Текст книги "Носи черное, помни белое"

Никто не сомневался, что у отца был еще целый ассортимент производных от Александра на самые непредвиденные случаи, например Шура, Саня, Ксана (что, собственно, он впоследствии и продемонстрировал). Так что, если бы не придумали электронную почту, то почтальон вполне мог сойти с ума, рассортировывая почту для Зуйковых Александр и Александров с одинаковыми отчествами.

Однако детство осталось давно позади, и вместо шумных праздников, с криками то радости, то ссор в душе Алексы поселилась звенящая тишина, которую она постоянно заглушала музыкой, создавая плейлисты на разные случаи жизни…

Последний раз она отмечала свой день рождения в восемнадцать, а с наступлением совершеннолетия стала игнорировать эту дату. Она не указывала ее и в соцсетях, поэтому никому из виртуальных друзей не приходило в голову писать поздравления. Коллеги и ученики 29 декабря обычно уже уходили на каникулы и были слишком заняты собственными приготовлениями к Новому году, Вера и Наталья знали причину ежегодного бегства Алексы и не беспокоили ее, лишь родственники продолжали обижаться на именинницу. Хотя кто там остался из родственников-то, желающих отметить эту дату? Разве что мать (но она считала, что это Алекса должна ее поздравлять, благодаря за подаренную жизнь) да почти столетний дед Семен, который звонил почему-то на два-три дня раньше (видимо, с кем-то ее путал) и всегда говорил одно и то же:

– Сашка? Ты, что ли? Да чертых с вами, вас не различишь! Иди на хер, не звони мне больше.

– Спасибо, дед, и я тебя рада слышать, – улыбалась Алекса.

Сама она не набирала ему последние лет двадцать, потому ничего другого услышать было невозможно. Но этот звонок раз в год напоминал ей, что когда-то у нее были обожающие ее дедушка и бабушка, к которым она ездила на каникулы в соседнюю область. Потом, когда Алексе исполнилось восемь, бабушка умерла, и эти поездки разом закончились. Через год родился брат Сашка, а дед женился на соседке, и общение с ним сошло на нет. «Молодожены» переселились в бабкину квартиру, а в дедову сразу же прописали кого-то из ее детей. Фотографии, которые мать Алексы исправно привозила отцу, его новая жена складывала на окне, где они лежали, пока не выцветали на солнце и не заворачивались по краям, как засохшие прошлогодние листья.

Сама бабка звонила, лишь когда деду требовались лекарства или новые очки. Она начинала скулить, что муж ее совсем плох и они уже все, что могли, сделали, теперь надо бы родственникам всем вместе о нем позаботиться. При этом, когда кто-то из ее детей или внуков женился, получал диплом, рожал, она не сообщала об этом Зуйковым и на праздники не звала. Не беспокоила родню мужа и по таким мелочам, как выдача ему, ветерану Великой Отечественной войны, квартиры или награждение очередной медалью. Поэтому несколько звонков ушлой бабки за последний декабрь не вызвали никакого беспокойства ни у Алексы, ни у ее матери.

– Эта… приезжайте, что ли. Сказать чой-то вам хочет. Лежит, мямлит, не разберу что. Всю пенсию пропил, кобель, теперь не встает, – жаловалась на деда его жена.

Алекса в ответ переводила немного денег и, конечно, не собиралась нарушать своих новогодних планов, потому как это была давняя шарманка и очень походила на новый трюк, изобретенный пронырливой бабкой. Было решено, что Алекса навестит деда вместе со своей матерью, его дочерью, сразу после возвращения из поездки, которую в этом году ждала особенно сильно.

Как и в предыдущие шестнадцать лет, Алекса планировала улететь в конце декабря дней на десять-двенадцать, непременно начиная путешествие с тихой деревушки на Окинаве, где проводила несколько суток. Впервые она попала туда в девятнадцать, заодно с Олегом, вдохновенно рассказывавшим ей об удивительном убежище, изолированном от всего привычного и мирского. На тот момент это было именно то что нужно, и Алекса, не раздумывая, согласилась, несмотря на суточный перелет с двумя пересадками.

