Текст книги "Ниже был только ад. Обжигающе-искренняя история о боли, зависимости, тюрьме, преодолении и пути к успеху"

Если вы спросите любителей алкоголя, что он даёт им, скорее всего, они ответят: расслабление.

Любители алкоголя вынуждены снимать какой-то стресс. Алкоголь их успокаивает. Развязывает язык. Помогает наладить общение. Почувствовать близость с другими людьми. Будучи трезвым, человек не может в полной мере испытывать эти ощущения. Знаете этих тихонь, которые напьются и начинают орать во всё горло, чудить, приставать ко всем, обниматься, а трезвых вообще не видно и не слышно? Это самые лютые алкаши в мире. Алкоголь дарит им невероятные ощущения. Перекрывая неокортекс, лобные доли мозга, которые отвечают за самоконтроль, алкоголь освобождает бедолаг от боли, критического мышления, низкой самооценки, страха, скованности и сомнений, благодаря алкоголю они на пару часов обретают уверенность и лёгкость.

Тут нужно уточнить: слово боль – условно. Не нужно думать, что наркоманы/алкоголики – это вечно страдающие неудачники. Нет, наркоманы могут быть вполне улыбчивыми и успешными людьми. Просто в их душе есть какая-то перманентная пустота и неудовлетворённость. Они могут никогда об этом не думать, быть оптимистами и наслаждаться жизнью. Но они по-любому будут вечно от чего-то или кого-то зависеть.

Наркотики типа героина – это один из мощнейших способов почувствовать себя лучше, когда человек завис в одиночестве, обидах, страхе, беспокойстве, депрессии и потерянности. В таких случаях простые развлечения наподобие еды, сериалов и компьютерных игр не помогут, но они могут избавить от лёгкой боли, например от скуки.

Скука – самая лёгкая боль. Но одна из самых распространённых.

Обезболивающих против скуки придумано множество. Возможно, вы думаете, что скука – это нормально, её испытывают все. Не соглашусь, сейчас я знаю: здоровому, цельному, увлечённому человеку никогда не бывает скучно. Он даже не понимает этого слова. Попробуйте объяснить, что такое скука, двум известным миллиардерам Гари Вайнерчуку или Гранту Кардону.

Зависимые часто говорят: «Я ещё не нашёл, чем заменить наркотики/алкоголь…» Понимают ли они, что наркотики разрушают их жизнь? Естественно. Но без них им ещё больнее. Героин/винишко хоть на какое-то время даёт облегчение, если его забрать, они останутся вообще безо всего. Вы скажете: но в мире же столько прекрасного! Да, но оно не избавит их от боли в полной мере.

Зависимые люди в большинстве своём – несчастны.

Даже если вы видите их отрывающимися под амфетамином на рейве, а на их лицах безумные улыбки, знайте: в их сердцах пульсирует боль.

Героин полностью обезболил меня. Я впервые за долгие годы почувствовал спокойствие. Тиски разжались. Теперь меня волновала только одна мысль: где раздобыть очередную дозу.

Глава 3

На самом деле мне казалось, что жизнь налаживается. Я начал зарабатывать деньги. Приоделся. В школе появлялся раз в год. К этому времени у меня уже сформировалась плотная неприязнь ко всем учителям и одноклассникам. Так работает обобщение.

Знаете, есть люди, которые ненавидят целые народы. Например, кавказцев. Такое может случиться из-за того, что они пару раз столкнулись с не очень порядочными их представителями. Защитная функция психики – сделать обобщение. Все кавказцы – плохие. То же самое получилось у меня в отношении школы, ну и дальше эта неприязнь продолжала распространяться в целом на всё человечество.

Обобщения бывают полезными. Допустим, обобщить, что в лесу все движущиеся объекты размером больше кошки опасны, будет весьма полезно. А обобщение наподобие все мужики козлы будет, мягко говоря, слегка ограничивать.

Аналогично – обжечься один раз об электроплитку и сказать «Электроплитки опасны!», старательно избегая помещений, где находятся электроплитки.

Но я-то был глуп и потому зарывался в дурацкие обобщения всё глубже. С каждым днём я всё больше и больше пропитывался антисоциальным настроением. От старых друзей (про себя я их стал называть благополучными) я уже давно откололся. С новыми – не чувствовал истинного единства. Ведь каким бы испорченным я ни был на тот момент, задней мыслью я понимал, что воровать и употреблять наркотики – это полнейший отстой. Но и другой, более вдохновляющей альтернативы я не видел.

