Текст книги "Мы с королевой"

Пошатываясь, он втащил тяжеленную коробку в кухню, где его мать мыла в раковине посуду – одной, здоровой рукой. Привалившись к крошечному пластмассовому столику, принцесса Маргарита наблюдала за королевой. В ее собственном доме все стояло вверх дном. Не было никакой подходящей для новых обстоятельств одежды. Большой кофр с вещами на каждый день остался в Лондоне, и теперешний ее гардероб состоял лишь из шести туалетов для коктейля, которые оказались бы вполне уместны на вручении премий звездам эстрады – но больше нигде. Меха, разумеется, были при ней, однако и тут загвоздка: нынешним утром девица с вытатуированным на шее пауком, проходя мимо нового жилища принцессы, прошипела: «Живодерка клятая!»

Королеве от души хотелось, чтобы сестра ушла наконец из материнской кухни. Она только свет загораживает и место занимает, здесь и без того тесно. Да и работы невпроворот.

Спигги просунул голову в кухню и обратился к принцессе Маргарите:

– Ковры подогнать надо? До вечера, поднапрягшись, могу и вам сделать.

– Благодарю вас, не надо, – растягивая слова, отказалась та. – Едва ли стоит этим заниматься, я здесь долго задерживаться не намерена.

– Дело ваше, Мэгги, – как можно дружелюбнее ответил Спигги.

– Мэгги?! – Она гордо выпрямилась. – Да как вы смеете? Я вам не Мэгги, а принцесса Маргарита. – Спигги даже подумал, что она его сейчас треснет; подтянув великолепно скроенный рукав (от Карла Лагерфельда), она погрозила Спигги кулаком, однако потом кулак убрала и крикнула: – Противный маленький толстяк!

Удовольствовавшись этим, принцесса убежала в свой дом в переулке Ад. Королева поставила на газ чайник. Мистер Спигги заслужил чашечку чая, подумала она.

– Извините, пожалуйста. Мы все сейчас сильно нервничаем.

– Да ладно, чего там, – отмахнулся Спигги. – Мне и вправду неплохо бы малость схуднуть.

Точно, еще и это, подумал он. У них-то у всех – ни жиринки. А у него вся родня заплыла. Женщин разносило после родов, а мужчины толстели с пива. На Рождество семейство с трудом умещалось в гостиной.

Ожидая, пока вскипит чайник, королева что-то мурлыкала себе под нос; уловив мелодию, Спигги, обрезавший ковер в прихожей, стал ее насвистывать.

– И как это называется? – спросил он, когда они с королевой закончили свой импровизированный дуэт.

– «Рожденная свободной». Я смотрела картину в 1966 году. На королевском просмотре.

– Билеты, небось, бесплатные?

– Да, – призналась она, – и никакой очереди в кассу.

– А чудно, поди, ходить в кино в короне.

Королева рассмеялась:

– Ну что вы, всего лишь в диадеме! В кино корону не надевают; к чему мешать сидящим сзади?

Спигги гулко захохотал; тут же в стену постучали, и раздался вопль Филомины Туссен:

– Прекратите шум, у меня аж в голове гудит!

Филомина проголодалась и замерзла, голова у нее болела. Ее разбирала зависть. Когда-то и ее кухня звенела от смеха, все дети тогда жили еще дома: Фицрой, Трой и малыш Джетро. И здоровы же были эти мальчишки лопать! Только успевай подавать. Она то и дело бегала на рынок. И прекрасно помнит, как оттягивала ей руки корзина, как вздымался пар из-под тяжеленного утюга, когда по утрам она гладила им к школе влажные белые рубашки.

Она подтащила стул к высокому буфету где хранились коробки с крупами и консервы. Взобравшись на стул, поставила пакет с кукурузными хлопьями на самый верх. И раз уж залезла туда, принялась перебирать стоявшие на полках коробки и банки. Этот суп выдвинула вперед, те хлопья сунула поглубже назад и наконец, довольная новой расстановкой своих припасов, сползла вниз.

– Ко мне в дом полиция сроду носа не совала, – громко объявила она пустой кухне. – А в буфете завсегда баночки припрятаны, – сообщила она прихожей. – И на небесах для меня местечко найдется, – заверила она спальню, снимая пальто и залезая под одеяло, чтобы согреться.

