Текст книги "За кадром. О скрытой работе нашей психики"

Глава 3
Лан-яп

Я люблю гулять после дождя – это возможность глотнуть свежего воздуха, что такая редкость в летней Луизиане. Когда мы с сыном вышли из машины вблизи пустой детской площадки, я окинула ее взглядом и подумала, что мне не понять тех луизианцев, которые не стремятся надышаться прохладой. И сказала сыну, рассматривающему жука:

– Степаня, идем, там сейчас в песочнице песок будет хорошо лепиться!

Мы играли в песочнице, и я поймала себя на том, что нахожусь в состоянии медитативной благости. Мы сидим с сыном, копаем песок, лепим куличи, и все так просто, и я настолько в моменте, что меня это изумило. Как часто я ловлю себя на таком состоянии?

Но внезапно в мою идеальную вселенную ворвалась девочка лет десяти. Она у меня что-то спросила, но я была еще в таком далеком космосе, что не поняла вопроса. Она повторила, а я – уже вываливаясь в реальность и натягивая на ходу последний носок – начала соображать, что ей что-то от меня нужно. Осталось понять что. Я снова сказала, что не совсем ее понимаю. Наша «беседа» ходила по кругу еще раза четыре, пока девочка не вскрикнула:

– Доллар, ну, доллар у тебя есть?

Наконец-то мне удалось разобрать, что ей нужны деньги.

– К сожалению, у меня нет с собой кошелька, – ответила я.

Я ожидала, что на этом наша беседа будет закончена, и уже собралась обратно в свой тихий славный мир, но девочка решила продолжить свои расспросы: а где мои деньги, а почему я не ношу их с собой, а что я буду делать, если мой сын захочет перекусить?

Сама беседа, назойливая девочка, очевидная невозможность вернуться в то состояние, которым я так наслаждалась еще пять минут назад, начали меня раздражать. Сын решил, что песочницы ему хватит и пора переместиться к качелям. «И славно, – подумала я, – теперь девочка точно отвяжется». Но она сказала:

– Дай мне доллар.

– Мне очень жаль, у меня нет с собой денег, – повторила я.

– Тогда я задушу твоего ребенка, – буднично ответила она.

«Как для нее это естественно: словно сказала мне, что любит есть на обед пиццу». Мои глаза сузились, как у Терминатора в поисках цели для уничтожения.

– Попробуй, и я позвоню в полицию, – процедила я.

Если бы девочка была чуть постарше и чуть наблюдательнее, она бы заметила, что у меня с собой нет ни сумки, ни денег, ни телефона. Но блефовать так блефовать!

Девочка явно сдулась и робко ответила, что я не должна звонить в полицию.

– Как же, если ты хочешь что-то сделать с моим сыном, я обязательно позвоню. Кстати, а где твои родители? Почему ты гуляешь одна? – решила уже я идти в атаку.

Девочка пробормотала что-то про то, что они дома, склонила голову и, удрученная таким исходом, принялась копать песок в песочнице. А я была крайне довольна тем, как мне удалось перевернуть беседу и прижать нахалку.

Но тут позади девочки появились два мальчика. Один младше, лет шести, а вот второй… Когда я поняла, что я ниже этого парня аж на три головы, я действительно испугалась. По выражению лица ему было лет 15, а вот размеры… игрока NBA[29]29
  NBA (National Basketball Association) – Национальная баскетбольная ассоциация, профессиональная баскетбольная лига Северной Америки.


[Закрыть]. Мысли в моей голове стали проскакивать, словно гоночные машины.

Вжух: «Девочка-то может и не задушит, а вот ее гигантский брат?»

Вжух: «А если у него в кармане нож?»

Вжух: «Кроме нас, больше никого нет на площадке! А собачники? Тут же рядом площадка с собачниками. И там никого нет!»

Я бросила взгляд на свою черешневую «Хонду», одиноко стоявшую на парковке: «Интересно, если я сейчас схвачу Степу и, беременная, побегу к машине, как быстро они меня догонят?»