С тех пор дорога для нее стала самым естественным и желанным состоянием, поддерживающим ощущение, что все в жизни можно легко изменить, а от неприятностей запросто дистанцироваться физически, и потому на ближайшие полгода у Алексы непременно были запланированы несколько поездок, плюс постоянно возникали спонтанные культ-броски на выходные, например на новую постановку в Венской опере или на выставку в вильнюсском Ужуписе. Для таких внезапностей у нее всегда был наготове наполовину собранный чемодан. Там находилось несколько смен белья, непромокаемая обувь, ветровка, что-нибудь теплое, походный косметический набор и аптечка, которая бралась в дорогу в качестве амулета от всех возможных болячек, потому что Алекса никогда не болела – как говорил один из мужей ее подруги Натальи: «Давай возьмем зонт, и пусть дождь не пойдет».

Вернувшись с дурацкого свидания с Евгением Львовичем, Алекса ощутила непреодолимое желание подвигаться. Она переоделась в шорты и легкий топ, выставила на велотренажере «25 км», врубила музыкальные клипы на огромной плазме и покатила с заданной скоростью, глядя на город, огни которого с высоты не различались как новогодние. «Надо успеть свалить отсюда, пока не начались салюты», – подумала она.

Через час, потная и довольная, она выключила велотренажер, сделала три подхода по двадцать отжиманий и десять подтягиваний и пошла в душ. Затем, поклевав немного из того, что нашла в холодильнике, Алекса завалилась на диван, представляя, как уже завтра отправится в лучшее место на земле.

На этот раз она летела одна. Олег последние годы погряз в семейных делах и редко составлял ей компанию в путешествиях. Но теперь она легко справлялась и без него. Больше всего она была благодарна ему за ту первую поездку, шестнадцать лет назад, когда он купил ей, студентке-второкурснице, билеты на самолет и взял над ней полное шефство. Они добирались нескончаемо долго, но она испытала такой кайф от полета, пересадок и ожиданий в незнакомых аэропортах, что те сутки показались ей просто волшебными. Они прилетели в город, название которого развеселило Алексу до слез, – На́ха.

И в тот первый раз, и в последующие они брали машину и доезжали до маленькой деревушки, расположенной в самом узком на острове месте, где Восточно-Китайское море отделяло от Тихого океана не более трех километров суши. Там можно было пешком взобраться на небольшую гору Онна-сон и часами созерцать яркую красоту тропического моря на западе и трепетать перед дышащей приливами-отливами мощью океана на востоке.

Местные жители – в основном рыбаки, выходившие в море и в шторм, – сразу покорили Алексу своими просветленными лицами и неспешными движениями. Среди них, щуплых, невысоких, смугловатых, в скромной одежде свободного покроя, она чувствовала себя своей, даже не понимая их речи, будто ее забрали отсюда в младенчестве и обучили другому языку.

Каждый год Алекса старалась останавливаться в том самом домике, куда ее впервые привез Олег. Это были две комнатки с подобием кухни, глубокой ванной и гэнканом, специальным местом на входе, где нужно оставлять обувь. Домик стоял на побережье и окнами смотрел на море, так что наблюдать закаты можно было, не выходя на улицу. Но самое удивительное начинало происходить вечером 31-го декабря: около шести часов по местному времени темнело и люди полностью исчезали с и без того пустынных улиц.

– А где все? – изумленно спросила Алекса во время первой поездки. – Неужели праздник не отмечают вовсе?

Несколько гирлянд и бумажных фонариков на пальмах перед отелями и магазинами в более крупных населенных пунктах, через которые они проезжали по дороге из аэропорта, были не в счет.

– Но ты же хотела именно этого? – подшучивал над юной Алексой Олег. – Тишины и отсутствия всех новогодних атрибутов? Вот, пожалуйста, получи и распишись. Всё, пошли спать.