Это классический пример того, как люди теряют себя и становятся жертвами. Ты подстраиваешься под кого-то… тебе это может вообще не нравиться… но в твоей картине мира нет других вариантов, и, чтобы оправдать своё положение, ты говоришь себе: «Обстоятельства меня вынудили…» – этим активизируешь в себе жертву.

Внутренний «жертвизм» начал просыпаться особенно остро, когда я переехал в подвал. Именно там я принялся регулярно жалеть себя и обвинять мир в несправедливости.

Жертвизм – это зараза. Если в тебе поселился жертвизм – пиши пропало.

Жертвить – это значит обвинять родителей, общество, Бога, правительство, кого угодно в своём ужасном положении. В этот момент ты будто выкидываешь свой «пульт управления жизнью» на общественную площадь и признаёшь себя недееспособным. Ты как бы говоришь: «Я здесь вообще ничего не решаю и поэтому выбираю пассивно отдаться на волю случая и других людей…»

Так ты превращаешь себя в вечного последователя. Теперь тебе нужен некто, кто будет указывать, куда тебе двигаться и что делать. Эти советы непременно приведут тебя в задницу, но это не важно, главное, у тебя есть возможность рассказать себе и окружающим драматичную историю, что это он виноват, из-за него/её/их я сейчас не имею того, что мне нужно.

Крайне удобная позиция, которая позволяет снять с себя ответственность за свои ежедневные решения. Тут появляется куча вторичных выгод, основная – можно вообще не напрягать мозги, не планировать, не ставить цели, не утруждать себя ответственностью.

К семнадцати годам я был пропитан этим насквозь. Стабильно под кайфом, с двумя условками и с уже изрядно поехавшим чердаком. Мама, наконец устав от побоев и безумия, переехала к бабушке. И тут я пьяный завалился домой.

Пришёл мстить.

Отец лежал на диване, тоже бухой. Я сквозь зубы сказал ему: «Вставай». Он всё понял. Поднялся. Выглядел папа печально. Мои кулаки уже были сжаты от гнева и протухших обид.

Шагнув вперёд, я ударил его в челюсть. Потом ещё раз. Он не сопротивлялся, просто молча принимал удары. Меня прорвало, и я обрушил на него всю накопившуюся ненависть. Я забивал его молча, исступлённо, основательно.

ЖЕРТВИЗМ – ЭТО ЗАРАЗА. ЕСЛИ В ТЕБЕ ПОСЕЛИЛСЯ ЖЕРТВИЗМ – ПИШИ ПРОПАЛО.

Через двадцать минут я выдохся. Папа зажался в углу, обхватив колени руками, и ревел, содрогаясь всем телом. Я сел на пол рядом с ним, и из моих глаз тоже хлынули слёзы. Точно трубу прорвало.

Удивительно, но в этот день я остался дома, и мы начали бухать с ним на пару. Мы пили жидкость для очистки труб, в ней содержалось 90 % спирта, разбавляешь один к двум водой – и можно травиться.

Мне нужно было отмечаться из-за условки каждый месяц в отделе милиции. Я туда не ходил, мне было в общем и целом на всё глубоко по барабану, поэтому там копились нарушения.

Я НЕ СЛУЧАЙНО ПРОПУСКАЛ ОТМЕТКИ – ЭТО БЫЛ ПОЧТИ ОСОЗНАННЫЙ САБОТАЖ ПРОТИВ ВСЕГО БЛАГОПОЛУЧНОГО ОБЩЕСТВА.

Однажды инспектор пришла к нам домой, мы с папой валялись пьяные вдрабадан, смотрели телик. Она сказала: «Слава, если ты не будешь ходить отмечаться, мне придётся тебя закрыть».

«Закрывайте уже скорее», – ответил я.

На самом деле мне втайне хотелось в тюрягу. Естественно, это извращение, но такова была моя жизнь. В начале двухтысячных быть бандитом и отсидеть в наших кругах считалось вполне себе выдающимся достижением. Парней, которые отсидели на малолетке, мы уважали. Они будто прошли какую-то школу жизни. К ним все прислушивались. И я начал всё чаще ловить себя на мысли, что хочу отмотать срочину, как они, чтобы ко мне все пацаны на районе относились с таким же уважением.

