Текст книги "Мы с королевой"

9. Faux pas[10]10
  Неверный шаг, промах (фр.).


[Закрыть]

В тот же день крохотную гостиную Дианы заполнили посетители – одни женщины. Некоторые принесли с собой альбомы для автографов. В комнате стоял густой запах духов, которые обычно дарят на Рождество. Духов, которые производятся на маленьких фабричках Юго-Восточной Азии. Вайолет Тоби, одна из соседок Дианы, рассказывала историю своей многострадальной жизни. Остальные женщины ерзали, закуривали сигареты, одергивали юбки. Они уже много раз слышали эту повесть.

– И вот, как увидела я письмо это самое, сразу все поняла. Приходит он с работы домой, а я его и спрашиваю: «Кто такая эта мерзавка Ивонн?» Он аж побелел весь. А я говорю: «Убирайся отсюда, чтоб духу твоего здесь больше не было». И на этом у меня со вторым все.

Диана, как ее учили, подбодрила рассказчицу:

– И вы снова вышли замуж?

Подбодрять Вайолет не было нужды.

– Да я уже за пятым замужем, – рассмеялась она.

И все женщины в гостиной тоже рассмеялись.

– Пять мужей. Одиннадцать детей, пятнадцать внуков, шесть правнуков, а теперь положила глаз на одного малого, он в Британском легионе служит.

Поглядывая в зеркальце, вделанное изнутри в ее пластиковую сумочку под змеиную кожу, Вайолет намазала губы ярко-алой помадой.

– Халда ты грязная, вот ты кто, Вайолет, – заявила Мэнди Картер, соседка Дианы с другой стороны; это ее забор повалил накануне вечером Уильям. Мэнди прижимала к плечу запеленатого младенца – последнее свое дитя, по имени Шэдоу.

Взглянув на одежду Мэнди, Диана с трудом подавила дрожь отвращения. Эластичные хлопчатобумажные джинсы – и туфли на шпильках! Брр! А эти стоящие дыбом светлые волосы! Посекшиеся концы – точно стрелки весеннего китайского лука.

Жуть. И эти бледные груди, вываливающиеся из розовой акриловой блузки с обширным вырезом, – сверхвульгарно.

– Чего-то вашего мужа с его мамашей долгонько нет, – заметила Вайолет Тоби.

– Да, – отозвалась Диана. – А больница далеко отсюда?

– Две мили по шоссе, – сказала молодая женщина, шею которой украшала тату в виде паука.

– Когда Клайв мне челюсть сломал, я шесть с лишним часов в больнице проторчала, – пожаловалась Мэнди.

– Господи помилуй! – воскликнула Диана. – А кто такой Клайв?

– Папка его, – сумрачно ответила Мэнди, указывая на Шэдоу. – Я тогда ни есть, ни курить, ни пить – ничего не могла.

– Только трахаться, да? – ухмыльнулась Вайолет. – Аж мне слышно было – через два-то дома.

Диана вспыхнула. Боже упаси, она не ханжа какая-нибудь, но ей очень не нравится, когда женщины употребляют крепкие выражения. Она подняла глаза; в это время мимо изгороди из влажных кустов бирючины шел инспектор Холиленд. Он сурово глянул на собравшееся в гостиной общество. Женщины дерзко засвистели, а татуированная громче всех – будто подзывала такси на шумной лондонской улице.

Холиленд уже шагал по дорожке. Лавируя между гостьями, Диана пошла открыть дверь. Инспектор откашлялся, собираясь с мыслями. Он напрочь забыл, как ему предписано к ней обращаться. Миссис Виндзор? Миссис Спенсер? Миссис Чарлз?

Диана пережидала, пока у инспектора пройдет приступ кашля.

– Им здесь находиться не положено, – выпалил наконец инспектор, указывая на сидящих в гостиной женщин. – Вы не должны пользоваться особым вниманием. – Он окончательно взял себя в руки. – Буду очень признателен, мадам, если вы попросите их уйти.

– Но это невозможно. Так грубо я не могу обойтись.

Гостиная одобрительно загудела; к двери тут же подскочила Вайолет – руки в карманах атласной куртки до пояса, на морщинистом лице застыло надменное выражение.

– Никакого особого внимания мы ей не оказываем. Зашли по-соседски – узнать, может, нужно чего.

– Ну конечно, – насмешливо ухмыльнулся Холиленд. – И к любой другой так же зашли бы, правда?

– Да, так и зашли бы, ей-богу, – искренне подтвердила Вайолет. – Мы здесь, в переулке Ад, держимся друг за дружку.