– Да, но… это как-то странно…

Он улыбался, но ничего не объяснял. А потом разбудил ее еще в темноте и потащил на берег через Онна-сон. Там было тихо и многолюдно. Оказалось, что для японцев Новый год наступает с первым восходом солнца, а не в двенадцать ночи. Алексу навсегда поразило это зрелище: вместо шумных пьяных застолий – молчаливо-торжественное ожидание природного чуда.

Десятки людей безмолвно и неподвижно сидели на ковриках и смотрели на океан, над которым, будто на гигантской сцене, постепенно светлело небо, отчего вода в какой-то момент казалась почти черной. Затем солнце, еще не показавшееся из-за кулис, разливало над горизонтом рыжеватую полосу, а чуть позже вспыхивало ярким прожектором и медленно-медленно двигало вверх раскаленный добела диск, окруженный полупрозрачным радужным нимбом. Набегающие волны, как ученики с задней парты, пытались передать яркие блики по светящейся дорожке людям на берегу, но пенные языки на последних метрах перехватывали их и с шумом разбивали вдребезги. Узкоглазые лица смотрели на восходящее солнце, словно наглядно объясняя название своей страны. Это было настолько величественно, что в ушах звенело едва уловимое подобие музыки, которую невозможно ни запомнить, ни передать словами или нотами, – она вибрациями проходила через тело, наполняя его энергией на целый год.

Сколько раз Алекса потом ни наблюдала восходы на этом берегу, никогда один не был похож на другой: то сильный ветер анимировал разноцветные мазки перистых облаков и гонял их по всему небу, то полный штиль давал солнцу на целые секунды залить густой желтой краской все пространство выше линии горизонта, то окрашивал океан и редкие застывшие тучки в интенсивно-розовый, то огненный свет взрывался грибом причудливой формы вокруг вспыхнувшего солнца, то плотные скопления в атмосфере делили все небо на горизонтальные полосы контрастных цветов – фантазия природы была неиссякаема. Лишь безмолвные зрители одинаково неподвижно сидели и впитывали красоту, не сравнимую ни с какими рукотворными салютами и иллюминациями.

В первые приезды Алексы на остров здесь почти не было иностранцев, но с каждым годом их количество постепенно росло. На Окинаве построили и огромный океанариум, притягивающий туристов, и университеты, куда съезжаются студенты и профессура со всего мира, и международные отели, в которых персонал хорошо говорит по-английски и к Новому году наряжает не пальмы, а искусственные елки. Отголоски празднований стали докатываться и до мелких деревушек, разукрашивая небо салютами, а возвышенную церемонию встречи первого рассвета все чаще нарушают вспышки фотокамер. Но Алексу все равно тянуло сюда и в шестнадцатый раз.

Ворочаясь на диване в пентхаусе Олега, она пыталась угадать, каким же будет первый восход на этот раз. Обычно до Окинавы она летела с пересадкой в Токио, Шанхае или Сеуле, но специально не выходила в город, часами шатаясь по транзитным аэропортам, чтобы не перебивать аппетит перед «основным блюдом» ежегодного путешествия, ведь она ехала не в другую страну, не конкретно в Японию или на остров, который в силу исторических обстоятельств и нельзя в полной мере считать Японией, а стремилась в убежище, в параллельный мир, где ее нельзя было найти. Именно поэтому, наслаждаясь побегом и уединением, в пути Алекса ни с кем не заводила бесед и не переписывалась в мессенджерах.

Друзья из разных стран, как обычно, звали ее погостить, но она еще не решила, к кому из них рванет на этот раз после трех дней на Окинаве. Она знала, что, сидя на берегу океана, найдет правильный ответ, и, как всегда после этого, поездка и весь следующий год сложатся отлично.

* * *

Будильник пропел в семь утра, когда Алекса уже стояла около панорамного окна в позе Триконасаны, руками и ногами растаскивая себя в разные стороны и ощущая приятное, граничащее с болью, потягивание в шее, за грудиной и в пояснице. Еще несколько поз, включая стойку на голове, и йогиня была в полной боевой готовности. Душ, легкий завтрак, доброс вещей в чемодан – и через час она уже ехала в аэропорт, предвкушая кайф длительного перелета. Заранее она качнула себе на планшет три сезона сериала, рекомендованного подругами, пару книг, которые давно собиралась прочесть, и несколько плей-листов музыки, один из которых начала слушать уже в такси, с удовольствием наблюдая, как уносится от ненавистной новогодней суеты сквозь чистое морозное утро.

