Текст книги "Собрание творений. Том VII. Избранные письма"

Призываю на тебя и на начинания твои благословение Божие! Да содействует тебе милость и помощь Божия!

Удивляюсь простоте твоего сердца и утешаюсь ею! Повторяю сказанное в 4-письме моем: «Ничем наружным не связываю тебя. Делай, что признаешь за лучшее для своих обстоятельств: на всем, что ни предпринимаешь с благою целью, буди благословение Божие». Разумеется: сюда принадлежат отношения твои к ближним, а в числе их и к отцу Н. Дело, принадлежащее собственно мне с тобой – наблюдать, чтоб шествие твоего ума и сердца было по пути святых евангельских заповедей, чтоб по этому пути ты взошел в разум Истины, в видение духовное. В стране видения – неизреченная, чудная простота заставлена, заслонена миродержителями от человека, подчинившегося им грехопадением – бесчисленными обольстительными лжеобразами Истины. И здесь-то я особенно нужен к услужению тебе по милости и избранию Божию, предопределившим тебе опытное познание этих предметов во славу Бога, для пользы многих человеков. Если бы не было этого предопределения, я был бы тебе нужен и полезен несравненно меньше, ты удовлетворялся бы очень немногим, к убогому слову моему не имел бы ты такого извещения, от всея души, этой несытой жажды. Попущено встать против тебя таким иноплеменникам, которые иначе не могут быть низложены, как видением. К этому же видению направлены все твои естественные свойства. Бог даст: все это узнаешь и ясно увидишь. Человече! Твое назначение – не себе принадлежать, а ближним! Потрудись доставить им стяжание чистое, святое!

Получив твое письмо от 25–29 ноября, я не поторопился отвечать на него: ответ на вопрос, всего более тебя занимающий, мною дан в посланном к тебе последнем письме. А я в то время лежал и лежал: лекарство целит меня, но по временам крутит, лишая сил и способностей ко всякому занятию. Ты желаешь иметь от меня подробнейший, точнейший отзыв об отношениях твоих к старцу Н.? Вот он – не следствие слов твоих, но, как подобает, извещение недостойного сердца моего, извещающегося и просвещающегося святым миром. Избрание твое вполне одобряю. Оно – избрание не ветреное, избрание не сверстника юного, а человека уже в некоторых летах, имеющего в глубине своего сердца чувство «хранить себя». Этот человек так устроен и по природному своему нраву, что может служить для тебя, по природе пылкого, преполезным ограничением в твоем наружном поведении. Желаешь, чтоб я утвердил ваше расположение о Господе моим убогим благословением? И призываю на вас благословение Божие, призываю благодать Божию, немощное врачующую, недостаточное восполняющую, споспешествующую всем святым начинаниям, без которой никакое истинное дело совершаться не может. Да творит Господь над вами святую волю Свою, да изливает на вас святую благость Свою! – Во всем этом обстоятельстве нехорошо только то, что ты в порыве горячности давал слово пред Крестом. От чего бы не дать этого слова со страхом Божиим и смирением, как велит в таких случаях поступать святой апостол Иаков; он завещевает говорить так: «аще Господь восхощет, и живи будем, и сотворим сие или оно» (Иак. 4, 15). Не думаешь ли, что обещание от клятвы и порыва получается твердым? Нет! От них-то оно и делается хилым. Давал святой апостол Петр на Тайной вечери клятвенное обещание умереть со Христом, и какое же было последствие этой клятвы?.. Господь встретил клятвенные обещания, – сказал, что «они от неприязни». Точно, «они от неприязни»! В них – самонадеянность, устранение Бога, оживление самости, плотское мудрование! В них, как замечает св. апостол Иаков, гордыня, хвала, т. е. самохвальство! – Да стяжут слова наши твердость от крепкого Господа! Да будут они тверды, как основанные на камени заповедей евангельских.