Она повернулась к Диане:

– Ну что, пойдем займемся кухней?

Холиленд отвернулся. Согласно финансовым отчетам, Вайолет, ее муж Уилф и их семеро взрослых детей еще не уплатили за этот год подушного налога; как, собственно, и за прошлый год. Так что у него будет возможность отыграться.

И тут Диана заметила бегущую по мостовой принцессу Маргариту: высокие каблуки цокают по асфальту, шубка распахнулась, пряди волос выбились из замысловатого узла на макушке. Подбежав к ограждению, она сцепилась с молодым полицейским. Инспектор Холиленд что-то произнес в рацию – и почти в тот же миг взревела автомобильная сирена, всю улицу залило резким белым светом.

– Господи помилуй! – воскликнула Вайолет. – Прямо как в Кольдице[11]11
  Кольдиц – город в Германии, где во время Второй мировой войны в неприступном замке была устроена сверхсекретная тюрьма для военнопленных.


[Закрыть] каком-нибудь!

– Да это Марго, – объяснила Диана. – Пытается прорваться, несмотря на комендантский час.

Инспектор Холиленд самолично проводил принцессу Маргариту обратно к ее дому.

– Но мне необходимо попасть в «Маркс и Спенсер» до закрытия, – услышала Диана. – Я же не умею готовить.

Прикрыв входную дверь, Диана вернулась к соседкам. Она уже предвкушала, как наденет фартук, пойдет на кухню и станет там греметь всякими кастрюлями и сковородками, в точности как пел в одной песенке Литтл Ричард. Возьмет у Вайолет на вечер специальную сковороду и приготовит для всей семьи яичницу с фасолью и жареной картошкой. Чарлзу придется отступить от своей жесткой диеты, пока не будет налажена поставка бобовых. А у Вайолет вряд ли есть лишняя банка чечевицы.

Когда все занялись делом, Мэнди спросила:

– А чего вам будет особенно не хватать?

– Моего «мерса», – не задумываясь ответила Диана.

– «Мерса»?

– «Мерседеса-Бенц 500 SL». Цвета красный металлик, а скорость – до ста пятидесяти семи миль в час.

– Стоит небось будь здоров, – заметила Мэнди.

– Н-да, около семидесяти тысяч фунтов, – призналась Диана.

В комнате воцарилась тишина.

– И кто же за него платил?

– Герцогство Корнуоллское.

– А это еще кто? – удивилась Мэнди.

– Ну, в общем, мой муж, – сказала Диана.

– Семнадцать тысяч, говорите? – Вайолет поправила свой розовый слуховой аппарат.

– Семьдесят тысяч, – проорала Филомина Туссен, единственная чернокожая в этой компании. Все опять замолчали.

– За машину? – у Вайолет от возмущения дрожал подбородок.

Диана опустила глаза. Она еще не знала, что одежду, которая вызвала у нее такое презрение, эти женщины, выскоблившие ей кухню, купили в благотворительных магазинах. Лифчик Вайолет – особо большого размера – был приобретен за двадцать пять пенсов в магазине «Помогите престарелым».

Молчание нарушила Мэнди:

– Мне бы тоже, черт возьми, не хватало, да только не машины, а няньки.

Тут Диана вспомнила, что не видела Уильяма и Гарри с тех пор, как к ней пришли эти гостьи. Она громко позвала мальчиков, думая, что они наверху, но никто не ответил. Она выглянула в унылый садик позади дома, но не увидела там ни единой живой души, кроме Гарриса и принадлежавшей Мэнди Картер явно нечистокровной овчарки, чье расположение Гаррис силился завоевать. Псы вились друг возле друга. Маленький и большой, плебей и аристократ. Овчарку звали Кинг. Выбежав из дому, Диана принялась звать:

– Уильям, Гарри!

Уже почти стемнело. В домах вспыхивали голые, без абажуров, лампочки – переулок Ад готовился к ночи.

– Мальчики еще никогда не гуляли в темноте, – сказала Диана.

Это новое свидетельство изнеженности ее детей вызвало у женщин смех. Они ведь то и дело посылали поздним вечером своих малолетних ребятишек в бакалейную лавку, которую держит индиец. А как иначе? Неужто, имея собаку, самой же и лаять?

– Да где-нибудь тут играют, – стала успокаивать ее Вайолет.

