Текст книги "Приходи в полночь"

Глава 22

Ручка больно впивалась в бедро Ли, которая сидела в джипе Ника, как можно теснее прижавшись к дверце со стороны пассажирского сиденья. Он вел машину с пугающе холодной решимостью. И даже если его бесстрашная езда их не погубит, она хотела, чтобы их разделяло как можно большее расстояние, на какое можно было рассчитывать в машине.

Она сопротивлялась, когда он стал вытаскивать ее из машины, и даже сильно ударила его по голени. В ярости он схватил ее за лодыжки, выволок наружу, перекинул через плечо и отнес к своему джипу. Посадив Ли на переднее сиденье, Ник пригрозил, что если она попытается бежать, он свяжет ее и заткнет рот. Ли ему поверила.

Он потребовал объяснить, почему она вела себя так, что вынудила его столкнуть ее с дороги, но Ли не ответила. Она не хотела провоцировать его еще и потому, что не знала, куда он ее везет. Как будто они ехали к нему, и она не знала, как его остановить. Один за другим она отбрасывала планы спасения. Нельзя было выпрыгнуть из автомобиля на ходу, не разбившись насмерть, или схватиться за руль, не убив их обоих.

Когда они поехали по серпантину идущей по каньону дороги, Ли покрепче ухватилась за ручку и наклонила голову. Навстречу им неслись деревья, мелькали дома. Свет фар шел вперед, в бесконечность, и казался неподвижным.

Когда Ник подъехал к студии и выключил мотор, Ли сидела с закрытыми глазами. Хлопнула дверца со стороны водителя, под сердитыми шагами захрустел гравий – он обходил машину. Дверца распахнулась, и Ник, вытащив Ли из машины, подхватил ее на руки.

На этот раз она не стала сопротивляться. Она убеждала себя расслабиться, зная, что сопротивление только вызовет новую вспышку агрессии. Прижав ладони к шее, Ли позволила внести себя, как инвалида, в дом и усадить на обитый колдовской кожей диван в просторной гостиной Ника.

В комнате было темно, за исключением двух горевших на самом низком накале шестиугольных ламп, что стояли по обе стороны камина. На бронзовой панели рядом с дверью располагались ряды кнопок, похожих на кнопки интеркома. Ник нажал одну из них, и висячая лампа от Тиффани ожила, залив желтоватым светом комнату. Ли рассеянно отметила испанское влияние в ее отделке. Керамику с глазурью и ручной работы гобелены…

Выложенный черной плиткой пол…

И присутствие Ника, который стоял на зеркальном полу, всем своим видом воплощая злость. Поверх черных джинсов и рубашки на нем был надет плащ цвета хаки, голубые глаза горели огнем, но Ник все таки очень мало напоминал ритуального убийцу.

– Ты наконец скажешь мне, что происходит? – спросил он. Она приняла оборонительную позу, подобрав под себя ноги.

– О чем ты говоришь?

– Почему ты сорвалась с места, когда я остановился позади тебя? Ты чуть не взлетела, Ли. Неслась по меньшей мере со скоростью девяносто миль в час. Почему?

– А почему ты меня преследовал?

– Преследовал тебя? Я пытался убрать тебя с дороги, пока ты себя не угробила.

Ли поднесла руку ко рту и, глядя на Ника, стала водить пальцами по губам. Он говорит так, как будто ничего не знает о том, что с ней произошло. Можно ли этому верить?

– Я думала, ты в Нью Йорке, – сказала она.

– Я вернулся раньше. У тебя по телефону был такой расстроенный голос. Ты бросила трубку…

Вспомнив, как он с ней поступил, представив фотографии, которые сделал, Ли вскипела. Из за него она пережила сутки адской пытки. Она была вынуждена заново, до секунды, пересмотреть все прошедшие недели, терзать свое сердце в поисках ответа на немыслимые вопросы.

– Этой ночью на меня кто то напал.

– Что сделал?