Под вечер вокруг фургона собралась приличная толпа желающих увидеть королеву-мать. Инспектор Холиленд направил туда молодого полицейского, чтобы тот разогнал зевак. Констебль Айзая Лэдлоу охотнее согласился бы охранять разлагающийся труп, чем стоять лицом к лицу с этими сурового вида женщинами и их зловредными чадами.

– Давайте-ка, давайте, сударыни. Проходите, пожалуйста.

Он похлопал руками в больших кожаных перчатках и, со своими редкими усиками, стал похож на ретивого тюленя, который ждет не дождется, когда ему кинут мяч поиграть. Констебль повторил приказ. Ни одна женщина не двинулась с места.

– Вы же заблокировали магистраль.

В толпе никто точно не знал, что такое магистраль. Может, то же, что мостовая? Женщина на сносях, у которой круглый, как арбуз, живот распирал куртку, сказала:

– Мы сторожим фургон королевы-матери.

– Ну а теперь можно идти по домам. Раз я прибыл, то я и посторожу.

Беременная презрительно рассмеялась:

– Да я полицейскому кучку дерьма не доверю сторожить.

Такое оскорбление его профессиональной чести возмутило констебля Лэдлоу, но он вовремя вспомнил, чему его учили в Хендоне[15]15
  Хендон – северо-западный пригород Лондона, где находится колледж столичной полиции.


[Закрыть]. Главное – спокойствие, нельзя позволить толпе взять верх. Умей контролировать события.

– Это по твоей милости мужик мой на два года загремел в Пентон-вилл[16]16
  Большая мужская тюрьма в северной части Лондона.


[Закрыть], – продолжала женщина.

Констеблю следовало пропустить это замечание мимо ушей, но он был молод и неопытен.

– Стало быть, ни в каком преступлении он не повинен, так, что ли? – Лэдлоу постарался произнести это с сомнением и насмешкой, но у него не очень-то получилось.

Беременная приняла его вопрос за чистую монету. Помертвев от ужаса, констебль Лэдлоу смотрел, как по ее круглым раскрасневшимся щекам покатились слезы. Неужто его преподаватели вот это все и называли «общением с народом»?

– Говорили, будто он с церковной крыши свинцовые листы поснимал, так ведь это клятое вранье. – И рыдающую рассказчицу обступили товарки, они похлопывали и поглаживали ее по плечам и спине, надеясь успокоить бедолагу – Он же высоты пуще всего боится. Даже на стул залезть, чтобы лампочку перегоревшую сменить, и то не мог – мне приходилось.

Из бунгало вышел Чарлз, намереваясь перетащить в дом последние коробки, и вдруг услышал жалостное женское причитанье:

– Лесли! Лесик ты мой! Не могу я без тебя!

Небольшая группка женщин окружила молодого полицейского. Шлем у того свалился на тротуар и был тут же подобран малышом с серьгой в ухе; карапуз нахлобучил его на свою головенку и был таков.

Констебль Лэдлоу попытался объяснить истерически рыдавшей женщине, что хотя, по слухам, кое-что полиция иногда действительно подстраивает, сам он ни в чем подобном никогда не участвовал.

– Знаешь что… – начал он и тронул ее за рукав куртки.

В едином порыве вся группка шагнула вперед, преградив Чарлзу путь к кузову фургона. И тут Чарлзу открылось другое зрелище: полицейский ухватил за руку молодую женщину на сносях, а та пытается высвободиться. Чарлз читал в газетах сообщения о жестокостях полиции. Но неужели такое и в самом деле возможно?

Констебля Лэдлоу взяла в кольцо толпа пронзительно кричащих женщин. Надо поостеречься, а не то, не ровен час, с ног собьют. Изо всех сил он вцепился в рукав беременной – ее, как он понял из воплей окружающих, звали Мэрилин. Даже качаясь из стороны в сторону под натиском женщин, он представлял себе, что напишет в отчете, – ибо происходящее, несомненно, уже перешло в разряд «происшествий». А сколько еще бумаг предстоит составить!

Чарлз замер возле толпившихся женщин. Следует ли ему вмешаться? Он ведь славится своим миротворческим искусством. Чарлз был уверен, что, будь у него в свое время возможность вмешаться, он сумел бы положить конец забастовке шахтеров. Когда-то, в Кембридже, он подумывал вступить в университетский лейбористский клуб, только вот Рэб Батлер[17]17
  Ричард Остин Батлер (более известный как Рэб (Rab), поскольку сокращал так свое имя R.A. Butler, 1902–1982) – британский государственный деятель, политик-консерватор. В разные периоды возглавлял министерства труда, финансов, иностранных дел и внутренних дел.


