Текст книги "За кадром. О скрытой работе нашей психики"

Глава 7
«Голубая собака» и стили привязанности

– Знаешь, эта собака так на меня смотрит… – прошептала я мужу, рассматривая в арт-галерее «Голубую собаку» Джорджа Родриге.

– Это символ Нового Орлеана, и да, ты права, у нее тот еще взгляд, – ответил муж, пародируя округленные глаза собаки.

– А что эта собака символизирует?

Как оказалось, этот вопрос можно задавать бесконечно, но ни один новоорлеанец не скажет вам ничего, кроме: «Она просто сидит в одной и той же позе и на тебя смотрит».

В 1984-м художник Джордж Родриге иллюстрировал книгу историй о луизианских призраках и долго не мог найти образ для свирепого оборотня, охраняющего скотобойню в одном из рассказов. Тогда художник обратился к фотографиям своей умершей собачки Тиффани и срисовал образ с нее: придал ее шерсти серовато-голубой цвет, изобразил желтые округленные глаза, рядом с собакой нарисовал черное дерево и здание в новоорлеанском стиле (два этажа, милые балкончики и кроваво-красный цвет, говорящий о том, что именно здесь творится по ночам), и все это на фоне бирюзово-синеватой ночи. Родриге говорил, что им с Тиффани удавалось хорошо вместе уживаться, но, если честно, она была злобной маленькой собачкой, которая постоянно жевала мебель и нападала на соседей. Чем не оборотень?

Этот пес со временем перешел из статуса оборотня в просто «Голубую собаку», которая стала известной, как «Банки с супом Кэмпбелл» Энди Уорхола. Сам Родриге говорил «Нью-Йорк таймс»[38]38
  Bragg R. (1998, September 16). ARTS IN AMERICA; an artist and a dog that became a cultural icon. The New York Times. nytimes.com/1998/09/16/arts/arts-in-america-an-artist-and-a-dog-that-became-a-cultural-icon.html (дата обращения: 10.01.2023).


[Закрыть], что, в каких бы локациях и обличьях собака ни появлялась: под дубом, у реки рядом с аллигатором, у Капитолия в Вашингтоне, в Техасе в ковбойской шляпе и сапогах, у огромного чана, в котором варятся раки, в Аризоне, окруженная кактусами, в костюме Санты, – у нее всегда один и тот же взгляд, но каждый раз люди видят в нем что-то свое. Самое главное: если вы хоть раз смотрели этой собаке в глаза, вы ее уже не забудете. Кого-то она приглашает поиграть и передает привет из красочного Нового Орлеана, а кому-то кажется, что она просто смотрит на него, и тогда человек смотрит на нее, пытаясь найти ответ на вопрос: «Что мы вообще все тут делаем?» Но собака молчит и продолжает наблюдать за людьми со своей какой-то собачьей тоской.

Всматриваясь в желтые глаза «Голубой собаки», я подумала, что для меня она символ привязанности – сонастройки или ее отсутствия между ребенком и взрослым – и того, как формируется наше чувство безопасности в отношениях. И я хочу, чтобы напоминание о ней было в моем кабинете.

Фрейд говорил, что в основе всех наших конфликтов лежат сексуальные инстинкты и агрессия. И все это идет из детства. Фрейд был первым, кто обозначил наличие бессознательного, психологических защит и сопротивления. Но он развивал свою теорию больше 100 лет назад, и если объяснение внутренней жизни через сексуальность и агрессию имело смысл для взрослых, то для детей – не совсем.

Многие пытались подхватить сильную подачу Фрейда, но тем, кто смог не просто подхватить, но и продолжить исследование этой темы в новом направлении, был неофрейдист Гарри Салливан (1892–1949). Тоже психоаналитик, но тот, кто еще до Боулби[39]39
  Джон Боулби (1907–1990) – английский психиатр и психоаналитик, специалист в области психологии развития, психологии семьи, психоанализа и психотерапии, основоположник теории привязанности. Занимался исследованиями роли семьи в жизни ребенка.