Но Диана не желала успокаиваться. Набросив шелковую куртку с капюшоном, она зашагала в своих ковбойских сапожках по переулку Ад на поиски сыновей. В конце концов нашла их в доме номер девять: расставив перед газовым камином кораблики, они с дедушкой разыгрывали морскую битву. Диана наблюдала через окно эту сцену, пока Гарри, заметив ее, не помахал ладошкой. Принц Филип был в пижаме и халате. Он не побрился, редкие пряди волос свисали на уши. На серебряном столике времен Вильгельма III стояла банка тушеных бобов с зазубренной крышкой.

– Чарлз звонил, – крикнул в окно Филип. – Они все еще в больнице. Не могу пригласить вас к себе: проклятая входная дверь не открывается.

А ключ от черного хода потерян, черт его подери.

Поняв намек, Диана вернулась к своим домашним обязанностям. Когда все шкафы в кухне засияли чистотой, женщины сделали перерыв, чтобы попить чаю и выкурить по сигаретке.

– Может, хоть ненадолго да уймутся, – обронила Вайолет.

– Кто уймется? – удивилась Диана.

– Тараканы. Их у нас у всех полным-полно. Никакой силой не избавишься. Хоть ракетами по ним пали, все равно через три дня – тут как тут. Ну а теперь, – сменила Вайолет тему, – давайте бумагу: нужно застелить полки, прежде чем ставить туда продукты.

Ничего подходящего у Дианы не нашлось, и Вайолет забарабанила в стену, отделявшую ее гостиную от гостиной Дианы.

– Уилф! – крикнула она. – Принеси-ка сюда вчерашнюю газету.

В ответ прозвучало что-то неразборчивое, и через считанные минуты Уилф Тоби уже стоял на пороге. Это был необычайно высокий мужчина, с могучими плечами, огромными ручищами и ножищами. Из тех, кого адвокаты называют в своих речах кроткими великанами. Уилф Тоби, однако, кротостью не отличался. Он страдал хроническим бронхитом, и непрерывная борьба за глоток воздуха сделала его раздражительным и угрюмым. Он боялся смерти и жил в постоянном страхе, словно каждый день для него – последний. Ему казалось, что Вайолет уделяет ему недостаточно внимания: она же куда больше времени проводит у чужих людей, чем в собственном доме. Услышав неровное хриплое дыхание Уилфа, Диана успокоилась: вот что за звуки пугали ее и не давали уснуть прошлой ночью. Это сипло дышал Уилф за разделяющей их стенкой.

Уилф взглянул на Диану – и влюбился с первого взгляда. Он никогда не видел подобной красавицы, да еще живьем и совсем близко. Ее фотографии ежедневно попадались ему в газетах, но он и не подозревал, что у нее такое свежее лицо, нежная кожа, такие застенчивые синие глаза, теплые губы. У всех известных Уилфу женщин лица были жесткие, грубые, словно жизнь колошматила их без всякой жалости. Когда Диана брала у него газету, он посмотрел на ее руки. Длинные бледные пальцы с розовыми ногтями. Уилфу страшно захотелось потрогать эти пальцы. Интересно, они на ощупь такие же гладкие, как на вид? Он критически оглядел Вайолет, свою жену с четырехлетним стажем. Как это его угораздило связаться с нею? Впрочем, он отлично знал как. Она просто затравила его, точно зайца. От нее не улизнешь.

– Ну, давай, громилушка, либо заходи, либо топай отсюда. А то дом выстудишь.

Вы только послушайте, как жена с ним разговаривает. Ни капли уважения.

– Заходите, пожалуйста, – с улыбкой пригласила Диана.

В другое время никакая сила не заставила бы Уилфа переступить порог дома, битком набитого женщинами из переулка Ад, но ему страх как хотелось видеть Диану, слушать ее чудный голос. До чего ж она красиво говорит – правда-правда.

При появлении в доме мужчины женщины попритихли. Даже Вайолет, складывавшая «Ньюс оф уорлд»[12]12
  Лондонская воскресная газета бульварного толка, закрылась в 2011 г.


[Закрыть], чтобы застелить полки и ящики, понизила голос. Перед Дианой промелькнули заголовки:

ИЗБИЕНИЕ ФУНТА

Вчера пошли слухи, что фунт едва жив, после того как зарубежные дельцы совершили на него, по выражению одного финансового эксперта, «зверское нападение». «Это было жестокое избиение», – сказал он.

Оно произошло после «двойного несчастья» – сокрушительной победы Джека Баркера на выборах в четверг и отмены в пятницу монархии. Управляющий Английским банком призвал дать стране передышку.