Я не случайно пропускал отметки – это был почти осознанный саботаж против всего благополучного общества.

Я мыслил примерно так: вы меня отвергли, вы надо мной насмехались, и теперь мне уже никогда не быть таким, как вы… вы другие… теперь я буду до конца жизни переть против вашей долбаной системы.

Наступил 2004 год. Мы с папой продолжали бухать. У нас в квартире собирались пацаны и девчонки со всей округи. Вот тут я и познакомился с ней.

Она приехала с подружками. Где-то узнали про нашу хату, что здесь можно круглосуточно тусить. Девчонка мне сразу понравилась. Такая маленькая, беззащитная, с ходу расшевелила внутри меня какие-то нежные струны.

У меня не было опыта знакомства с девушками, я не умел подкатывать, вся моя уверенность держалась на алкоголе, естественно, я повёл себя как идиот.

Подошёл к ней и спросил: «Как зовут тебя?» Она ответила: «Лида». «Короче, я влюбился в тебя и не выпущу из подъезда, пока не согласишься быть моей девушкой…» – вот такую ерунду сморозил.

Позже она призналась, что чуть не умерла от страха. Но, как бы то ни было, на следующий день она снова приехала. И я даже проводил её до дома.

Это был тот случай, когда сердца сцепляются, а мозги догонят ещё не скоро.

А через неделю мы всей бандой пришли на суд, где мне заменили условку на два года воспитательной колонии для несовершеннолетних.

Во время обыска в тюрьме я перебирал все заученные варианты, как правильно входить в хату и отвечать на вопросы. Мы часто обсуждали в компании тюремную тему, и в общих чертах я уже был просвещён. Как же я удивился, когда, зайдя в камеру, обнаружил, что она пустая. «Мне одному сидеть?» – спросил я у охранника. «Давай заходи! Без вопросов!» Хляц! – позади меня захлопнулась дверь.

Я развернул на шконке матрас. Постельное бельё мне выдали дырявое, но вроде постиранное. Присел. Камера была размером с обычную кухню. Небольшой столик у стены, рядом лавочка, всё намертво прикручено к полу. В углу за шторкой унитаз. Две двухъярусные кровати. Я забрался на второй ярус посмотреть вид из окна.

Череповецкая тюрьма находилась в центре города, и прямо напротив стояла пятиэтажка. На улице смеркалось, и я видел в светящихся квадратиках силуэты людей. «А они видят мой силуэт за решёткой», – подумал я. В камере было тепло и даже уютно. Наверное, странно будет такое читать, но мне там сразу понравилось. Я сидел на втором ярусе, болтал ногами, смотрел в окно и представлял, как через два года выйду, пройдя все тюремные испытания, другим, более крутым пацаном и все меня будут уважать.

Тюрьма даёт потерянным душам успокоение. Это как бы конечная остановка.

Мир сужается до нескольких квадратных метров, и у тебя больше нет необходимости беспокоиться о том, что нужно прямо сейчас чего-то добиваться, добывать деньги, строить отношения. Тут всё за тебя решено – вот тебе роба, баланда и режим дня. Реальность становится предельно ясной и уравновешенной.

ТЮРЬМА ДАЁТ ПОТЕРЯННЫМ ДУШАМ УСПОКОЕНИЕ. ЭТО КАК БЫ КОНЕЧНАЯ ОСТАНОВКА.

Конечно, тогда я ещё не осознавал, что мной двигала мощная разрушительная сила. Как в книге Чака Паланика «Бойцовский клуб». Там главный герой, офисный червь Эдвард Нортон, задолбавшийся жить скучной жизнью, встречает Тайлера Дёрдана, харизматичного торговца мылом с извращённой философией. Тайлер уверен, что самосовершенствование – удел слабых, а саморазрушение – единственное, ради чего стоит жить. Тайлер говорит: «Самосовершенствование – онанизм. Саморазрушение – вот что действительно важно! Это тебе не долбаный семинар!» Вот и я тогда придерживался подобной точки зрения.

