Текст книги "Исход"

* * *

Полковник Сергей Константинович Квитка занимал довольно просторную квартиру на Московской улице. Жена, в качестве приданного, принесла Сергею Константиновичу доходный дом на соседней Екатеринославской улице, да ещё было имение под Харьковом. Так что по части доходов Сергей Константинович чувствовал себя в высшей степени уверенно. Семейство у Сергея Константиновича было небольшое – жена и дочь. Особенных забот полковник не знал, ездил в театр, поигрывал, любил вкусно покушать, так что иногда, случалось даже, в неподходящий момент, закрыв глаза, представлял нарезанную ломтиками осетрину, зернистую чёрную икру, тушёную в сметане печёнку и Бог знает ещё какие кушанья. Здоровье у полковника было отменным, внешность и манеры – приятными, фамилия и происхождение – древними. Словом, с какой стороны ни взгляни на полковника, отовсюду он смотрелся выгодно и на зависть привлекательно. Он прекрасно и сам всё это видел, отчего был совершенно собой доволен и почти всегда благодушно настроен.

В то время, когда перед дверью его квартиры появилась Ольга Ламчари, он пребывал у себя в кабинете, подсчитывая вчерашний выигрыш. Выигрыш был не велик и не мал – двести семьдесят три рубля сорок копеек. Полковник, мурлыча себе под нос «Всегда, везде одно мечтанье, одно привычное желанье…», дважды пересчитал деньги, после чего положил билеты в одну шкатулку, а серебро – в другую, поменьше. Шкатулки эти – деревянные резные шкатулки – он извлёк откуда-то из недр письменного стола, потом из жилетного кармана достал два маленьких ключика, отпер шкатулки, убрал деньги, запер шкатулки и снова препроводил их в стол. Вздохнув затем, Сергей Константинович закрыл глаза и представил кофейник, сливочник и чашку, полную едва забелённым кофе. Рядом с чашкой Сергей Константинович увидел плюшку, обсыпанную сахаром и пирог с малиной. Снаружи не было видно, что пирог именно с малиной, но Сергей Константинович знал это доподлинно. Он приготовился было увидеть свежие ягоды под сахарной пудрой, уложенные горкой на белом блюде, но в дверь постучали, и послышался голос горничной Аветы:

– Сергей Константинович…

– Да, да… – звучно отозвался полковник, открывая глаза и скорбя по исчезнувшему кофию.

– Сергей Константинович, – в дверях показалась голова Аветы в белой наколке поверх чёрных кудряшек, – там к вам барышня…

– Барышня?.. – удивился полковник и заёрзал к кресле. – Что за притча, Авета? Какая может быть барышня?..

– Не знаю… Говорит, с письмом рекомендательным…

– С письмом?!. Ко мне?!. Вот ещё новость… Кому это вздумалось рекомендовать мне барышень…

– Не знаю, Сергей Константинович, не говорит. Мне, говорит, к Сергею Константиновичу, полковнику… Грустная такая барышня…

– Грустная?!. Ну хорошо… зови свою грустную барышню…

Авета скрылась, а полковник опять заёрзал и впился глазами в дверь, которая, не замедлив, очень скоро приотворилась и пропустила в кабинет испуганную и действительно грустную барышню.

Барышня была голубоглазой и узколицей, высокой, с пшеничной косой и завитушками у висков. Аккуратный носик и плотно сжатые губки, напоминающие маленький красный бантик, придавали её лицу сходства с фарфоровой куколкой. Всем хорошая барышня, кабы не бледность и не общее впечатление какой-то муки, внушаемое всем её обликом. Можно было подумать, что барышня тяжело болела и явилась к полковнику прямиком из больницы. О том, что барышня и в самом деле с дороги, свидетельствовал небольшой чемодан, который вошедшая поставила подле себя на пол. Полковник тут же решил, что явилась гостья за вспомоществованием, и уже мысленно распорядился только что отправленным в недра стола выигрышем. «Даром получите – даром отдавайте», – вспомнил полковник Писание и решил, что ста рублей будет довольно с болезненной барышни. «Ну или ста пятидесяти», – отчего-то с неудовольствием подумал он. Вся эта армада мыслей проплыла в мозгу полковника за считанные секунды. И к тому времени, как начать разговор, Сергей Константинович уже знал, что именно скажет вошедшей к нему страдалице. Зато о рекомендательном письме, упомянутым ещё Аветой, Сергей Константинович совершенно забыл.

