Текст книги "Мы с королевой"

4. Шикарная публика

На табличке с названием переулка четыре металлические буквы давно отвалились. Теперь в дрожащем свете уличного фонаря можно было прочесть: «Переулок АД».

«Да, – подумала королева, – это и вправду ад, не иначе, потому что за всю мою сознательную жизнь я ничего подобного не видела».

А ведь она посетила множество районов муниципальной застройки – открывала местные общественные центры, проезжала сквозь бурно ликующие толпы, выходила из машины, шествовала по красным ковровым дорожкам, получала букет цветов от двухлетней крохи в платьице из магазина «Мать и дитя»; она выслушивала приветственные речи косноязычных сановников; дернув за шнур, открывала мемориальные доски, расписывалась в книгах почетных посетителей. Потом снова – ковер, машина, вертолет, затем вверх, все выше, выше и – прочь. Ей случалось смотреть по Би-би-си 2 документальные сюжеты о городских трущобах, доводилось слышать, как неприглядного вида бедняки рассказывают, перебивая сами себя и не умея закончить фразу, о своей ужасной жизни, но она считала такие программы чем-то вроде социологических изысков, наподобие передач про обряд обрезания у индейцев Амазонки; все это было настолько далеко от ее жизни, что никакого реального значения уже не имело.

В воздухе стояла вонь. Кто-то жег автомобильные покрышки. Едкий дым медленно переваливал из одного двора в другой. Ни один дом по этому переулку не мог похвастаться целыми окнами. Заборы были либо сломаны, либо напрочь отсутствовали. В садиках валялась всякая дрянь, черные пластиковые мешки для мусора были разодраны оголодавшими собаками, мерцающие телевизоры ревели во всю мощь. В переулок въехал полицейский фургон и остановился. Ухватив зазевавшегося на тротуаре юнца, полицейский запихал его в кузов, и фургон с барахтающимся в кузове мальчишкой укатил. Приподнятая на кирпичах вместо домкрата, возле тротуара стояла развалюха, некогда бывшая машиной, под ней лежал человек. Еще несколько сидели рядом на корточках, подсвечивая лежащему фонариками и наблюдая, как идет дело; у всех были татуировки, короткие стрижки, в пальцах у каждого дымилась сигарета. В белых туфлях на шпильках по переулку пробежала женщина, догоняя карапуза в одной рубашонке. Ухватив малыша за пухлую ручку, она волоком втащила его в дом.

– Сиди и не высовывайся! – визгливо крикнула она. – Кто из вас, окаянных, не закрыл эту чертову дверь? – Этот гневный вопрос предназначался, видимо, другим ребятишкам, постарше.

Королеве припомнились сказки, которые, бывало, рассказывала в детской за чаем Крофи. О домовых и ведьмах, о дальних странах, где живут недобрые люди. Королева всякий раз просила Крофи перестать, но та ни в какую. Только потешалась над нею.

– Да ладно тебе, – повторяла она. – Больно уж ты неженка.

При маме Крофи никогда так не разговаривала и не высмеивала ее.

А ведь Крофи знала, подумала королева. Знала. Вот и готовила меня к жизни в переулке Ад.

Пользуясь отсутствием няни, Уильям и Гарри, возбужденные необычным путешествием, носились по тротуару взад-вперед. Их родители стояли у парадной двери старого грязного домишка и пытались вставить в замок ключ.

– Что это ты делаешь, папа? – спросил Уильям.

– Пытаюсь войти в дом.

– Зачем?

– Затем, что мы будем здесь жить.

Уильям и Гарри громко расхохотались. Папа не очень-то часто шутит. Иногда, правда, заводит дурашливым голосом речь про каких-то Гунов[5]5
  «Гуны» – юмористический, на грани абсурда, радиосериал 1951–1960 гг. Принц Чарлз был большим его поклонником.


[Закрыть] и тому подобную ерунду, но по большей части он совершенно серьезен. Хмурится и читает нотации.

– Это наш новый дом, – сказала мама.

– Какой же он новый, когда он старый? – удивился Уильям.