[Закрыть] отговорил. Чарлз видел, как Беверли Тредголд, захлопнув дверь своего дома, побежала через улицу. В блестящей белой эластичной майке, красной мини-юбке, с голыми посиневшими ногами, она была похожа на соблазнительной формы британский флаг.

Беверли с воплем врезалась в толпу:

– А ну оставь нашу Мэрилин в покое, свинья поганая!

В этот миг констебль Лэдлоу уже воображал, как будет давать показания в суде, ибо налетевшая вихрем Беверли повалила его на землю. Он оказался прижат лицом к мостовой, провонявшей собаками, кошками и окурками. Со спины его оседлала Беверли. Констебль едва мог вздохнуть: Беверли была женщина дородная. Могучим усилием он сбросил ее с себя. И услышал, как ее голова ударилась о мостовую и Беверли вскрикнула от боли.

«А затем, ваша честь, – мысленно слушал он непрекращающийся репортаж из зала суда, – я снова ощутил на спине тяжесть, это был, как я теперь знаю, бывший принц Уэльский. Он неистово вцепился в мой форменный китель. На просьбу прекратить нападение он ответил примерно следующее: “Во время забастовки шахтеров я вмешиваться не стал, так вот вам за Оргрив[18]18
  Во время крупнейшей забастовки английских шахтеров 1984–1985 гг. забастовщики активно пикетировали Оргривский коксокомбинат, добиваясь его закрытия. Однако консервативному правительству с помощью полиции и штрейкбрехеров удалось этому помешать.


[Закрыть], получайте’.’ Но тут, ваша честь, прибыл инспектор Холиленд с подкреплением, несколько человек были арестованы, в том числе и бывший принц Уэльский. К восемнадцати ноль-ноль порядок был восстановлен».

Но до этого Уоррен Дикон с младшим братишкой Хуссейном успели утащить из фургона остатки поклажи. Полотна Іейнсборо, Констебля и несколько картин разных художников на темы охоты были проданы хозяину местной пивнушки «Юрий Гагарин» по фунту за штуку. Хозяин как раз заново отделывал курительную – «под старину». Картины будут прекрасно смотреться рядом с жаровнями и рогами изобилия, из которых торчат букетики сушеных цветов. Позже, утешая мать, королева сказала:

– У меня есть очень неплохой Рембрандт; я готова отдать его тебе. Над камином он будет очень хорош. Принести, мама?

– Не уходи, Лилибет. Не покидай меня; я еще никогда не оставалась одна.

И королева-мать крепко сжала руку своей старшей дочери.

Давно уже наступила ночь. Королева устала, она мечтала забыться сном. Целая вечность ушла на то, чтобы раздеть мать и уложить в постель, а сколько еще не сделано! Надо позвонить в полицию, успокоить Диану, дома приготовить что-нибудь поесть– для них с Филипом. Ей страшно хотелось повидаться с Анной. Вот уж кто истинная опора.

Сквозь стену доносился бессмысленный, записанный на пленку смех из какой-то телепередачи. Может, соседка побудет с матерью, а сама она пойдет поспит? Королева тихонько высвободила руку из материнской ладони и, сославшись на то, что надо зайти в кухню и положить Сьюзан ее собачьей еды, неслышно выскользнула из домика; подойдя к соседской двери, она нажала кнопку звонка.

Дверь открыла Филомина – в пальто, шляпе, шарфе и перчатках.

– Ах, вы как раз собрались уходить? – спросила королева.

– Нет, я только пришла, – солгала потрясенная Филомина, увидев на пороге королеву Англии и Британского Содружества.

Королева объяснила свое почти безвыходное положение, с особым напором подчеркнув преклонный возраст матери.

– Ладно, милая, я твоей беде помогу. Я же видела, как сына твоего забрали в полицию, сраму на всю семью не оберешься.

Королева пристыженно пролепетала слова благодарности и пошла сказать матери, что ее не оставят на ночь одну: рядом, в гостиной у камина, будет сидеть бывшая больничная уборщица миссис Филомина Туссен, трезвенница и набожная прихожанка епископальной церкви. Но соседка поставила четыре условия: пока она находится в доме, здесь не должно быть ни кутежей, ни азартных игр, ни наркотиков, ни богохульства. Королева-мать условия приняла, и старухи были представлены друг другу.

