Текст книги "Полярный – Москва"

Светлана Семёновна Комракова
Полярный – Москва
роман

© Комракова С. С., 2020

© Оформление. Издательство «У Никитских ворот», 2020

Точки памяти

Проза Светланы Комраковой в этой книге – это неподкупная человеческая исповедь. Читал её с волнением, ведь входить в подробности жизни другого человека всегда и боязно, и увлекательно, а иногда и драматично. Окажется ли это интересным? Биографический роман – жанр сложный. Как найти в своей жизни то, что позволило бы читателю сопереживать персонажам? Комракова заинтриговывает с первой страницы. Начало повествования сразу же объясняет нам, почему в названии романа присутствует город Полярный. Там прошло детство героини, там она окончила школу, там созрели в ней все впечатления, что формируют личность надолго. Неповторимый северный колорит, климат, влияющий не только на метеорологические характеристики, но и на характеры людей, больная, но в то же время великая своими героическими людьми история нашей страны, – всё это переплелось в прозе Комраковой в тугой художественный узёл, который распутывать одно удовольствие.

Роман классически закольцован. Вместо знаменитого прустовского печенья «Мадлен» здесь спусковым крючком для начала повествования является 100-летний юбилей города Полярный, куда героиня приезжает вместе с дочкой примерно того же возраста, в котором была она сама, когда покидала это место.

Далее мы вместе с героиней погружаемся в череду её воспоминаний о начальной поре своей жизни. Воспоминания эти написаны очень лично, но с высоты опыта, как будто чуть-чуть от третьего лица, хотя, разумеется, по факту от первого. Чтобы понять особенности стиля прозы Комраковой, достаточно процитировать начало главы «Музыка».

Ещё мне очень хотелось заниматься музыкой. В Доме офицеров открывалась музыкальная студия. Детей пригласили на прослушивание. Мы ходили под музыку по кругу, выполняли какие-то команды, в итоге меня не приняли. Я безутешно рыдала. Та же соседка сказала моей маме, с кем ей надо поговорить, мама поговорила, и теперь меня взяли без всякого прослушивания…

Ясная, во многом неприхотливая манера изложения полностью оправдана тем, какой интонации стремится в данном контексте добиться прозаик. Но при всей неприхотливости, ни один, даже самый изощрённый литературный гурман не найдёт в «Полярном» банальностей, самоповторов или каких-то стилистических неполадок. Видно, что у автора хорошо поставлена рука, тема вьётся непрерывной нитью, а вокруг неё складно развиваются второстепенные линии.

Надо отметить, что композиция в этом романе очень умная. Следующие одна за одной маленькие главки построены не по принципу хронологи, что в такого рода прозе вполне естественно, а по событиям, по своеобразным контрольным точкам памяти, которые и есть наше прошлое, и есть наша жизнь. Понимание этого принципа под силу лишь тонким натурам; когда человек с таким видением прошлого берётся за перо, проза получается пристальной и объективной, без капли бравады и попыток запечатлеть себя с завышенной самооценкой, а потому карикатурно.

Характер героини формируется буквально на наших глазах. Вот она перебаливает всеми желаниями маленькой девочки, потом познаёт мир, потом познаёт его конфликтность и горячечную несправедливость.

Наступила последняя четвертая четверть, и в апреле наш седьмой «в» взбунтовался против своей Нелли Гавриловны. События катились, как снежный ком. Какие-то мелочи, неудовольствие друг другом привело к тому, что мы объявили своему классному руководителю бойкот. Юность жестока и беспощадна, увы. Нелли Гавриловна слегла. Мы поостыли. Первыми проявили жалость и сострадание девчонки. Навестили учительницу и повинились в том, в чём были не правы. Вроде бы восстановился внешний мир. Мы тихо закончили седьмой класс, и больше классным руководителем Нелли Гавриловна у нас не была, а вскоре, как мне кажется, совсем ушла из школы.