И мальчики опять залились смехом. Уильям даже потерял равновесие и, чтобы удержаться на ногах, привалился к просмоленному забору, отделявшему их двор от соседнего. Видавший виды забор не выдержал веса его легкого тела и рухнул. Глядя, как Уильям, повизгивая от смеха, валяется на разлетевшихся в щепы досках, Диана непроизвольно поискала глазами няню – няня всегда, в любых обстоятельствах знает, что делать, но няни нигде не было. Диана наклонилась и подняла сына с обломков. Захныкавший Гарри цеплялся за край ее куртки. Чарлз ожесточенно саданул дверь ногой, и она распахнулась; в нос ударил тяжелый запах сырости, запустения и прогорклого масла для жарки картошки. Чарлз включил в прихожей свет и поманил жену и детей в дом.

Закурив сигарету, Тони Тредголд протянул ее Беверли. Потом закурил сам. Над его галантным обхождением частенько потешались в Рабочем клубе района Цветов. Однажды в битком набитом баре, проталкиваясь с полным подносом к своему столику, он произнес: «Прошу простить», и тут же его гетеросексуальность была публично поставлена под сомнение.

– «Прошу простить»? – передразнил толстяк с бешеными глазками. – Ты кто, педик, что ли?

Тони с маху опустил поднос толстяку на макушку, после чего немедленно направился к Бев извиняться, что задержался и еще не принес выпивку. Вот это манеры!

Тредголды слышали, как почти невидимая в сумерках маленькая женщина велела высокому мужчине выйти из фургона. Она что, иностранка? Разве ж она по-английски говорит? Попривыкнув к ее речи, они поняли, что это все-таки английский, но какой! Шикарный! Самый что ни на есть шикарный язык.

– Слушай, чего это они такую шикарную публику в наш переулок Ад поселили? – спросила Беверли.

– Почем я знаю, – отозвался Тони, вглядываясь во мрак. – Где-то я ее раньше видал. Это не она регистраторша у доктора Хана?

– Не, точно не она. – Беверли то и дело бегала к врачу и потому знала, что говорит.

– Вот уж, черт возьми, повезло так повезло: эдакая шикарная публика вдруг у нас в соседях!

– Зато они, по крайней мере, не нагадят в ванну, как предыдущие ублюдки.

– Что правда, то правда, – согласился Тони.

Принц Филип безмолвно взирал на дом номер девять. Замигал, ожив, уличный фонарь, отбрасывая странные, неестественные блики на обветшалое новое пристанище принца. Фонарь продолжал театрально мигать, будто желал поубедительней изобразить морской шторм. Водитель фургона опустил сзади аппарель и полез в кузов. Такого прекрасного товара он в жизни не видал – за все двадцать с лишком лет работы на перевозке мебели. Пес, сидевший в клетке в глубине фургона, зарычал, защелкал зубами и стал свирепо бросаться на проволочные стенки своего узилища.

– У них и пес есть, песик, – заметил Тони.

– Пускай себе, лишь бы послушный, – отозвалась Беверли.

Тони сжал плечо жены. Славная она девочка, подумал он. Без всяких там предрассудков.

Принц Филип заговорил:

– Какого черта! Это же, блин, ни в какие ворота не лезет! Я отказываюсь. Я скорее соглашусь жить в какой-нибудь, блин, канаве. А этот чертов, блин, фонарь сведет меня с ума! – крикнул он, обращаясь непосредственно к фонарю, который тем временем продолжал изображать шторм; когда же Филип, ухватившись за фонарный столб, принялся трясти его изо всех сил, фонарь переключился на имитацию урагана.

– Все ясно, – сказала Беверли. – Он псих, знаешь, есть такие: их выпускают, чтобы они хоть померли среди нормальных людей.

Тут Филип, ринувшись к раскрытому кузову, заорал на собачонку:

– Молчать, Гаррис! Сучий, блин, засранец!

– Может, ты и права, Бев, – обронил Тони.

Они уже собрались вернуться в дом, но остановились, услышав голос новой соседки:

– Извините, пожалуйста, быть может, у вас найдется взаймы секач?

– Сикач? – переспросил Тони.

– Да, секач. – Королева подошла к калитке.

– Сикач? – озадаченно повторила Беверли.

– Ну да.

– Я не знаю, что такое «сикач», – сказал Тони.

– Не знаете, что такое секач?

– Нет.

– Его используют для рубки деревьев.