– Здравствуйте, милая барышня, – сказал он как можно ласковее, разглядывая гостью.

– Здравствуйте, – растерянно проговорила та.

– Ну-с… Что же вам от меня угодно?.. Только, прошу вас, садитесь, садитесь!..

– Вот-с… – Ольга протянула конверт и осторожно села на маленький диванчик, над которым фигурно помещались фотографии в тёмных овальных и прямоугольных рамках.

– Ах ты, Господи! – с умилением воскликнул полковник, рассматривая конверт. – Александр Иванович!.. Господи ты, Боже мой!.. Так вы, стало быть, от Александра Ивановича?..

– Да-с… Александр Иванович мне крёстным доводится.

– Вот даже как?!. Так это же превосходно!.. Ну и как же он? Как поживает?.. Здоров?

– Здоров, – вздохнула Ольга и зачем-то добавила:

– Чижа вот в клетке завёл. Слушает…

– Чижа слушает?!. – умилился полковник. – Скажи, пожалуйста!..

Ольга хотела ещё что-нибудь добавить об Александре Ивановиче, но оказалось, что кроме как о чиже сообщить ей решительно нечего. Она вспомнила, что от дивана пахло табаком, а на стекле билась оса, но не стала рассказывать об этом Сергею Константиновичу.

Полковник же, в свою очередь, не стал допытываться и углубился в чтение письма. Читал он про себя, хотя отдельные фразы произносил зачем-то вслух.

– …Девицу Ольгу Александровну Ламчари… – сказал он.

Ольга вздрогнула.

– …Ламчари… – повторил задумчиво Сергей Константинович, не сводя глаз с письма. И ещё раз сказал:

– Ламчари…

Потом снова углубился в чтение и вдруг снова заговорил:

– …Пренеприятных обстоятельств… Пренеприятных…

Молчание. И снова:

– …Устроиться…

– …Моей крестницы…

Наконец он отложил письмо и с добродушнейшим видом принялся рассматривать съёжившуюся Ольгу.

– Если я правильно понял Александра Ивановича, – сказал он, – с вами случилась какая-то беда. Не стану допытываться, какая именно. Вы были вынуждены покинуть не только родной дом, но и город. Теперь же вы ищете… э-э-э… ищете места. Так?..

Ольга, пуще смутившаяся, кивнула.

– А позвольте вас спросить в таком случае: что вы умеете делать?.. Ну это я спрашиваю на всякий случай, то есть именно на тот случай, чтобы знать, кому и как рекомендовать вас… Так позвольте спросить: что вы умеете?..

– Всё, – ответила Ольга.

Но тут же поправилась:

– Ничего…

Сергей Константинович едва заметно усмехнулся.

– Вот, говорят, была кавалерист-девица. А вы, стало быть, максималист-девица… Хм… Aut Caesar, aut nihil… Всё или ничего…

– Я училась в гимназии… – пролепетала Ольга.

– Ну это, положим, понятно… Что ж, можете вы быть гувернанткой? Учить детей сможете?.. Да и вот ещё что… Виноват, лет вам сколько?..

– Не знаю, – чуть не плача пробормотала Ольга. – Шестнадцать… Но я никого прежде не учила…

– Шестнадцать… М-да… Ну а горничной?.. Вы могли бы быть горничной?.. Вы поймите: куда же я вас пристрою, если даже не знаю, на что вы годитесь!..

Больше всего на свете Ольге хотелось крикнуть: «Не надо меня пристраивать!», хотелось выскочить из этого кабинета с фотографиями в рамочках и убежать далеко, на лиман, где только сонное солнце и дремотное море, где пахнет высохшей травой и водорослями, где свистит кулик и кричит надрывно чайка. Но лимана больше не было, а нового города, где она непонятно как и зачем оказалась, Ольга не знала. Поэтому никуда она не побежала, а только заморгала часто и зашмыгала носом.

– Ну так как же насчёт горничной? – как можно мягче и благодушнее спросил Сергей Константинович, заметивший, что грустная барышня того гляди разревётся.

– Я бы… пожалуй… пожалуй, я бы смогла, – перемежая слова шмыганьем, выдавила из себя Ольга.