ПИРАНЬИ

Представитель лондонского филиала Токийского банка вчера заявил: «Фунт – это золотая рыбка, плавающая в аквариуме, полном пираний».

Закончив, Вайолет с гордостью оглядела плоды своих трудов:

– Ну вот, теперь все чисто и красиво. – И, повернувшись к Уилфу, рявкнула: – Чаю, небось, дожидаешься?

– Сытый я, – буркнул Уилф. Да разве он вообще теперь сможет есть?

Диана мечтала, чтобы соседи ушли, однако не могла придумать, как на это намекнуть. Но тут Шэдоу, получивший временное пристанище на бархатном диване, пробудился и своими воплями погнал прочь и мать, и ее товарок.

– Если чего нужно будет, стучите в стенку, – приказала Вайолет.

– Хоть ночью, хоть днем, – добавил Уилф.

– Вы очень любезны. Сколько я вам должна?

Диана открыла кошелек. Но когда подняла глаза, то по лицам своих посетительниц поняла, что совершила большой faux pas.

Вернувшись к дому номер девять, Чарлз и Елизавета узнали, что Тони Тредголд ударом ноги распахнул входную дверь и теперь подстругивает ее торец внизу.

– Покоробилась от сырости, – объяснил Тони, – вот и не открывалась.

Принц Филип, Уильям и Гарри, сидя на лестнице, наблюдали за Тони. Все трое жевали сэндвичи с джемом, неумело приготовленные Уильямом.

– Как дела, старушка? – спросил Филип.

– Устала до смерти. – Забинтованной рукой королева пригладила растрепавшиеся волосы.

– Чертовски долго вы там проторчали, – хмуро заметил муж.

– Врачи страшно загружены, – объяснил Чарлз. – Мамина травма не опасна для жизни, вот нам и пришлось подождать.

– Но ведь мать у тебя, разрази меня гром, не кто-нибудь, а Королева, черт возьми! – взорвался Филип.

– Была, черт возьми, королевой, Филип, – негромко заметила королева. – А теперь я миссис Виндзор.

– Маунтбеттен, – лаконично поправил ее принц Филип. – Ты теперь миссис Маунтбеттен.

– Моя фамилия – Виндзор, и я не намерена ее менять.

– А моя фамилия Маунтбеттен, ты – моя жена, следовательно, ты – миссис Маунтбеттен.

Тони Тредголд стругал как одержимый. Они явно забыли о его присутствии.

– А наша фамилия как, папа? – спросил Уильям у Чарлза.

Чарльз поочередно посмотрел на родителей.

– Гм, мы с Дианой пока еще этого не обсуждали… гм… С одной стороны, фамилия Маунтбеттен не может не привлекать благодаря дяде Дику, но, с другой стороны, не может также и… гм… ну… гм…

– О господи! – В голосе Филипа зазвучали угрожающие нотки. – Ну, давай-давай, выкладывай!

Тони подумал, что королеве пора бы и присесть: выглядит она хуже некуда. Он взял ее под руку и провел в гостиную. Газ в камине не горел; порывшись в карманах, Тони нащупал пятидесятипенсовик и сунул в счетчик. Вспыхнуло пламя, и королева благодарно склонилась к теплу.

– Сдается мне, мамаше вашей неплохо бы выпить чайку, – подсказал Тони Чарлзу.

Тони уже понял, что от Филипа в доме толку ждать не приходится, мужик даже одеться сам не может. Но и Чарлз, заметил Тони, подметая стружки и зачищая шкуркой нижний край двери, уже целых четверть часа попусту мечется по кухне, безуспешно пытаясь найти заварку, молоко и десертные ложки; Тони пошел к себе и попросил Беверли поставить чайник.

Королева неотрывно смотрела на огонь. А она-то полагала, что этот давний фамильный спор Виндзоров с Маунтбеттенами порос быльем, – и вот на тебе, снова поднял свою мерзкую голову. Во всем виноват Луис Маунтбеттен. Когда родился Чарли, этот гнусный сноб уговорил карлайлского епископа отметить, что негоже-де лишать ребенка, рожденного в законном браке, отцовской фамилии. Эти соображения безвестного священника попали на первые полосы всех центральных газет. И тогда лорд Маунтбеттен всерьез развернул кампанию по возвеличиванию своего имени, добиваясь, чтобы царствующая династия его приняла. Королева разрывалась тогда, желая, с одной стороны, угодить мужу и Луису Маунтбеттену, а с другой – стремясь выполнить волю короля Георга У основавшего, как он надеялся, Виндзорскую династию на веки вечные. Королева закрыла глаза. Луиса уже давно нет на свете, однако влияние его ощущается до сих пор.

