Текст книги "Будущее ностальгии"

Глава 3
Динозавр: ностальгия и популярная культура

Идея Беньямина о модернизме, пробуждающем доисторическое начало, имеет парадоксальные отголоски в американской популярной культуре. Один из них можно охарактеризовать как синдром парка Юрского периода, в котором самая современная наука используется для восстановления доисторического мира[124]124
  Я благодарна Джулии Бекман, Джулии Вайнгурт и Эндрю Хершеру за то, что стали моими экскурсоводами по американской популярной культуре.


[Закрыть]. Техно-ностальгия абсолютно лишена саморефлексии; футуристическая и доисторическая одновременно, она кажется всеобъемлющей и неизменно избегает любых аспектов современной истории и локальных воспоминаний. Популярная культура, сделанная в Голливуде, упаковка для национальных мифов, которые Америка экспортирует за рубеж, вызывает ностальгию и предлагает своего рода транквилизатор; вместо тревожной амбивалентности и парадоксальной диалектики прошлого, настоящего и будущего она обеспечивает детальное восстановление облика вымерших существ и разрешение конфликтов. Американская популярная культура предпочитает увидеть техно-пастораль или техно-сказку вместо скорбной элегии. Тем не менее даже в истории техно-сказки попытка оживить прошлое превращается в фильм ужасов, где перипетии науки и прогресса едва ли ограничиваются иррациональными страхами. Парк Юрского периода становится ужасающей версией Райского сада, в который герой и героиня снова и снова возвращаются и добровольно его покидают.

Динозавры – идеальные животные для индустрии ностальгии, потому что их никто не помнит. Факт их вымирания является гарантией коммерческого успеха; он позволяет обеспечить тотальную реконструкцию и потенциал глобального экспорта. Никто не будет оскорблен неправильным изображением динозавра, даже активисты по защите прав животных. (В качестве предупреждения тираннозавр в парке Юрского периода сделал упреждающий удар и съел адвоката.) Динозавромания началась как американская национальная навязчивая идея; исследования природы и научные открытия были позже дополнены кинематографическими спецэффектами, которые слились воедино, чтобы воссоздать вымершее существо. Америка стала обетованной землей динозавров. Динозавр – единорог Америки, мифическое животное Нации Природы. У азиатов и европейцев были свой фольклор и свои драконы. У американцев есть свои научные сказки, которые часто связаны с любовью и смертью какого-то доисторического монстра. Красавица-блондинка обычно влюблена в зверя, а мужчина пытается покорить обоих. Палеонтология и археология ископаемых были параллелью классической археологии. Если люди эпохи Возрождения в Европе были заняты раскопками своего классического наследия, то возрождение Америки в конце XIX столетия (и, следовательно, начало американской всемирной славы) потребовало своего доисторического наследия, чтобы превзойти Европу в масштабе и возрасте.

«Парк Юрского периода» не является очевидным примером ностальгического кино, и такой выбор может показаться странным даже для самих американцев. Фильм ориентирован в основном на детей, которые, как известно, не ностальгируют. В нем нет ни прустовских моментов индивидуального стремления к обретению утраченных пространства и времени, ни тотального воссоздания в стиле Диснея какого-нибудь маленького городка с одетыми в одежду соответствующей эпохи подростками, целующимися на просторных задних сиденьях автомобилей 1950‐х годов. Фильм иллюстрирует иной тип ностальгии – не психологической, а мифологической, которая связана с героизированной американской национальной идентичностью. Эта мифологическая ностальгия имеет геополитические последствия, поскольку динозавр является созданием всемирной поп-культуры, экспортируемым по всему миру. То, что в Соединенных Штатах может показаться дорогой детской игрой, безобидной и понятной всем, поражает зрителей в других частях мира как образцовая постановка американского мифа – мифа о новом мире, который забыл свою историю и воссоздал предысторию совершенно нового типа.

