Текст книги "Дорогой широкой"

Глава 5
Через реку Мста нет моста

Течёт, течёт большая речка,

А через речку длинный мост.

Народная песня

– А ведь мы из-за крюка в Уезжу с трассы сшиблись.

– Угу.

– И куда теперь ехать – не знаю.

– Угу.

– А кроме «угу» что-нибудь можешь сказать?

– Угу.

– В каком смысле – «угу»?

– В смысле – могу.

– Раз можешь, то что скажешь?

– А что говорить? Едем? Едем. Дорога хорошая? Всяко дело приличная. Так какого рожна ещё нужно?

– Мне, вообще-то, в Москву нужно.

– Если действительно нужно, то мимо не проедешь. Москва – она большая, туда не только трассы ведут, но и просёлочки.

– Ну, как знаешь, – решительно произнёс Юра, – но только я как на духу говорю: вот так и буду ехать, пока до Москвы не доберусь. И до тех пор назад не поверну, не думай!

– А я и не думаю, – миролюбиво заметил Богородица. – Чего мне думать, если я и так всё знаю?

– Ох, Манька, – сказал Юра, – беда с тобой! Трудная у тебя придумка. Мне, сам понимаешь, всё равно, главное, что человек ты хороший, а другие, поди, смеются, когда ты Богородицей себя величаешь?

– Бывает, что и смеются, – спокойно признал Богородица. – Только что же, мне из-за глупых смешков дело бросать? Россию спасать надо, а это, кроме меня, никому не осилить.

– Ты бы лучше Христом назвался, – посоветовал Юра. – Всё-таки по внешности сходства больше.

– Как это Христом назваться, если я Богородица? Сам посуди, Христос уже приходил в мир, да за это и пострадал. России в ту пору ещё не было, но люди были те же самые. Теперь, ежели Христос явится, то во славе, судить грешников будет, и всем тогда полный карачун настанет. Он бы уже давно явился, если бы не я. Нельзя, пока Богородица по земле ходит, страшный суд творить. Вот и спасаю мир, как могу. Россию спасаю, – Богородица указал рукой вперёд, где полузаросшая колея рассекала берёзовую рощицу, уводя предоставленный себе самому каток в неведомые просторы новгородской глубинки. Юра даже руль бросил, развернувшись к попутчику.

– Тебе бы тогда бабой быть, глядишь, кто и поверит твоим словам. А то уж вовсе безнадёжно получается.

Ничто в лице Богородицы не дрогнуло, оно оставалось таким же спокойным. Лицо, чем-то похожее на дорожный каток, исполненное уверенности и неторопливости.

– Может, я и не прав, но почему-то думается, что Россию только так безнадёжно спасать и надо. Надёжных спасителей сколько было, разгребать после них – не разгрести. А теперь моя очередь, безнадёжная.

Разговор происходил неведомо где, среди крошечных деревенек, затерявшихся в бесконечных лесах, холмах и болотах, окружающих реку Мсту. Теперь они понимали, что надо было не в Уезжу сворачивать, а в Бургу, а там через Дворищи, Окуловку и Валдай продираться к Твери. Однако жалко показалось давать тридцатикилометровый крюк, свернули, не доезжая Мстинского моста, и теперь вторую неделю не могли форсировать вредную реку. Верный данному слову назад не поворачивать Юра упорно искал ещё хоть один переезд через Мсту, а речка капризно изворачивалась, отжимая их куда угодно, но только не направо, и не было на неё ни управы, ни переправы.

И вот теперь, ведомый неясными указаниями местных жителей, усталый каток приближался к деревне Замостье, где, даже по названию судя, мост должен быть. Деревни ещё не было видно, а мост и впрямь нашёлся – худенький, деревянный, на бревенчатых быках, забученных камнями. Соваться на такой мост серьёзной машине – верная смерть и для машины, и для моста. Впрочем, для моста верная смерть уже наступила. Середина центрального пролёта просела чуть не до воды, торчали обломки брёвен, доски, размолотые в щепу, а четверо рабочих с баграми и топорами, судя по всему, собирались растаскать на дрова и остальное.

– А другого моста тут нет? – спросил Юра, высунувшись из кабины. Речка вряд ли была очень глубокой, но тёмная вода у самого берега и листья кувшинок брода не обещали.