Вошла Беверли с подносом в руках; на нем стояли четыре дымящиеся кружки с чаем и два стакана оранжевой шипучки. В жарко-рыжей жидкости болтались толстые полосатые соломинки. На тарелке, покрытой бумажной салфеточкой, лежало сухое печенье. Чарлз взял у Беверли поднос и стал топтаться, прикидывая, куда бы его поставить. Королева наблюдала за сыном с нарастающим раздражением.

– На мой письменный стол, Чарлз!

Чарлз водрузил поднос на стоявший у окна столик «Чиппендейл»[13]13
  Стиль английской мебели XVIII в., назван в честь мебельного мастера Томаса Чиппендейла (1718–1779).


[Закрыть] и стал раздавать кружки и стаканы. Пышнотелая Беверли смущала и волновала его. В какой-то миг он мысленно увидел, как она, обнаженная, закутанная в кисею, любуется собственным отражением в зеркале, которое держит Амур. Венера девяностых годов XX века.

– Это миссис Беверли Тредголд, Чарлз, – представила соседку королева.

– Здравствуйте, как поживаете? – Чарлз протянул руку.

– Спасибо, в полном порядке. – Беверли ухватила его ладонь и энергично встряхнула.

– Мой сын, Чарлз Виндзор, – сказала королева.

– Маунтбеттен, – поправил Филип. И, обращаясь к Беверли, пояснил: – Его зовут Чарлз Маунтбеттен. Я его отец, и фамилия у него моя.

Чарлз подумал, что давно уже пора положить конец жуткому отцовскому деспотизму. А какую фамилию носила в девичестве его прабабка, королева Мария? Тек. Да, точно. Чарли Тек – неплохо, пожалуй, звучит?

– Мы потом это обсудим, Филип, – остановила мужа королева.

– Нечего тут обсуждать. Я – глава дома. Сорок лет я шагал позади тебя. Теперь моя очередь выйти вперед.

– Ты, значит, хочешь вести дом, да, Филип?

– Да, хочу.

– В таком случае, – сказала королева, – пойди-ка на кухню и ознакомься с многочисленными приспособлениями и операциями, необходимыми для заваривания чая. Не можем же мы вечно уповать на щедрость миссис Тредголд.

– Если хотите, я научу вас заваривать чай, – сказала Беверли. – Вообще-то это пара пустяков.

Но принц Филип пренебрег ее великодушным предложением и, обращаясь не к ней, а к Тони, пожаловался:

– Не могу включить горячую воду, а побриться необходимо. Займитесь этим, ладно?

Тони разобрала злость. «Ей-богу, – подумал он, – этот тип разговаривает со мной как с паршивым псом».

– Извините, – буркнул он, – мы с Бев уходим, хотим пропустить стаканчик. Ты готова, Бев?

Беверли обрадовалась: под этим предлогом она сможет покинуть дом, в котором сгущаются тучи семейных раздоров.

Тони отправился домой, прихватив с собой ящик с инструментами. Ну и денек выдался – псу под хвост по всем статьям. Вакансия забойщика кур по законам Корана, объявленная фирмой «Халяль», уплыла: перед Тони оказалось еще сто сорок четыре претендента, мужчины и женщины всевозможных вероисповеданий.

Беверли ненадолго задержалась у соседей, чтобы показать принцу Филипу, как подогреть на плите кастрюльку с водой для бритья. Нужно следить, объяснила она, чтобы ручка кастрюли торчала не вперед, а к стене.

– Тогда ребятишки не опрокинут ее ненароком.

В кухню вошел Чарлз и стал сосредоточенно наблюдать, словно ему демонстрировали военный танец племени маори. Незаметно подошли оба его сына с мордашками в оранжевых разводах и ухватили его за руки. Они припомнить не могли, когда им раньше удавалось так подолгу видеть отца. Вода запузырилась, и Беверли показала, как выключить горелку.

– Ну а теперь что делать? – уныло спросил Филип.

«Это уж дудки, черта с два я стану тебя брить», – подумала Беверли и с облегчением покинула дом бывшего королевского семейства.

– Ну, чисто малые дети, – говорила она Тони, переодеваясь в платье-для-пивной. – Чудеса еще, что задницу сами себе подтирают.

10. Берегите тепло

На следующее утро мороз стал еще злее.

– Филип, уже девять часов, а ты еще не побрился.

– Я отпускаю бороду.