В этот момент я увидела, что мальчики садятся в песочницу рядом с девочкой и начинают загружать песок в наши ведерки. Все еще продолжая анализировать, с какой максимальной скоростью женщина на восьмом месяце беременности с утяжелителем в виде двухлетнего ребенка может перемещаться из пункта «А» в пункт «Б», я обнаружила, что все четверо: два мальчика, девочка и мой сын – уже копают тоннель из песка. «Вот тебе и песочная терапия[30]30
  Песочная терапия – один из методов психотерапии. В ходе песочной терапии используется песок, вода, деревянный поднос и миниатюрные фигурки.


[Закрыть]», – сказала я себе, устраиваясь в песочнице так, чтобы малыш в животе не выстукивал мне ногой послание о том, что его зажало, как в токийском метро.

– Я Шеника, – девочка протянула мне покрытую песком руку («Такой взрослый жест», – удивилась я). – А это мои братья Джером и Лирой, – кивнула она в сторону мальчиков и продолжила копать песок красной лопаткой.

В какой-то момент Шеника провозгласила: «Я буду варить гамбо!» И вот уже все мы ищем камни, палки, листья, чтобы набросать их в наш воображаемый котел в песочнице и сварить известный луизианский суп. Когда пришло время расходиться, Шеника подошла ко мне и сказала:

– Смотри, какой камень я нашла… Это лан-яп… Это тебе, – сунула она его мне в руку.

– «Лан-яп»? – удивилась я незнакомому слову.

Оказалось, что лан-яп – lagniappe – это местная креольская традиция давать небольшой подарок за проведенное вместе время: например, посетителям кафе дарят что-нибудь в знак признательности. Девочка дала мне лан-яп за совместное время, лан-яп – за контакт и ощущение себя на связи со взрослым. Пусть и незнакомым.

По дороге домой я думала о том, что мне рассказали Джером, Шеника и Лирой о своей жизни, о том, как они тут сами по себе. И чаще всего они сами по себе, потому что… Да кто ж знает, отчего так. Но эти дети – в бесконечном поиске внимания. Хоть какого-то. Пусть негативного, пусть крикливого, с блеском гнева в глазах. Лишь бы не чувствовать, что рядом пусто. Лишь бы ощутить хоть немного привязанности, в обмен на которую они могут отдать все, что у них есть. И даже самих себя.

С какими родителями аутентичность, самоценность, способность читать свои эмоции оказываются не нужны ребенку и выбрасываются, как бесполезные вещи после чистки балкона? И все в обмен на родительскую привязанность? Ниже таблица, составленная на основе классификации родителей из книги Джонис Уэбб «Почти на нуле».

Таблица 1. Типы родителей, ведущих к эмоциональному неглекту

Последний тип – родитель с хорошими намерениями – это тот родитель, который старается действовать со своими детьми по-другому, не так, как с ним в детстве, но в силу того, как рос сам, а также культурных особенностей, исторических событий, недостатка информации не знает, зачем обращаться к эмоциям, и не умеет делать это. В результате такие родители не обращают внимания ни на свои эмоции, ни на эмоции ребенка. Это про передачу неглекта от поколения к поколению, это про культурный код, про «я – последняя буква в алфавите», про «дай волю – он ножки свесит», про «мальчики не ревут», а «девочки не дерутся». Это про межпоколенческую передачу неглекта, которую – да! – в наших руках остановить.

Глава 4
Сессия. Что я сделал не так?

Если бы на консультацию пришел Ленни Белардо из сериала «Молодой папа»

Вторник, 13:00

В темную-темную ночь в темном-темном доме была темная-темная комната с темным-темным потолком и темными-темными стенами, с темной-темной мебелью, и в темном-темном углу стоял темный-темный ноутбук, за которым сидел Ленни. И только его лицо освещалось светом от монитора.