– Мы уже встречались, на Ямайке, – объявила Филомина. – Я еще была в красном платье и махала флажочком.

Не зная, что на это сказать, королева-мать спросила:

– Так-так, в каком же это могло быть году?

Филомина стала рыться в памяти. Стоявшие на трюмо часы севрского фарфора своим тиканьем словно подчеркивали, как бесконечно далеко то время и тот край, куда обе старухи пытались перебросить мостик.

– Тысяча девятьсот двадцать седьмой? – спросила королева-мать, смутно припоминая поездку в Вест-Индию.

– Помнишь меня, стало быть? – Филомина была довольна. – А муж-то твой, как его звали?

– Георг.

– Вот-вот, Георг, он самый. Оченно я жалела, когда его Господь прибрал.

– Да, я тоже, – призналась королева-мать. – Я тогда даже обижалась на Бога.

– А я, когда Господь моего мужа прибрал, я и в церковь ходить не стала, – в свою очередь призналась Филомина. – Мужик-то мой бивал меня и денежки мои пропивал, а я об нем все одно тосковала. А тебя твой Георг не колотил?

Нет, сказала королева-мать, Георг ее никогда не бил; ему самому ребенком порой доставалось, и он ненавидел всякое насилие. Он был милый, мягкий человек; и ему не доставляло большого удовольствия править империей.

– Ясно, – вздохнула Филомина, – потому Господь его и прибрал: хотел дать ему отдохнуть от мирских забот.

Откинувшись на подушки тонкого полотна, королева-мать прикрыла глаза. Филомина сняла с себя перчатки, шапку и пальто, размотала шарф и уселась в великолепное золоченое кресло перед камином, наслаждаясь бесплатным теплом.

Чарлзу разрешили разок позвонить. Диана красила водоэмульсионкой стены в кухне, когда затрещал телефон.

– Миссис Тек? – произнес придушенный голос. – Звонят из полицейского участка на Тюльпанной улице. Ваш муж на проводе.

– Послушай, – услышала она голос Чарлза. – Мне страшно жаль, что все так вышло.

– Чарлз, я просто поверить не могла, когда зашел Уилф Тоби и сказал, что ты подрался на улице. Я как раз красила ванную. Между прочим, цвет морской волны с прозеленью смотрится изумительно, и я хочу попробовать подыскать того же оттенка занавеску для душа. Понимаешь, у меня в это время работал приемник, и я все прозевала. Как тебя арестовывали, как бросали в «черный ворон»; зато я позволила мальчикам лечь попозже, чтобы они могли досмотреть все до конца. Ах да, заходил этот парнишка, Уоррен, принес видео. Я заплатила ему пятьдесят фунтов.

– Да ведь я ему уже дал пятьдесят, – удивился Чарлз.

Но Диана продолжала щебетать как ни в чем не бывало; Чарлз впервые слышал у жены такой оживленный голос:

– Показывает замечательно. Перед сном хочу посмотреть «Касабланку».

– Послушай, дорогая, – перебил Чарлз, – это страшно важно: пожалуйста, позвони нашему адвокату. А то меня собираются обвинить в нарушении общественного порядка.

Но тут в трубке прозвучал другой голос:

– Хватит, Тек, пора назад, в камеру.

11. Пупочка

В одной камере с Чарлзом сидел высокий тощий юноша по имени Ли Крисмас. Когда Чарлз впервые вошел в камеру, Ли повернул к нему скорбную физиономию и спросил:

– Ты принц Чарлз?

– Нет, – сказал Чарлз, – я Чарли Тек.

– За что огреб?

– За нарушение общественного порядка и нападение на полицейского.

– Ну да?! Что-то больно у тебя для этого вид шикарный…

Уклоняясь от малоприятных расспросов, Чарлз поинтересовался:

– А вы, гм… за что тут?

– Пупочку стянул.

– Пупочку?

Чарлз погрузился в размышления. Может, это слово из тайного уголовного жаргона? Может, мистер Крисмас совершил какое-то гадкое преступление на сексуальной почве? В таком случае – полное безобразие, что его, Чарли, вынуждают сидеть с ним в одной камере. Не спуская глаз с кнопки звонка, Чарлз прижался к двери.

– Там стояла эта машина, так? Месяца, считай, три у нас на улице торчала; колеса да стерео ушли в первую же ночь. А потом и остальное, и мотор тоже. Кузов один остался, так?