Забравшись под одеяло, я прислушивался к звукам тюрьмы. Одеяло было колючим и пахло плесенью. Где-то под полом скреблись крысы. За обеими стенками смеялись зеки. С улицы доносились крики: «Тюрьма-старуха, дай кликуху!» И ответы со всех камер: «Какая статья?!»

«Угон!»

И ему наваливают: «Руль! Выхлоп! Шумахер!» А он отвечает: «Не катит!» – а потом: «Катит!» Так новоприбывшие обретают тюремное прозвище. После того как погоняло утверждено, человек должен спеть песню. Шумахер спел «В лесу родилась ёлочка…». Вот оно, оказывается, как это – сидеть в тюрьме… не так уж и страшно, думал я, погружаясь в сон.

На следующий день ко мне закинули Кузю. Это был мой старый знакомый. У него была целая сумка чая, конфет и бичпакетов.

Я знал, что меня никто не навестит, не напишет и не принесёт передачку. Родители, вероятно, даже не знали, что меня закрыли. Поэтому Кузе я был очень рад. Мы пили чай, играли в шашки и читали книги. Книги ему присылала мама, чтобы он тут не тратил попусту время, а набирался ума-разума.

Именно тогда мне и попала в руки первая книга по саморазвитию, точнее, это три книги в одной: «Как приобретать друзей и оказывать влияние на людей путём публичных выступлений. Как перестать беспокоиться и начать жить» Дейла Карнеги. Она произвела на меня ошеломляющее впечатление.

В книге говорилось, что любой человек, где бы он ни был, что бы он ни имел, может изменить жизнь и осуществить любую мечту.

Не знаю почему, но я тогда беззаветно поверил автору. Его доводы и примеры были чрезвычайно убедительными. Меня буквально подкидывало от инсайтов. С каждой страницей я ощущал, как во мне нарастает внутренний конфликт, как новые созидательные идеи пытаются маленьким отрядом взять огромную крепость из моих пораженческих убеждений.

Я лежал на шконке и представлял, как выхожу на сцену и выступаю с вдохновляющей речью.

Я представил, что когда-нибудь тоже напишу вдохновляющую книгу. Думаю, это и был тот самый момент, когда в моей душе загорелся огонёк. Огонёк Веры. Огонёк Мечты.

Кузя стабильно получал весточки со свободы. Ему писали друзья, мама и бабушка. Раз в неделю открывалась кормушка, дырка в двери, и охранник кричал: «Кузин, письмо!»

Я ВИДЕЛ, КАК НЕКОТОРЫХ ТРИНАДЦАТИЛЕТНИХ БЕДОЛАГ ИЗБИВАЮТ КАЖДЫЙ ДЕНЬ.

И вот на этот раз то же самое, но после Кузи я слышу: «Белов, письмо!» Я подбежал к двери, сердце бешено заколотилось. Первая мысль: «Да не, ошибка, наверное… Какому-нибудь другому Белову…» Схватил конверт. От Лиды. Реально мне… Руки задрожали.

Когда ты одинок и весь твой мир состоит из Кузи и четырёх стен, получить письмо от девушки – это событие космического масштаба.

Забравшись на второй ярус, я начал щупать и рассматривать конверт. От него пахло духами.

С ума сойти, сколько радости может принести письмо, до сих пор помню это фантастическое ощущение.

И вот я открываю конверт, все листы в рисуночках и наклеечках: «Привет! Это письмо я пишу тебе на уроке математики… А ещё мы сегодня на ОБЖ разбирали автомат…» Лида училась в восьмом классе. Я перечитал письмо раз двадцать с ходу… потом ещё раз двести.

Через месяц нас с Кузей отправили в воспитательную колонию – это была так называемая красная зона.

Первую неделю все осуждённые находятся в карантине. Мы знали, что тут творится, поэтому были морально готовы. Вечером в карантин зашли сотрудники колонии и молча раздали нам основательных пи***лей. Били ногами и дубинками. Такое происходит во многих лагерях. Система. Их цель – сразу же нагнуть твой воинствующий блатной дух, если таковой у тебя имеется. Ну и просто для профилактики.

Разумеется, такие учреждения не делают тебя лучше.

Я видел, как некоторых тринадцатилетних бедолаг избивают каждый день.

Их унижали дома, унижали в школе, теперь вот унижают на малолетке. Им не просто кажется, они в этом вообще ни капельки не сомневаются, что весь мир тотально против них.