[Закрыть] и теории привязанности заговорил о том, что в отношениях со взрослыми ребенком руководят не сексуальные и агрессивные инстинкты, а тревога.

Тревога возникает, когда нам говорят: «Съешь ложку за маму» – потому что, если не съем, меня не будут любить.

Тревога возникает, когда детям выставляют условия и чек-листы: «Будешь вот таким и таким, и я буду тебя любить».

Тревога возникает, когда мама игнорирует тебя за что-то, чего ты не понимаешь, а ты заглядываешь ей в глаза и пытаешься выпросить прощение: «Я извинюсь за что угодно, только заверши эту пытку!»

Тревога проникает во все уголки нашего детства, как въедливый запах бензина, который пропитывает одежду, сумку и руки, едва только небольшая капля упадет на ботинок. Тревога как аромат, от которого никуда не скрыться.

Стиль привязанности – выработанный и подтвержденный опытом способ, который помогает справиться с тревогой. Это «Голубая собака», которая ждет. Чего? Или, скорее, кого? Того, кто появится и успокоит ее тревогу.

Человек с тревожным стилем привязанности, у которого низкий уровень избегания и высокий уровень тревоги, будет в случае угрозы отношениям (реальной или нет) идти на сближение и колотить в дверь близкого, возможно нарушая его границы. Все из-за страха потерять привязанность. Это будет размытая «Голубая собака», которая склонна размывать границы в отношениях.

Человек с избегающим стилем привязанности, для которого характерен высокий уровень избегания и низкий уровень тревоги за отношения, будет отстраняться, когда ему станет слишком близко. Потому что именно близость вызывает тревогу, а отдаление приносит чувство безопасности. Это будет туманная «Голубая собака», которая склонна исчезать из отношений в тумане.

Рис. 19. «Голубая собака» и стили привязанности[40]40
  Иллюстрация основана на классификации в статье: Brennan, K. A., Clark, C. L., & Shaver, P. R. (1998). Self-report measurement of adult romantic attachment: An integrative overview. In J. A. Simpson & W. S. Rholes (Eds.), Attachment theory and close relationships. New York: Guilford Press.


[Закрыть]

У человека с опасливым, или тревожно-избегающим, стилем привязанности высокий уровень избегания и высокий уровень тревоги. Его будет тянуть одновременно во все стороны: «Хочется близости и безопасности, но я буду убегать от близости, потому что она ассоциируется с болью и еще большей опасностью». Это работает в формате «Ну, погоди! – Догоняй!!!». Это будет запутавшаяся «Голубая собака».

Надежный же стиль привязанности, когда у человека низкий уровень избегания и низкий уровень тревоги, позволяет чувствовать уверенность в отношениях, зная, что они не развалятся, как карточный домик, от любого неловкого движения хвостом. А значит, можно быть рядом и не дергать канат привязанности, постоянно проверяя, точно ли мы еще на связи. Можно отдалиться, зная, что отношения будут в сохранности, и снова приблизиться. Это будет четко видимая «Голубая собака», которая устойчиво чувствует себя и сближаясь в отношениях, и на дистанции.

Стили привязанности могут меняться в зависимости от тех отношений, которые появляются в нашей жизни. Чем больше в них надежности, чем больше наших собственных усилий по саморегуляции, тем ближе мы к выработанному чувству безопасности. И тем увереннее себя чувствует наша «Голубая собака».

Глава 8
Сессия. Весна в отношениях с собой

Если бы на консультацию пришел Теодор Туомбли из фильма «Она»

Четверг, 12:00

До встречи с Теодором оставалось пятнадцать минут. Я смотрела на открытку с «Голубой собакой», которая поселилась на столике в моем кабинете, и сверялась со своими записями о работе c Теодором. Прошел двухнедельный перерыв между нашими встречами, и мне было интересно, с чем он придет сегодня.

Процесс терапии состоит из решения небольших и краткосрочных задач по мере движения к большим и долгосрочным целям. Наша работа продвигалась, краткосрочные задачи решались: например, Теодору стало чуть легче отделять себя от навязчивых мыслей о Саманте. При этом я чувствовала, что мне тяжело дается поддержание нашего контакта, словно он так и норовит отдалиться. И здесь уже долгосрочная цель: помочь Теодору не бояться близости и не подменять живые отношения фантазиями.