Она попыталась встать и не смогла. Резкая боль пронзила плечо. Рукав блузки оторван, поняла она, виден синяк на руке. В этом хаосе она совсем забыла о первом ударе по плечу.

Болело сильно, но закричать ее заставила внезапная острая боль в сердце:

– Кто то на меня напал!

На нее опять начала наваливаться усталость, она стала слабеть.

– Не подходи, – взмолилась она, падая на диван.

– Ли? Что с тобой?

– Не подходи! – Она помахала рукой, чтобы он оставался на месте. – Мужчина, который мне звонил… Он сказал, что это ты… ты хотел моей смерти.

Он смотрел на нее, не веря своим ушам.

– Кто то сказал тебе, что я собираюсь тебя убить? – Она смотрела на свою руку, на рану.

– Кто напал на тебя сегодня, Ли? – Его голос внезапно зазвучал жестко. – Кто это сделал?

На этот раз отмахнуться от него не удалось. Он подошел к дивану и, опустившись на колени, осмотрел рваную рану на руке Ли. Кровоточить она перестала, но уже образовался безобразный синяк.

– Кто это сделал? Скажи мне!

– Я не могла его рассмотреть.

– Но ты знаешь, кто это, да? Или думаешь, что знаешь.

Она не могла понять, зачем он затеял этот разговор. И что то заставило ее произнести то, что, должно быть, сидело в ней всю ночь, обвинение, которое, как он должен был догадаться, она собиралась ему бросить:

– Ты! – Ее губы искривились от боли. – Я думала, это ты. – Он ухватился за подлокотник дивана с такой силой, словно внутри у него что то взорвалось. Затем лицо Ника исказилось яростью, и он вскочил.

– Я не охочусь на женщин! – выкрикнул он.

Он отошел от нее, оглядываясь и ища, что можно разбить. Полы плаща разлетались при движении. Черные волосы блестели в свете лампы. На него было страшно смотреть. Его отражение металось в зеркально черных плитках пола, напоминая чародея, сражающегося с силами, еще более темными, чем он сам.

Часов в комнате не было, но какие то внутренние часы отсчитывали нараставший в нем гнев, и Ли чувствовала каждый их удар. Каждое движение его руки, каждое проявление сжатой, как пружина, энергии, говорили ей, что сейчас время – ее враг, что оно с неумолимой скоростью приближает их к катастрофе.

– Не надо… – прошептала она.

Ник схватил с подставки керамический кувшин, с виду очень древний и ценный, и направился к окну. Ли решила, что сейчас он выбросит его за окно, но Ник постоял несколько секунд, держа кувшин на весу, затем резко поставил его на место и отвернулся.

Ли подумала, что все кончилось и он пришел в себя, но не тут то было. Ник взглянул на нее, и в его глазах она увидела столько боли, столько нестерпимой боли. Она была потрясена.

– К черту! – внезапно бросил он.

Его рука описала в воздухе дугу. Он весь был нацелен на разрушение. Кувшин полетел через комнату и разбился о бар, во все стороны полетели осколки. В следующий миг он сорвал со стены картину и насадил ее на настольную лампу.

От звука рвущегося холста Ли затошнило. Она содрогнулась от ужаса.

Ник развернулся, словно ища чего то еще, чего нибудь бесценного. Но больше ничего не было… кроме нее. Признавая поражение, он прерывисто вздохнул. Схватил стул и выпустил его из рук, тот с треском упал на пол и перевернулся.

Насилие имеет звук, поняла Ли. И сейчас оно отдавалось в ее ушах треском стула, стоном холста.

А посреди всего этого хаоса молча, опустив голову, стоял Ник Монтера. Вся его злость куда то исчезла.

Ли хотела что то сказать, но боялась.

– Это был не я, – произнес он наконец. Казалось, он разговаривает со своим отражением, мерцавшим у него под ногами. – Мне достаточно и одной смерти на своей совести.

Одной смерти? Он говорит о Дженифер? Суд признал его невиновным в этом преступлении, но Ли уже не была в этом так уверена. И поэтому спросила его.