«Парк Юрского периода» демонстрирует множество ностальгических существ и артефактов. Живое биологическое чудо возникло из янтарной окаменелости, фрагмента неосязаемого прошлого. «Qué lindo» – произносит испаноязычный менеджер мифической строительной площадки. «Как красиво» – эти слова остаются на испанском языке, и не переведены для гринго. На какое-то мгновение повседневный менеджмент на строительной площадке и мелочная озабоченность адвоката страховыми полисами прерываются для скоротечного прозрения. Крошечная полупрозрачная окаменелость с доисторическим насекомым увеличивается объективом камеры как видение таинственной красоты. Янтарная окаменелость – типичный сувенир XIX века, миниатюрный фрагмент меланхолической красоты, memento mori[125]125
  Лат. «помни о смерти», напоминание о смерти. – Примеч. пер.


[Закрыть], вещица, которая найдет свое место в уютной домашней буржуазной коллекции времен старого мира. В культуре XIX столетия янтарная окаменелость была бы чем-то заветным сама по себе, объектом неутоленной тоски, напоминающим об одной из потерянных цивилизаций и границах познания в эпоху модерна.

У создателя «Парка Юрского периода» нет времени сдувать пылинки с драгоценностей. У популярной культуры мало терпения по отношению к амбивалентности. Старичок-предприниматель, который начал свою американскую карьеру с создания обычных достопримечательностей, таких как блошиный цирк, устал от создания иллюзий. Он намеревался вернуть прошлое к жизни, сделать что-то реальное, что «можно было увидеть и потрогать». «Парк Юрского периода» – это ностальгическая версия тотального колониального рая за охраняемой под контролем компьютера колючей проволокой, только колониальная мечта вытесняется здесь в доисторические времена. Создатель «Парка Юрского периода» разрушает янтарную окаменелость, извлекает доисторическое насекомое, которое, предположительно, укусило динозавра, получая из капли его сохранившейся крови ДНК, для того чтобы воссоздать вымершего гиганта. Режиссер не собирался тратить ценное время фильма на прокручивание долгих кадров увеличенного изображения янтарной окаменелости, чтобы просто поразмышлять о ее красоте (это больше подходит для зарубежных кинофильмов с субтитрами); янтарь – скорее, необходимая часть научной головоломки, источник чудесного воссоздания прошлого. Из миниатюрного фрагмента появляется полностью возрожденное вымершее существо; красота зародыша разрушается, чтобы произвести на свет колоссальное порождение возвышенного театра. Возвышенное, по определению Эдмунда Бёрка, обычно покоится на масштабе сверхчеловека и его способности вызывать ужас. Возрожденный динозавр – это американская версия возвышенного. Действительно, едва ли не самым большим вызовом для киноактеров является задача передать сильное удивление, выглядеть предельно испуганными и шокированными. Здесь есть и спокойные моменты, когда наступают мгновения гармонии с доисторической природой и люди обнаруживают связь со своими вымершими братьями. Пробираясь между корнями тропических деревьев и скрываясь в безопасности за их ветвями, ученый и дети лицезреют открывшийся им поистине райский мир. Это безвозвратно потерянная для современного человека безмятежная жизнь пасущихся доисторических стад, не ницшеанских коров (слишком прозаичных и находящихся в плохой физической форме), а грациозных будто лебеди рептилий.

В голливудском кинематографе существа, создаваемые с помощью спецэффектов, иногда кажутся более правдоподобными и «реалистичными», чем люди. Монстры и инопланетяне должны выглядеть правдоподобно: могикане должны обнажать исторически правильные прически. Самые симпатичные и гуманные персонажи в таких фильмах – наполовину звери или полумашины, которым положено сожалеть об их потерянной или так никогда не достигнутой человечности[126]126
  Кинематографические версии прошлого, как представляется, строятся по одному и тому же принципу, выражая достоверность костюмов и универсальность человеческой драмы на основе клише голливудских киножанров, а вовсе не в соответствии с подлинными историческими особенностями. Так мы получаем политически корректный, безобидный, получивший корпоративное одобрение образ прошлого, в котором последний из могикан (его роль исполняет Дэниел Дэй-Льюис) и средневековый шотландский герой, Храброе сердце (его роль исполняет Мел Гибсон), предстают как «чувственные мужчины», которые даже не извергают проклятия. Образ Франклина Д. Рузвельта, запечатленный в новом памятнике в Вашингтоне, демонстрирует зрителю человека с заметными физическими недостатками, что явно близко к его фотографическому изображению; близко, но не совсем – он без сигары, как оказалось, – это своеобразная некурящая ностальгия, которая не является недугом, а напротив – весьма полезна для здоровья.