Я не из тех, кто склонен идеализировать советское прошлое, и, наверное, готов иногда вообще перечеркнуть его, но такие книги, как эта, меня останавливают. Никогда нельзя забывать, что светлые стороны человеческой натуры нельзя не замечать. А среди советских людей светлых, пусть и часто заблуждающихся душ, было предостаточно. Именно такие люди населяют роман Светланы Комраковой «Полярный – Москва». И читатель живёт с ними от первой до последней страницы в ладу. Думаю, что к такому высокому художественному эффекту приводит то, что Комракова сама человек, никогда не позволяющий злу восторжествовать внутри себя, даже на короткое время. А это беспроигрышная защита против зла внешнего. В этом же своеобразная мораль этого совсем не моралистического романа.

Вот несколько небольших портретов из романа. Сколько в них любовной памяти, какая стереоскопичность черт! Старая фотография словно оживает:

Сашка Абраменков – умница, интеллигент, порой пижон. Валя Захарова – девочка со сложным характером и судьбой. Они дружили с Натальей Дергачёвой раньше, чем появилась я. И, надо сказать, что я Валю не всегда понимала, а Наталью к ней порой ревновала. В наших спектаклях Захарчик, как все её звали, участвовала редко, но в рядах зрителей и болельщиков – почти всегда.

Петя Ефременко. По части красоты он мог поспорить с Сашкой Шестаковым, но по характеру и темпераменту это совершенно разные люди. Ну а рядом с Петей – конечно я, сияющая и довольная.

Читайте прозу Светланы Комраковой. В ней есть главное, что интересует людей, – люди. И люди эти достойны того, чтобы о них читали.

Максим Замшев, Главный редактор «Литературной газеты», Первый заместитель председателя МГО Союза писателей России, Член Совета при Президенте РФ по развитию гражданского общества и правам человека, Президент Академии поэзии

Полярный

В воскресенье 25 июля 1999 года в яркий солнечный день я бежала по городу Полярному из Палой губы к месту проведения парада, посвящённого дню Военно-морского флота. Настроение было совсем не праздничное: накануне моя взрослая дочь ушла гулять со старшим лейтенантом, с которым лишь вчера познакомилась, и не вернулась. Через брата передала, что будет в 9 утра на месте проведения парада. Надежда моя на то, что дочь сдержит слово, была очень маленькой, но я шла к месту встречи.

Народу на улице было мало, дорога моя лежала мимо дома, рядом с которым громко лаяла не видимая мне собака. Страх перед ними у меня неконтролируемый, и, хотя мне надо было попасть к месту встречи, я остановилась и огляделась – никого. Спустя несколько секунд из-за дома появился молодой офицер, явно направляющийся к месту парада.

Я набралась наглости и сказала:

– Господин офицер, с праздником! Извините, но требуется Ваша защита.

– От кого?

– От собаки. Не могу пройти.

– Пойдёмте вместе.

Когда мы увидели эту собаку, мне самой стало смешно: маленькая и безобидная. Офицер оказался разговорчивым.

– Вы недавно в нашем городе?

– Да, приехала с детьми в пятницу на празднование 100-летия Полярного.

– А вы здесь жили?

– Да, папа служил, а я прожила здесь 18 лет, закончила школу и уехала в Москву.

Разговорились, поведала ему про свою загулявшую дочь.

– Не волнуйтесь, – говорит, – у нас здесь спокойно. А с кем?

– Со старшим лейтенантом.

– Это уже опаснее.

Я понимаю, что шутит, но мне не смешно. Про себя думаю: если дочь моя не появится до обеда, объявлю всероссийский розыск.

Офицер простился и ушёл по своим делам, я перешла на другую сторону дороги, чтобы лучше было видеть построение колонн и зрителей, среди которых, возможно, моя дочь.