– Тут и этого моста уже нет, – ответили ему. – Проехал один вроде тебя, на трейлере. Сорок лет мост стоял, а один дурак его за минуту сломал. И ещё смеётся, паскуда, не любите, говорит, техники.

– А как же на тот берег?

– А по воздуху. Или, если хочешь, переезжай тут, пока мы всё не растаскали. Только учти, у него и в лучшие годы грузоподъёмность была полторы тонны.

То, что деревянные мосты рассчитаны на полторы тонны, Юра знал очень хорошо. Можно сказать, на собственной шкуре. Цифра эта запомнилась со времён практики, которую будущему мотористу пришлось проходить в Лодейнопольском ДРУ. Строили дорогу из Лодейного Поля через Алёховщину… не помнится уже куда, вроде бы на Тихвин. И строили, конечно, очень по-советски. Проложили вполне приличную шоссейку, а вот с мостом через реку Оять вышла заминка. Дорожно-ремонтное управление мостов не строит, в крайнем случае трубы кладёт, когда поперёк трассы попадается ручеёк. А тут – Оять, вполне достойная речка, мелкая, но порожистая и с крутыми берегами, под стать куда более серьёзной реке. Там и стоял деревянный мост и грозный знак перед ним: «Не более полутора тонн». Легковушки через мост проезжали, а тяжёлый транспорт, дойдя до реки, покидал асфальт, осторожно спускался с обрыва, пересекал реку вброд, а затем натужно лез на противоположный берег. Только у нас умеют, заасфальтировав пятьдесят километров шоссе, заткнуть его одним непостроенным мостом.

Работа была закончена, Юра вместе со своим катком отправлялся в Лодейное Поле. Каток у него был не чета теперешнему, «Ду-42», слабенькая двухвальцовая машина, открытая всем ветрам, без кабины, а лишь с навесом над головой моториста. Тем не менее тянул каток куда как больше полутора тонн, к тому же ехал Юра не своим ходом, каток загрузили на платформу для особо тяжёлых грузов и прицепили к здоровенному «КрАЗу». И вся эта армада на приличной скорости торжественно шествовала в направлении хилого мостика.

Вообще-то, история началась ещё на день раньше, когда водитель старенького «москвичонка» не справился с управлением и, пробив перила, грохнулся с моста в реку Оять. «Москвичонок» упал с пятиметровой высоты на крышу, но поскольку Оять речка мелкая, а водитель был дисциплинированно пристёгнут спасательными ремнями, то отделался он синяками и сильным испугом. Выбравшись из полузатонувшей машины, автолюбитель побежал искать помощь, которая прибыла на место лишь на утро следующего дня. Приехал автокран и трое милиционеров в «газике». Кран въехал в реку, а «газик» только спустился к воде, но остался на берегу. Затем собравшиеся, верные похвальной русской привычке всякое маленькое дело начинать с большого перекура, отошли в сторонку и присели отдохнуть на старый выворотень. Это всех и спасло, потому что над обрывом показался «КрАЗ» с платформой, катком и практикантом Юрой Неумалихиным в кабине «КрАЗа». Недавно прошёл дождик, дорога была скользкая, и вообще, когда у тебя на прицепе загружен асфальтовый каток, резкое торможение на крутом и мокром склоне бывает очень чревато.

Всё это водитель «КрАЗа» оценил в доли секунды. Затем он газанул, надеясь проскочить через деревянный мостик.

Не проскочил. Слишком уж превышал вес автопоезда величину, указанную на дорожном знаке.

Мост хрустнул и обвалился разом по всей длине. Слабозачаленный каток сорвался с платформы и спланировал на лежащий вверх тормашками «Москвич». «КрАЗ» зацепился передними колёсами за уцелевшую опору и остался висеть в пяти метрах над водой. Что касается платформы, то она качнулась на прицепке, словно маятник, и рухнула на подъёмный кран, изувечив его как бог черепаху. Кран, в свою очередь, опрокинулся и стрелой раздавил милицейский «газик».

До той поры Юра считал, что подобные вещи случаются только в кинокомедиях. Побоище на реке Оять убедило его в обратном.