[Закрыть]. Люди же, напротив, представлены стереотипно и в соответствии со строгими правилами политической корректности, отвечающей духу времени. Ностальгическая составляющая в «Парке Юрского периода» – это не реконструкция прошлого, а видение самого фильма как такового: это волшебный сказочный мир, которым управляет патриарх – предприниматель, приглашающий двух ученых, которым нужны средства для финансирования их давно оставленных археологических раскопок, принять участие в беспрецедентном приключении. Алан, персонаж-исследователь, является человеком традиционных ценностей. Его первая реплика в фильме – фраза «Ненавижу компьютеры!», и после первого взгляда на «Парк Юрского периода» он признает, что область его научных исследований вымерла подобно динозаврам. В своем поучительном путешествии он встречается с драконом (в данном случае это динозавр), а также – с собственным внутренним Эго (в данном случае это не внутренний ребенок, а его гипотетический отец). Герой побеждает дракона, спасает детей и заполучает принцессу. Его соперник, специалист в области теории хаоса – математик доктор Ян Малкольм, выглядит как респектабельный иммигрант из независимого авторского кинематографа 1970–1980‐х годов, одетый в весьма дорогой кожаный пиджак. Малкольм задается вопросом о легитимности контроля со стороны патриарха, рефлексирует на тему жизни и ее имитации и пытается соблазнить женщину-ученую, объясняя ей теорию хаоса; в голливудском фильме тем не менее интеллектуал никогда не добивается девушки, он должен быть благодарен за то, что, по крайней мере, ему удается избежать участи унизительной гибели адвоката. Вселенная «Парка Юрского периода» – это мир, в котором справедливость торжествует, где каждый человек удостаивается своей встречи с динозаврами, которая раскрывает его истинное «я». И взрослая женщина, и девочка в фильме традиционно женственны и интересуются наукой. Но самым политкорректным созданием является сам динозавр. Будучи изначально созданиями женского пола, динозавры развивают способность мутировать в самцов, если они того захотят, опровергая убежденность мужчины-ученого и предпринимателя в невозможности однополого размножения в сообществе животных-самок.

«Парк Юрского периода» – более доброжелательная, более мягкая версия поучительной техно-сказки; она включает в себя дискуссию о границах человеческого контроля над природой и ответственности предпринимателей, которые не жалеют средств, чтобы оживлять прошлое, но сами создатели фильма ни в коей мере не стесняются делать это с помощью дорогостоящей компьютерной анимации. Если герой и героиня – «ребята, что надо», то природа и технология смогут сосуществовать в гармонии; так, в последних кадрах фильма пара ученых восхищается красотой неба, где живые птицы и стальные птицы-самолеты вместе счастливо парят над человеческим миром.

Оказывается, воссоздание динозавра в его величавой славе имеет свою собственную историю и перекликается с растущим процветанием Америки[127]127
  Я использовала радиопередачу из эфира National Public Radio. WBZ-Chicago. This American Life: Simulated Worlds. 1996. October 16.