Терпение королевы было на исходе. Она обратилась к ним с простой просьбой, но ее новые соседи оказались явно слабоумными. Ей, конечно, известно, что качество образования в стране сильно снизилось, но все же – не знать, что такое секач… Полное безобразие.

– Чтобы попасть в дом, мне необходимо какое-нибудь орудие.

– Пушка, что ли?

– Орудие!

Тут водитель фургона предложил им свои услуги в качестве переводчика. Проведя в беседах с королевой несколько часов, он чувствовал, что ему теперь по плечу любые языковые загадки.

– Дама интересуется, есть ли у вас топор.

– Ну, есть топор, только тому типу я его не дам, – заявил Тони, ткнув пальцем в Филипа.

Пройдя по тропинке через садик, королева приблизилась к Тредголдам, и свет, падавший из их прихожей, осветил ее лицо. Беверли ахнула и довольно неуклюже присела в реверансе. Тони пошатнулся; ухватившись, чтобы не упасть, за дверной косяк, он выдавил:

– Там за домом. Сейчас притащу.

Оставшись одна, Беверли разразилась слезами.

– Это от шока, – объясняла она потом, когда они с Тони уже лежали в постели, но не могли заснуть. – Ну пойми, кто ж этому поверит? Я сама, Тони, поверить ну никак не могу.

– Я тоже, Бев. Ты ж понимаешь, королева в соседках! Давай подадим заявление об обмене, а?

Это предложение немного успокоило Беверли, и она заснула.

Доски от парадной двери отодрал Тони Тредголд, но первым, взяв у жены ключ, отпер дверь и вошел в дом принц Филип. Дом оказался, конечно же, смехотворно мал.

– У нас в саду, помню, детский домик и то больше был, – сказала королева, вглядываясь в гостиную.

– Да у нас машины и те, черт возьми, были больше. – Принц Филип сердито затопал вверх по лестнице.

Все кругом было оклеено рельефными обоями и окрашено в светло-кремовый цвет под названием «магнолия».

– Очень даже ничего, – сказал водитель фургона. – Чистенько.

– Еще бы, – заметил Тони, – после того как отсюда выставили Смитов, муниципалитету пришлось вызвать взвод спецуборщиков. Знаете, в защитных комбинезонах, в шлемах таких – туда еще кислород подается. Смиты эти были отчаянные грязнухи. Так что вам повезло – после них дом привели в порядок, отделали, как положено.

Беверли принесла всем по кружке крепкого чая. Ту, что без трещин, она подала королеве. Принц Филип получил лучшую из остальных – с ярмарки в парке «Олгон Тауэре», о чем гласила надпись на ней. Себе Беверли оставила самую неказистую, подтекавшую, с надписью «РЕГУЛЯРНЫЙ ТРАХ И ЗАБУДЬ О ДОКТОРАХ». Зазвонил телефон, все вздрогнули. Принц Филип отыскал его в шкафчике для газового счетчика.

– Тебя. – Он протянул трубку жене.

Звонил Джек Баркер.

– Ну, как вам там нравится? – спросил он.

– Мне нравится. Кстати, а вам-то как все это нравится?

– Что именно?

– На Даунинг-стрит. Работы ведь масса. Все эти бесконечные красные коробки с государственными бумагами…

– Красные коробки! – фыркнул Баркер. – У меня есть дела поважнее. Спокойной ночи.

Королева положила трубку и сказала:

– Пожалуй, пора вносить мебель.

5. Кабинет на кухне

В десять часов Тони Тредголд, повозившись немного с антенной, включил королевский телевизор в розетку, болтавшуюся в треснувшей стене.

– Уф, обрыдла эта политика, – скривился он, когда на экране появилось лицо Джека Баркера, и дернулся было выключить телевизор, но королева его остановила:

– Пожалуйста, оставьте.

И, усевшись поудобнее, стала смотреть.

В программе «В гостях у премьер-министра» впервые показали кухню дома номер десять по Даунинг-стрит. Новый кабинет Джека – шесть женщин, шесть мужчин – расположился вокруг большого кухонного стола, стараясь выглядеть как можно непринужденнее. Во главе стола сидел на виндзорском стуле Джек и глядел в камеру. Искусно разложенные режиссером официальные бумаги, кофейные чашечки, ваза с фруктами и маленькие букетики садовых цветов призваны были создать атмосферу неказенной деловитости.