Время шло. Начался парад. Под звуки оркестра шли маршем офицеры и матросы, я вертела головой в разные стороны в поисках дочери, смотрела на новые и старые дома Полярного, пыталась понять и прочувствовать, что я здесь, в родном городе, через 30 лет после своего отъезда. И память возвращала меня к самому началу…

Мама а я

Я родилась 27 апреля 1951 года, в пятницу на страстной неделе, в городе Ленинграде. О том, что я родилась при Сталине, я узнала позже, что такое страстная неделя – значительно позже, а ещё позже и город Ленинград снова стал называться Санкт-Петербургом.

А в 1951 году мой папа, будучи человеком военным, учился в Ленинграде, мама была при нём, и я появилась на свет во Фрунзенском роддоме. Родители мои снимали комнату, и хозяйка порой носила меня ночью на руках, чтобы моя мама могла поспать, и будила её, когда подходило время кормления. Моя мама и по сей день вспоминает её добрым словом.

Мама хотела назвать меня Ольгой в честь моей бабушки. Но у папы были другие планы. Он хотел, чтобы дети в его семье носили те же инициалы, что и он. А он был Семён Степанович, стало быть – С. С. Поэтому и меня папа назвал Светланой. В детстве я не очень любила своё имя. Ну что такое Света? Вот в сказках имена: Стелла, Цинцинелла! И я порой упрекала маму, когда подросла:

– И почему вы не назвали меня Цинцинеллой?

Прожив в Ленинграде после моего рождения ещё несколько месяцев, мои родители поехали на Север, в город Полярный, к месту службы моего папы. Папа служил, я подрастала, мама занималась мной и хозяйством и пока не работала.

В Полярном возле Циркульного магазина, который так назывался из-за полукруглой формы дома, где он располагался, был памятник Сталину. Памятник стоял спиной к магазину и лицом к Кольскому заливу. Монумент казался огромным. Он был на высоком красно-сером постаменте с красивой чугунной оградой. К этой ограде я однажды и прилипла, вернее, примёрзла языком. Мама ушла в Циркульный магазин, меня оставила гулять возле. Была полярная ночь, темно и морозно. Постояв и поскучав, я зачем-то лизнула ограду, чёрную, чугунную, холодную. И почувствовала, что снова убрать свой язык в рот не могу. Как меня отлепляла мама, вернувшись из магазина, осталось для меня загадкой. Но, наверно, поэтому больше она меня на улице не оставляла, а брала с собой в магазин. И, когда она стояла в очереди за мясом, я томилась неподалёку, разглядывала картинки с кусками мяса, которые мне очень не нравились, и любовалась на стройные бело-синие пирамиды из банок сгущённого молока, которые мне очень нравились.

Полярная ночь сменялась полярным днём, когда светло днём и ночью. Мама всё ещё не работала и иногда водила меня в кино. Из тех времён помню мультики «Золотая антилопа», «Белоснежка и семь гномов», фильм «Багдадский вор». Всё это было цветное, яркое, незабываемое. Фильмы показывали в Доме офицеров флота, как его все называли – в ДОФе. Это был центр культуры нашего города, и мне он казался большим, красивым и просторным.

Жили мы в коммунальной квартире на улице Североморская, занимали одну комнату. Помню, мама мыла пол, я сидела на диване и просила рассказать мне сказку. А мама ответила, что мыть пол и рассказывать сказки не очень-то удобно, что меня весьма удивило. Комната осталась в моей памяти большой, светлой и чистой. И в ней помню себя и маму, а папа всё время пропадал на службе.

Детский сад

Когда мама стала работать, я пошла в детский сад, от которого остались два ярких воспоминания. Одно неприятное – о каком-то невкусном лекарстве, которое нас заставляли принимать иной раз на полдник. И другое приятное – о новогодних утренниках. На этих утренниках я была Снегурочкой.