[Закрыть]. Динозавр становится воплощением американского величия. Так, к примеру, когда Эмпайр-стейт-билдинг в Нью-Йорке был завершен сразу же после краха фондового рынка в 1929 году, его называли «одиноким динозавром», запоздалым памятником Америке. На рубеже XIX–XX веков существовала настоящая мода на ископаемые останки динозавров, которые символизировали новые достижения науки. Научная реконструкция бронтозавра состоялась в 1906 году, тираннозавра – в 1912 году, в канун Первой мировой войны, когда Америка находилась на пороге превращения в мировую державу[128]128
  В Американском музее естественной истории на скелете бронтозавра на протяжении почти всего столетия была установлена неправильная голова. (Подлинный череп является более плоским и менее округлым, что больше напоминает голову утки.) Это искажение навсегда закрепилось в массовой культуре в бесчисленных игрушках, кино, мультфильмах и т. д., даже в научных иллюстрациях в постоянной экспозиции музея (стоит отметить, что они наконец поставили правильный череп на скелете). Я благодарна Майклу Уайльду за то, что он обратил мое внимание на эти факты.


[Закрыть]. Охота на динозавров была запоздалым ковбойским приключением, способствовавшим грязным спекуляциям и так называемым Костяным войнам, также известным как «Великая гонка за динозаврами»[129]129
  «Bone Wars», «Great Dinosaur Rush» – период спекуляции ископаемыми и предметами палеонтологических открытий в эпоху американского позолоченного века. В эти годы продолжалась активная борьба, недобросовестная и отчасти криминальная конкуренция между учеными-палеонтологами. В центре конфликта было столкновение между Эдвардом Копом (Академия естественных наук, Филадельфия) и Гофониилом Чарльзом Маршем (Пибодский музей естественной истории, Йель). – Примеч. пер.


[Закрыть]. Костяные бойцы мало интересовались историей и сохранением наследия исчезнувшей природы; их целью были деньги и зрелища, поэтому они нередко портили ценные кости, которые они обнаруживали, чтобы сделать собранное из них существо как можно более захватывающим, более привлекательным для музейных кураторов. Динозавры были выставлены в гигантских залах недавно созданного Национального музея науки, и для их размещения потребовались специальные металлические каркасы. Железо и стальная арматура, изготовленные в Питтсбурге, сами по себе стали серьезным достижением американской промышленной революции. Справедливо это или нет с точки зрения науки, но арматурные каркасы позволили поставить динозавра «на ноги» впервые за сотни миллионов лет. Во время Первой мировой войны скелеты реконструированных динозавров были защищены как национальное наследие и охранялись от возможной атаки немцев не менее ревностно, чем президент и конституция Соединенных Штатов.

Представление динозавра развивалось с развитием промышленности. Тираннозавр на стальном арматурном каркасе уступил место массовой продукции – пластиковым динозаврам 1950‐х годов, симпатичным предвестникам послевоенной американской поп-культуры. Пластиковый динозавр стал игрушкой интернационального китча, практически не ломающийся, гибкий, сделанный из прогрессивного материала будущего. К 1980‐м годам компьютерные технологии смогли сделать доисторическое прошлое еще более ярким и возвышенным. По мнению одного из критиков, динозавр Тираннозавр-рекс стал своего рода «хищником-предпринимателем, юрким и быстрым, монстром глобального капитализма». В конце 1980‐х годов ревизионисты стали подвергать сомнению правдивость компьютерной анимации динозавров и предъявляли обличительные претензии, якобы реальный вымерший тираннозавр, возможно, не смог бы съесть адвоката, если только адвокат не был уже мертв, поскольку в ревизионистской трактовке нет окончательного доказательства того, что эти существа были плотоядными, а не падальщиками. (Это может придать оттенок типично хичкоковской интерпретации сериалу «Парк Юрского периода», в котором трагедия в «Парке Юрского периода» становится прикрытием для убийства адвоката.) В 1990‐х годах на счастливый мир воссозданных динозавров упала тень сомнения. Новейшие экспозиции в Американском музее естественной истории в Нью-Йорке представляют новый тип «чувственного динозавра»; экспозиции теперь повествуют о яйцах, воспитании детенышей, дилеммах ученых. Это «более душевный и экологичный рассказ о создании», которое «созерцало свет семейных ценностей и красоту биоразнообразия»[130]130
  National Public Radio. WBZ-Chicago. This American Life: Simulated Worlds.