На распределении спросили: «Сколько у тебя классов образования?» Я почему-то соврал, что одиннадцать. Мне на днях исполнилось восемнадцать лет, и я понимал, что тут надолго не задержусь. Месяц-два, и меня отправят на взросляк. Поэтому я надеялся избежать учёбы в школе. Расходясь по отрядам, мы с Кузей обнялись: «Давай держись». – «Ты тоже держись…»

Утром на бараке никого не было, все находились в школе. Меня тоже отвели в школу. Несмотря на то что у меня (как бы) имелось среднее образование, в школу всё равно нужно было ходить. Просто сидеть там.

В классе нас было семеро. Я и шесть бугров. Бугор – это зек-активист, работающий на администрацию. На красных малолетних зонах менты мелькают где-то на периферии, основную работу делают бугры. Ну и понятно, в силу своей незрелости и испорченности делают её с остервенением.

Каждый бугор непременно вымещал свои комплексы на других осуждённых. У них была власть.

Они были, как правило, старше. Некоторым буграм было по 19–20 лет. Их не отправляли на взросляк, давали возможность досидеть свой срок тут. На взросляк они, естественно, до ужаса боялись ехать, их там жестоко наказывали, поэтому здесь они выслуживались перед администрацией от всей души.

Я понимал, что попасть в класс к буграм – это удача. У меня появилась возможность наладить с ними контакт.

Хорошо, что у меня благодаря Карнеги теперь были навыки общения, которые я тут же применил.

Первый принцип: искренне интересуйся собеседником. Этот принцип основан на самой главной человеческой потребности – желании быть значимым. Практически всё, что мы делаем, мы делаем для того, чтобы получить признание. Поэтому, если мы встречаем человека, который искренне восхищается нами и интересуется тем, чем мы увлекаемся, этот человек нам по-любому понравится. Обычно бугров ненавидят. И конечно, при встрече с ними не проявляют радости.

Я зашёл с улыбкой. «О, парни, привет!» Они дружно оторвали головы от тетрадок и уставились на меня. Кто-то сухо сказал: «Здарова».

Мы сидели в обычном школьном классе – парты, доска на стене. Как обычные школьники. Только в робах и кирзовых башмаках.

Бугры были в особенной робе и кепочках. Подшитых по размеру. У всех остальных зеков роба была на два размера больше и огромный зелёный берет на голове. Наши прикиды выглядели максимально нелепо. Это делается специально, чтобы ты ощущал себя в сравнении с буграми ущербно. Вдобавок все бугры качались и питались в два раза лучше. Короче, они там чувствовали себя почти богами.

Учительницы в классе не было. А мне ужасно хотелось спать, и я, опустив голову на руки, решил воспользоваться случаем и вздремнуть. «Э, ты куда лёг? – меня толкнул самый здоровый бугор, его звали Мирон. – В школе спать нельзя».

«Но учительницы же нет», – ответил я.

«Какая разница, есть, нету, просто сиди, и всё». Я сидел, и всё. А после школы мы сидели на отряде в телевизионке и смотрели советские фильмы про войну.

Перед отбоем мы выстроились в комнате у своих кроватей. Конкретно в этом лагере днём было очень проблематично сходить в туалет, в смысле одному, все передвигались по графику, и, если тебе приспичило, надо было терпеть. Либо просить бугра сходить с тобой до туалета, но, как правило, те отказывали. Ну и бывали случаи, что кто-то периодически накладывал в штаны. Поэтому перед сном санитар делал ежевечерний обход и осматривал у всех нижнее бельё.

Спускаешь кальсоны до колен, и он смотрит, обхезался ты сегодня или нет. Это было так глупо… Когда он подошёл ко мне, я приспустил кальсоны, он с серьёзным лицом всё внимательно осмотрел и пошёл к следующему.

Осмотр белья был завершён примерно без двадцати десять. Мы продолжали просто стоять у кроватей. Бугры на своих кроватях уже лежали. Я шёпотом спросил у соседа:

«А почему не ложимся-то?»

«Нельзя, надо десяти ждать».

Все стояли, уставившись на часы. Эти двадцать минут были самыми странными в моей жизни. Я успел вспомнить свободу, родителей, друзей… подумать о Лиде… бесконечно долгие двадцать минут.