Рукава хлопчатобумажной рубахи Джека были закатаны до локтей. Его и без того красивое лицо особенно выигрышно смотрелось благодаря умело наложенному гриму. В выговоре приятно сочетались мягкие северные гласные и жестковатая южная интонация. Зная, что у него обаятельная улыбка, Джек пользовался ею вовсю. Еще раньше он привел в смятение референтов, объявив, что речи свои намерен писать самолично; и теперь с помощью «бегущей строки» произносил спич собственного сочинения. Но сейчас его рацея показалась ему самому нелепой и напыщенной. Однако менять что-либо было уже поздно.

– Сограждане! Мы уже больше не подданные ее величества! Сегодня каждый мужчина, каждая женщина и каждый ребенок нашей страны может высоко держать голову, ибо мы освободились наконец от пагубы классовой системы, которая столько лет отравляла жизнь нашему обществу Отныне все чины, звания и титулы, дающие особые привилегии, отменяются. Сохранятся лишь обращения «мистер», «миссис» и «мисс».

Членам королевской семьи, благоденствовавшим за счет народа, предстоит переселиться в другой район и жить обычной жизнью, среди обычных, простых людей. Реверансы, поклоны или обращения к ним каким-либо иным образом, кроме вышеприведенного, будут караться как уголовное преступление. Их земли, имения, картины, мебель, драгоценности, стада и прочее теперь целиком принадлежат государству. И да будет известно тем, кто вздумает завоевывать расположение членов бывшей королевской семьи, что подобное поведение, будучи замеченным властями, подлежит наказанию.

Тем не менее права экс-королевской семьи охраняются законами нашей державы. Всякий, кто станет их запугивать или оскорблять, угрожать им, причинять вред или вторгаться в их жилища без приглашения, будет привлечен к судебной ответственности. Надо надеяться, что члены бывшей королевской семьи сумеют войти в местное общество, что они найдут себе дело по душе и станут полезными гражданами нашей страны, – чего за ними не наблюдалось уже много сотен лет.

Сокровища Британской Короны будут проданы с аукциона «Сотбиз», как только завершатся необходимые приготовления. Вырученные средства пойдут на поддержание жилищного фонда Британии. Японское правительство уже проявило интерес к этой распродаже. Неверно, что сокровища Британской Короны «бесценны». Все имеет свою цену.

Итак, сограждане, выше голову! Многовековое ярмо сброшено.

– Ну что скажешь? – спросил Джек позже.

– Жеманничал ты чего-то, – ответила Пат Баркер.

Они сидели на кровати в доме номер десять по Даунинг-стрит. Кровать была завалена пачками документов, набросками разнообразных проектов, официальными и частными письмами. Факс изрыгал все новые порции сообщений, поздравлений и оскорблений. Непрестанно пощелкивал автоответчик. Пять минут назад Джек уже поговорил с американским президентом. Тот заверил, что ему «всегда было как-то не по себе с этой вашей монархией, Джек».

Джек невольно затрепетал от счастья, услыхав знакомый голос, лениво цедивший слова. Надо будет заняться этой своей особенностью. Есть, есть у него склонность впадать в телячий восторг от встреч и разговоров со знаменитостями, но, вероятно, теперь, когда он сам стал знаменитым…

Протягивая мужу сандвич с сыром и хрустящей картошкой, Пат спросила:

– А что ты собираешься делать с фунтом стерлингов, Джек?

Деньги хлынули из страны таким потоком, будто прорвало дамбу.

– Собираюсь в понедельник встретиться с японцами, – ответил он.

Королева с трудом поднялась с набитой вещами коробки, сидя на которой смотрела телевизор. Впереди столько дел. Она вышла в коридор и увидела, что Тони и Беверли волокут по узенькой лесенке наверх двуспальный матрац. Следом карабкался Филип с резной спинкой от кровати в руках.

– Лилибет, – сказал он, – я не нашел в фургоне второй кровати.

– Но я точно помню, что просила две, – нахмурилась королева, – одну себе, другую тебе.

– И как прикажешь нам сегодня спать? – поинтересовался Филип.

– Вместе, – ответила она.

6. Вивисекция дивана

Ковры оказались чересчур велики для крошечных комнатушек.