– Ну вот и прекрасно! – воскликнул Сергей Константинович, которому уже порядком надоело беседовать с грустной барышней и который впервые пожалел, что жена с дочкой в деревне – жена куда как ловчее распорядилась бы контр-адмиральской протеже. Полковник позвонил, прибежала Авета, и он проговорил торопливо:

– Ты вот что, Авета… Возьми-ка Ольгу Александровну… Это Ольга Александровна… И накорми её… ну, всё, что там нужно!.. Да, и постели ей в дальней комнате – она у нас поживёт пару дней… Ну всё! Ступайте обе!.. Ступайте, Ольга Александровна, за Аветой…

Ольга покорно ушла, а Сергей Константинович закрыл глаза и увидел язык под хреном, маринованные грибы и запотевший стеклянный графин.

Тем же вечером, играя в винт у купца Луковникова, он при виде свежих ягод, лежавших на блюде на чайном столе, вспомнил почему-то свою грустную барышню и спросил у купца:

– А что, Вукол Ефимович, горничная тебе не требуется?

Вукол Ефимович, маленький, очень толстый человечек на коротких ножках, почмокал алыми влажными губами и, не глядя на Сергея Константиновича, произнёс очень серьёзно:

– Да как будто не требуется…

А через мгновение спросил:

– А что это ты, Сергей Константинович, горничными как будто интересуешься?

– Приехала, понимешь, ко мне одна… одна грустная барышня. Место ей требуется. А куда пристроить – ума не приложу!

– Отчего же она грустная?

– У неё, видишь ли, пренеприятные обстоятельства, заставившие покинуть отчий дом.

– Знаем мы эти обстоятельства! – хмыкнул Вукол Ефимович. – «Офицер», небось, называется.

– Да нет же! Ты уж поверь… Девица честнейшая! И порядочные люди рекомендуют…

– Знаем мы этих… порядочных девиц… и честных людей тоже знаем!

– Да нет же! Это девица честная, а люди порядочные!

– Что ж, девица непорядочная выходит, а люди – нечестные? Так, что ли?..

– Э! Вукол Ефимович! Да ты нарочно всё путаешь! Экий ты…

Вукол Ефимович расхохотался, довольный собой, и объявил:

– А пёс с ними! Один чёрт…

В это самое время вошла супруга Луковникова, тоже очень полная и тоже с яркими губами, и обращаясь к игравшим, сказала, что «пора закусить». Вставая из-за стола, Вукол Ефимович вдруг спросил:

– Честная, говоришь, девица?

– Честнейшая! – пропел Сергей Константинович. – А что ты?..

– Да я бы, пожалуй, спросил…

– Послушай, Вукол Ефимович, очень обяжешь! – заторопился Сергей Константинович. – Ведь эдак невозможно мне держать в своём доме девицу! Жена, понимаешь, в деревне, а тут – девица! Да ещё и грустная, чёрт бы её побрал… А ну как передадут жене?.. Я ведь не отговорюсь потом!

– Я к тебе пришлю сказать, – пообещал, ухмыляясь Вукол Ефимович. И на этом разговор прекратился.

Остальные игроки – взрослые незамужние дочери Луковникова, беседу не поддерживали, а только переглядывались, загадочно улыбаясь.

* * *

Но помощь Вукола Ефимовича не понадобилась. Три дня провела Ольга в маленькой полутёмной комнате на задворках квитковской квартиры. Комната походила на чулан, поскольку была заставлена сундуками, от которых, как казалось Ольге, распространялся запах старья. В самом деле, в комнате пахло старыми вещами, ладаном и пылью. И Ольга чувствовала себя забытой и никому не нужной вещью – куклой, которую повзрослевшие дети, наигравшись, сунули в чулан и тотчас о ней забыли. Сидя в своём чулане, Ольга плакала, пугалась каждого шороха и мечтала умереть. Но умереть не получалось, и Ольга дождалась, когда в комнату влетела Авета и заговорщицким шёпотом сообщила:

– Барышня, скорее! Сергей Константинович, зовут… Место для вас нашлось!..

Ольга заметалась по комнате, уверенная, что должна что-то взять с собой. Но это что-то никак не отыскивалось, и она побежала за Аветой с пустыми руками.