Вот как я хочу, чтобы ты вел себя в таких случаях, а прошедшее да простит тебе Бог! Вникни: ничего нет чудного, необыкновенного, что мы впадаем в погрешности, что в нас действует грех! Этому удивляются, этим смущаются одни неопытные. Мы все – в падении; зачинаемся уже в беззаконии, уже родимся в грехах. Должно с терпением и долготерпением носить «ярем Навуходоносоров», т. е. действие в себе греха, – и с милостию к себе очищать себя покаянием, повергая немощь свою пред Богом, непрестанно показуя Ему ее. Всякое нарушение закона очищается покаянием, дело неправильное получает правильность, когда его выправят по евангельским заповедям. Так очищаются и поправляются обещания клятвенные, данные в явное противоречие закону Божию. Опять превосходным примером нам может служить св. ап. Петр. Нарушив клятвенное обещание свое, от порыва нрава, обещание умереть за Христа, он оплакал свои клятвы плачем горьким; впоследствии, уже водимый Духом и разумом Истины, вкусил смерть за Христа – и с каким смирением! – Вкусил ее не как приносящий дар Богу, но как приемлющий дар неоцененный от руки Божией, как вполне недостойный такого дара. Желаю, чтоб ты усовершился в любви к ближнему, очистив себя от двух крайностей, от двух друг другу противоположных недугов, которыми заразило падение любовь человеческую: от вражды и от пристрастий. Этого достигнет сердце, когда почиет в Боге.

Христос с тобой! Он да причтет тебя к людям «Своим», да дарует тебе ту крепость, которую приемлют от Него люди – точно Ему «Свои». (Дек. 14, 1847).

P. S. Co вниманием прочитывай мои недостойные письма, не спеша. Моли Бога, чтоб даровал мне слово истинное, духовное, а тебе разумение этого слова. Слово духовное, точно невещественное, неудобоемлемо, ускользает от ума ветхого. Оттого и случается, что перечитывающий его встречает в нем много нового, ускользающего при первом чтении и чтениях. Ты – хотя и человечек – но ум у тебя, как обращавшийся лишь в вещественном, еще какой-то толстый, духовное переделывает на вещественное. И является у него забота как у Никодима: «Како человек может родитися, стар сый? Еда может второе внити во утробу матери своея, и родитися?» (Ин. 3, 4) Мне тебя – мученичка – жаль, у тебя столько разнородных страданий! Не мучься заботами Никодима! – Душа моя! Мне бы хотелось – только утешать тебя! Что ж мне делать, когда чаша обильного утешения, подаемая из страны духовной в страну вещественности, для самого вкушения ее требует распятия. Привыкший к вину ветхому, не «абие хощет новаго», сказал Спаситель.

Положив в недостойную мою руку, как руку священную, твой ум и сердце для принесения их при посредстве этой руки, в жертву Бога; пожелав собственно «моего учения», чего уже и я тебе желаю, – ты приобрел право получить, а я вменяю себе в обязанность тебе доставить краткий отчет моей жизни, жизни ума и сердца. Взгляни на то, чему, не видев, уверовал, – чего, не видев и не знав, пожелал, водимый непостижимым чувством сердца, призванием! Присылаю думу, которую я назвал «плач мой», а написал прошедшею зимою, полагая, что указывается мне отшествие из Сергиевой пустыни и даруется бесценное безмолвие… Может быть, дело и идет к тому!.. Вернее – плакать о грехах на уединенном берегу Волги, нежели предаваться молвам, скопившимся со всей России на берега Невы.

Получил от твоего настоятеля тетрадь твоих стихотворений. Зачем мне прислали ее?.. Неужели я скажу на ветер, скажу кому-нибудь, кроме автора, кроме кого-либо могущего и нуждающегося понять дело, мое мнение о каком бы то ни было сочинении?.. Впрочем, я прочитал ее – увидел ни более, ни менее, как то же, что увидел при первом знакомстве с тобою, с твоею душою. Мое первое знакомство с твоею душою – в Петербурге, в Сергиевой пустыни, в моем кабинете, когда я прочитал некоторые твои стихотворения. Первое впечатление, произведенное на меня твоею душою, остается неизменным, самым живым – более объяснилось, утвердилось. Впечатление было верное, как верен ты. «Где этот человечек? – (такое имя дало тебе мое впечатление!) Он непременно житель или будет жителем святой обители!» В душе его услышал я глубокое, истинное призвание к Богу. Это призвание отдалось чем-то знакомым. – Приезжаю к вам в обитель; неожиданно называют, указывают мне тебя, гляжу: «Да – это тот самый человечек!»… Я глядел на душу; для лица и для всего вещественного я – точно без глаз. Черты физиономий как раз забываю; черты души, и самые тонкие, остаются запечатленными в памяти.