И вот теперь он стоял перед полуразрушенным близнецом оятского моста и не знал, что делать. Брода тут не было и, судя по неспешному течению реки, не предвиделось и в ближайших окрестностях.

– Чего решил? – спросил Богородица.

– Прямо и не знаю. Будь мы налегке, я бы переехал. А у нас с тобой, сам знаешь, двадцать две тонны.

– Так уж и двадцать две? – усомнился Богородица. – Прикинь, сколько горючки мы уже сожгли, сколько кубового остатка слили. Считай, полтонны долой. И потом я сам могу из кабины выйти. Это ещё шестьдесят кило. Да и не было у нас двадцати двух тонн, это твой милицейский приятель лишку хватил. Так что сейчас у нас, по моей прикидке, вес не больше двадцати одной тонны.

– Ну, коли всего двадцать одна, то можно рискнуть. Вот только, если мост всё-таки обвалится, ты-то как ко мне попадёшь?

– В реку, что ли?

– На тот берег, – оборвал шутника Юра.

– Так я сначала пройду, а потом ты поедешь.

– Давай, раз так, – Юра махнул рукой и, высунувшись из кабины, крикнул работягам: – Погоди ломать, мы сперва проедем, а потом вам, может, и делать ничего не придётся!

Мужики посторонились и приготовились смотреть на бесплатный цирк.

Богородица с узелочком в руках перебрался на тот берег. Было невыразимо трогательно смотреть, как он проверяет ногой прочность настила, по которому должен проехать каток.

Следом двинулся Юра.

Сам каток – ерунда, у опытного моториста он способен на чудеса, а вот хмельной груз лёг на мост всей своей тяжестью. Стонали брёвна, трещали ещё не размолотые доски настила, вся руина моста кренилась на сторону, угрожая сбросить невыносимую тяжесть в ленивую воду.

– Во даёт, душа скобарская! – восхищённо выдохнул один из зрителей.

И с чего бы ему принять Юру, коренного новгородца, за псковича? И рост не тот, и нос не тот, только цветом волос ближние соседи сошлись. А так, новгородца скобарём назвать – всё равно, что псковича ушкуйником – оскорбление непрощаемое, разве что изругали тебя от избытка добрых чувств. Такое тоже случается в Ильменской земле.

«Даёт, так даёт!» – пробормотал Юра и, в самую последнюю секунду, когда передние вальцы уже были на земле, опустил третий валец и врубил рабочий режим. От мощной вибрации остатки моста рухнули разом, словно у его собрата на реке Оять. Дружное «ах!» собравшихся мужиков перекрыло плеск воды.

– Вот так надо работать! – крикнул Юра, а потом, приглушив двигатель, спросил: – До Замостья отсюда далеко?

– Только что версты три было, – непонятно ответил бригадир, – а стало вёрст тридцать…

– Шутники… – проворчал Юра и открыл дверь, давая сесть Богородице.

Они тронулись в путь, ожидая, что вот-вот за ближайшим поворотом покажутся разваленные телятники, сенные сараи, а там и дома обещанного Замостья. Однако прошёл час, и два, и четыре, а никаких признаков жилья не замечалось. Хуже того, проселок начал распадаться на отдельные тропочки и вскоре дорогу можно стало разбирать разве что чутьём.

Богородица сидел безмятежно, а вот Юра начинал злиться. По счастью, впереди на тропе показался человек. Резиновые сапоги, синий покупной ватник, соломенная шляпа, палка и корзина в руках – всё изобличало грибника из числа дачников.

– Эгей! – закричал Юра, выскочил из катка и побежал навстречу грибнику. – Не скажете, куда это я заехал?

– Вообще-то, вы заехали в лес, – несколько удивлённо ответил встречный.

– Это я понимаю. Деревня Замостье – далеко?

– Если по прямой, то километров пятнадцать. Но ведь она на том берегу…

– Как это – на том?

– Так и есть. Потому и называется Замостье, что стоит за рекой Мстой.

– А мост? Я его переезжал не так давно.

– Через реку Мста нет моста. Во всяком случае, около Замостья.

– А что же мы переезжали?