Мама сшила мне из марли красивое платье, юбка с воланами, всё платье было украшено блёстками, а блёстки делались так: в тряпочке разбивали блестящую ёлочную игрушку, на платье наносили слой клея, а на этот слой – осколки от игрушек. Были у меня и шапочка, и муфта. Всё такое же красивое и блестящее. Остальные дети были зайцами, медведями и снежинками. А я выходила на зов Деда Мороза и пела:

 
Меня все звери знают,
Снегурочкой зовут,
Со мной они играют
И песенки поют.
 

В новогодний праздник весь детский сад украшали и воспитатели, и нянечки, и мы. Взрослые вешали под потолок ватные шарики на ниточках – это снег, мы делали из разноцветной бумаги гирлянды. В зале ставили большую, до потолка, ёлку, украшали её игрушками. И возле ёлки сидел обычно дед Мороз, к которому выходила я в роли Снегурочки, вокруг ёлки водили хороводы снежинки, зайцы, медведи, и один из медведей был Коля Куташов, но о нём гораздо позже.

Моя география

С точки зрения географии моя детская жизнь протекала в трёх местах: на Севере, в Полярном – осенью, зимой и весной; в рязанской деревне у бабушки – летом; в Москве – проездом.

Первое московское воспоминание связано с метро. Мы с мамой куда-то ехали, входили в вагон метро в толкучке, и у меня с ноги упала туфелька, о чём я и сообщила маме: «тяп-тяп!» Судя по лексикону, мне было чуть больше года. Помню себя у мамы на руках: в вагоне теснота и одна туфелька на ноге. Приехали на станцию, вышли, поезд уехал, люди разошлись, а мама со мной на руках подошла к какой-то тётеньке, которая взяла длинную палку и достала мою туфельку с рельсов.

В моей детской голове осталась полная уверенность, что, пока мы с мамой ехали в вагоне поезда, моя туфелька ехала внизу по рельсе. Того момента, что мама со мной возвращалась на другом поезде на станцию, где с меня свалилась туфелька, не отложилось совсем. Зато хорошо помню всеобщее людское внимание ко мне и маме со стороны пассажиров и сочувствие к нашей потере.

Первое деревенское воспоминание связано с дедушкой. Он был невысокого роста, худощавый, седой и добрый. Звали его Иван Гаврилович. Если ходил в лес за земляникой, всегда приносил мне кулёк ягод, сделанный из бересты.

Я любила его трезвым и боялась пьяным. А пил он, как многие деревенские мужики, запоем. Тогда бабушка Оля искала его по всей деревне, сердилась и ругалась. Бабушка была женщиной решительной, эмоциональной, с крутым характером. Это были мамины родители. Папина мама, моя вторая бабушка Поля, жила в той же деревне; была она женщиной тихой и немногословной.

Дорога в деревню

В деревню мы ездили каждое лето. Дорога была долгой. Сначала мама заранее брала билеты в железнодорожной кассе. Затем папа просил шофёра ГАЗика («козла») довести нас до порта, который находился в местечке под названием Кислая Губа. Оттуда на рейсовом катере мы добирались до Североморска. Затем автобусом до Мурманска, и в Мурманске уже погружались на поезд, который вёз нас в Москву 36 часов.

В Москве нам предстояла пересадка. Обычно мы задерживались в столице на день-другой у бабы Марфуши, которая приходилась нам дальней родственницей. У неё оставляли вещи, а сами ездили по магазинам. Конечно, это были ГУМ, ЦУМ, «Детский Мир». Мама нервничала, мы стояли в очереди, но обычно покупали всё, что было нужно: школьную форму, обувь, пальто или ещё что-то. Не забывали и о продуктах. В большом количестве закупали сушки, баранки и сухари, которые потом в деревне съедали.