[Закрыть]. В 2000 году новое открытие потрясло научный мир: сердце динозавра. Вымерший гигант мог быть ближе к нам, чем мы думали, во всех отношениях. Действительно, Тираннозавр-рекс из «Парка Юрского периода» уже, возможно, стал ностальгическим динозавром, вымершим созданием эпохи спецэффектов рубежа веков с их глобальным призывом.

Если оригинальная ностальгия была болезнью швейцарских солдат-наемников, которые не желали сражаться и умирать вдали от своей родины (даже за ее честь), то поп-ностальгия часто является болезнью не ветеранов войн, а военных реконструкторов, которые предпочитают сражаться в постановочных боях на своих собственных условиях. Поля сражений гражданской войны превратились в ностальгические места памяти, где, быть может, покоится подлинная история, но «ощущение сражения» можно полностью воссоздать. Внимание к деталям запредельно: каждый элемент униформы и каждый тип пушки каталогизированы с абсолютной точностью, чтобы опыт битвы «был как можно более реальным». Все, кроме убийства. Вопросы расы и другие идеологические аспекты не включаются в эту картину. Неудивительно, что большинство участников предпочитают быть конфедератами, потому что их форма более экзотична. Битва часто происходит в пределах собственных рядов между «hardcores»[131]131
  «Hardcores» – буквально «заядлые», «закоренелые» и т. д. В современном русском языке при переводе текстов с цитатами из жаргонной речи (например, геймеров, членов различных субкультур (в том числе реконструкторов), музыкантов или актеров порноиндустрии) это слово и его различные формы нередко переводятся на основе транслитерации, а именно – «хардкорщики», «хардкорный», «по хардкору» и т. д. Например, «хардкорный геймер» – человек, дошедший до предела возможностей в компьютерных играх или киберспорте. В контексте субкультуры реконструкторов, «хардкорный реконструктор», «хардкорщик» – заядлый участник реконструкторского движения, старающийся максимально приблизиться к подлинным условиям военных исторических событий: пользующийся оригинальным старым оружием, оригинальной военной формой, аксессуарами и т. д. В данной версии перевода оставлено исходное английское слово, так как идущее вслед за ним противоположное по смыслу аббревиатурное понятие «farbs» не имеет дословного или даже транслитерированного перевода на русский язык. – Примеч. пер.


[Закрыть] и «farbs» («далекими от понимания»)[132]132
  Использованное здесь в оригинальном тексте слово «farbs» – множественное число от жаргонной аббревиатуры «farb», которая, как принято считать, произошла от сокращения идиоматического выражения «far be it from…», то есть буквально – «далек от того, чтобы…». В английском тексте далее следует в скобках основанная на этом идиоматическом выражении фраза «far be it for me to know», то есть буквально – «я далек от понимания», «я далек от знания», «человек, далекий от понимания» и т. п. В контексте субкультуры реконструкторов данное понятие указывает на более легкомысленных и безответственных по отношению к исторической подлинности участников: они, по незнанию, могут позволить себе использовать яркую современную атрибутику, надевать грубо скопированные и изготовленные на основе современных технологий костюмы, применять не соответствующее исторической эпохе оружие и аксессуары, тем самым снижая градус серьезности и подлинности всего мероприятия. В современных субкультурах нередко используется еще одна пара англицизмов «true» и «untrue», которые в жаргонном русском языке применяются в транслитерации. Например: «трушный олдскульный геймер» – человек, по-настоящему здорово играющий в признанные старые компьютерные игры. «Нетрушный хипстер» – человек, пытающийся нелепо или неуместно имитировать модный облик настоящих хипстеров, подделываться под них. В реконструкторской субкультуре эти выражения также активно употребляются. – Примеч. пер.