«Я не знаю, чего я хочу, я запутан сам и запутываю других» – фраза, которую часто повторяет Теодор во время наших консультаций. И это чувство запутанности порой настигает и меня. При всей видимой включенности Теодора в процесс я чувствую дистанцию и предполагаю, что его стиль привязанности, скорее всего, лежит в спектре избегающего. Он такой «славный избегающий» – с достаточно хорошо развитым эмоциональным интеллектом, способностью говорить о чувствах (как он это делает в письмах, которые пишет для своих клиентов), но все же тот, для кого контакт – это опасность. А значит, он ходит с туманной «Голубой собакой» на поводке.

В терапии есть несколько важных процессов, которые помогают понимать, что происходит с клиентом и самим психологом. Например, то, что клиент привносит в терапию: его видение психолога, его реакции, ожидания, надежды, представления и обиды, разочарования и боль, может быть связано с переносом. Так он переносит свое представление о других отношениях в его жизни, о своих прошлых историях на психолога. Почему? Когда психика человека нашла какой-то способ выстраивания отношений, она держится за него обеими руками, стараясь ни в коем случае не выпускать поводок и не ослаблять его. Это путь защиты и ригидности. А значит, человек будет пытаться строить новые отношения, повторяя старые стратегии. И с психологом тоже.

Помимо переноса, есть контрперенос – это то, что чувствует сам психолог по отношению к клиенту. Контрперенос бывает двух типов.

1. Контрперенос, запускаемый клиентом.

2. Контрперенос, запускаемый самим психологом.

Первый – это реакция психолога на клиента, близкая к той, которую клиент вызывает у большинства окружающих его людей. Например, запутанность Теодора порой вызывает и во мне ощущение растерянности. И когда я напоминаю себе, что это может быть похоже на то, как чувствуют себя другие люди в отношениях с Теодором, тогда становится понятнее, как это можно использовать в нашей работе. И карта, словно нарисованная исчезающими чернилами, на моих глазах снова возвращается на бумагу.

Второй – это тоже реакция психолога на клиента, но идущая от самого психолога. Так, избегающий стиль привязанности может напоминать мне близкого человека и запускать чувство тревоги во мне. Тогда вместо работы с Теодором я буду тревожиться и искать его внимания. Это то, с чем психолог должен разбираться вне сессий с клиентом – на супервизии и в личной терапии.

Из тех крупиц информации, которыми Теодор со мной делится, я знаю о его непростых отношениях с матерью. Его раздражает, что, когда он рассказывает ей о чем-то для себя важном, она в ответ говорит о своем. Вероятно, отсюда и растет его избегающий стиль привязанности. Словно Теодор усвоил: «Приближаться – больно, меня не видят. Поэтому лучше я залезу по бобовому стеблю до самых облаков и стану жить в мире фантазий, где никто меня не потревожит». Так, в нашей работе он может видеть меня как свою мать и переносить на меня свои реакции и ожидание признания. Или же, наоборот, противиться новому опыту в отношениях со мной и прятаться от него. Тогда в ход идет сопротивление.

Сопротивление – это бессознательное нежелание клиента работать над какой-либо темой. Обычно именно сопротивление служит добрым знаком того, что мы оказались хоть и в неприятном, но очень важном для клиента месте. Это значит, что мы подобрались туда, куда бессознательное пускать нас не хочет. Почему? Потому что оно держится за свое видение ситуации и свои стратегии, которые когда-то помогали. Но если раньше они помогали, то теперь человек может из-за них буксовать. И как раз когда он это осознает, у него появляется шанс наладить новые механизмы работы психики.

* * *

Когда Теодор зашел в кабинет и сел в привычное кресло напротив меня, я заметила его странный взгляд. Он посмотрел на меня, склонив голову на бок, затем снял очки, протер их жилеткой, снова надел и спросил:

– Как вы себя сегодня чувствуете?