– Нет, – ответил он. – Это была не Дженифер. Бога ради, я даже не дотронулся до Дженифер! Это была она.

Ли проследила за его взглядом, обращенным к фотографии, стоявшей на полу рядом с камином. Фотография была повернута лицом к стене. Ли ничего не видела, но догадалась. Переведя взгляд на Ника, она увидела немую муку в его глазах и поняла, что была права. Эта фотография была источником всего – его слепой ярости, его глубочайшей скорби.

Мгновение спустя Ли уже стояла на коленях рядом с камином, держа фотографию в руках. Это был портрет, который заворожил ее, когда она в первый раз приехала к нему в студию, – мечтательная женщина с печальными глазами, кульминация выставки в его демонстрационной комнате.

Но кто то повредил снимок. Фотография была наискосок прорезана ножом. У Ли не было сомнений в том, кто это сделал. Ник по какой то причине хотел уничтожить фотографию. Может, поставил ее рядом с камином, чтобы сжечь, но потом не смог.

– Это не Дженифер? – спросила она, все еще не понимая.

– Нет, ее звали Фейт. Она была моей матерью.

– Твоей матерью? – Ли оторвалась от поврежденного портрета и посмотрела на Ника. – Ты ее сфотографировал?

Не надо было ему даже и пытаться улыбнуться. Сердце Ли разрывалось, когда она смотрела, как кривятся его губы, как на лице появляется выражение горечи и скорби. Ли быстро отвернулась, но с испугом поняла, что очень долго будет помнить Ника именно таким.

В воцарившейся тишине Ли слышала только тиканье мистических часов.

– Когда я был еще в начальной школе, – сказал наконец Ник, – производитель фотоаппаратов выделил средства на программу стипендий для неблагополучных детей. Одним из этих детей был я.

– У тебя хорошо получалось даже тогда, – заверила его Ли. Незабываемой фотографию делала смутная тоска женщины, но игра света и тени была схвачена удивительно мастерски для ребенка.

– Твоя мать умерла, когда тебе было десять, да? – осторожно начала Ли, постаравшись задать вопрос тоном собеседника.

– Она не умерла, ее убили. – И тихо, на выдохе, он добавил: – Ее застрелили.

Ли не могла опомниться. Он сказал, что виновен в ее смерти. Что же он тогда имел в виду? Что в десятилетнем возрасте застрелил свою мать? Должно быть, это был несчастный случай, нанесший ему ужасную травму. Теперь она начала понимать его ярость. Если Ник был виновен в ее смерти, то он все время стремился наказать себя за то, что считал невозможным простить. Всю жизнь его гложет чувство вины.

– Ты можешь об этом говорить? – спросила она.

– Здесь не о чем говорить.

«Здесь есть о чем говорить, – хотелось сказать ей. – Твоя мать умерла, а ты умираешь здесь и сейчас, умираешь каждый день из за того, что ты сделал».

– Как это случилось? – спросила она.

– Как очень многие другие хладнокровные убийства, совершаемые воскресным днем на детском дне рождения. Она раскладывала пироги и мороженое у нас во дворе. Мне было десять лет. Я был счастлив. По пальцам можно пересчитать, сколько раз я был счастлив в жизни.

– Но ты сказал, ее застрелили.

– Да. – Он с силой провел пальцем по своей щеке. – Ее убили «койоты». Бандиты из баррио Сан Рамон. Убить хотели меня.

– Тебя? Почему?

– Я украл партию наркотиков и оружия. Хотел добиться одобрения другой банды. И решил, что если я обчищу «койотов» и это сойдет мне с рук, то меня примут в банду. Им пришлось бы принять меня.

– Но с рук тебе это не сошло.

– Мать увидела, что очень уж лихо подкатила и остановилась машина, и велела мне уйти в дом. Если бы я это сделал, она сегодня была бы жива. Но я бросился бежать, и «койоты» открыли огонь. Когда она увидела оружие, то заслонила меня собой.