Закупив всё, обычно ближе к вечеру ехали на Казанский вокзал, компостировали (ужасно непонятное было слово) билеты, садились на поезд Москва – Челябинск или Москва – Рузаевка и ехали до станции Шилово. Мама обычно ночью не спала, боясь проехать свою станцию. На станции поезд стоял 2 минуты, поэтому к выходу мы готовились заранее, а когда поезд останавливался – мы быстро сбрасывали наши многочисленные вещи, выходили сами. За всё путешествие вещи – «места» – неоднократно взрослыми пересчитывались во избежание потери.

В Полярном жила и единственная мамина сестра Раиса. У неё был сын Юра, и путешествовали мы таким образом большой компанией: Раиса, Юра, мама, мой младший брат Серёжа и я. Мамы всегда говорили, что дорога для них – мучение. А мне нравилось, но напряжение взрослых передавалось и нам.

Итак, Шилово. Обычно поезд приходил сюда рано, и приходилось ждать первого автобуса на вокзале. Автобус отправлялся около 7 утра, брали его всегда штурмом, и через час, подпрыгивая на плохой дороге, мы добирались до деревни Сельцо-Сергиевка.

Мамина мама

Если мы приезжали без папы, то останавливались у маминой мамы, бабушки Оли. Своё появление в деревне в раннем возрасте помню как праздник. Я нарядная, даже с воздушными шариками, вокруг меня мои деревенские подружки и просто дети, пришедшие посмотреть на городского ребёнка. Потом с возрастом любопытных поубавилось, а других городских детей, приезжающих на лето, прибавилось, и встречали меня лишь две подруги: Таня Шитова и Лена Комракова, моя двоюродная сестра со стороны отца.

У маминых родителей было 5 детей. Моя мама, тётя Рая, дядя Коля, дядя Лёша и дядя Вася. С бабушкой в деревне не жил никто. Поэтому, когда мы приезжали, бабушка принимала нас у себя. Была она женщиной строгой, властной, говорила громко. В детстве она казалась мне большой, полной. С утра бабушка топила печь. Иногда баловала нас блинами, которые пекла в печи. Блины были толстые, румяные и вкусные. Со сметаной, мёдом или сливками. Окна бабушкиного дома – на восток. Утром просыпаешься, яркое солнце светит в окна, пахнет только что испечёнными блинами. Это было прекрасно.

Леса возле деревни земляничные и грибные. Мама с тётей Раей иногда рано уходили в лес, я оставалась с бабушкой и ждала их возвращения, стоя на окне в полный рост: стало быть, такой у меня был рост в то время, а в деревенских домах окна небольшие, примерно 1 метр в высоту.

Вечера в деревне были довольно унылыми. Все рано ложились спать. И когда я спала в бабушкином доме, тёмные окна, которые были вокруг меня, своим видом внушали мне страх.

У бабушки были всегда собака и кошка. Для меня бабушка оставляла и одного котёночка. Котёнок и кошка были обычно солнечной бело-рыжей окраски. А во дворе у бабушки было много разной скотины: корова, свиньи, овцы, куры. Бабушка для них готовила еду, а дедушка кормил, ходил за травой, бабушка же давала ему указания.

Помню себя и бабушку в церкви. Очень много народу, душно, горят свечи. Большой, очень красиво одетый батюшка даёт мне с ложечки что-то вкусное. Вспоминание довольно размытое. Теперь понимаю, что бабушка водила меня причащаться. А дорога была неблизкая: два километра до соседнего большого села Инякино, да там ещё до церкви. А церковь очень большая. О её размерах можно судить по тому, что в разгар социализма в здании церкви был гараж для тракторов.

Дом у бабушки рубленый, построен в 1935 году. А комнат в нём две. Первая – в ней печка, стол: здесь едят. Вторая – горница. В красном углу портрет Ленина. Когда-то дедушка снял оттуда иконы, несмотря на протесты бабушки, и повесил этот портрет. Диван, стол, за перегородкой с занавесками бабушкина и дедушкина кровати.