Сергей Константинович прохаживался по кабинету, когда вошла Ольга. Подскочив к ней и взяв её за руки, Сергей Константинович, бывший в чудеснейшем расположении духа, сказал с милейшей улыбкой:

– Ну вот!.. Ну вот, драгоценнейшая моя Ольга Александровна… Вот и закончились ваши злоключения… И ваше заточение у меня подошло к концу. Не скрою: мне было приятно познакомиться с вами и дать вам приют. Но я понимаю, что вы не можете остаться навсегда в этом доме и что вам нужно устраивать и свою судьбу. И я рад, что сумел хоть немного помочь вам. Видите ли, вас ждут в одном очень приличном доме, где у вас будет работа, достойное вас жалование и своя комната… Я дам вам адрес… Вот… – Сергей Константинович взял со стола исписанную осьмушку бумаги и протянул Ольге. – Вот… Смело отправляйтесь по этому адресу, вас там ждут… Ну а пока… соберитесь… выпейте на дорогу чаю… И с Богом!

Тут Сергей Константинович поцеловал Ольгу в лоб и подвёл к двери.

– Авета! – позвал он.

Авета явилась.

– Вот, помоги-ка Ольге Александровне собраться… чаю там предложи… распорядись! А потом проводи… посади на извозчика!

– Пойдёмте, барышня! – кивнула Авета.

Дверь за ними закрылась, а Сергей Константинович увидел жаркое и окорок. Полковник был очень рад отделаться от грустной барышни, поколебавшей его беспечное житие и внесшей смятение в атмосферу дома. Иногда, правда, ему становилось её жалко, но тогда Сергей Константинович говорил себе: «Не хватало только, чтобы жене наговорили и приукрасили. Люди-то, известно, какие…» И покачивал озабоченно головой, начиная верить в то, что и в самом деле, как-то это неприлично, когда чужая барышня в доме да ещё в отсутствие супруги. Потом он вспоминал, как было принял её за просительницу, и тогда улыбался.

Вскоре, впрочем, он и думать забыл о своей грустной барышне. Но вдруг, это было уже поздней осенью, он столкнулся на Екатеринославской улице с хорошо одетой молодой дамой. Точнее было бы сказать, что столкнулись их взгляды: дама смотрела на Сергея Константиновича и очень мило улыбалась. Тогда Сергей Константинович, отметивший что-то знакомое в чертах дамы, тоже остановил на ней взгляд и даже заволновался: уж очень знакомой казалась дама, но признать он её не мог. «Куколка какая», – только подумал Квитка.

– Вы меня не узнаёте, Сергей Константинович? – весело спросила vis-a-vis и жеманно поправила волосы на затылке.

Сергей Константинович улыбнулся, но вышло неловко и так виновато, что дама залилась задорным и очень симпатичным смехом.

– Ламчари… пренеприятные обстоятельства… устроиться… моя крестница… Неужто не помните?

– Ольга Александровна?.. Да вы ли это?.. Вы – Пьеро, рыцарь печального образа! И вдруг такие метаморфозы…

Перемена в самом деле была разительная. Грустная барышня весело улыбалась. Вместо бледности – румяные щёчки, вместо потухших глаз – лучистые. Даже косу сменила высокая причёска, поверх которой кокетливо сидела маленькая шляпка.

– Да как же это может быть, Ольга Александровна? – недоумевал Сергей Константинович. – Или, может быть… вы… виноват… замуж как-нибудь того…

Тут в глазах Ольги Александровны что-то такое промелькнуло, что-то совсем не весёлое, и Сергей Константинович понял, что угодил в больное место. Но она быстро совладала с собой и улыбнулась:

– Нет пока. Но собираюсь… А вот вы приходите ко мне, – она назвала ему адрес, – и поговорим за чаем. Я вам всё-всё расскажу!

– Ну отчего же не зайти! Я с удовольствием… И рад за вас… рад сердечно…

На этом они расстались и каждый пошёл своей дорогой, думая о встрече по-своему. Ольга думала, что «он, в сущности, человек очень даже хороший». А Сергей Константинович рассуждал, что к Ольге ему ходить, конечно, не следует, потому что «оно бы и вообще не следует, а уж раз ты, голубушка, по такой дорожке пошла, то и мне от знакомства с тобой хорошего ждать нечего».