– И погибла?

Он дотронулся до груди.

– Первая же пуля убила ее. Попала прямо в сердце.

Ли беспомощно смотрела, как он сжал зубы, борясь с подступающими слезами. Теперь она все поняла. Когда его мать увидела оружие, она прикрыла собой сына. Фейт Монтера рис ковала своей жизнью, повинуясь древнему, как сама природа, инстинкту. Но когда она лишилась жизни, ее десятилетний сын взял на себя долг, который никогда не сможет отдать. В тот день он потерял не только мать – он потерял свою душу.

– Я упал рядом с ней, – сказал он. – Я обнял ее. Повсюду была кровь.

Ли не хотела, чтобы он продолжал, но, похоже, выбора у него не было. Безжизненным голосом, раздавленный грузом воспоминаний, он поведал ей остальное – что мать всегда хотела, чтобы он выбрался из баррио живым, чтобы чего то достиг в жизни.

– Я выбрался. – Он поднял голову. – Она – нет. Его боль была настолько неприкрытой, что у Ли сжалось сердце.

– Ты не мог знать, что она сделает. Тебе было десять лет. – Казалось, Ник ее не слышал. Сунул руки в карманы плаща, словно они почему то символизировали его преступления.

– После этого ничто не имело значения, – сказал он. – На какое то время у меня словно помутился рассудок, я пытался себя убить.

Ли поднялась.

– Потому ты и связался с Дженифер? Она была подругой главаря банды?

– Это было позже, но – да, одно смертельное желание следовало за другим. Даже тюрьма – эта вонючая дыра – не стала достаточным наказанием. – Он посмотрел на нее пустым взглядом. – И ничто не станет.

Ли не знала, что сказать. Ник Монтера, фотограф, в каком то смысле был больше, чем жизнь, он был современной легендой. У него были железная воля и стальные мускулы, Ли ощутила на себе силу и того, и другого. Может, поэтому ей и было невыносимо видеть его страдания. В нем до сих пор жил несчастный десятилетний ребенок, и ей нужно было что то сделать, сказать, пробиться к этой печали. Ей следовало помочь ему профессиональным советом, но она не могла играть в психиатра. С ним она действовала исходя только из основных человеческих инстинктов. И так было всегда.

– Что такое? – спросила она.

В глазах Ника мелькнуло какое то горестное узнавание, когда он поднял на нее взгляд.

– Ты напоминаешь мне ее, – ответил он. – Даже физически. Она была такой же сдержанной, как ты, красивой, как ты. Наверное, в твоем характере заложена доброта. Но я не могу до тебя дотронуться, дотянуться. Она была как ты – никогда не раскрывалась до конца.

Ли услышала свое дыхание. Она удивленно вздохнула. Удивление было сладким и совершенно неожиданным.

– Тогда позволь мне дотронуться до тебя, – предложила она.

Он поднял на нее глаза такого интенсивного оттенка синевы, что они напомнили ей сапфиры. Казалось, Ник не был готов к тому, что она идет к нему, но это только вызвало у нее еще большее сочувствие. Она чувствовала себя не совсем уверенно, но ее подбадривало то, что он выбит из колеи. Это он всегда держал все под контролем, и она была благодарна этой минуте, что может заставить его затаить дыхание, как это делал с ней он, что она может заставить его вздрогнуть от удивления.

Не веря своим глазам, Ник смотрел, как она приближается к нему.

Его взгляд был настолько напряженным и растерянным, так легко было раствориться в нем, забыть, что она делает. Но когда Ли дотронулась до его лица, он закрыл глаза. По телу его пробежала дрожь. Мышцы напряглись под ее пальцами.

Она с любовью смотрела на то, что с ним происходит. С любовью и страхом. Она не хотела ранить его снова, об этом не могло быть и речи. Но не хотела, чтобы он перестал ранить сам, сладко ранить в ответ на ее действия. Его беззащитность завораживала.