За время работы с Ленни я уже перестала чему бы то ни было удивляться. Даже если бы он появился как Черный Плащ со словами «Я – ужас, летящий на крыльях ночи», даже если бы он достал во время сессии роман «Анжелика – маркиза ангелов» и начал бы зачитывать цитаты, даже… я даже не знаю, какое «даже» должно было бы произойти, чтобы я удивилась. Но Ленни упорно стремился добавить нашим сессиям то эффекта неожиданности, то мистицизма. Как адский вампир скрывается от хищников в липком облаке биолюминесцентной слизи, так и Ленни выбрасывал воображаемые дымовые шашки в попытках скрыться от диалога.

– Ленни, вас снова окружили кардиналы? – спросила я, понимая, что могу пойти на многие уступки, но на работу в темноте не соглашусь.

– Я не хочу, чтобы кто-либо о чем-то думал, – прищурился он.

Моя голова дернулась, как у кошки, которая с интересом наблюдает за человеком.

– Кто о чем может подумать?

– Если они увидят свет в моей комнате, то будут подслушивать. Я не могу показать им свою слабость… Где бы я ни находился, – после паузы добавил он, – я пришелец с другого конца света. Я знаю, что никто меня не любит, и все, что я могу ожидать от других, – это жестокость. И я должен быть к этому готов.

Мне очень хорошо знакомо, как это – чувствовать себя пришельцем. Когда твой внешний вид: мимика, стиль одежды – вызывает вопросы еще до того, как ты успеваешь открыть рот на кассе. «А откуда вы?» Преследующий тебя вопрос как напоминание: «Мы видим, что ты не отсюда».

В последних фразах Ленни рассы́пал, словно бусины, столько важных моментов, а я, отследив свою реакцию и отложив ее в воображаемый ящик «На личную терапию», пыталась их все не растерять. Поэтому мысленно проговорила: и про его ощущение себя пришельцем, и про жестокость, и про готовность к атаке. Большинство видов акул всегда должны находиться в движении, иначе камнем упадут на дно. Ленни также всегда нужно курсировать, следить, опасаться, прислушиваться и быть начеку. Я даже не знаю, существует ли место, где ему безопасно.

– Ленни, давайте сверимся с реальностью: дверь в вашу комнату закрыта? К вам может кто-либо пробраться без вашего разрешения? Как далеко от вас комнаты кардиналов?

Оказалось, что кардиналы чуть ли не в соседнем крыле здания, а значит, Ленни может не волноваться. Он включил свет в комнате.

– Ленни, а есть ли такое место, где вы чувствуете себя безопасно?

Он закрыл глаза и помотал головой. Как будто в таких вещах легче признаваться с закрытыми глазами.

– А было ли такое место когда-нибудь?

Он, не открывая глаз, медленно помотал головой.

– Ленни… а как вам со мной? Чувствуете ли вы себя безопасно в нашей работе?

Порой я сверяюсь с клиентами, как они себя чувствуют в нашей работе. С Ленни это немного сложнее, потому что мы с ним не делим одно пространство, в котором я отвечаю за безопасность клиента. Поскольку мы работаем онлайн, эта задача ложится на его плечи.

Ленни застыл, и я даже подумала, что у нас проблемы с интернет-соединением. Глянув на значок подключения, я увидела, что все четыре башенки высвечивают бесперебойный канал связи. Ленни пожал плечами. Я приняла такой ответ.

– Ленни, вы пару минут назад сказали, что чувствуете себя пришельцем. Расскажите об этом.

– Знаете, мне как-то в подарок прислали кенгуру, и я подумал о том, как мы с ним похожи. Его вытащили из Австралии и привезли в Ватикан мне в подарок.

– А вас вытащили из Америки и привезли в Ватикан, и вы теперь как этот кенгуру? – Я остановилась. – Или вы всегда ощущали себя не на своем месте, даже когда жили в Штатах?

Ленни опустил глаза и сосредоточенно смотрел вниз. Я даже подумала: неужели мой вопрос так его огорчил, что Ленни понадобилось взять паузу и спрятать свою эмоциональную реакцию? Неужели наши отношения дошли до того уровня близости, что он снимет свой скафандр и покажет мне себя настоящего? Но Ленни заерзал на стуле, поставил локти на стол, и его руки заняли весь экран. Как оказалось, его сосредоточенность была связана не с погружением на глубину, а с попытками оторвать заусеницу.