– Но ты и не умылся.

– В ванной чертовски холодно.

– Ты уже два дня подряд носишь одну и ту же пижаму и халат.

– Я же выходить не собираюсь. Так чего ради утруждаться?

– Но тебе обязательно надо выйти.

– Зачем?

– Подышать свежим воздухом, размяться.

– В переулке Ад, чтоб ему пропасть, свежим воздухом и не пахнет. Дыра вонючая. Мерзопакостная. Знать не желаю про его существование. К дьяволу все – буду сидеть дома до самой смерти.

– И чем будешь заниматься?

– Ничем. Буду просто лежать в постели. А теперь – поставь поднос с завтраком, задерни эти распроклятые шторы и ступай, ладно?

– Филип, ты разговариваешь со мной как со служанкой.

– Я твой муж. Ты моя жена.

Филип принялся за завтрак. Яйца всмятку, тосты и кофе. Королева задернула шторы, отгородив спальню от переулка Ад, и спустилась на первый этаж, чтобы позвать Гарриса в дом. Гаррис ее очень тревожил. Он связался с крайне дурной компанией. В саду перед королевским домом каждый день собиралась стая сомнительного вида дворняг, судя по всему совершенно беспризорных. Гаррис даже не пытался отвадить их, напротив, он явно радовался приходу этих разбойников.

Филомина Туссен проснулась оттого, что в соседний двухэтажный домик въезжала королева-мать. Выбравшись из постели, Филомина накинула теплый халат, подаренный ей Фицроем, старшим сыном, на восьмидесятилетие.

– Грей свои кости, старуха, – сурово сказал тогда сын. – Надевай эту хренову хламиду.

Филомина читала, что королева-мать закладывает за воротник и играет в азартные игры. Сама она подобных занятий не одобряла и сейчас обратилась с молитвой к Богу:

– Господи, хоть бы соседка меня не трогала.

Она порылась в кошельке, ища пятидесятипенсовик. Зажечь газ сейчас, днем, или вечером, когда она будет смотреть телевизор? Этот вопрос она задавала себе ежедневно круглый год, кроме лета, хотя Трой, средний ее сын, говорил ей:

– Слушай, мам, если тебе нужно, включай газ хоть на целый день, ты нам только свистни, и за деньгами дело не станет.

Но Филомина была женщина гордая. Она медленно, одну за другой, натягивала на себя одежки. Потом подошла к шкафу, где висело ее зимнее пальто. Надела его, обмотала шею шарфом, напялила фетровую шляпу и лишь тогда, возведя оборону против холода, направилась в кухню готовить завтрак. Первым делом пересчитала куски хлеба: пять. Затем оставшиеся яйца: три. Есть крохотный кусочек маргарина – хватит разве что на помазанье при крещении младенца. Тряхнула коробку с кукурузными хлопьями. На полмиски наберется, а до пенсии еще два дня протянуть надо. Наклонившись, она открыла дверцу холодильника, выдернула вилку из розетки – чего попусту гудеть, когда вокруг мороз? – и холодильник смолк. Достав кусочек сыра, Филомина с великим трудом (отчаянно ныли узловатые, изуродованные артритом пальцы) натерла щепотку на ломтик хлеба и сунула его в духовку.

Она сидела в нетерпеливом ожидании, досадуя, что расходуется газ. В конце концов вынула бутерброд из духовки, хотя сыр еще толком не растаял, и, по-прежнему закутанная, в шляпе, пальто, шарфе и перчатках, принялась за полуготовый завтрак. Было слышно, как за стеной смеется королева-мать и втаскивают в дом мебель. Обращаясь через стену к королеве-матери, Филомина сказала:

– Погоди, погоди, моя милая. Скоро тебе станет не до смеху.

Накануне вечером Филомина видела по телевизору Джека Баркера, который сказал, что бывшая королевская семья будет жить на государственное пособие. Что пенсионеры – королева, принц Филип и королева-мать – будут получать столько же, сколько и Филомина. Прикрыв глаза, она произнесла:

– За все, что Ты дашь мне, благодарю Тебя, Господи. Аминь.

И принялась за завтрак. Откусив кусочек, она долго и тщательно жевала, чтобы растянуть удовольствие. Хорошо бы съесть еще ломтик, но ведь она откладывает деньги: скоро опять вносить абонентскую плату за телевизор.

А королева-мать потешалась над нелепой миниатюрностью окружающего.

– Совершенно восхитительный домик, – хохотала она. – Просто прелесть. Вполне подошел бы в качестве конуры для крупной собаки.