– Есть у меня один приятель, Спигги зовут, – сказал Тони. – Он аккурат по коврам мастер. В два счета бы вам все, что надо, подрезал и взял бы фунтов двадцать.

Королева взглянула с лестничной площадки вниз, на сваленные в прихожей гобелены; они походили на яркие расписные рулеты.

– А то и новые можно купить, – вставила Бев. – Вы уж извините, но я что хочу сказать? Ваши-то малость потерты, верно? Местами чуть ли не до дыр.

– Да за двести пятьдесят Спигги вам бы весь дом коврами устлал, в лучшем виде, – решил подсказать Тони. – У него есть отличный мохнатый палас, оливково-зеленый, у нас в гостиной такой же.

Часы уже показывали половину одиннадцатого, а мебель все еще стояла в фургоне. Водитель спал, уронив голову на руль.

– Филип?

Королева устала – она в жизни еще так не уставала. И никак не могла принять решение. Ей хотелось укрыться в своей комнате в Букингемском дворце, где уже приготовлена для нее ночная сорочка. Хотелось скользнуть под полотняную простыню, упасть головою на мягкие подушки и заснуть навсегда – или на худой конец до утра, когда принесут поднос с чаем. Филип сидел на лестнице, сжав голову руками. Он помогал таскать ковры из фургона и теперь был совершенно измучен. А он-то думал, что сохранил хорошую форму. Теперь ясно, в какой он форме.

– Ничего я не знаю, черт побери. Поступай как хочешь.

– Пошлите за мистером Спигги, – решила королева.

Спигги явился сорок пять минут спустя; при нем был специальный острый нож, металлическая рулетка и четыре банки пива «Карлсберг». Королева была не в силах наблюдать, как Спигги кромсает ее драгоценные ковры. Она вывела Гарриса погулять, и, когда они дошли до конца переулка, ее вежливо отправили обратно обходительные полицейские, охранявшие поспешно воздвигнутый барьер. Из крохотной будки вылез инспектор Дентон Холиленд и объяснил, что остальная часть района Цветов ей и членам ее семьи заказана – «впредь до специального распоряжения».

– Вашему сыну я уже все разъяснил, – сказал инспектор. – Он искал магазин, где продают жареную рыбу с картошкой, но мне пришлось и его вернуть обратно. Таков приказ мистера Баркера.

Королева четырежды прошлась по переулку. Вокруг не было ни души, лишь пробежала случайная дворняжка. «А ведь я теперь живу в гетто, – подумалось королеве. – Надо считать себя военнопленной. Я должна сохранять мужество и ни в коем случае не давать поблажек самой себе».

Она постучала в дверь дома, где обитал теперь сын:

– Можно?

В передней стояла Диана. Королева сразу заметила, что невестка плакала. Выражать сочувствие сейчас не стоит, подумала королева.

– Наши ковры в эти комнатушки не влезают, – сглатывая слезы, проговорила Диана, – а мебель все еще в фургоне.

Показались принц Чарлз и водитель мебельного фургона, с великим трудом тащившие огромный китайский ковер.

– Да нет, дорогая, не войдет, конечно, и не надейся, – пропыхтел принц Чарлз.

– Побереги спину, Чарлз, – напомнила королева. – Тут есть один человечек, на этой же улице, он может обрезать ковры по размеру…

– Мне все же кажется, мамочка, что тебе, гм, не пристало… не слишком ли это снисходительно звучит… Я имею в виду, учитывая наше теперешнее положение… называть кого бы то ни было «человечком»?

– Но он и вправду человечек, – возразила королева. – Мистер Спигги ростом даже меньше меня; он специалист по настилке ковров. Попросить его зайти?

– Да ведь этим коврам цены нет. Это было бы, гм… н-да, сущим вандализмом…

Наверху на лестничной площадке показались Уильям и Гарри – в тапочках от Барта Симпсона и в пижамках.

– А мы спим прямо на матраце, – пропищал Гарри.

– В спальных мешках, – хвастливо добавил Уильям. – Папа говорит, это у нас приключение.

Диана повела королеву по дому. Времени на осмотр ушло немного. Интерьером здесь занимался человек, который слыхом не слыхал о Теренсе Конране[6]6
  Теренс Конран (р. в 1931 г.) – английский дизайнер, основатель сети товаров для дома «Хэбитат», сторонник внедрения дизайнерских идей в массовый обиход.