– Какой у тебя нежный рот, – сказала она, хотя не касалась его там. Это казалось слишком уж навязчивым. – Это часть твоей мужской красоты… и чувственности.

На подбородке у него уже стала проступать щетина, но ей нравилось и это. Его ресницы слиплись от выступивших слез, и Ли подумала, каково это будет – прижаться к ним губами, высушить их. Она никогда раньше не пробовала на вкус мужских слез. Никогда не откликалась на мужскую боль, как сделала это сейчас. И каждая подробность поражала ее.

Когда она провела пальцами по его горлу, он подставил его, выгнув шею.

Выдохнул какое то слово, она не расслышала. Может, он даже ругнулся, но эти слова показались ей музыкой.

– Позволь мне быть доброй, – услышала она свой шепот. Ли заметила, как руки у него в карманах сжались в кулаки, и почувствовала, как внутри ее тоже все сжалось. Да, она касалась Ника Монтеры, да, она дотянулась до него, но что происходит с ней?

Ее охватило безумное желание. Как и насилие, оно имело звук, только на этот раз это был перезвон одиноких колокольчиков, призывные крики птиц. Они ласково звали ее. Среди всего этого безумия она позабыла о том, насколько глубоки ее чувства.

В какой то момент движения ее рук на его лице приобрели новый смысл. Ли ощутила покалывание в кончиках пальцев, щекотание в ладонях. Когда ее ладонь скользнула по его щеке к подбородку, Ли вдруг захотелось очертить большим пальцем его губы. И пока она представляла, какой болью и нежностью это отзовется, ее пальцы поглаживали теплую кожу его щек.

И вот она уже ласкает его губы.

Мягкие изгибы его губ увлажнились, заблестели под дрожащими прикосновениями ее пальцев. Он слегка прикусил ее палец губами, и ее снова охватило желание. Тихо запело внутри.

– Я ничего не стану скрывать, – прошептала она. – Я никогда не обижу тебя так, как твоя мать.

Он открыл глаза, за черным бархатом его ресниц замерцала бледная радужка глаз. Теперь от него тоже исходило желание. Но он не сделал даже движения, чтобы до нее дотронуться. Даже не вынул руки из карманов плаща. Просто стоял и смотрел, как она смотрит на него. И только его дыхание, полное желания, говорило за него.

Ли почти боялась шевельнуться.

Его рубашка выбилась с одной стороны из джинсов, и Ли просунула руку под ткань, ища близости с ним. Гладкая кожа побуждала к исследованиями, и Ли просунула руку дальше, к его спине. Нащупала сильный позвоночник и, проведя по всей его длине пальцами, почувствовала, как Ник выгнул спину, когда она остановилась у пояса его джинсов.

– Боже, – выговорил он, – что ты со мной делаешь?

– Не знаю… Пытаюсь быть доброй?

Собственный голос удивил ее. Он был сексуальным и страстным. И звучал так, будто она сильно возбуждена. Ли ожидала, что он остановит ее в любой момент, когда легонько повела рукой по его грудной клетке. Под ее прикосновениями его мышцы сокращались и дергались, но он ее не остановил. Его руки тоже оставались там, где были.

– Всего лишь пытаюсь быть доброй, – повторила она. Когда она положила ладонь ему на живот, дыхание Ника стало глубже. Он задохнулся, когда она повела пальцами вверх, к его соскам. Они затвердели, как алмазы, а тело приподнялось, как от боли.

Его реакция околдовала ее. Она еще никогда не сталкивалась с такой моментально действующей связью «причина – следствие». И никогда еще не встречала такого эмоционального мужчину. Он трепетал от прикосновений, издавал хриплый стон, если она слегка царапала его ногтем.

Длинный шрам спускался от ребер вниз и терялся под джинсами. Он приковывал к себе ее глаза, внимание и руки. Гордая плоть. Когда она прикоснулась к этой магической ране, внутри ее все сжалось, свернулось в комок, ей захотелось содрогнуться вместе с ним.