* * *

Ну а пока, выйдя от Сергея Константиновича, Ольга с помощью Аветы уселась к извозчику и отправилась по адресу, написанному Квиткой на осьмушке бумаги. Ехать оказалось недалеко, хотя Харьков представлялся Ольге огромным городом. Явившись по месту назначения, а это был очень недурной дом с широкой и чистой лестницей, Ольга, замирая от страха, объявила открывшей дверь крупной и сердитой женщине, что её прислал Сергей Константинович Квитка. А на вопрос женщины «зачем?», Ольга, едва не упавшая в обморок от охватившего её ужаса, сказала, что она горничная.

– А-а! – ответила сердитая женщина, недоверчиво оглядывая Ольгу. – Ну войдите.

Ольга, чуть живая от страха, вошла в полутёмную переднюю.

– Сюда пройдите, – отозвалась впустившая Ольгу дама и слегка кивнула, приглашая идти следом.

Ольга повиновалась. Они прошли по коридору и оказались в небольшой комнате, бывшей, как поняла Ольга, библиотекой – вдоль стен стояли книжные шкафы, пестревшие корешками книг. Навстречу из-за небольшого письменного стола поднялся господин с гладкозачёсанными чёрными волосами и небольшими усиками, закрученными кверху. Господин сразу понравился Ольге, потому что показался очень красивым.

– Вот, – кивнула на Ольгу сердитая дама. – Сергей прислал.

После чего подошла к окну и, повернувшись спиной к Ольге и усатому господину, принялась барабанить по стеклу пальцами. Красивый господин неприязненно, как показалось Ольге, взглянул на эту спину, потом повернулся к Ольге и ласково, чем понравился ей ещё больше, спросил:

– Так это вы?

Ольга растерялась, не найдя, что ответить, и молча кивнула.

– Ну что же ты, друг мой? – обратился красивый господин к полной даме.

– Ах, всё равно! – воскликнула дама и обернулась, бросив при этом на Ольгу недовольный взгляд. – Не самой же дверь открывать…

– Вот и прекрасно, – кивнул господин и повернулся к Ольге:

– Как вас зовут?.. Если не ошибаюсь, Ольга Александровна?

Ольга кивнула.

– Вот и прекрасно, – повторил красивый господин, – сейчас вы обо всём узнаете, мы покажем вам вашу комнату и расскажем, чего именно ждём от вас… Всё не так уж сложно, правда, мой друг?

Он повернулся было к полной даме, но та, изобразив на лице какое-то необъяснимое отвращение к происходящему, сказала:

– Лучше ты сам, право… Я уже не могу об этом…

После чего, извинившись, дама, широко ступая и горделиво при этом запрокинув голову, покинула комнату. Ольга, уже успевшая изрядно испугаться всех этих намёков и загадок, осталась одна с красивым господином.

– Видите ли, в чём дело… – заговорил господин, и Ольга узнала, что зовут его Иван Степанович Зайцевский, что он служит товарищем прокурора, что полная дама – его жена Евгения Тихоновна, а сам он доводится двоюродным братом Сергею Константиновичу Квитке. Причина же, по которой Ольга появилась в доме Зайцевских, состоит в том, что буквально на днях они узнали: служившая у них горничная готовилась испытать радость материнства. О том, кто и при каких обстоятельствах осчастливил её, она предпочла не говорить, чем дала волю фантазии мадам Зайцевской, с той поры косо смотревшей на мужа. Но товарищ прокурора не имел никакого отношения к происшедшему, и подозрения супруги его раздражали. Несколько дней Зайцевские жили без горничной. К ним, правда, являлись девушки, но хозяйка, взвинченная подозрениями, их отвергала, считая всех слишком смазливыми. Иван Степанович пытался втолковать супруге, что безобразных старух не найти среди горничных, и супруга вроде бы с ним соглашалась, но при виде очередной миловидной мордашки снова впадала в подозрительность и от места отказывала. Наконец они оба устали. А тут как раз объявился Сергей Константинович и рассказал, что ищет места для «честнейшей из девиц». Евгения Тихоновна поморщилась, потом вспомнила, что самой приходится открывать дверь и помогать убирать со стола, и согласилась.

К появлению Ольги Зайцевские отнеслись настороженно: хоть она и была отрекомендована в самых лестных для неё выражениях, но оказалась едва ли не наиболее миловидной из являвшихся барышень. На хозяйку нахлынули новые подозрения, а хозяин задумался, что в случае чего, он опять окажется крайним.