Сегодня повезло: Алекса быстро прошла паспортный контроль и досмотр вещей, багаж сдавать не стала, оформив маленький чемодан как ручную кладь, и уселась за столиком в кафе с видом на взлетное поле, заказав крепкий кофе без молока. Посадку должны были объявить через две серии, которые она смотрела на планшете, но в конце первой позвонила мать. Услышав ее голос, нетрезвый уже с утра, Алекса пожалела, что не включила режим «В самолете» сразу по прибытии в аэропорт.

– Папа умер, звонили только что, – еле различимо пробурчало в трубке.

– Что? Какой папа? – напряглась Алекса.

– Мой папа умер. Дедушка Семен. Лексушка, надо ехать. Ты отвезешь меня?

– Мам, я в аэропорту.

– Ну конечно! Где же тебе еще быть в твой день рожденья! – огрызнулся голос в телефоне.

Алекса промолчала, наблюдая, как отрывается от земли очередной лайнер.

– Похороны послезавтра, – заплакала мать, – прям на Новый год, представляешь? Разве можно так портить праздник людям? Как жил, только о себе думал, так и помер!

– Не мели ерунду. Всякое может случиться на Новый год, – рявкнула Алекса и соврала: – У меня вторая линия. Я перезвоню тебе через десять минут.

Она отключила телефон. Над поездкой нависла угроза срыва. Но ведь мать может просто бредить. Сколько она уже пьет? Неделю? Две? Надо перезвонить жене деда и брату.

Бабка не отвечала. Брат был не в курсе, он еще спал. Повторный звонок бабке сработал, трубку взяла ее дочь.

– Да, Семен Иванович скончался три часа назад. Утром, как всегда, позавтракал, выпил водки граммов семьдесят, встал из-за стола и упал. Не мучился совсем. Скорая приехала, подтвердила смерть. Александра, мы звонили вашей маме, не поняли, где она хочет хоронить отца – со своей матерью? А то наша-то намеревается его к своему первому мужу класть… Что делать?

– Черт… – прошептала Алекса.

– Что? Александра, вас не слышно! – прокричали в трубку.

– Я все узнаю и перезвоню вам. Мы с братом посоветуемся.

– Хорошо. Спасибо. Александра, мы поминки на себя возьмем и похороны тоже, не переживайте даже. Вы когда приедете?

– А хоронить когда?

– Послезавтра, наверное. Завтра не успеем, выходные ведь. А тридцать первого с утра все сделаем и по домам. Правильно, да?

– Да… – сказала Алекса, закрывая планшет с сериалом и выключая телефон.

По аэропорту объявляли начало посадки на ее рейс…

Впервые Алекса шиканула и купила себе бизнес-класс, но вылететь, видимо, не придется. Один плюс: столь дорогие билеты дают право возврата даже на таком этапе, хоть и со штрафом, конечно. Она поплелась к стойке авиакомпании, чтобы оформить возврат и объяснить причину. Предоставить справку о смерти человека, скончавшегося несколько часов назад в соседнем городе, конечно, возможности не было. Сразу поменять билеты? Но ведь еще не решила, куда дальше. А теперь и непонятно когда.

Сердце защемило. Шестнадцать лет подряд она встречала Новый год вдали от мира, и он, мир, в ответ не доставлял ей беспокойств; что же будет теперь? Честно говоря, это волновало ее больше, чем дед, который полтора года недотянул до столетнего юбилея.

Алекса взяла чемодан и покатила его на стоянку такси. Назад в город ехала в состоянии нереальности и паники: остаться в этот период года в родном городе – что могло быть ужаснее? Казалось, праздничные украшения, мимо которых она лихо промчалась пару часов назад, с усмешкой встречали ее возвращение из аэропорта.

Как бы кощунственно это ни звучало, но Алекса надеялась, что за печальными событиями никто не вспомнит о ее дне рождения и удастся избежать поздравлений. Из такси она позвонила брату.