Потом, когда я уже стала старше, построили перед домом, чуть правее, чтобы не загораживать окон, сарай. Сруб невысокий, над ним крыша, крытая шифером, под ним погреб. И сам сарай этот почему-то в деревне зовётся погребом. Поставили в нём кровати, и теперь, приезжая в деревню без папы и останавливаясь у маминой мамы, мы уже спали не в доме, а в «погребе».

Папина мама

Ну а папа всегда приезжал позже. Дела военной службы задерживали. Тогда по деревенским законам мы переходили на жительство к папиной маме – бабушке Поле. У неё, кроме моего папы, был ещё один сын, Алексей, который со своей семьёй жил вместе с бабушкой. У него была жена, тётя Рая, сын Слава и дочка Лена, моя ровесница, двоюродная сестра и подружка.

Дом их был такой же, как у бабушки Оли, а вот «погреба» не было, поэтому я спала с Ленкой в чулане, а родители в «погребе» у соседей.

По приезде в первый же вечер папа посещал родственников со стороны мамы. Надев чёрный флотский мундир со всеми регалиями, прихватив меня и маму, он гордо шествовал по деревне, изредка останавливаясь и беседуя с родственниками или знакомыми. Бабушка Оля встречала важного гостя, кормила ужином, угощала водочкой. Папа мой любил выпить. Выпив, как следует закусив, он недолго поддерживал беседу, находил ближайший диван и засыпал. Словом, вёл себя достаточно тихо. Но его брат Алексей, выпив, начинал задираться, шуметь и скандалить с тётей Раей – своей женой, бабой Полей. Скандалы были громкие, с матом, иногда с дракой и вызывали у меня страх, поэтому жить у бабы Поли я не любила.

Помню лето, когда папа, находясь в деревне, получил весть, что ему присвоено очередное воинское звание – капитана III ранга, по сухопутному – майора. Отмечали это событие, как водится, ужином с возлияниями. Сидели за столом на вольном воздухе, под раскидистыми вётлами. Темнело. И вдруг на другом конце деревни, как раз в той стороне, где жила бабушка Оля, взметнулось вверх яркое и страшное пламя! Пожар! Первая мысль – чей дом горит? не бабушкин ли? Бегом все бросились к месту пожара. Представляю, какие мысли пронеслись в голове у моей мамы, пока мы бежали. Горел двор за два дома от бабушки Оли, двор, крытый соломой, это он вспыхнул, как факел. Общими усилиями тушили пожар. И благодарили Бога, что нет ветра и огонь не может перекинуться на соседние такие же соломенные крыши дворов и домов.

Надо сказать, что деревня вся вытянута в одну линию, с севера на юг. Дома смотрят друг на друга. Одни на восток, другие – на запад. Длина у деревни небольшая, немногим больше километра. И все говорят: «тот конец, этот конец». Вот и получается, что дома моих бабушек находились на разных концах деревни. А где-то посередине деревни был клуб. В клубе устраивались танцы или демонстрировалось кино, но не каждый день.

Баба Поля, папина мама, была женщина невысокая, худенькая, молчаливая, всем своим видом выражавшая недовольство. Она выполняла несложную работу по дому, кормила скотину. У этой бабушки тоже были и корова, и свиньи, и куры. Когда все дела были закончены, баба Поля ложилась спать и засыпала мгновенно в любое время суток. Её невестка, тётя Рая, работала дояркой на колхозной ферме. Она ходила доить коров рано утром, днём и вечером.

Кто-то из этих двух женщин в доме готовил, и, когда наступало время обеда, на стол ставилась одна большая миска щей, сваренных в русской печке, все садились вокруг этой миски и ели щи деревянными ложками. Еда была нехитрая и не очень вкусная. Из всего скудного однообразия деревенской еды мне больше всего нравилась тыква, пареная в русской печке. У бабы Поли, как и у бабы Оли, был огород, но всё как-то у них было не очень уютно. Единственное, что этот дом отличало от дома бабы Оли с хорошей стороны, – это то, что в нём всегда было чисто прибрано.