Но в доме Зайцевских Ольга пробыла всего лишь два дня, включая день прибытия. Назавтра, накрывая в столовой к обеду, она с непривычки уронила поднос, пролив на скатерть соус и разбив несколько тарелок из английского сервиза, чем вызвала истерический припадок у мадам Зайцевской, воскликнувшей:

– Ну не везёт с горничными!..

Тем же вечером Ольга была рассчитана. Стоит ли говорить, что за труды свои она не получила ни копейки. Хозяйка объявила, что только природная доброта и христианское человеколюбие не позволяют ей восстановить справедливость и взять с Ольги плату за варварски уничтоженный английский сервиз.

Но уничтоженной чувствовала себя именно Ольга, которой предстояло отправиться на улицу чужого и незнакомого города.

Ей было позволено остаться в доме до утра. Прежде чем идти спать, Ольга зашла в библиотеку, чтобы ещё раз извиниться перед Иваном Степановичем. Ей пришло в голову пообещать возместить со временем ущерб, но вместо обещания Ольга разрыдалась.

– Сергей Константинович говорил, что вы недавно в Харькове… Куда же вы теперь пойдёте? – сказал товарищ прокурора в ответ на Ольгино бормотание об английских тарелках, дабы дать ей понять, что он отнюдь не сердится. Вопрос для него был праздным. Но для Ольги в этих словах открывалась бездна.

– Ну вот!.. Что же это вы?.. – засуетился Иван Степанович, глядя на сжавшуюся в комок Ольгу, прижимавшую к мокрому лицу кулачки с побелевшими косточками. – Ну что это все сегодня плачут!..

Товарищ прокурора не был злым человеком, и вид чужого страдания неизменно вызывал в нём сочувствие. Плачущая девушка, которую он же сам выгонял на улицу, так растрогала Ивана Степановича, что ему захотелось хоть как-нибудь ей помочь. Но оставить Ольгу у себя было невозможно, и он решил отвезти её к сестре. Правда, сама сестра с детьми уже месяц как путешествовала за границей, но в Харькове оставался её супруг, с которым у товарища прокурора были отличные отношения, потому что зять слыл человеком весёлым и лёгким.

Иван Степанович не стал долго думать. В конце концов, невозможно заниматься судьбами всех горничных. Но раз так уж сложилось, и Ольгу прислал Зайцевским Сергей, а теперь они выгоняют её на улицу, то, пожалуй, нужно бы и вмешаться. Да и жаль, по-настоящему жаль её. Ведь не секрет, что с ней станет на улице. Но не брать же, в самом деле, её на содержание! Дом сестры – вполне подходящее место для молодой особы, а там уж пусть сестра ею занимается – Иван Степанович свой долг выполнит уж тем, что не оставит бедняжку на улице, а за то, что случится потом, пусть сестра отвечает.

Быстро рассудив, Иван Степанович велел Ольге выйти на улицу и ждать его на углу, возле соседнего дома. Спустя полчаса он появился сам и повёз отупевшую от страха Ольгу к весёлому зятю.

Но, к удивлению Ивана Степановича, зять оказался несговорчивым.

– …Да пойми ты, это совершенно невозможно! – понизив голос, горячо объяснял он Ивану Степановичу, убеждавшему, что принять несчастную девицу повелевает христианский долг. – Вот бы ты сам и оставил её у себя. Зачем ко мне-то привёз?..

– Я же объясняю: Евгения её выгнала… Её Сергей прислал, а тут… Ну ты же знаешь Евгению!..

– Послушай, но я-то здесь при чём? Вот и объясни Сергею! Зачем мне знать об этом?.. Я очень хорошо отношусь к Евгении Тихоновне, но… Как ты себе это представляешь?..

Объяснение происходило в столовой. Ольгу между тем отправили в гостиную, где она, прямая как палка, сидела в кресле и, не видя, смотрела на раскрытый рояль.

– …Что ж тут такого? Сергей просил помочь… ну, пристроить там… А тут такая история… Ты же знаешь этот пассаж с нашей горничной… Жена до сих пор на меня думает… И надо же было этой… протеже Сергеевой разбить тарелки… Но выгонять её неправильно как-то, я могу с тем же успехом отвести её… Ну ты понимаешь!.. И потом, что я скажу Сергею? Он за неё просил…

– Но а я-то здесь при чём?!