[Закрыть]. Первые возмущаются непринужденностью поведения вторых – и прямо называют их предателями за такие огрехи, как современные очки, молнии, обувь, и, что хуже всего, за то, что смеют выйти на поле битвы в хлопчатобумажном нижнем белье вместо того, чтобы просто не надевать ничего, как это делали настоящие мужчины из прошлого. Это низкотехнологичный эквивалент высокотехнологичной концепции войны без жертв, но такой же нереальный. Как и в романтической концепции американской Нации Природы XIX века, «опыт» стал заменой истории в популярной культуре XX столетия. Реконструкции сражений отражают аутентичные ощущения войны приблизительно в той же степени, как и другой вполне реальный опыт – участие в массовке при съемках кинофильма. Подлинность здесь визуальная, а не историческая. Существует глубокий страх перед рефлексиями на тему истории и ее пробелов, размышлениями о необратимости времени, которое бросает вызов мечте о вечной молодости и возможности бесконечной реинкарнации. Как отмечал Умберто Эко, «долгие поиски собственной культурной идентичности <…> сопровождались невротическим желанием заполнить вакуум историчности, и это объясняет преклонение перед реальным (или „почти“ реальным). Мир абсолютной подделки возник как результат осознания настоящего, не имеющего глубины»[133]133
  Eco U. Travels in Hyperreality. William Weaver, transl. New York: MBJ, 1986. Р. 30. Русский перевод цитаты из работы Умберто Эко «Путешествия в гиперреальности» по тексту статьи А. Р. Усмановой «Эко – парадоксы интерпретации. Путешествуя по гиперреальности с Умберто Эко». – Примеч. пер.


[Закрыть].

Ностальгическая тоска обусловлена утратой подлинного объекта желания и его пространственным и темпоральным смещением. Глобальная развлекательная индустрия ностальгии характеризуется избытком и тотальной доступностью желанных сувениров, которые часто удивляют приезжих из Восточной Европы. В то время как объекты наследия политических режимов прошлого были тщательно скрыты от глаз людей в Восточной Европе, а также – в Китае и Юго-Восточной Азии (забвение, вызванное разрушением), на Западе объекты наследия прошлого повсеместно выставлены на продажу. Прошлое охотно сожительствует с настоящим. Предполагается, что американцы по своей природе антиисторичны, но тем не менее сувениризация прошлого и одержимость историческими корнями и национальной идентичностью здесь повсеместны. Вполне уместно говорить о «внедрении ностальгии» в товар как компоненты маркетинговой стратегии, которая соблазняет потребителей, заставляя их переживать о том, чего они не лишались в реальности. Арджун Аппадураи[134]134
  Арджун Аппадураи (Arjun Appadurai, р. 1949) – индийский и американский культуролог, социолог и антрополог. Исследовал храмовую культуру Индии, колониальную и постколониальную жизнь страны. Работает в университетах Нью-Йорка и Чикаго. Автор известной научной работы «Modernity at Large: Cultural Dimensions of Globalization». – Примеч. пер.


[Закрыть] определяет это как «эрзац-ностальгию» или «диванную ностальгию», «ностальгию без живого опыта или коллективной исторической памяти»[135]135
  Appadurai A. Modernity at Large. Minneapolis: University of Minnesota Press, 1996. Р. 78.


[Закрыть]. Очевидно, что любая ностальгия имеет утопическую или атопическую составляющую, но коммерциализированная ностальгия создает определенное понимание времени. Время – деньги. Настоящее стóит столько же, сколько прошлое. Переходный статус как таковой компрометируется. Все артефакты цивилизации, благодаря индустрии массового воспроизводства, становятся доступными и одноразовыми; таким образом, потребитель пользуется как преимуществами современного комфорта, так и примитивным получением удовольствия от фетиша. Эрзац-ностальгия, пропагандируемая индустрией развлечений, делает все зависимым от времени и использует этот темпоральный дефицит, давая лекарство, которое также является ядом.