– Тут был мост через реку Мда, это мстинский приток, как раз напротив Замостья впадает. Но вам по этому мосточку не проехать, тем более его, говорят, сломали недавно…

– М-да… – задумчиво протянул Юра. – И как нам теперь отсюда выбираться? Нам бы к Твери поближе…

– К Твери – никак. Тут сплошь леса да болота – ни деревень, ни дорог. Разве что к Любытино выедете, там мост настоящий и дороги всякие: на Вятку, Череповец…

– Вот уж куда нам не надо! Нам вовсе в другую сторону.

– Из Любытино и в другую сторону можно: на Хвойную или Боровичи.

– От Любытино до Боровичей – девяносто километров! – ужаснулся Юра, лет пять тому назад ездивший по этому маршруту в родные места.

– Отсюда никуда ближе не будет. А от Боровичей можно на Новгород свернуть да и к Твери, говорят, проехать можно. А отсюда – только на Любытино, да и то полпути тропами… Места болотные, люди тут и прежде не селились и сейчас не живут. Так что решайте сами, – прохожий приподнял шляпу, и, раздвигая палкой густую траву, двинулся к лесу.

– Вот это влипли! – Юра повернулся к Богородице. – Мы же здесь завязнем, как муха в варенье, раз дорог нет никаких.

– А этот как приехал? – спросил Богородица.

В самом деле – дачник, грибник! Такие больших концов пешком не делают. Либо из ближайшей деревеньки явился, либо на машине приехал. В любом случае дорога поблизости должна быть. А дачниковское «далеко» означает километра два…

– Эй, друг, – закричал Юра, – а сам-то ты откуда?

Ответа не было. За это время грибник успел скрыться за ближайшими кустами.

– Эгей! Погоди минуту!..

Не было ответа. И за кустами, куда добежал Юра, никого не оказалось. Высокая, по-июньски нетоптанная трава, по которой с самой весны никто не проходил. Не расцветшая ещё медуница стояла стеной, тут пройдёшь – такую просеку проломишь, никакого Фенимора Купера не надо, каждый сам себе следопыт. Сгинул дачник вместе с корзиной и соломенной шляпой, как не было его.

– Что за чёрт?..

– Не надо так говорить, – строго поправил Богородица. – Не чёрт это был, уж я-то знаю.

– Но и не грибник!. – возвысил голос Юрий. – Какие сейчас к чёрту грибы?

– Грибы, положим, могут быть. Колосовикам пора наступает. Кстати, число сегодня какое? Июль на носу… или уже наступил?

– Ага, на нос наступил. Ладно, чёрт там или нечерт, а ехать нужно. Давай выбираться к Любытино. Чует моё сердце, там нас к Череповцу завернёт.

* * *

Вскоре выяснилось, что таинственный прохожий каркал зря, через каких-нибудь десять километров бездорожья каток выехал к деревне с оригинальным названием Селище. От своего почти тёзки Селище отличалось единственным числом в названии и отсутствием руин Штабного городка первого округа военных поселений. Зато вместо работающего магазина «24 часа» наличествовали руины неработающего сельпо. Но, во всяком случае, дорогу удалось узнать, и оказалось, что до Любытино осталось меньше тридцати километров. Проехать такой кусок за остаток дня не сумели, и, когда стало смеркаться, путешественники решили искать ночлега. Выдержать ещё одну ночь на открытом воздухе, густо замешенном на комарах, они уже не могли. То есть, конечно, могли, выносливость человека беспредельна, но им очень этого не хотелось.

Три встречных деревни кряду отказались приютить их, а в четвёртой – небольшом сельце с красивым названием Гнильник – на ловца выбежал долгожданный зверь.

Только они остановились, собираясь торкаться по избам, как к ним подбежал человек:

– Братцы, дорогие, вот ведь удачно приехали! Вас-то мне и нужно!

Братцы переглянулись, чувствуя, что вместо ночлега предстоит им новая поездка.

– Невесту надо отвезти, – сообщил незнакомец, – Вихрову Шурку замуж выдаём, это дом ейный, а в деревне – ни колеса! Не на велике же её к мужу доставлять.

– Чего ж заранее о машине не позаботились? – устало спросил Юра.

– Так кто знал, что она согласится? Я уж не первый раз тут сватом выступаю. Думал, и сейчас посидим и разбежимся, а она возьми да согласись. Теперь надо её к жениху перевозить, в новый дом.