«Отношения, говоришь?.. Проехали», – разочарованно сказала я себе.

Я ждала, когда он справится с заусеницей. А Ленни, не глядя на меня в камеру, пробормотал:

– Вы продолжайте…

– Я подожду, когда вы закончите… – кивнула я.

Многие психологи против работы онлайн: в этом формате не получить всего объема необходимой информации, в сравнении с тем, как хорошо чувствуешь человека, находясь с ним в одной комнате на расстоянии полутора метров. Такие моменты, как с заусеницей, опровергают это мнение. Да, в онлайн-работе психологи в чем-то ограничены: мы не делим общее пространство, и, например, сейчас мне не видно ног Ленни, а они те еще болтуны. Но ведь и клиент в онлайн-формате ограничен экраном, и тем не менее ему необходимо разыграть знакомый ему сценарий и вовлечь психолога в свою историю, чтобы получить привычную обратную связь.

Заусеница не то, чем кажется. Заусеница в этом случае – послание, которое я могу расшифровать. Возможно, это способ показать неуважение, мою неважность, а возможно, это его сопротивление той теме, к которой я прокладываю дорогу. Возможно, ему привычно быть дерзким и он использует такое поведение как способ переключить мое внимание: в ответ на неуважение я могу закричать, начать требовать объяснений и включенности или, наоборот, поджать хвост и отступить. Тогда тема, о которой не хочется говорить, уйдет сама собой. Но, как говорил один из моих профессоров в Институте Уайта[31]31
  William Alanson White Institute – Институт психиатрии, психоанализа и психологии Уильяма Алансона Уайта. Находится в Нью-Йорке, основан в 1943 году.


[Закрыть], когда мы задаем вопрос клиенту, нам важно оставаться на месте, как собаке, которая сторожит кость. Мы можем отойти от будки на пару шагов, сделать круг и вернуться обратно. Главное, мы сторожим кость. И теперь я знаю, где она закопана у Ленни.

– Ленни, как думаете, есть ли какая-то связь между тем, что мы начали говорить про ваше одиночество, и тем, что вы так старательно погрузились в решение проблемы с заусеницей? – решила попробовать я.

– Не думаю. Она просто мне мешает. А я не люблю, когда мне что-либо мешает, – сжав губы, ответил Ленни.

«Помни, где закопана кость. Охраняй кость», – твердила я себе.

Наконец-то Ленни посмотрел на меня.

– Можем продолжить? – уточнила я.

Ленни кивнул и закурил сигарету. Если бы мы делили с ним одно помещение, я бы сказала, что ему придется повременить с курением. Но мы по разные стороны зума, поэтому я решила оставить Ленни и сигареты в покое и собралась на прогулку вокруг будки с костью, чтобы осмотреть окрестности.

– Ленни, как прошла ваша неделя?

– Сестра Биче снова попыталась накормить меня завтраком. Я уже говорил ей, что это неприемлемо, но она снова забылась. Ее дружелюбность неприемлема. – Он вжал едва выкуренную сигарету в пепельницу.

– Вы не любите, когда люди к вам дружелюбны?

– Конечно, нет. Я предпочитаю официальные рабочие отношения с определенными рамками. Дружелюбные отношения – это то место, откуда начинаются все проблемы.

В этой мысли было много про важность контроля в жизни Ленни. Контроль дает ему уверенность и безопасность, ведь в официальных отношениях у людей заведомо нет права подходить слишком близко, а значит, никто не сможет его ранить.

– Вы не принимаете дружелюбные отношения, потому что в них не обозначены конкретные правила, а значит, слишком легко перейти грань. И вы стремитесь поддерживать только ясные рабочие отношения. Отчего так, как думаете?

Я намеренно решила не идти в интерпретацию и не пытаться самой связывать эти мысли с его историей. Это называется hunch (догадка), когда мы наблюдаем какой-то интересный момент в размышлениях клиента и предлагаем ему обратить на него внимание. Поэтому я решила уточнить, какие связи видит, если видит, сам Ленни.