Увидишь из прилагаемой статьи, что твое давнее призвание (так устроил нас Создатель – Бог!): последовать и наследовать мне, тому моему, что не мое собственно, – усвоилось мне по великой милости Господа, хотя и я вполне недостоин такой милости. Мне нравятся те твои сочинения, которые вижу в утешающей меня дали твоего будущего. Я угадываю твои будущие сочинения по настоящим: душа, как выказывающаяся при ее собственном свете и вдохновении, от которых еще несет плотским разумом и чувством, – удовлетворит меня, когда по очищении от этого сору и смраду будет высказываться при вдохновении и свете Христовом.

Хорошо сделал – так и впредь делай, – что описал мне ясно происшедшее в тебе действие при прочтении «немилостивых слов». – Точно: это было нервное состояние (ты уже это смекнул!), это было чувство плоти, увидевшей, что ей приготовляется распятие; это действие плотского разума, когда этот разум видит предстоящую смерть на кресте веры.

2-го декабря получил я письмо твое, а на 30 ноября видел тебя во сне. И вот какой был сон мой: вижу – в руках моих какая-то вновь изданная книга, похожая форматом на посланную тебе мною «стихотворения Св. Григория Богослова», только печать ее покрупнее – как бы печать брошюрки «Валаамский монастырь». Холодно, без внимания перебираю листы книги, останавливаюсь на какой-то статье, узнаю: что твои новые сочинения, существующие в моем предчувствии! – много тут мыслей, целых тирад из нашей переписки. С сердечным интересом и утешением начинаю рассматривать, читать книгу; в ней все мне так нравится! Вдруг предо мною картинка, премиленькая, пречистенькая картинка, как бы живая – с движением! Смотрю: ваш монастырь; пред ним тихое, покойное, уединенное поле. По полю идешь ты в послушническом подряснике, с шапочкой на голове. Навстречу тебе от монастыря едет на коне Божия Матерь, подобно тому, как Господь, Сын Ее, въезжал в Иерусалим на жребяти осли. Сравнявшись с тобою, Она остановилась, благосклонно обратилась к тебе, благословила тебя, говорит так милостиво свято, мирно: «Ты будешь жить в…; тебе здесь не утешиться». – При этом разлилась в сердце моем необыкновенная приятность; от сильного ее действия я проснулся и чувствую: та же приятность, которую ощущал я во сне, сладит душу мою наяву. Где тебе жить, ускользнуло от слуха моего… в вере!! – но, что ты под кровом и попечением Божией Матери, меня несказанно радует. «Благослови, душе моя, Господа и вся внутренняя моя имя святое Его».

В этом сне мне все – по мысли. Сущность его: слова кротчайшие и милостивейшие Богоматери. Ими не осужден монастырь, не осужден и ты: все покрыто Божественным снисхождением. Чудно и мудро ускользнуло от слуха название места, определенного тебе в жительство. Этим умолчанием оставляется сердце в свободе. Весь сон – только утешает.