– Саш, по ходу это правда, дед умер.

– Черт. Как некстати.

– Согласна. Правда, не знаю, когда это могло бы быть кстати.

– Ну да, – усмехнулся брат. – Мне жаль, что ты не успела уехать.

– Все равно бы пришлось возвращаться. Какая разница…

– Да… Как мать?

– Похоже, уже в зюзю.

– Из-за деда или еще со вчерашнего?

– Не знаю. Вчера днем ей звонила – вроде норм была.

– Ясно. Одну ее отпускать на похороны нельзя.

– Конечно. Еду к ней.

– Мне приехать?

– Думаю, сама справлюсь. Как Лиля?

– На праздники отпустили домой, предупредили, что нельзя волноваться.

– Ну вот пусть и не волнуется. В подробности не посвящай.

– Алекса, мне, наверное, надо ехать с вами?

– Ты имеешь в виду на похороны?

– Да.

– Зачем? Забей. Деду уже все равно, а твоей жене помощь нужна. Вы столько месяцев выдерживали сложную беременность, зачем рисковать на последнем этапе. Сиди дома.

– Ты уверена?

– Абсолютно.

– Спасибо.

Подругам звонить не стала, они уже были на отдыхе с семьями, им было не до Алексы, тем более они знали, что она в это время всегда в бегах и не любит общаться.

* * *

За следующие сутки Алекса успела посмотреть весь новый сезон любимого сериала, как и собиралась, но сделать это пришлось не во время перелета через континент, а сидя рядом с матерью под капельницей, выводящей ее из запоя. В предновогодние дни было непросто найти нарколога, согласившегося выехать к пациенту на дом, но у Алексы уже были связи в этой сфере.

Ее мать, Ольга, к утру начала соображать и, поняв, что ей предстоит встреча с родственниками отца, занялась приведением себя в порядок. Она не могла допустить, чтобы они заподозрили ее в пристрастии к бутылке. Благо выпивала она не так давно и не так крепко, чтобы это безвозвратно отразилось на внешности, непонятно от кого ей так удачно доставшейся. Ольге скоро должно было исполниться пятьдесят пять, и она с нетерпением ждала, когда сможет оформить пенсию и начать получать свои первые в жизни деньги. До сих пор она была красивой: светлые крашеные волосы, голубые глаза, открытые, чуть провисшие черты лица. Одевалась Ольга не по годам игриво, тщательно подчеркивая немного оплывшую талию и перебарщивая с декольте и пуш-апом.

– Надень черную водолазку, твою грудь все равно разглядят, не переживай, – сказала Алекса, почти вырывая из руки матери прозрачную блузку.

– Они подумают, что я живу в нищете! – огрызнулась Ольга.

– А ты хочешь, чтобы они думали, что еще и по мужикам недорогим скачешь?

– Почему это?

– Потому что такие вырезы уже давно не носят.

– Не носят те, кому нечего показать!

Алекса закатила глаза:

– Мам, что и кому ты хочешь показать на похоронах?

– Тебе хорошо, ты всегда ходишь в черном, даже специально переодеваться не надо, – пробурчала Ольга, натягивая предложенную дочерью водолазку. – Ну? Это же ужас, – расстроенно протянула она, глядя на себя в зеркало.

– Ты же знаешь, их будет волновать не как ты одета, а как ответишь на вопросы о муже и детях.

На глаза Ольге навернулись слезы.

– Не плачь, – похлопала ее по плечу дочь, – у тебя еще будет часа четыре в дороге, чтобы придумать ответы.

Алекса дождалась Алию, которая убиралась у нее дома и в пентхаусе Олега, и передала ей ключи от квартиры матери, оплатив еще одну уборку, потом усадила Ольгу в свою машину и повезла в соседний город.

* * *

Через пять часов они стояли у гроба деда, размещенного в тесной комнатушке квартиры его жены. Бабка, которую Алекса не видела лет десять, была совсем плоха. С закрытыми глазами она неподвижно полулежала на кровати, стоящей параллельно гробу, и если бы не стонала в такт молитвам, которые читала специально нанятая старушка, то можно было бы подумать, что покойников в доме двое. От былого задора бабки не осталось и следа.

