету я обязана не только аспирантурой и докторантурой, но и тем, что здесь нашелся человек, коллега, который стал моим мужем и тем надежным тылом, которого так не хватало.