– Ах ты, Господи! Да ты не при чём, просто я прошу тебя помочь…

– Но я не могу тебе помочь!

– Да что ж такого, если она поживёт у тебя?.. А приедет сестра и разберётся…

– Вот именно!.. Послушай, ты совершенно прав: приходи, когда она приедет!.. А сейчас это невозможно, потому что я собираюсь в деревню…

– Вот и отлично! Поедете вместе!..

– Ты подумал, в какое положение ты меня ставишь?.. Жены нет, а ты навязываешь мне девиц…

– Ну во-первых, не девиц, а всего лишь одну девицу…

– Да хоть бы и полдевицы! Что я должен с ней делать?..

– Возьми её горничной…

– Мне не нужна горничная! Жена не поймёт!..

– А я не понимаю, почему ты не хочешь взять её в деревню… В конце концов, пусть там на огороде…

– О, Господи! На каком ещё огороде?.. Я понятия не имею, кто и что там на огороде. И вообще – есть ли там огород… И потом, я же тебе сказал: жена не поймёт.

– Так что же делать?! Жалко девицу…

– Ну, знаешь ли… Есть многое на свете, друг Горацио…

– Да и с Сергеем неудобно…

– Послушай, единственное, что я могу тебе посоветовать – это отвезти её к дядюшке…

– К какому ещё дядюшке?..

– Моему дядюшке – Аполлинарию Матвеевичу… Ты вот сказал сейчас «жалко», я про него и вспомнил – этот всех жалеет…

И снова Ольга тряслась в пролётке, держа на коленях свой чемоданчик, снова поднималась по лестнице и снова стояла в чужой прихожей, вдыхая запахи чужого дома. Горничная проводила их в гостиную и пошла доложить хозяину. Втроём они рассредоточились по комнате. Ольга опустилась на край зелёного дивана, зять – в кресло напротив, а Иван Степанович встал рядом с тлеющим камином, облокотившись о гранитную полку, украшенную какими-то белыми фарфоровыми собачками. Зять стал насвистывать.

– Это из «Пиковой дамы»? – не оборачиваясь спросил Иван Степанович, разглядывая собачку.

– Нет, «Евгений Онегин»…

Ольге хотелось спать. Она смотрела в одну точку и чувствовала, что на плечи её опускается какая-то тяжесть. И единственное, что можно сделать, чтобы тяжесть не раздавила, это лечь и закрыть глаза. Но почему это невозможно? Ах, да! Она понятия не имеет, где находится, рядом с ней – совершенно незнакомые люди, и все вместе они ждут ещё одного незнакомца. Зачем? Чтобы ей, Ольге Ламчари, было как раз таки где лечь и закрыть глаза. А что если из этого ничего не выйдет? Тогда она всё равно ляжет и закроет глаза. Но почему она здесь? Ах, да, ну конечно! «Тебя, безбрежное жилище, тебя, познания купель, житейских помыслов кладбище и новой жизни колыбель»… Да, да… Во всём виноват граф Толстой…

Но, очевидно, последние слова Ольга произнесла вслух, потому что незнакомый скрипучий голос ответил ей:

– Вздор! Граф Толстой ни в чём не виноват… Те, кто оговорили графа, оговорены будут…

А затем раздались уже знакомые голоса:

– Это не тот граф, дядюшка… Да Бог с ними совсем, с Толстыми… Как ты поживаешь?..

– Видишь ли, мой друг, шалит печень. Совсем, знаешь ли, расшалилась, проказница. Такая проказница-мартышка, да!..

– А я дядюшка, привёз тебе замечательных людей и одну маленькую просьбу. Вот, изволь…

– Рад… рад… – отвечал тот, кого называли «дядюшкой». – А что за просьба, mon cher? И что это вы здесь толковали о графе Толстом?

– Да Бог с ними, с Толстыми, дядюшка! Это не тот граф… А просьба такая: дядюшка, спаси погибшую девицу!..

– Погибшую девицу?!. Ты шутишь, мой друг или… с ума сошёл?

– Ах, дядюшка! Да я же не в том смысле!..

– А в каком? Погибшие девицы, mon cher, бывают только в одном смысле, не считая прямого. Но я надеюсь, вы ко мне не с этим?..