Она ощущала чувствительность этой раны под своими пальцами, нежный жар поврежденной плоти. И снова ей показалось, что, исследуя этот участок его тела, она исследует что то такое же чувствительное внутри себя, ее ощущения граничили с болью, дарили блаженство и заставляли нервы натягиваться как струны.

Если она проследит этот шрам до конца, он приведет ее к источнику его боли. Допустит ли Ник это? Осмелится ли она? Его красивое лицо, искаженное горечью, сказало ей: все возможно. Может быть, он именно ради нее получил этот шрам, чтобы она могла узнать его тело, гордость и боль его существа. Шрам был символом, извивающейся змеей, увлекающей Ли по пути тайн жизни, искушающей ее.

Казалось, Ник перестал дышать, когда она, скользнув пальцами по шраму, последовала за ним за пояс джинсов. И прежде чем он успел остановить ее, она принялась расстегивать его джинсы.

Она делала это медленно, понимая при этом, каких сил ему стоит контролировать себя. Возможно, поэтому было так важно, чтобы он не останавливал ее сейчас. Он подчинялся каждому ее прикосновению, возбуждаясь все больше и больше. Расстегнув последнюю пуговицу застежки, Ли опустилась на колени.

Ли услышала, как он застонал, когда она стащила с него трусы, но не обратила на это внимания. Ник Монтера был возбужден. Все его тело было лишь дополнением этой подрагивающей плоти, вздымавшейся из центра его существа. Страшная и одновременно прекрасная, она, казалось, обладала такой же властью над ней, как и над ним. Но вместо того чтобы испугаться, Ли как завороженная смотрела на этот дар природы, который приносит мужчинам такое наслаждение и такую боль, искажая их сознание из за неодолимых сексуальных потребностей. Сердце Ли колотилось, бедра напряглись.

Сначала она прикоснулась к нему руками, легко поглаживая эту поразительно отвердевшую плоть, ощущая мощную вибрацию, пронизывающую ее от основания и до кончика. Головка оказалась особенно чувствительной, узнала Ли. Он дернулся, когда она погладила его там.

Когда она наконец взяла его в рот, то подняла взгляд и увидела, что он за ней наблюдает. Его руки по прежнему оставались в карманах плаща, он молча смотрел, как она ласкает самую интимную часть его тела.

Ли мельком подумала, сможет ли он испытать оргазм вот так, держа руки в карманах. Мысль эта возбудила ее, но ничего подобного не произошло. Когда Ли пустила в ход язык, ощупывая гладкие, набухшие очертания, она наконец почувствовала на себе его руки. Он запустил их ей в волосы, побуждая ее принять его в себя еще глубже.

– Будь добра и с ним, – хрипло пробормотал он.

От желания голос его звучал сдавленно. Ладони жестко давили на голову, судорожно захватывали волосы, когда он испытывал пределы ее рта и горла. Она чувствовала, как он вздрагивает в ее горле, и от шокирующего удовольствия даже ослабела. Она никогда не любила этот вид секса, никогда не хотела, чтобы мужчина заполнял ее рот, посылая в горло эти токи. Но этой ночью она захотела этого.

Ей хотелось ласкать его везде, ощущая под руками его тело, хотелось заставить его плакать от наслаждения, опустошить его. Но когда она дотронулась до него, он отстранился, покинув ее.

– Почему? – спросила она, когда он поднял ее на ноги.

– Потому что таким количеством доброты мужчину можно убить.

Он весь дрожал, кладя ладонь ей на горло и притягивая к себе. Он гладил, ласкал ее, запрокидывая ей голову назад, пока перед глазами у нее не осталось только его лицо – безумный блеск его глаз, мощные очертания его подбородка. Она упала бы, если б он не поддержал ее за талию.

– Теперь моя очередь быть добрым, – прошептал он. Она закрыла глаза, когда горячее дыхание коснулось уголка ее рта. Его губы что то тихо зашептали над ее губами, она не была уверена, что он ее целует. Он слегка касался ее губ, проводил по ним губами, что то бормотал, порождая неведомые Ли ощущения. Ожидание наполняло ее мукой, заставляло жадно тянуться к нему.