Ольга, глядя на нее, не могла скрыть злорадства: она слишком хорошо помнила, как через год после смерти ее матери отец женился на этой кобре из соседней квартиры, сразу заявившей: как только дед помрет (ему было тогда семьдесят три), она похоронит его рядом со своим первым мужем.

– Вы что же, собираетесь их всех туда складывать? – ехидно спросила Ольга. – И почему вы думаете, что он умрет первым?

– А кто же еще? – удивилась бабка, уверенная, что фора в десять лет гарантирует ей более долгую жизнь.

Вряд ли она рассчитывала отметить в этом браке серебряную свадьбу, но они это сделали прошедшим летом, как всегда, не пригласив прежних родственников.

– Я смотрю, вы добились своего – пережили моего отца, – стоя у его гроба, сказала Ольга бабке.

Алекса тут же толкнула мать в бок и строго посмотрела на нее. Та осеклась и опустила голову. Старушка стала читать громче. Густо наполнявший комнату запах церковных свечей едва заглушал дух дряхлого тела. Алекса положила в ноги деду принесенные цветы и вывела мать на улицу.

На следующее утро у подъезда дедовой квартиры столпились люди. Среди них Алекса узнала лишь брата матери и ужаснулась. Он был старше Ольги на десять лет, но выглядел хуже собственного отца в сегодняшний день: тощий, отечный, беззубый, наполовину лысый и небритый, с трясущимися руками, в жутком рванье, будто бомж. Его жена давно с ним развелась и не хотела знаться, дети и внуки тоже обходили стороной. Ольга брезгливо отвернулась от брата:

– Как же я рада, что уехала отсюда еще в молодости! Пускай моя жизнь сложилась не так, как хотелось, но всяко лучше, чем здесь, – пробормотала она.

Алекса ничего не ответила. Она хорошо помнила, что дед выпивал часто и немало (стакан-два каждый вечер, а на праздник мог усосать и бутылку), но никогда не пропускал работу, а значит, алкоголиком в обществе не считался. Он обожал внуков и соглашался на любые игры с ними. Как-то Алекса с сестрой насобирали во дворе разной травы, пыльной и точно несъедобной, нарвали ее на кусочки и залили водой в игрушечной кастрюльке. Когда дед вернулся с работы, внучки предложили ему «суп», и он все без остатка съел без какого-либо ущерба для организма.

Дед Семен был невысоким, чуть выше полутора метров, и любил Алексу больше других внуков: она единственная была похожа на него – такие же густые черные волосы (которые, кстати, поседели у него только после семидесяти и слегка поредели после девяноста) и нос картошкой. Дед сажал на колени «среднюю Сашку», как он ее звал, и с гордостью говорил:

– Красавица! Вся в меня!

Алексе было лет пять-шесть, и, глядя в упор на огромный мясистый нос деда, она начинала реветь во весь голос. Уже тогда она знала, что мелковата и толстовата по сравнению со старшей сестрой, тощей светловолосой Сандрой, но перспектива похорошеть настолько, как пророчил дед, превращала взросление в окончательное фиаско.

– Тока характер дурной, не в меня! – ссаживал с колен рыдающую внучку Семен Иванович.

Характер действительно у деда был легкий. Казалось, он никогда и ни о чем не переживает. За ужином, опрокинув стакан спиртного, он часто повторял:

– Надо жрать и кушать – и будет все хорошо!

Когда он увлеченно смотрел хоккей, его можно было спросить, кто с кем играет, и он неизменно отвечал:

– А чертых их знает!

С каждой зарплаты он приносил бабушке цветы (больше похожие на сорванные по дороге через пустырь, чем на купленные), и, будучи в сильном подпитии, вручал их со словами: «Котик, это тебе!» Он прожил с ней сорок лет, но когда ее не стало, так же с аппетитом «жрал и кушал» на другой кухне, ни разу не задумываясь, кому достанется его жилье. Ольга злилась на него и приезжала все реже.