Милость Божия посетила тебя в день приобщения св. Христовых Тайн. Это было истинное утешение, утешение начальное, объемлющее поверхность ума; дальнейшие утешения, которые тебя ожидают по благости Божией, будут гораздо глубже. Понял ли ты, как оно уняло кровь, какое расстояние между ним и кровяным восторгом, которым жалко тешат себя самообольщенные? Вкушение утешения начнет мало-помалу просвещать ум твой познанием Божественным. От вкушения – просвещение и разум духовный: «вкусите и видите, яко благ Господь», – говорит Писание, – ты хранишь мою тайну, и храни ее: этим дашь свободу моему сердцу быть откровенным с тобою, вполне свободным; с другими открывается соразмерно им. Родство по плоти не имеет никаких прав на связи и отношения духовные – разве сделается достойным, породнившись о Господе духом. Оставляй меня таким, каким мне велит быть сердце мое. В откровенности моей пред тобою нет ничего премудрого и разумного – одно, дерзаю сказать, невинное, утешительное в Боге. С этою откровенностью говорю следующее: хотя я весь погружен в страстях, но молил Бога, признавая эту молитву сообразною воле Божией: «Господи! Даруй Леониду ощутить духовное утешение, чтоб вера его соделалась верою живою, – верою от извещения сердечного, не от одного слуха». – Как и ты – я слаб на язык; непрестанно падаю им, хотя непрестанно более и более убеждаюсь в достоинстве молчания. По этой слабости, недели две тому назад повторил С.: «слышу сердцем моим, как в Леониде действует утешение». Получив письмо твое, я показал ему те твои строки, в которых написано об утешении, чтоб он и этот случай приложил к прочим своим опытам, полезным для души его. Храни утешение и не позволяй уму твоему вдаваться в мечтания. Утешение сперва действует на ум, обновляя мысли, а он, почувствовав оживление, охотно вдается по неопытности своей в мечтательность и в ней бесплодно и безрассудно истощает дарованную ему сладость. Сказывает тебе это сердце твое? Ведь – оно говорит, только мы не вдруг навыкаем расслушивать голос его. При утешении вдавайся более в благодарение, в молитву и самоукорение; утешение будет возрастать и возрастать. Я желал для тебя, чтоб ты был причастником блаженной трапезы утешения духовного: вкусивший ее соделывается мертвым для мира, стяжевает особенную силу к совершению пути духовного. Так, святой пророк Илия, по вкушении пищи, принесенной ему Ангелом Господним, «иде в крепости яди тоя четыредесят дней, и четыредесят нощей до горы Божия Хорив» (3 Цар. 19, 8); там сподобился сперва явственнейшей беседы с Господом, а потом и совершеннейшего Боговидения «во гласе хлада тонка» (там же ст. 12). Эти утешения – таинственная манна, названная в Писании «хлебом небесным» (Пс. 77, 24), пропитывающая новых израильтян – христиан – во время путешествия их по пустыне во время странствования земного. Эти утешения – «манна сокровенная» (Апок. 2, 17) Апокалипсиса, о которой сказал явившийся Иоанну Богослову Сын Божий: «побеждающему дам ясти от манны сокровенныя». – Она – точно «сокровенная»: незрима человеками; ее видит подающий Бог – видит невидимо, видит ощущением приемлющий раб Божий. Таковой раб Божий, пребывая во множестве людей, пребывает один с единым Богом, видимый и невидимый, знаемый и никому не ведомый. Теперь скажи: хорошо ли быть одним? Теперь скажи: каков приговор, которым я на тебя грянул: «Ты должен быть один»? Приговор смерти и жизни! Только минуты перехода трудны; когда же вкусишь жизнь – смерть нипочем! Так ли, герой?.. Трапеза духовного утешения – как пища и вместе как отрава! Кто вкусит ее, теряет живое чувство ко всему вожделенному мирскому. Все, многоуважаемое миром, начинает казаться ему пустою, отвратительною пылью, смрадною мертвечиною. Очень приятно мне, что спутником твоим приходится быть Н. – Расположение к тебе этого старца – дар Божий. Дары Божии надо содержать в чистоте. Пойми: Христос – Законоположитель любви – заповедал отречение не от любви, а от пристрастия, этого недуга, искажения любви. Имей любовь ко всем, в особенности к рабам Божиим, а пристрастие врачуй, ограждайся от него, отречением от твари – от меня и от всякой другой – преданием твари Творцу. Не усвояй себе тварь; приноси свою свободу в жертву единому Богу. При таком самоотвержении и отречении от всего, или во всем от самости, возьмешь иметь духовную любовь ко всякому ближнему, возьмешь иметь, много и многих – Богом, в Боге – и вместе пребывать в нестяжании и бесстрастии, в священном безмолвии и уединении о Господе.

В молитвенном подвиге будь свободен. Поступай, как привык поступать; вкушай то, что тебе по вкусу, что тебя питает, – удовлетворяет. Не гоняйся за количеством молитвословий, а за качеством их, т. е. чтоб они произносимы были со вниманием и страхом Божиим. Дальнейшее покажут время и состояние души твоей… Леонид! Ты счастливее меня! Завидую тебе! Когда я поступил в монастырь, ни от кого не слыхал ничего основательного, определительного. Бьюсь двадцать лет, как рыба об лед! Теперь вижу несколько делание иноческое, но со всех сторон меня удерживают, не впускают в него… Живем в ужасное время: в преддвериях развязки всему.