[Закрыть]. Диана вздрагивала, глядя на лиловые с бирюзой обои в супружеской спальне, на полистиреновые плитки, которыми был выложен потолок, на заляпанное рыжей краской окно.

«Завтра же позвоню в “Интерьер’’ – подумала Диана, – попрошу редактора заехать с образцами красок и обоев».

– А нам повезло, – сказала королева, – у нас весь дом отделан одинаково.

Обе женщины побаивались предстоящей ночи. Ни той ни другой не приходилось до сих пор ночевать с мужем в одной спальне и тем более в одной кровати.

В детской мальчики, лежа на спине, с восторгом разглядывали обои с изображением Супермена.

– Посмотри-ка туда. – Уильям указал на круглую ляпушку плесени над окном. – Это планета Криптон.

Но Гарри уже спал; одна ручонка у него свалилась с матраца на грязные, ничем не прикрытые доски пола.

Допивая последнюю банку пива, Спигги обозревал плоды своих трудов. В свете голых лампочек ковры горели яркими красками. Королева собрала обрезки и унесла их в кладовку – готовясь к тому дню, когда их вплетут обратно и вновь расстелят в Букингемском дворце. Теперешний абсурд долго ведь не продлится. Это всего лишь отрыжка истории. Мистер Баркер наломает дров, и простой народ возопит, требуя восстановить у власти консервативное правительство и монархию, – иначе и быть не может, верно? Безусловно. Англичане славятся своей терпимостью, своей тягой к справедливости. Экстремизм им совершенно несвойствен. Даже в мыслях королева старалась отделять англичан от шотландцев, ирландцев и валлийцев – в тех-то горячая кельтская кровь частенько дает о себе знать.

– С вас пятьдесят фунтов, ваше величество, – сказал Спигги. – Время-то уж, так сказать, сильно за полночь.

Королева открыла сумочку и заплатила причитающееся. Деньгами она заниматься не привыкла и отсчитывала купюры медленно.

– Ну все, пока, – попрощался Спигги. – Теперь пойду загляну к принцу Чарлзу. Он небось еще не лег?

Было уже четыре утра, когда Спигги прошел через полицейский кордон в конце переулка; в кармане у него прибавилось сто фунтов, да и в пивной сегодня будет что рассказать! Он дождаться не мог наступления дня, язык у него так и чесался.

В половине пятого утра на пороге дома номер девять Тони Тредголд пилил диван, который некогда принадлежал Наполеону. В переулке Ад не принято жаловаться на шум. Шум – дело обычное, на его создание уходят и днем и ночью немалые силы. Вот если шум стихает, тогда обитатели переулка Ад подходят к дверям и окнам, выясняя, что же такое стряслось.

Диван не выдержал и развалился надвое. Кусок поменьше придержала Беверли. Подождав, пока Тони с Филипом отнесут более массивную часть в гостиную, она поволокла обрубок следом.

– Забить в него завтра с полдюжины шестидюймовых гвоздей, и будет как новенький, – сказал Тони, гордясь своими плотницкими успехами.

Взглянув на любимый диван, королева поняла, что, даже распиленный пополам, он все равно велик для гостиной.

– Вы были очень любезны, мистер и миссис Тредголд, – поблагодарила она. – А теперь идите спать, прошу вас.

– Как здесь стало красиво. – Беверли оглядела комнату. – Малость тесновато, но очень красиво.

– Погодите, вот развесят картины, тогда… – зевая, сказала королева.

– Да, вон та мне особенно нравится. – Беверли тоже зевнула. – Это кто ж ее нарисовал?

– Тициан, – ответила королева. – Спокойной ночи.

Умываясь и раздеваясь ко сну, и королева, и принц Филип испытывали смущение. Все комнаты были забиты мебелью. Протискиваясь в узких проходах, они то и дело задевали друг друга и без конца извинялись. Наконец в сереньком рассветном полумраке они улеглись, размышляя об ужасах прошедшего дня и о предстоящих кошмарах.

С улицы донеслись вопли молочника, пытавшегося спасти свой товар от местного воришки. Королева повернулась к мужу. А ведь он все еще красив, подумала она.