Кутаясь в норковую шубку, она осмотрела ванную. Раздался новый взрыв смеха; видно было, что хохотунья всегда панически боялась зубоврачебного кресла.

– Я просто в восторге, – заливалась королева-мать. – Какая вместительная ванная, и взгляни, Лилибет, даже крючок для пеньюара есть.

Королева посмотрела на прибитый к двери крюк из нержавеющей стали. Есть из-за чего приходить в восторг – обыкновенный крючок, практичный предмет обихода, созданный с конкретной целью: чтобы на него вешали одежду.

– Лилибет, здесь нет туалетной бумаги, – шепнула королева-мать. – Где же ее берут?

Кокетливо склонив голову набок, она ждала ответа.

– Покупают в магазине, – сказал Чарлз.

Он в одиночку выгружал коробки из фургона, который только что подъехал к домику его бабушки. Под мышкой у принца был зажат торшер, с другой руки свисал шелковый абажур.

– Ах вот оно что! – Казалось, улыбка навеки застылаи на лице королевы-матери, будто высеченная в горе Рашмор[14]14
  Гора в штате Дакота, в которой высечены огромных размеров головы четырех американских президентов: Джорджа Вашингтона, Томаса Джефферсона, Теодора Рузвельта и Авраама Линкольна. Автор – американский скульптор Г. Борглум (1867–1941).


[Закрыть]. – Здесь все невероятно интересно!

– Вот как?

Королеву раздражало, что мать не желает хотя бы на миг предаться отчаянию. Ведь на самом-то деле домик поистине отвратительный – тесный, скверно пахнущий и холодный. Как же мать сможет здесь жить? Она ведь даже шторы ни разу сама не задернула. И вдруг – пожалуйста, изо всех сил, хоть это и глупо, старается не теряться в столь диком положении.

Прибыл Спигги – выполнять уже привычное задание, – и был встречен преувеличенно радостными возгласами. Королева-мать не поверила цифрам в памятке, полученной от Джека Баркера. Не может же комната быть размером девять футов на девять, решила она. Одну цифру, видимо, пропустили – Баркер имел в виду девятнадцать футов. Только потому огромные ковры из Кларенс-хауса перевезли в фургоне в переулок Ад. За этим проследили, сослужив ей последнюю службу, те из челяди, кто не успел напиться в стельку.

Спигги извлек из сумки орудия разрушения: острый нож, металлическую рулетку, черную клейкую ленту – и принялся кромсать бесценный ковер, подарок Персии, чтобы он уместился возле камина, облицованного рыжей плиткой. Спигги вновь был героем дня. Королева-мать прогуливалась в садике за домом, рядом с ней семенила ее корги по кличке Сьюзан. В кухонное окно соседнего домика за ними наблюдала чернокожая женщина. Королева-мать помахала ей, но та нырнула вглубь дома и скрылась из виду. Улыбка на губах королевы-матери чуть дрогнула, но тотчас заиграла вновь, наподобие биржевых сводок в «Файнэншл таймс», когда в Сити выдается трудный день.

Королева-мать отчаянно нуждалась в любви. Она могла существовать лишь в атмосфере всенародного обожания; без него она бы погибла. Большую часть жизни она прожила без мужской любви, и преклонение простых людей служило ей в какой-то мере утешением. Ее слегка обеспокоила недружелюбность соседки; тем не менее, когда она вернулась из садика в дом, на ее лице вновь сияла улыбка.

Спигги поднял голову от ковра. В его глазах королева-мать прочла восхищение. Она заговорила с ним, стала расспрашивать о жене.

– Сбегла, – коротко обронил Спигги.

– А дети?

– С собой забрала.

– Так вы, стало быть, беспечный холостяк? – Голос королевы-матери весело звенел.

Спигги насупился:

– Кто это вам сказал, что я без печки?

– Бабушка имела в виду, – разъяснил Чарлз, – что вы, наверное, живете без забот, не обремененный всевозможными семейными обязанностями.

– Мне денежки с неба не валятся, я вкалываю, – сказал Спигги. – Вы бы сами попробовали потаскать туда-сюда тяжеленные ковры.

Столь явное непонимание привело Чарлза в замешательство.

И почему его родственники не умеют просто поговорить с соседями, без этого… гм… постоянного… гм?

Королева стала передавать собравшимся изящные фарфоровые чашечки с блюдцами.

– Кофе, – объявила она.