Прочитай книгу «Цветник». Там много сказано о телесных подвигах; в них явлено самоотвержение, что вполне справедливо, истинно. Книга эта для преуспевших уже иноков; это увидишь, это говорит и сам писатель. Всякая книга, хотя бы исполненная благодати Духа, но написанная на бумаге, а не на живых скрижалях имеет много мертвости: не применяется к читающему ее человеку! Потому-то живая книга – бесценна! Тебе надо умеренною наружною жизнью сохранить тело в ровности и здравии, а самоотвержение явить в отвержении всех помышлений и ощущений противных Евангелию. Нарушение ровности нарушит весь порядок и всю однообразность в занятиях, которые необходимы для подвижника. «Плоть и кровь» не в плоти и крови собственно, а в плотском мудровании. Оно поставляет душу под влияние, власть плоти и крови, а плоть и кровь под полную власть и управление греха. И тела святых имели плоть и кровь, но свергшие ярем греха мудрованием духовным, вступившие под управление и влияние Святого Духа. Иные так устроены Создателем, что должны суровым постом и прочими подвигами остановить действие своих сильных плоти и крови, тем дать возможность душе действовать. Другие вовсе не способны к телесным подвигам: все должны выработать умом; у них душа сама по себе, без всякого предуготовления, находится в непрестанной деятельности. Ей следует только взяться за оружия духовные. Бог является человеку в чистоте мысленной, достиг ли ее человек подвигом телесным и душевным или одним душевным. Душевный подвиг может и один, без телесного, совершить очищение; телесный же, если не перейдет в душевный, – совершенно бесплоден, более вреден, чем полезен: удовлетворяя человека, не допускает его смириться, напротив того, приводит к высоте мнение о себе, как о подвижнике, не подобном прочим немощным человекам. Впрочем, подвиг телесный, совершаемый с истинным духовным рассуждением, необходим для всех, одаренных здоровым и сильным телосложением, с него надо начинать общее правило иноческое. Большая часть тружеников Христовых, уже по долговременном упражнении и укоснении в нем, начинают понимать умственный подвиг, который непременно должен увенчать и подвизающегося телесно, без чего телесный подвижник – как древо без плодов, с одними листьями. Мне и тебе нужен другой путь: относительно тела – нам надобно хранить и хранить благоразумную ровность, не изнурять сил телесных, которые недостаточны для несения общих подвигов иночества. Все внимание наше должно быть обращено на ум и сердце: ум и сердце должны быть исправлены по Евангелию. Если же будем изнурять телесные силы по пустой, кровяной ревности к телесным подвигам, то ум ослабеет в брани с духами воздушными, миродержителями тьмы века сего, поднебесными, падшими силами, ангелами, сверженными с неба. Ум должен будет ради немощи тела оставить многие, сильные, существенно необходимые ему оружия – и потерпеть безмерный ущерб. Говорю тебе испытанное на самом деле, познанное на горьких опытах. Когда я был юношею, все это говорило мне сердце мое – не так ясно, не определительно, – но говорило. Другого голоса, другого свидетеля, который бы подтвердил, объяснил свидетельство сердца – не было. И не устоял, не поддержанный никем, глагол моего сердца пред умом моим! Не умел я слушать моего сердца! Страшным, опасным казалось мне слушать его! Тонок, таинствен его голос!.. Старцы, общею молвою прославленные, как одаренные духовным рассуждением, говорили другое, издавали другое мнение об этих предметах, не так, как я понимал и видел их. Всегда я себе не верил: мысль слабая, увертка ума в другом казалась мне предпочтительнее моей мысли, прямой и сильной. Много времени протекло в таком состоянии; не много лет, как я оказался освобожден от последования мнениям других; встречаю приходящее к уму моему мнение человека и книги не как страннолюбец гостеприимный и приветливый, но как строгий судия, как привратник, хранитель чертога, облеченный в этот сан милостию Всемилостивого Бога моего, после бесчисленных, смертных, долговременных язв и страданий. В этом сане привратника стою у врат души твоей. Мое – твое. Мне данное туне после лютых ударов ты взял туне верою. Христос – подающий. Ему единому слава! Аминь!