– Завтра бы перевезли.

– До завтра она передумает, что, я её не знаю… А Лёшке жениться надо, мужик в возрасте, а холостой – нехорошо выходит.

– Жених-то откуда?

– Да Лёшка Быстров, из Воймириц, неужто не знаешь? Это близко, двух километров нет.

Воймирицы они и впрямь проезжали полчаса назад. Стучались в избы, но ночлега не нашли.

– Не могу, – сказал Юра. – Слово у меня дано – назад не поворачивать.

– А ты не поворачивай! – подхватил незнакомец, доказывая, что недаром его избрали сватом. – Туда тропочка есть окольная, прямиком к Лёшкиному дому. И ближе, и по своим следам не поедешь; всё как договаривались!

Когда они успели договориться, сват не уточнил.

– Свадьба дело хорошее, – вздохнул Богородица. – Теперь по деревням народ редко женится.

– Мы ночлега искали, – напомнил Юра, – а в Воймирицах нам никто даже не открыл.

– Старухи и не откроют, – пояснил сват, – а ни меня, ни Лёшки дома не было. А так, отвезём молодых – и ко мне. У меня хорошо можно переночевать, диван есть и кровать мамкина; мужики, когда загуляют и домой не идут, завсегда у меня ночуют.

– Ладно, тащи свою невесту, – сдался Юра.

– Лёшкину, – ответил сват тоном, за которым ясно послышалось несказанное: «Мне этой невесты и с приплатой не нужно».

Из дома появилась молодая чета. Жених, ради праздника наряженный в спортивный адидасовский костюм, купленный в секонд-хенде, и невеста, захваченная как была – в самом простецком затрапезе. Оба были пьяны до изумления. Впрочем, жених держался на ногах довольно твёрдо, если бы не он, молодая и двух шагов пройти не смогла бы. Лёшка Быстров гляделся лет на сорок пять, хотя, возможно, в том была виновна устрашающая худоба, навевающая мысли о голоде в Поволжье и гитлеровских лагерях смерти. Ну а невеста… как известно, женщине столько лет, на сколько она выглядит, вот только одна беда – сильно пьющие женщины от двадцати пяти до шестидесяти пяти выглядят одинаково. Шурка Вихрова тоже выглядела на все шестьдесят пять лет.

Жениха устроили на сиденье рядом с водителем, на колени ему усадили невесту, которая, видимо, не очень понимала, что происходит. Богородица со сватом приютились на инструментальном ящике. Было там тесновато, так что им тоже пришлось сидеть в обнимку. В таком умильном единении и тронулся свадебный поезд по указанной тропке, прямиком к Лёшкиному дому в деревне Воймирицы.

– Вот и слава богу! – произнёс жених, дохнув изопропиловым перегаром.

Всё-таки умные люди химики! Они знали, что делали, когда назвали основные компоненты сивушного масла пропиловым и изопропиловым спиртами. Как чего пропил, так пропиловым спиртом и завоняло, а регулярно начал пропивать – изопропиловым спиртом пахнуло. Наука, ничего не скажешь.

Между тем молодожёну хотелось поговорить, а пьяный русский мужик по части философии всякого Спинозу за пояс заткнёт.

– Жизнь прожить, – произнёс воймирицкий Спиноза, – не поле перейти! Это потому, что поле на две стороны, а жизнь на все стороны. И одному, значит, совсем никак, хоть разорвись. Я правильно говорю?

– Совершенно, – подтвердил Юра.

– Поэтому я и женился на Шуре, что без жены поле не перейти. Его же не ногами идут, его душой переходить надо.

– Мудрено…

– Не… ты вникай. Вот как разгадаешь загадку, что значит – поле перейти, то ты человек, а не разгадаешь – тьфу на тебя!

– Тьфу, так тьфу, – согласился Юра, не желавший портить человеку свадебное путешествие.

– Не, ты вникай. Поле – это и есть жизнь. Только одному оно на одну сторону, а вдвоём – на все. Поэтому я на Шурке и женился.