– Знаешь, почему они взяли на себя организацию похорон? – шептала она за столом на поминках Алексе на ухо. – Потому что ему как ветерану все оплатили. Видела солдатиков и военную машину на кладбище? Это совет ветеранов предоставил. И памятник оплатят.

– Ну и хорошо. Но они ведь ходили оформлять все документы.

– Угу. И квартиру на себя тоже. И ту, в которой отец жил еще с моей мамой, и ту, которую ему недавно дали как участнику боевых действий в Великой Отечественной. А у него, между прочим, трое внуков только от меня, а еще от брата.

– Мам, ну давай будем честными, эти внуки не особо деда навещали-то. А эти, бабкины, что ни говори, они ему семья настоящая.

Алекса и Ольга с удивлением наблюдали, как в память о деде Семене говорили добрые слова незнакомые им люди разных возрастов, они вспоминали, как он выпивал с ними, как водил в школу их детей или их самих, как был у них на выпускных и свадьбах. За двадцать пять лет в этой семье выросло не одно поколение, прошедшее через его руки. И они рассказывали о нем, будто это был совсем другой человек, заботливый и неравнодушный. Вдруг слово предоставили Ольге – единственной дочери усопшего. Она растерялась, и Алекса ее выручила.

– Семен Иванович прожил очень долгую достойную жизнь, – сказал она. – Наверное, многие здесь удивятся, но в нашей семье дед прожил гораздо дольше, чем в вашей: сорок лет почти вдвое больше двадцати пяти.

В зале стало тихо, лица присутствующей молодежи вытянулись.

– Поэтому, я надеюсь, вы с пониманием отнеслись к нашему желанию похоронить его вместе с моей бабушкой. Она долго его ждала, у них были общие дети. – Алекса вздохнула и продолжила: – Дед – практически ровесник революции, он прошел вместе со своей страной через все испытания двадцатого века: голод, войну, плен, восстановление хозяйства, перестройку. Он жил очень скромно и много без чего мог обойтись, но единственное, без чего не мыслил свою жизнь, – это семья. Даже когда после рубиновой свадьбы умерла его жена, моя бабушка, он нашел в себе силы создать новую семью и прожить еще целую жизнь. Именно поэтому мы все собрались здесь сегодня за одним столом и вспоминаем его добрым словом. Пусть земля ему будет пухом!

Ольга выпила до дна. Чуть позже к Алексе подошли дочери бабки и сказали спасибо за речь. Они оказались нормальными тетками, извинились за свою склочную мать, поблагодарили за приезд и вручили Ольге целую коробку с фотографиями и какими-то бумагами деда. От предложенных денег на расходы отказались.

– Мы и так не внакладе остались. Но это было распоряжение Семена Ивановича, – виновато произнесли они, имея в виду истории с квартирами.

– Не без влияния вашей матушки, – вставила Ольга.

– Это так. Но мы никогда ни на что не претендовали.

– Мы понимаем, – сказала Алекса, крепко взяв мать под руку, – мы благодарны, что столько лет дед был под присмотром. Мы знаем, что он тоже не подарочек был.

– Да еще и братец мой… – согласилась вдруг Ольга.

– Ничего. Все хорошо. Мы же одна семья.

– Как ваша мать? – спросила Алекса сестер.

– Ну… вы же сами видели. Ходить уже не может. А как дед упал, так и она больше не встала. Врачи сказали: «Со дня на день ждите…»

* * *

До полуночи оставалось еще часов десять по местному времени. Алекса решила отвезти мать домой и рвануть в аэропорт: лучше уж встретить Новый год в воздухе, чем под ее нытье. Но Ольга начала свою песню еще в машине:

– Вам всем нет до меня дела! Даже на похоронах никто не спросил ни про моих детей, ни про мужа.

– А ты была бы в восторге от таких вопросов? – отозвалась Алекса, сделав музыку в салоне потише.

– Нет. Но я подготовила на них ответы! – надула губы Ольга.

– Ты же знаешь, что эти ответы могли интересовать только бабку, которой теперь уже не до этого.