– Ничего не скрывай, Ли, – предупредил он, смыкая пальцы на ее горле.

– Как я могу? – слабо откликнулась она.

И когда он захватил ее мягкие губы властным поцелуем, она испытала неимоверное удивление: своим поцелуем он словно прожигал себе путь в нее. А потом он заполнил ее рот своим языком, напоминая о том, что делал с ней и что еще сделает. Ли ухватилась за рукава его плаща, чтобы устоять, но ничто не могло ослабить впечатление от пережитого ею шока. Ник воспламенил ее желание. Теперь она хотела его, немедленно, везде, во рту, внутри своего тела. Она увлажнилась. Ее тело изнывало.

– Прояви свою доброту, – попросила она, высвобождаясь из его рук.

Она стала отступать к дивану, одновременно расстегивая свои джинсы и не сводя с Ника глаз. Ей удалось поспешно избавиться от джинсов, но о блузке она даже и не вспомнила. И не зря. Потому что когда она навзничь упала на диван, Ник Монтера – мужчина, фотограф, чародей – уже оказался у нее между ног.

Он навис над ней, опершись руками, и вошел в нее одним глубоко проникающим движением. Ли издала резкий возглас удовольствия, и потянулась к нему, и почти сразу же приподнялась, настигнутая восхитительным оргазмом. Она не властна над этим мужчиной! Ему достаточно войти в нее, и она уже впадает в прострацию, забывает обо всем. Ее спина выгнулась, и кажущиеся бесконечными волны ощущений начали сотрясать тело.

Его толчки были сильными и совершенными, как летящая к цели стрела. Ли распростерлась под ним – ноги широко раздвинуты, руки закинуты за голову, вся она во власти темного колдовства. Она никогда не испытывала ничего подобного этому прекрасному, стремительному движению внутри себя. Боль глубоко внутри ее была слаще, чем сама жизнь. Словно накатывался удивительный вечный прибой, против которого не могли устоять земные силы.

Ощутив, что вот вот снова начнутся содрогания наслаждения, она ухватилась за сильные плечи Ника и снова разрядилась оргазмом, когда Ник поцеловал ее в губы. Она обхватила его ногами, поднимаясь навстречу ему. Пронзившая ее радость была необычной и безудержной. Первобытной. Но напряжение стало отпускать только тогда, когда она почувствовала, как он освободился внутри ее, когда она наполнилась его горячим, опаляющим соком.

Потом они в изнеможении лежали рядом, тесно обнявшись. Ощущая блаженство. Именно это слово пришло на ум Ли, лежавшей в его объятиях. Она испытывала в его руках такое же блаженство, как если бы лежала в ванне, наполненной горячей водой. Тепло проникало до костей, обещая, что она больше никогда не замерзнет. Это показалось ей таким значительным, пролило такой бальзам на душу, что она погрузилась в сон, уютно уронив голову на его плечо и уткнувшись плечом ему под мышку.

Она никогда никому так не доверяла, никогда так не любила.

Немного позже, сонно приподняв голову, она поняла, что он развел в камине огонь и предлагает выпить кальвадоса и завернуться в теплый плед из шерстяной фланели.

Она встала и с мечтательной улыбкой на губах приняла от него бодрящий напиток.

– С тобой хорошо, как в горячей ванне, – пошутила она. – Я так расслабилась, что, наверное, уже не в состоянии буду двигаться.

– Как раз то, что доктор прописал?

– Да… да.

Комната наполнилась запахом горящих поленьев и ароматом кальвадоса. Ник сел рядом с Ли на диван и, обняв ее, поплотнее завернул в плед. Так они молча сидели какое то время, потягивая кальвадос и глядя на огонь, пока наконец Ли не обратила внимание, что куда то исчез портрет его матери. Наверное, он убрал его, пока она дремала.