Шурка замычала нечто невнятное, из чего, однако, можно было заключить, что она покуда не считает себя замужней дамой и окончательного согласия ещё не дала. Лёшка поспешно назвал невесту лапушкой и принялся гладить её по голове. Голова безвольно моталась из стороны в сторону, так что Шурка не могла собрать в кучу расхристанные мысли.

Объездная тропка и впрямь оказалась короче прямого пути, а по летнему времени так и сухой была, так что домчали духом. Быстровский дом был тёмен и явно не ждал гостей, что ничуть не смутило жениха.

– Вот мы и дома, – объявил он, шаря над косяком прихованный ключ.

– Совет вам да любовь, – пожелал Богородица.

– Это уж как пить дать, – согласился Лёшка. – Мы, любытинские, в любови как-нибудь понимаем.

Выгрузили молодую, сдали её на руки мужу и поехали ночевать к свату. Наварили прошлогодней картошки в мундире, молодой картофель в эту пору разве что дачники подкапывают, поели горячих картошек с постным маслицем и нулевого помола солью. Сват рассчитывал, что продолжится пирушка, но у него самого водки не было, а гости, хоть и пахло от них вкусно, ничего жидкого не достали. Пришлось укладываться спать.

– Сколько ж лет этой Шурке? – спросил Юра, ворочаясь на бугристом диване.

– А я и не знаю. Лет на десять, наверное, Лёшки постарше будет.

– И что ж у них за любовь такая?

– Никакой там особой любви нет. Просто скушно одному. К тому же у Шурки пенсия, а у Лёшки шиш в кармане.

– Так она свою пенсию, поди, сама и пропивает…

– Это дело исправимое! Лёшка мужик строгий, старовер. Чуть что – Шурку за вихры и в таску. Ей не привыкать, раз она Вихрова.

– А говорят, староверы не пьют, – подал голос Богородица.

– Как они не пьют, вы видали. Лёшка – он пить не пьёт, но и мимо глотки не льёт. Ну, да ему не долго осталось; Шурка четырёх мужиков схоронила, не миновать и пятого хоронить.

– Он болен чем? – спросил Юра, вспомнив невероятную худобу жениха.

– Не, просто я так понимаю – раз на Шурке Вихровой женился, значит, помрёт вскорости.

– Весёлую же ты свадьбу сговорил…

– А мне что? Просят: «Помоги!» – вот я и помог. Всё равно бы они сговорились, только тогда всю водку без меня выдули бы.

– Довод… – сонно сказал Юра и захрапел так громко, что сам проснулся от собственного храпа и ещё с полчаса ворочался, стараясь вернуть вспугнутый сон.

* * *

Проснулись, как и полагается, с солнышком. Помылись дождевой водой из кадки, подставленной под скат крыши, и пошли заводить каток. Возле катка, хмурая и страдающая, ожидала их Шурка Вихрова.

– Ну что, сваты, – произнесла она неприветливо. – Давайте, везите меня домой!

– Не понравилось замужем? – спросил Юра.

– Да какой из него муж? Ни рожи, ни кожи, одни кости, да и те скоро пропьёт. Мне такого мужика не нужно. Так что вы меня из дому увезли, вы и обратно доставьте.

– Залезай, – разрешил Юра. – Только на ящик, на сиденье тебя вчера в честь праздничка везли.

Тронулись в путь.

– Муж-то знает, что ты домой ушла? – спросил Богородица.

– Он дрыхнет ещё, бездельник. А у меня овцы не поены, и поросёнка кормить надо. Погуляла, и будет с него. Вот за Митяя, за свата, я бы пошла. Он мужик рукастый, он бы мне крышу худую залатал. Я и вчера соглашалась, когда думала, что он приревнует. А вот не вышло.

– Не судьба, значит.

Богородица вздохнул и запел, верно сохраняя мотив, что чрезвычайно редко можно услышать при исполнении известнейшей из народных песен:

 
Шумел камыш, деревья гнулись,
А ночка тёмная была!
Одна возлюбленная пара
Всю ночь гуляла до утра.
 

– Вы небось всю ночь колобродили, – не сказала, а скорей утвердила вчерашняя невеста.

– Ага!.. – невыспавшийся Юра зевнул. – Как есть – всю ночь…

 
А поутру она вставала,
Кругом помятая трава,
Но не одна трава помята,
Помята девичья краса!