– Ей хотя бы было до меня дело! В отличие от всех вас!

Алекса существенно увеличила громкость радиостанции, давая понять, что не будет поддерживать этот разговор. Ольга обиженно отвернулась к окну, но минут через десять не выдержала и, перекрикивая музыку, завопила:

– Вы меня бросили! Вы все меня бросили! Я совсем, совсем одна, совсем!

Алекса молча рулила и старалась не смотреть на мать.

– Это ты толкаешь меня к бутылке! Мне больше не с кем провести Новый год, – предъявила новый аргумент Ольга.

Алекса вырубила музыку, включила аварийку и остановилась на обочине.

– Значит, так. Хватит меня винить в том, что у тебя нет друзей, кроме бутылки. Никто не мешает тебе получить любую профессию и устроиться на работу. Это твой выбор – ни черта не делать и всех обвинять. Если ты заметила, я тоже живу одна. И работаю. И обеспечиваю себя и тебя. Но я не буду финансировать твои пьянки. Я отказываюсь и дальше покрывать твои счета за квартиру. Не хочешь работать – сиди без света и воды и жди чуда дальше.

– Ты – как все! Ты тоже меня бросаешь!

– Я бросаю? – понизила голос Алекса. – Назови-ка мне еще хоть одного человека, который тебя свозил на похороны отца, отменив свои планы, а? Или, может, я виновата в том, что ты живешь одна? А знаешь что, я ведь тоже могу уехать в другой город или другую страну и больше тебе не звонить. Как сделали некоторые. Хочешь? Я могу. – Алекса твердо посмотрела в глаза матери.

Та почти протрезвела и вжалась в сиденье. А ведь действительно, если не младшая дочь, то кто еще о ней позаботится?

– Есть два варианта, – тихо произнесла Алекса, – сейчас я могу тебя подбросить до вокзала и купить тебе билет на поезд, либо могу сама довезти тебя до дома на машине, если ты прекратишь ныть. Что ты выбираешь?

Ольга неотрывно смотрела на дочь и не открывала рта, опасаясь что-нибудь ляпнуть. Алекса включила музыку, и следующие два часа они ехали молча. Мать задремала и очнулась только около дома. Высаживая ее, Алекса сказала:

– С наступающим. Держись. Я знаю, ты, скорее всего, опять напьешься. Имей в виду, я больше не буду искать нарколога. Рассчитывай свои силы. Я вернусь через неделю – дней десять. Напишу Сашке, когда долечу, он тебе позвонит. И не донимай их, Лиле надо отдыхать. Ты же хочешь, наконец, увидеть внуков?

Ольга сжала губы и, пошатываясь, удалилась в подъезд.

* * *

Из динамика сообщили, что до Нового года осталось всего шесть часов, значит, на Окинаве уже полночь, и, будучи там, Алекса в это время уже спала бы, чтобы завтра как можно раньше оказаться на берегу океана. «Есть ли еще сейчас билеты хоть куда-нибудь? – размышляла она, выруливая от дома матери. – Должны быть, ведь не только у меня срываются планы. Дать себе полчаса на «погрустить» или сразу рвануть в аэропорт?»

Проезжая мимо берлоги Олега, Алекса машинально бросила взгляд на окна его пентхауса и замерла – горел свет. Что-то случилось. Он не мог быть сейчас там. Или это Алия забыла выключить свет после уборки? За ней такого не водилось. Но если это так, надо подняться и выключить. Не может же Алия делать уборку в новогодний вечер!

Алекса спешно припарковалась и побежала наверх. На всякий случай позвонила в квартиру, дверь открыл Олег. Он был бледный и поцарапанный, разговаривал по телефону. Увидев Алексу, он закончил беседу и заплакал как ребенок.

– Что? Что случилось?

– Как хорошо, что ты в городе. Я думал, ты…

– У меня умер дед…

Олег вопросительно уставился на нее.

– Все нормально, уже похоронили. – Она скинула пуховик, проходя в гостиную. – Он умер от старости, легко ушел. Что у тебя?