Чарлз кивнул. Он мысленно хорошо представлял себе эту развалину: точно такая же стоит и в переулке Ад, в ней играют Уильям и Гарри.

– Короче, – продолжал Ли, – машина – «рено», так? И у меня «реношка». Даже года, считай, одного. И вот, иду я себе мимо, так? А в развалюхе ребятишки играют, представляются, будто они Золушка и едут… куда там она ехала?

– На бал? – предложил свой вариант Чарлз.

– Ну, словом, на танцы, в дискотеку, – уточнил Ли. – Короче, гоню я их оттуда к такой-то матери, лезу к рулю – сиденья, само собой, давно тю-тю – и свинчиваю с ручки переключения передач эту самую пупочку, так? У меня-то, понимаешь, пупочки как раз и нету. Вот она мне и понадобилась, усёк?

Чарлз уловил, куда клонит Ли.

– И тут, как ты думаешь, кто цапает меня через окно за руку? – Ли замолк, ожидая ответа.

– Не имея полного представления об обстоятельствах вашей жизни, мистер Крисмас, – запинаясь, произнес Чарлз, – о вашей семье, друзьях и знакомых, чрезвычайно трудно предположить, кто бы мог…

– Упыри переодетые! – возмущенно завопил Ли. – Два легавых в штатском, – растолковал он, поглядев на озадаченное лицо Чарлза. – И готово, забирают меня за кражу из этой пустой железяки. За пупочку, за дерьмовую пупочку. Ей цена-то – паршивых тридцать семь пенсов.

Чарлз пришел в ужас.

– Но это же кошмар, – заявил он.

– Да куда уж хуже, – отозвался Ли. – Хуже даже, чем когда нашу псину задавило. Я же в семье – сущее посмешище. Вот выберусь отсюда, пойду на дело по-крупному. Почту возьму или еще чего-нибудь. А то мне в переулке нашем головы теперь не поднять.

– А где вы живете? – спросил Чарлз.

– Да в переулке Ад, – ответил Ли Крисмас. – Сеструха твоя нам соседкой будет. Нам еще письмо прислали, не велят приседать перед вами и все такое.

– Ни в коем случае, – решительно заявил Чарлз. – Мы теперь самые обычные граждане.

– А все ж таки мамаша моя аж к парикмахеру побежала, перманент делать; и вообще, начищает все, намывает, прямо спятила. Обычно-то она – ленивая корова. Вроде твоей мамаши: ни черта по дому не делает.

Раздался звон ключей, дверь в камеру распахнулась, и вошел полицейский с подносом в руках. Он протянул Ли накрытую прозрачной пленкой тарелку с бутербродами:

– На, Крисмас, поднабей себе пузо.

Потом, повернувшись к Чарлзу, произнес:

– Коварная штука эта клейкая пленка, сэр, позвольте, я вам ее сниму.

За то время, что полицейский пробыл в камере, он шесть раз назвал Чарлза «сэром», а напоследок пожелал ему «приятных снов» и сунул маленький пакетик печенья «Джаффа».

– Стало быть, это правда? – спросил Ли Крисмас.

– Что правда? – отозвался Чарлз, жуя кусок хлеба с сыром и маринованным огурцом.

– Для богатеев поганых – закон один, а для вонючих бедняков – другой.

– Извините, – смутился Чарлз и протянул Ли печенье «Джаффа».

В одиннадцать часов в камере вдруг прорвало вторую программу радио, и звук заполонил тесное пространство. Громкость была оглушительная, и Ли с Чарлзом зажали уши руками. Чарлз несколько раз надавил на кнопку звонка, но никто не явился, даже почтительный полицейский за своим подносом.

Приложив губы к щели в двери, Ли проревел:

– Уменьшите звук!

Они слышали, как и другие заключенные вопят о пощаде.

– Это пытка! – крикнул Чарлз, перекрывая мощные звуки старинной песенки «Идут с креветками баркасы».

Но худшее было впереди. Кто-то невидимый перевел рычаг громкости, и радио еще сильнее взревело «И мир весь в руце Божией», а сквозь этот рев и пронзительный скрежет помех пробивалось еще что-то вроде телефонного разговора на сербохорватском.