В голливудской киноиндустрии есть один неприкосновенный код – быстрый монтаж. Персонаж может быть любой расы, класса или сексуальной ориентации, находиться на любой стадии раздевания, но показать его или ее действующими в кинофильме в реальном времени – это непреодолимое табу, нарушить которое ни один продюсер не позволит. У зрителя всегда есть возможность покинуть кинотеатр или переключить канал; но есть что-то такое в особом тайминге популярных развлечений, что неизменно влияет на его сознание[136]136
  Очевидный намек на так называемое клиповое мышление – способность воспринимать мир через короткие отрывистые сообщения: динамичные видеонарезки, ленты новостей, социальные сети и т. д. – Примеч. пер.


[Закрыть]. В этом случае уже не содержание изображений, а именно темп монтажа является тем фактором, который оказывает воздействие на зрителя и устанавливает невидимое табу на любую форму рефлексирующего переживания. Внимание зрителя, в случае консюмеристской ностальгии, концентрируется в очень коротких промежутках времени, и все это поощряется средствами массовой информации; синдром дефицита внимания и гиперактивности действительно мог бы стать лекарством от старомодной тоски, которая, с ее мечтами и раздумьями, отнимала слишком много времени.

Американская популярная культура становится все более и более самодовлеющей и всеобъемлющей; она быстро поглощает новые открытия высокой культуры, но, как и в классическом определении китча Клемента Гринберга, индустрия развлечений по-прежнему массово воспроизводит внешние эффекты искусства и остается в стороне от изучения механизмов критического мышления. Если вы не безнадежно ностальгирующий иностранец, вы даже не можете испытывать тоску по чему-либо, не включенному в поп-культуру. Американская популярная культура стала расхожей монетой для новой глобализации. Культурные различия часто маскируются за визуальным сходством. В то время как доступность американских развлечений в Восточной Европе и Азии сначала приветствовалась как признак новой открытости, ее расширение и тотальный характер постепенно становились все более проблематичными, особенно когда западная поп-культура постепенно стала превращаться в синоним демократизации и вытеснять другие эксперименты с демократией. Более того, местные ностальгирующие умело присваивали глобализированный язык, чтобы выражать личное несогласие. Мафиозные боссы примеряют на себя глобализированную ностальгическую моду и стилизуют себя под «Крестного отца III». Теперь они называют себя бизнесменами и отправляют своих детей в Англию, где те играют с малютками-тираннозаврами.

Тем не менее, когда глобальный динозавр пересаживается за пределы своей американской родины, ностальгическая техно-пастораль приобретает иное значение. Просматривая российские газеты от августа 1999 года, я наткнулась на заголовок «Агония динозавров». Это, однако, было вовсе не продолжение «Парка Юрского периода», а повествование о недавнем политическом кризисе, недавних перестановках в администрации Ельцина и назначении нового премьер-министра – Владимира Путина. Другие культуры не так одержимы доисторическими или футуристическими видениями. Годзилла – исторический монстр, который позволил Японии заговорить о травме Второй мировой войны – атомной бомбардировке Хиросимы и Нагасаки, сублимируя как позор, так и вину. В Советском Союзе нет эквивалента динозаврам или Годзилле (не считая олимпийского мишки 1980‐х годов); на самом деле после распада сталинизма детские монстры были миниатюрами, а не гигантами. В знаменитом стихотворении женственная Муха-цокотуха и ее храбрый друг – комарик побеждают паука с внушительными сталинскими усами. После периода диктатуры контркультурные тенденции тяготеют к миниатюризации, а не к гигантомании.

В конце 1990‐х годов на московском рынке доминировали два типа фантастических ностальгических существ: игрушечные динозавры и изображения московского покровителя святого Георгия, поражающего змея, – эмблема, выбранная мэром Лужковым для празднования 850-летия Москвы. Прав ли был Умберто Эко, отмечая, что мы движемся в направлении нового средневековья с использованием самых передовых технологий? Будем надеяться, что битва между двумя культурами – глобализированной и локальной – в новом веке, быть может, будет вестись между глобальными динозаврами и местными змеями в виртуальном пространстве.