– Я никогда не делаю то, чего от меня ожидают люди.

Если представить нашу работу с Ленни в виде пазла из 2000 деталей, эта фраза была очередным элементом, который был мне нужен, чтобы собрать лес в правом верхнем углу.

Почему Ленни так важно выбивать людей из колеи и не давать им то, чего они ждут? Здесь снова про контроль. Если человек пытается пожать тебе руку, а ты вместо рукопожатия бросаешь в него вазу, то, пока человек разбирается с осколками, можно легко скрыться из виду. Вызвать у другого ошеломление, растерянность, ступор… Все это помогает Ленни не давать людям приблизиться.

Я подумала, что сейчас хороший момент, чтобы суммировать все то, о чем говорил Ленни, и свериться: вот такой угол пазла у меня выходит. Может, какие-то элементы потерялись?

– Ленни, в том, что вы рассказываете, я слышу, что вам непросто сближаться с другими, и я чувствую, что вам непросто это делать и со мной. Вы, возможно, этого не хотите, но на самом деле вы многим здесь делитесь. И я это очень ценю, потому что понимаю, насколько это сложно. Вы говорите, что не принимаете дружеские отношения, только официальные, что вы не любите делать то, что от вас ожидают, что вы чувствуете себя, как кенгуру в Ватикане, каким-то заморским существом, которому, возможно, здесь нет места. – Я остановилась, пытаясь свериться с собой, и почувствовала нарастающую волну грусти и одиночества. – И вам, должно быть, невероятно одиноко.

Ленни проговорил, ковыряя потухшую в пепельнице сигарету:

– Недавно мой ментор, Спенсер, – настольная лампа отчетливо освещала его печальное лицо, – который хотел стать римским папой, но не стал из-за меня, назвал меня мстительным мальчишкой, желающим, чтобы мир заплатил мне за то, что он сделал со мной…

Я подождала, продолжит ли Ленни… Но он молчал…

– Ленни, а вы что думаете?

– Может, он прав… Я продолжаю искать родителей, которые оставили меня. Я никак не могу объяснить это себе. Что я сделал не так? Ведь я должен был что-то сделать не так? Теперь я достиг такой высоты – весь католический мир у моих ног, и этого все равно недостаточно. – Голос Ленни дрогнул, и он снова закурил.

– Недостаточно, чтобы они вернулись? – медленно кивнула я в унисон Ленни.

* * *

Самый болезненный вопрос, который человек несет в себе после такой травмы: «Что я сделал не так?» Отчасти здесь говорит детский эгоцентризм, который живет в каждом ребенке. «Солнце встало, потому что я проснулся»; «Родители разводятся, потому что я сломал игрушку»; «Родители меня оставили, потому что со мной что-то не так». Ребенок растет, а вопрос «Что я сделал не так?» пульсирует головной болью, в висках, до такого высокочастотного свиста, что закладывает уши, и не слышно тихое: «Ты не виноват… ты не виноват… ты не виноват…»

Ребенок не несет ответственности за действия родителей.

Какими были родители Ленни? Родители в депрессии или с зависимостью? Родители, пропадающие на работе? Родителидети, которые решили отдать своего сына в детский дом, чтобы ничто не мешало им наслаждаться жизнью? Ленни пытается выкарабкаться из последствий их действий и эмоционального неглекта, а в голове упорствует голос: «Что я сделал не так?», «Дело во мне, так что же я сделал не так?».

«Что я сделал не так?» – вопрос, с которым он отказывается от себя. «Если я не нужен родителям, то себе я не нужен и подавно». Тогда строится мощный фасад, чтобы впечатлять, пугать и переводить внимание, лишь бы никто не увидел ту покореженную хижину, которая стоит за этим фасадом. Хижина, где прячется ребенок, который никак не может найти ответ на вопрос: «Что я сделал не так?»

Потому что на этот вопрос нет ответа. Ведь ребенок не несет ответственности за действия родителей.