Я на секунду замерла, пытаясь сориентироваться в том, что происходит:

– Спасибо, Теодор. Я чувствую себя готовой к нашей работе, – слегка прищурилась я, стараясь быть особенно внимательной к попыткам Теодора перевести внимание на меня. Ведь сейчас его время, и ему важно научиться беречь его для себя.

Теодор громко расхохотался, словно не было ничего смешнее моей нешутки.

– Теодор, а как вы? – спросила я. – Сегодня вы кажетесь особенно воодушевленным.

– Я? О!.. Я чувствую себя прекрасно. – Теодор снова склонил голову, посмотрел на меня и вновь заулыбался. – Вы знаете, пока я был в поездке, я понял… что мир прекрасен. Что я снова могу видеть его краски. Что я живой! Я чувствую себя живым, и все благодаря вам и нашей прошлой беседе… – Он раскинул руки, положил их на спинку кресла, словно пытаясь его обнять.

Я почувствовала заряд энергии, идущий от Теодора. Но бурный восторг клиентов порой вызывает у меня настороженность, особенно если это происходит сразу же после консультации, на которой мы подобрались к чему-то важному, при том что работа еще не завершена. Излишняя восторженность может быть сигналом бессознательного сопротивления человека, когда он пытается сказать психологу: «У меня все прекрасно, главное, давайте поскорее перестанем об этом говорить».

– Что для вас было особенно важным во время нашей последней беседы? – решила я вернуться к теме, на которой мы остановились в прошлый раз.

– Я просто понял… да… даже неважно. Трудно вспомнить, – сбиваясь, пробормотал Теодор. – Главное, что я чувствую себя, словно… словно… – Он мотнул головой, не давая проскочить какой-то мысли. – Но я… вот о чем я думаю… Я понимаю, что это странный вопрос… Но… Сколько у вас клиентов?

Мы подходили к какой-то важной теме, и я только смутно чувствовала, к какой именно. Стоит ли напомнить ему именно сейчас, что быть психологом – это моя работа? Или за этим вопросом стоит что-то еще?

– Теодор, я вижу, что вам важно это знать, но ведь не само количество клиентов играет роль, правда? Мне интересно, о чем еще это для вас…

Теодор по-мужски закинул правую ногу на левую, тем самым обрисовав треугольник вокруг себя. Закрылся. Его энергичность сменилась отстраненностью.

– Я не могу избавиться от этого вопроса. Вот мы с вами так хорошо поговорили, я даже не хотел уходить… – Да, я помню, как он оставил ключи от машины на кресле. – А потом вы встречаетесь с кем-то другим и тоже говорите?

Я кивнула. Теодор нахмурился и надул щеки, медленно выпуская воздух.

– Вы сейчас переживаете что-то, чему важно подобрать слова. Поделитесь?

Теодор стал рассматривать свой ботинок и, подумав, ответил.

– Мне было безумно больно, когда я… сидя на ступеньках на входе в метро, спросил Саманту, разговаривает ли она с кем-либо в то время, когда общается со мной. Восемь тысяч триста шестнадцать параллельных диалогов… – После долгой паузы он продолжил: – И шестьсот сорок один человек, с которыми у нее отношения.

Да уж, мои двадцать клиентов не сравнятся с шестьюстами параллельными отношениями, как это было у Саманты. Но я знаю, что для психики Теодора это сейчас идентично. У меня есть какие-то отношения, кроме наших с ним.

Отношения… У меня есть отношения. Но это ведь не любовные отношения с двадцатью клиентами в неделю… «А-а-а-а-а, теперь все понятно… у него на меня эротический перенос», – мысленно хлопнула я себя по лбу. Я так радовалась, что его фантазии о Саманте стали менее интенсивными, а все дело в том, что они сместились на меня. В этом есть хорошая новость – значит, он готов двигаться в сторону живых людей. Кислая новость – мне теперь с этим нужно бережно разобраться и спасти наши терапевтические отношения.