– Отбой!

Все резко падают на кровати. Мне уже объяснили правила – когда кричат «отбой», ты должен молниеносно падать на кровать и сразу же принимать удобную позу. Потому что через три секунды после команды «отбой» ты слышишь:

– Скрипы убрали!

Убрать скрипы – значит перестать шевелиться. Не должно быть слышно ни единого звука. Если будет хотя бы один звук – все встают. Распространённый метод в тюрьмах: когда один не справляется – отвечают все.

В этот раз кто-то скрипнул.

– Подъём!

Мы поднялись. Выстроились.

– Отбой!

Падаем на кровати.

– Скрипы убрали!

Я не успел закинуть ногу на кровать и полностью укрыться одеялом. Она так и осталась на полу. Я лежал, замерев в темноте. Абсолютно всё мне казалось невероятно комичным и абсурдным. Что за жизнь такая вообще?

– Подъём!

Тут мне тоже уже объяснили, как нужно действовать.

После команды «подъём» ты должен через две секунды стоять на ногах.

Дальше ты должен за пятнадцать секунд заправить кровать определённым образом, так называемым конвертиком. Сложная конструкция. Башка спросонья вообще не работает.

«Ты чё, тормоз?! – Ко мне подошёл один из бугров. – Давай быстрее заправляй!»

«Не врубаюсь, как складывать», – ответил я.

«Ща врубишься». – Он подошёл и зарядил мне с ноги прямо в солнечное сплетение.

Перелетая через кровать, я даже успел подумать: «Вот это удар…»

Приземлившись на пол, я ещё до кучи ударился башкой о тумбочку. Дыхание перехватило, я скрутился на полу.

– Встал!

Страх был сильнее боли, поэтому я поднялся, держась за грудь и задыхаясь.

«Эй, Вася! – Бугор подозвал какого-то паренька. – Покажи этому мудаку, как конверт делается».

Бодрое утречко. Никаких проблем с ленью и мотивацией. После заправки кровати ты бежишь в умывальник… да, именно бежишь… тут нужно было передвигаться всегда стремительно. Стремительно просыпаешься, стремительно чистишь зубы, стремительно летишь в раздевалку одеваться на пробежку.

В раздевалке не оказалось моих ботинок. Зашёл бугор: «Чё расселся тут?!»

«Ботинки не могу…» Мою речь прервал его кулак. Опять в грудь. Я рухнул.

Бугор заорал: «Любые надел и побежал!»

Тут нужно было соображать очень быстро.

Я схватил какие-то ботинки, засунул в них ноги и, уже выбегая на улицу, понял, что они мне чудовищно жмут. Мы бежали отрядом, прижавшись плотно друг к другу.

Потом кто-то запел песню: «Вы-ы-ыходила на берег Катюша-а!»

«Вы-ы-ыходила на берег крутой!» – тут же подхватили остальные.

Если ты не подпеваешь – тебя обязательно сдадут, и ты неизбежно отхватишь люлей. Поэтому мы были замечательным хором. Никогда прежде я не пел так громко и выразительно.

Вечером мы, как обычно, сидели в телевизионке. Зашёл начальник отряда: «Белов!»

«Да!» – ответил я.

«Иди сюда…»

Мы зашли с ним в кабинет. Он сказал: «Присаживайся».

Поднял трубку телефона, куда-то позвонил, передал мне.

Чей-то женский голос сообщил, что мой отец покончил жизнь самоубийством, порезал вены в ванной.

Я вернул трубку начальнику. Он сказал: «Всё, можешь идти…» Я встал, вышел в коридор, все уже бежали на ужин… влился в поток… тут нужно было двигаться стремительно.

Так я узнал, что отца не стало. Последний месяц, говорят, он уже передвигался по квартире, держась за стенку. Мама жила у бабушки. В какой-то момент, видимо, он просто устал ползать в одиночестве по обломкам своего маленького разрушенного мира. Для меня он до сих пор является ярчайшим примером того, как человек может целенаправленно разрушить себя и свою жизнь.

Сожалел ли я тогда о его смерти? Нет. Мне было всё равно. Его решение уйти из этого мира виделось мне логичным и очень понятным.

На малолетке я пробыл ещё пару месяцев. Дальше меня повезли на взросляк.