После сессии я заметила, как мне захотелось сказать Ленни, что с ним все так, что это не его вина и что он не сделал ничего, чтобы с ним так поступили, и тем самым как будто закрыть его от боли. Но он и так закрывался от нее почти 40 лет. Только научившись смотреть на нее по-настоящему, он сможет освободить того мальчика, который ищет ответ на вопрос «Что я сделал не так?», и сможет начать жизнь, посвященную не родителям, а себе. И унять ту пульсирующую боль.

Глава 5
Нота ля

– Чтобы музыкальный инструмент зазвучал, нужно не просто натянуть струны, а правильно его настроить. А это уже искусство, которое позволяет инструменту «запеть», – услышала я голос пожилого мужчины в музее джаза в Новом Орлеане.

Мужчина объяснял что-то мальчику лет семи, и я решила его послушать.

– Для этого в XVIII веке придворный трубач английской королевы Анны изобрел камертон.

Мужчина ласково улыбнулся мальчику и вытащил из кармана камертон – вилочку, которая при ударе начинает колебаться и издавать звук, признанный эталоном при пении и настройке музыкальных инструментов.

– Нота ля. – Он ударил пальцем по камертону, который зазвенел в ответ.

Под звук камертона я подумала о другой настройке, которая бесценна в жизни каждого ребенка. Природа так задумала, что человек совершенно беспомощен при появлении на свет. Все в угоду крупному головному мозгу. Ребенку нужно время, больше двух десятилетий, чтобы развилась префронтальная кора, которая будет помогать ему анализировать весь спектр его потребностей. А до этого момента ему необходим взрослый, в сонастройке с которым ребенок начнет понимать себя, в сонастройке с которым он сможет зазвучать.

С того момента как мы приходим в этот мир, автономная нервная система собирает нашу историю отношений из происходящих с нами событий, как стеганое одеяло из лоскутков. Это одеяло может быть теплым и поддерживающим, а может, наоборот, таким, что, укрываясь им, мы будем мерзнуть еще больше. Так и с нашими историями: будут ли они про близость и связь или же про одиночество и необходимость защищаться, зависит от того, находились ли рядом с нами люди, которые могли регулировать себя и при необходимости помогать и нам приходить к регуляции.

Эмоциональная регуляция – это способность понять свое эмоциональное состояние, увидеть, какая потребность за ним стоит, и решить, как лучше поступить в этом случае. Способность регулировать себя дает нам возможность не действовать импульсивно под влиянием эмоций, а воспринимать их как информацию, которая помогает выбирать наилучший маршрут. У родителя, умеющего регулировать свое состояние, остается место для эмпатии – способности понять состояние другого. Так он может сонастроиться с ребенком, а значит, прочитать его потребности и ответить на них.

Взрослый, который способен сонастроиться с ребенком, показывает ему, что его видят, слышат и понимают. Ребенку говорят: ты есть. Такой взрослый – как камертон – помогает ребенку свериться с нотой ля в понимании своих потребностей. Потому что способность понимать себя и свои эмоции развивается благодаря взрослому, который сначала делает это за ребенка. Это необходимо не только в первый год жизни ребенка, а гораздо дольше. Главное: чем больше взрослый помогает в этом ребенку, тем легче ребенку стать взрослым, для которого саморегуляция и потребность в контакте с другими – норма.

Если же такой сонастройки в отношениях между ребенком и взрослым не было или же она постоянно сбивалась, тогда внутренний инструмент ребенка оказывается расстроен. А значит, расстроена и способность полагаться на свои эмоции и выявлять свои потребности.

Значит ли это, что мы всегда будем играть на расстроенном пианино?

Значит ли это, что такое пианино нужно обходить стороной и не трогать его клавиш?

Значит ли это, что такому пианино не видать чистого звучания?

Совсем нет.

Расстроенный инструмент можно настроить, а сонастройку – восстановить. Не обязательно с тем, кто создал наш музыкальный инструмент: сонастройка восстанавливается в безопасных отношениях с опытным настройщиком. Главное – выбрать своего.