– Могущую погибнуть, Аполлинарий Матвеевич. Не погибшую – могущую погибнуть… – уточнил Зайцевский.

– Могущую погибнуть?.. Это совсем другое! Это меняет дело, милостивые государи… И где же ваша девица, стоящая, так сказать, на краю бездонной пропасти порока.

– А вот она!

Тут все трое повернулись к дивану и только сейчас заметили, что Ольга не сидит, а лежит. Причём лежит как-то странно, словно сидела и вдруг завалилась на бок, уронив руки и вывернув неестественно шею.

– Да ведь это горячка… Горячка и обморок, – сообщил Аполлинарий Матвеевич, прикоснувшись к щеке Ольги. – Я надеюсь, она всё же не будет погибшей девицей в самое ближайшее время… Не знаю, где вы её нашли и зачем привезли ко мне, но теперь уж пусть придёт в себя… Я велю уложить её, а завтра вызову к ней доктора Мёбиуса…

– Её, дядюшка, Квитка прислал…

– Квитка?.. Да ваш Квитка просто ополоумел… Выиграл у меня триста рублей и прислал мёртвую девицу…

– Но дядюшка! Она всё же не мёртвая!

– Очень, знаете ли бы, хотелось… А вы тоже хороши! Зачем вы согласились ко мне-то её привезти?

– Видишь ли, дядюшка, это длинная история… Но утром она была ещё совершенно живой!

– Охотно верю…

– Это, вероятно, от переживаний, – вмешался Иван Степанович. – Она, видите ли, сервиз разбила…

– Сервиз?!. Вы меня окончательно заморочили… Какой там ещё сервиз?!

– Английский сервиз. Она…

– Её, дядюшка, Квитка к Зайцевским прислал. А у Зайцевских она разбила сервиз. И тогда…

– Хм… Квитка подослал к вам девицу, чтобы она разбила сервиз, а вы решили отвезти её ко мне. Но по дороге она… как бы это сказать… стала у вас умирать… Ничего более глупого в жизни своей не слыхивал! Хороший выдался вечер, нечего сказать…

– Но дядюшка!..

– И никаких больше дядюшек! Завтра я разберусь, в чём тут дело. А пока убирайтесь оба к чёрту!.. Да, и Квитку с собой прихватите…

Так Ольга оказалась в доме у Аполлинария Матвеевича Искрицкого.

* * *

Как известно, в любом человеческом сообществе встречаются всякие типы. И среди прочих обязательно попадётся чудак. Чудаки бывают разными, единственное, что их объединяет – безобидность. Каждый живёт в своём мире и меньше всего интересуется сучком в глазу ближнего. Чего, впрочем, не скажешь о ближних, так и норовящих засунуть носы свои в дела чудаков. Дошло даже до того, что чудаков стали сжигать на кострах. Но со временем эта вредная во всех отношениях привычка была оставлена, зато самих чудаков так и не оставили в покое. Невозмутимо взирать на чудаков ближние так и не научились (ближние вообще не любят тех, кто уж слишком от них отличается) и вооружились против чудаков смехом. Но ведь и смех бывает разным: он может прятаться за великосветскими манерами, а может прорываться наружу сквозь улюлюканье. Смеясь, уличные мальчишки бросают в чудаков камни, а повзрослев, травят их насмешками. Но чудаки всё-таки пишут, лечат, изобретают… И, к счастью, никак не переведутся.

Аполлинарий Матвеевич Искрицкий был самым настоящим чудаком. Положение его в обществе было таково, что уличные мальчишки не решались бросать в него камнями, а люди его круга вспоминали об Аполлинарии Матвеевиче не иначе как с добродушной улыбкой. Он был богат и вдов. Жена его умерла молодой, не оставив Аполлинарию Матвеевичу детей. Родные хотели, чтобы он женился вторично, но Аполлинарий Матвеевич не поддержал эту идею. Он затворился и принялся читать и писать какой-то трактат. Так что, как водится, слава о нём пошла как о чернокнижнике. Кто-то из родственников Аполлинария Матвеевича рассказывал со смехом, что он пишет трактат о человеке. И действительно, это известие всех очень насмешило. Но Аполлинарий Матвеевич отказался обсуждать свой трактат, о котором, насмеявшись, все скоро забыли.