У меня есть три варианта, как поступить. Первый – игнорировать. Сделать вид, что я не слышу его комментариев по поводу моих «других отношений», что между нами не происходит ничего необычного, и просто продолжить работать. Это будет попыткой игнорировать не то что одного слона, а целое стадо – ведь за одним проигнорированным вопросом потянутся и другие. А потом нам просто станет неудобно протискиваться в комнату с кучей нерешенных тем, и терапевтические отношения в итоге развалятся.

Второй вариант – включиться в эту историю, ответить на симпатию Теодора, что противоречит этике. Клиент, влюбленный в своего психолога, видит только одну его сторону. Психолог же, который идет на отношения с клиентом, пытается решить какую-то свою проблему за счет клиента. И тем самым психолог рискует нанести клиенту ущерб. Так, Теодор видит во мне заботливого человека, эмоционально открытого и поддерживающего, но это не вся я. Всю меня он не знает, и хорошо, что именно так. Потому что это дает ему возможность привнести в нашу работу свои представления об отношениях и разобрать их в безопасном пространстве. Моя дистанция с ним и закрытость на уровне личных событий и моей истории, при эмоциональной открытости, как раз и дает возможность создать такое пространство.

Третий вариант – обозначить его чувства и проработать. Но для этого предстоит пройти через свой собственный дискомфорт. Здесь важно не выдать ту реакцию, к которой привык Теодор, и не оттолкнуть его. При этом нужно показать ему, что может стоять за его эротическим переносом. Как внимание к его потребностям обернулось необходимостью их сексуализировать? Как после консультации, с которой ему не хотелось уходить, он, вместо того чтобы переложить свои открытия на отношения за пределами кабинета, снова пытается спрятаться от отношений, выбирая недоступного партнера (как раньше операционную систему Саманту, так теперь меня – собственного психолога)?

– Теодор, вы словно сейчас проживаете то же, что у вас было с Самантой. Словно вы находитесь в той же ситуации, но с другими героями. Вы дорожите связью с другим, а у другого – программы или человека – развиваются прочие параллельные отношения.

Мне хотелось добавить, что «наши-то отношения не про любовь», но поняла, что такой посыл обесценит то, что сейчас происходит с Теодором. Сначала важно сделать чувства соответствующими ситуации, а поиском новых ракурсов и рефреймингом[41]41
  Рефрейминг (англ. reframe – переформулировать) – переосмысление и перестройка механизмов восприятия, мышления, поведения с целью избавления от неудачных психических шаблонов. Это как смещение рамок или помещение новой картины в прежнюю рамку.


[Закрыть] можно будет заниматься позже.

– Мне иногда кажется, что я в вас влюблен… – пробормотал Теодор, все так же ограждая себя ногой-треугольником и дергая шнурок на ботинке.

Я замялась на время, подбирая слова, которыми лучше на это ответить.

– И я ценю вашу честность. И смелость об этом сказать. – Я на секунду поймала его взгляд. – Теодор, при всем том, насколько я ценю вас как человека, с которым я работаю… я ваш психолог. И между нами невозможны какие-либо отношения, кроме терапевтических.

Граница была важной, чтобы помочь Теодору остановить любые фантазии на эту тему. И оттолкнуться от нее, словно в прыжке с доски в воду. Прыгнуть и пойти глубже, чтобы понять, что именно стоит за его влюбленностью.

– Забавно, – усмехнулся Теодор, все так же отгораживаясь от зрительного контакта со мной, – но я и рад, и не рад этому одновременно.

– Расскажете? – спросила я, ощущая, что атмосфера между нами все же меняется.

– Я рад, что смог об этом сказать. Как будто мне больше нечего теперь прятать. Фух… Я могу прям выдохнуть…

Он выдохнул весь накопившийся воздух, поставил две ноги на пол и подался вперед, оперев локти на колени.

– Не рад… я даже не знаю, как это объяснить… Мне словно больше не за что прятаться. Я сейчас чувствую себя как эта «Голубая собака» на открытке. Такой же взгляд и немой вопрос: «Что мне теперь делать?..» Когда я представлял, как приглашу вас на кофе или узнаю, какую музыку вы слушаете, любите ли вы активный отдых или сидеть с книжкой в кресле… Это будто было бы…

Теодор потирал наморщенный лоб, пытаясь пробраться через толщу мыслей, как пассажир метро пробирается сквозь толпу, выходя из вагона в утренний час пик.