Чарлза всегда занимал вопрос, сумел бы он выдержать пытку или нет. Теперь представился случай выяснить. Еще пять минут в этом звуковом аду, и он расколется и охотно сдаст властям кого угодно, хоть собственных сыновей. Он попытался применить на практике постулат «разум выше материи» и стал мысленно перебирать английских королей и королев, начиная с восемьсот второго года: Эгберт, Этельвульф, Этельбальд, Этельберт, Этельред, Альфред Великий, Эдуард Старший, Ательстан, Эдмунд I, Эдред, Эдви, Эдгар, Эдуард II Мученик, – но на саксонцах и датчанах сдался, не сумев вспомнить, правил в тысяча тридцать седьмом году Гарольд Заячья Нога один или вместе с Хардиканутом. Добравшись до династии Плантагенетов – до Эдуарда I Длинноногого, – он задремал, продолжая размышлять, какого точно роста был Длинноногий. Но его разбудили «Брильянты навсегда» в исполнении Ширли Бэсси[19]19
  Ширли Бэсси (род. в 1934 г.) – британская певица, получившая международную известность благодаря песням к фильмам про Джеймса Бонда, пик ее популярности пришелся на 1970-е.


[Закрыть], и он продолжил инвентаризацию. Саксен-Кобург-Готская династия – Эдуард VII, затем быстренько пробежал Виндзорскую династию: Георг V Эдуард VIII, Георг VI, Елизавета II – дальше шла пустота. Когда-нибудь в будущем, после смерти матери, настал бы его черед – и он оказался бы узником совсем иной тюрьмы.

А тем временем Ли Крисмас крепко спал, обхватив тощими руками плечи и подтянув колени к впалому животу Все унижения остались позади. Его «реношка» мчалась по шоссе, свеженькая, блестящая, рядом с ним сидела девушка, а рука Ли покоилась на злосчастной пупочке, готовясь переключить передачу.

Королева лежала без сна и с беспокойством думала о сыне. Однажды она случайно посмотрела по второму каналу Би-би-си снятый в Бристоле документальный фильм о природе хулиганства (она-то думала, что покажут картину о диких зверях). Знаменитый врач подчеркивал связь между недостатком материнского внимания и любви в детстве и склонностью к насилию. Не потому ли Чарлз затеял на улице драку? Не ее ли в том вина? Ей ведь никогда не хотелось отправляться в эти бесконечные поездки по всему свету и оставлять Чарлза дома, но она в то время верила своим советникам, а те твердили, что без ее поддержки британский экспорт развалится. И что же? Он все равно развалился, с горечью думала она. Так что она могла прекрасным образом оставаться дома с собаками и по часу-два в день проводить с сыном.

И еще одно не давало королеве уснуть: деньги у нее были на исходе. Правда, вот-вот должны вроде бы прийти из Отдела социального обеспечения и принести сколько-нибудь, но пока никто не появился. Как же прикажете ей завтра утром добираться в суд? Нет ведь ни машины, ни денег на такси.

Обследовав карманы мужниных брюк и не найдя ни пенса, она пошла по родственникам просить взаймы десять фунтов. Но королева-мать не могла найти своего кошелька. Принцесса Маргарита притворилась, что ее нет дома, хотя королева отчетливо видела ее силуэт за матовым стеклом входной двери; а Диана, очевидно, истратила выплаченное им на переезд пособие на краску и видеомагнитофон.

Королева не могла взять в толк, куда ушли деньги. Как же другим-то хватает? Она включила ночник и, вооружившись бумагой и карандашом, попыталась подсчитать расходы за время житья в переулке Ад. Когда она записала: «М-р Спигги – 50 фунтов», свет погас. Надо бы опустить монетку в электросчетчик, но опустить нечего, и королева смирилась с темнотой.

Она услышала голос Крофи: «Ну же, Лилибет, шевелись, надевай шляпу, пальто и перчатки, мы едем кататься на метро».

Однажды они с Маргаритой и Крофи проехали от Пикадилли-Серкус до Тотнэм-корт-роуд, сделав пересадку на Лестер-сквер. Она прекрасно помнит то захватывающее ощущение, когда в вагоне несколько раз гас свет! Потом она сказала родителям, что это была самая увлекательная часть экскурсии, но родители почему-то не разделили ее восторгов. Для них тьма таила в себе опасность, и Крофи впредь строго-настрого запретили выводить юных принцесс в настоящий мир, полный отнюдь не самых прекрасных людей, к тому же неприглядно одетых и говорящих на своем особом языке.