Спигги напряженно наблюдал, как члены бывшего королевского семейства обращаются с крошечными чашками. Они продевали указательные пальцы в ручки, поднимали блюдца к лицу и отхлебывали. Однако указательный палец Спигги, мозолистый, распухший от многолетнего физического труда, никак не лез в ручку чашки. Спигги глянул на собственные пятерни и, устыдившись, быстро сунул кулаки в карманы комбинезона. Самому себе он теперь казался неуклюжей скотиной. А у них тела словно бы светятся – будто стеклом облитые. Вроде как для защиты, что ли. У Спигги же тело было похоже на карту, испещренную условными обозначениями: травмы на работе, драки, заброшенность, бедность – все прожитое оставило свои видимые меты. Спигги сгреб чашечку правой рукой и в один глоток выпил скудное содержимое. «Да тут комару нос обмакнуть не хватит», – проворчал он, ставя чашечку на блюдце.

Принц Чарлз с трудом пробился сквозь небольшую толпу, собравшуюся у ворот бунгало королевы-матери. Поодаль, ссутулившись, дрожал на ледяном ветру бритоголовый паренек. Он подошел к Чарлзу:

– Видак нужен?

– Вообще-то да, – сказал Чарлз. – Моей жене нужен. Мы свой забыли, не подумали во… гм… но… они ведь жутко, гм… ну… дорогие?

– Еще бы, ясное дело, дорогие, но я могу достать за пятьдесят монет.

– За пятьдесят монет?

– Ага, один мой кореш их толкает.

– Филантроп, наверное?

Уоррен Дикон непонимающе уставился на Чарлза.

– Просто кореш.

– А они, гм… то есть… эти видеомагнитофоны, они… гм… работают?

– Само собой. Они же из хороших домов, – возмутился Уоррен.

Что-то тут Чарлза смущало. Откуда этот юнец с крысиной физиономией знает, что у них нет видео? И он спросил Уоррена.

– Да я шел вчера мимо вашего дома. Глянул в окошко. Красный огонек не светится. Занавески надо задергивать. У вас ведь там товарец клевый – хоть те же подсвечники.

Чарлз поблагодарил Уоррена за комплимент. У юноши, очевидно, прекрасно развито чувство прекрасного. И впрямь не стоит судить о людях по первому впечатлению.

– Да, подсвечники изумительные, – сказал Чарлз, – Вильгельм Третий. Он, гм… я имею в виду Вильгельма, положил начало коллекции в…

– Чистое серебро? – поинтересовался Уоррен.

– Разумеется, – заверил Чарльз. – Работа Эндрю Мура.

– Надо же, – отозвался Уоррен, словно наперечет знал всех серебряных дел мастеров семнадцатого века. – Небось, потянут на кругленькую сумму, а?

– Возможно, – согласился Чарльз. – Но ведь, как вы, гм… наверное, знаете, мы… то есть… членам моей семьи, нам не разрешается, гм… вообще говоря… продавать что бы то ни было из нашего, гм…

– Товару? – Уоррену тошно было дожидаться, пока Чарлз закончит фразу. Вот козел! И он мог в один прекрасный день стать королем и править им, Уорреном?!

– Ну да, товару.

– Так вам надо было оставить там подсвечники и прикупить видак.

– Прихватить видак, – уточнил Чарлз.

– Короче, нужен он вам или нет? – Уоррен решил, что пора завершать сделку.

Чарлз пошарил в карманах брюк. Где-то у него была бумажка в пятьдесят фунтов. Отыскав, он протянул ее Уоррену Дикону. Он не знал ни имени Уоррена, ни его адреса, но, раз юноша интересуется материальной культурой прошлого, решил Чарлз, его стоит поддержать. Он уже представлял себе, как покажет Уоррену свою небольшую художественную коллекцию и, возможно, побудит молодого человека заняться живописью…

Чарлз залез поглубже в фургон и подхватил картонный ящик с надписью «обувь»; но ведь обувь обычно не звякает и поднять ее не составило бы такого труда? Приоткрыв крышку, Чарльз увидел двадцать четыре бутылки джина «Гордоне», аккуратно переложенные зеленой упаковочной бумагой. Прижимая ящик к груди и обливаясь потом, он протиснулся сквозь толпу. Вот бы Беверли посмотрела, как он тащит такую тяжесть – выполняет мужскую работу. Когда он благополучно донес груз до входной двери, женщины и малыши в колясках веселыми, хотя и не без насмешки, криками выразили ему свое одобрение; Чарлз, раскрасневшийся, довольный собой, кивнул им в знак благодарности, как учили его делать с трехлетнего возраста.