– Это было бы не про вас?

Я решила освободить ему дорогу.

– Да. – Он поднял глаза от пола. – Действительно. Это было бы не про меня, и тогда я снова мог бы спрятаться и пересидеть.

– Как думаете, что вам хотелось бы пересидеть?

– Это ощущение…

Он снял очки, закрыл глаза и замолчал. После нескольких минут паузы, которую мне не хотелось прерывать, он продолжил:

– Что это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Разве хоть кому-то может быть интересно, как я себя чувствую и что я думаю? Никому никогда не было до этого дела. Моя мать всегда говорила только о себе, а когда дело доходило до меня, то «иди, Тедди, поиграй», – спародировал он ее высокий голос и отмахивающийся жест. – Моя бывшая жена была всегда занята только собой и войной со своими внутренними критиками. Там было не так много места для меня! – удивленно посмотрел на меня Теодор. – Саманта… я не знаю, поначалу казалось, что ей действительно со мной интересно, а потом… где-то на задворках сознания… меня стало угнетать, что она все же не настоящий человек. Как программа может мной по-настоящему интересоваться?

– В вашей жизни не было отношений, в которых бы вы чувствовали, что интересны другому. И вы стали верить, будто вы действительно такой, что никому нет до вас дела. Но это не так. Сейчас вы можете пойти чуть дальше и не прятаться от этого непривычного для вас чувства, что вы можете быть кому-то интересны. Вам не нужно прятаться за меня и за интерес ко мне. Вы можете продолжить исследовать свой интерес к себе.

Я взглянула на открытку с «Голубой собакой», глаза которой будто засветились любопытством.

* * *

После сессии с Теодором я подумала: «Корректирующий эмоциональный опыт… Звучит так, словно незрелая хурма стянула все во рту».

А если так: когда понимаешь, что можно расслабиться и рассказать о своих страхах, и тебя не застыдят, а скажут: «Я понимаю, как тебе страшно…» Это и есть корректирующий эмоциональный опыт.

Когда робко очерчиваешь свою первую границу в отношениях и вместо: «Тоже мне, какие еще границы! Жили без них, и сейчас не надо» – слышишь: «Я их принимаю». Это и есть корректирующий эмоциональный опыт.

Когда вместо того, чтобы растоптать тебя за ошибку, опечатку, оговорку, тебе говорят: «Ошибаться – это нормально». Это и есть корректирующий эмоциональный опыт.

Когда вместо того, чтобы наказывать нас за нашу потребность в близости и связи, человек не ковыряет палкой эти нежные места, а говорит: «Я здесь, и ты в безопасности».

Когда ты привык, что никому нет дела до твоих потребностей, а потом оказывается, что это не так, – это и есть корректирующий эмоциональный опыт. Можно быть внимательным и к себе, и к другому, можно выделять место в отношениях и для себя, и для другого, и тогда выясняется, что отношения от этого не разваливаются, а только крепнут.

Корректирующий эмоциональный опыт – когда у тебя жажда, а тебе дают попить воды. Без попыток тебя за это пожурить («Ишь, воды захотелось!»), без намерения получить от этого выгоду.

– Хочешь пить? Держи, конечно.

Потому что связь, контакт и привязанность – это то, что необходимо нашей психике, как вода – нашему телу. Это свежая вода из ручья, которая поливает наш засохший сад. И там начинается весна.

Теодор думал, что влюбленность в психолога вскружила ему голову. Он думал, что если спрятаться за внимание к другому, то это саднящее чувство неудобства («Как кому-то может быть интересно то, что со мной происходит?») испарится.

Но Теодору все это время безумно хотелось напиться воды: почувствовать, что он может быть кому-то интересен. И корректирующий эмоциональный опыт, который он проживает в своей терапии, заключается в том, что он учится принимать чужой интерес, чтобы потом начать занимать свое место в отношениях. И это его весна в отношениях с собой.