Реальность встала перед ней со всей резкостью, и она отодвинулась от Ника. Ли с грустью вспомнила о своих фотографиях, которые нашла в темной комнате. Грустно спросила, зачем он их сделал.

Он даже удивился ее непонятливости.

– Я же фотограф, Ли. Когда я вижу что то красивое, я это снимаю. Мы только что занимались любовью, в ту ночь мы занимались с тобой любовью по всему дому, если ты помнишь. Потом ты уснула на моем водяном матрасе, и я никогда ничего подобного не видел. И моим первым побуждением было запечатлеть тебя такой, в свете лампы.

Его мотив и польстил, и озаботил ее. Казалось, он не понимал, что вторгся в ее частную жизнь.

– Некоторые из снимков были увеличены. Зачем?

– Я не заметил теней, пока не проявил пленку. Они меня заворожили, и я продолжал увеличивать, чтобы посмотреть, на что они похожи.

– И на что они оказались похожи? – Он виновато улыбнулся:

– На тени.

– Правда? Только и всего? – Но Ли еще не успокоилась окончательно. – А другие фотографии? – осторожно спросила она. – Со сценами насилия?

Он удивился:

– А, ты, наверное, говоришь о фотографиях Манни. Это мой протеже.

– Изучает фотографию?

– Нет, Манни – маленький жалкий крысенок из баррио, который вломился в мой дом в Сан Рамоне. Я заключил с ним сделку. Если он сфотографирует для меня те места, я заплачу ему за снимки, которые мне пригодятся. Это была его первая пленка.

Ли поставила бокал на столик.

– Но вся эта жестокость, Ник… Разве ребенок должен это видеть?

– Ли, он живет в этой жестокости. Пусть уж лучше фотографирует, чем принимает в этом участие. Его работы грубы, ему, конечно, недостает техники, но они – жизненны.

– Тебе удастся как то их использовать?

– Может быть. – Он пожал плечами и сделал глоток кальвадоса. – Хочу устроить выставку. Названия пока нет… Фотодневник мальчика из баррио. Что то в этом роде.

Глядя, как он потягивает свой напиток, Ли в который раз спросила себя, что на самом деле за человек Ник Монтера. Никакое образование, никакие учебники не могли ей помочь в разгадке этой тайны. Он был сложной натурой, как любой художник, и обладал яростью изгоя. Но он не был убийцей. Он протянул руку помощи ребенку, находящемуся в отчаянном положении. И казалось, был больше озабочен тем, чтобы показать жестокость, но не творить ее.

Ник тоже поставил бокал на столик.

– Ты действительно так огорчилась из за этих фотографий? Прости, Ли. Я не думал, я просто действовал.

Она облизнула губы, не совсем понимая свои ощущения.

– Ладно, ничего.

– У нас гораздо более серьезная проблема. Кто то напал на тебя этой ночью. – Ник нашел ее руку под пледом и переплел свои пальцы с ее. – Кому могло понадобиться причинить тебе вред?

– Я могу думать только на одного человека.

– На Доусона?

– Нет… на Джека Таггарта. Мне кажется, это был Таггарт, – внезапно проговорила она, вспомнив слова полицейского.

– Ты что то про него выяснила?

– Нет, но в тот день, когда я с ним обедала, он сказал, что хотел бы тебя убить. А потом передумал и заявил, что предпочел бы добраться до женщины, которую ты любишь, и убить ее у тебя на глазах.

– Боже, да этот парень ненормальный!

– Подумай, Ник, – настаивала Ли. – Это имеет смысл. Если Таггарт считает, что ты украл у него девушку, он, со своим искаженным представлением о возмездии, должен напасть на меня… и снова подставить тебя.

В голове у Ли начала складываться картина происшедшего. Мысли бежали с такой скоростью, что она не слышала клацанья когтей по плиткам пола, негромкого, но резкого крика. Но когда Мэрилин показалась на пороге комнаты, Ли прижала ладонь к губам. Она забыла про Скромника.

– Котенок! Боже мой, Ник, котенок. Надо поехать ко мне. Я оставила его там!