Текст книги "Свободные и любимые. Современный подход к воспитанию детей на основе безусловного принятия"

У детей есть права!

Дети – это люди, и поэтому они вообще-то находятся под защитой Хартии прав человека. Но они очень юны, у них мало опыта, у них особые потребности в защите, участии в принятии решений и развитии. Еще в 1959 году Генеральная Ассамблея ООН приняла Декларацию прав ребенка, которая, правда, не стала юридически обязательным документом. Лишь 20 ноября 1989 года Генеральная Ассамблея ООН единогласно приняла Конвенцию о правах ребенка, вступившую в силу год спустя. Ее ратифицировали 195 стран[34]34
  Россия также среди стран, ратифицировавших Конвенцию о правах ребенка. Конвенция вступила в силу для СССР 15.09.1990. Прим. науч. ред.


[Закрыть], включая Германию (1992), где она имеет силу федерального закона. США – единственное государство среди членов ООН, которое не ратифицировало конвенцию. Мы еще столкнемся с этим, когда будем рассматривать институциональное насилие в школах, особенно американских.

В Конвенции о правах ребенка 54 статьи. Она опирается на четыре основных принципа: запрет на дискриминацию, право на жизнь и развитие личности, приоритетность интересов ребенка и его право на участие в решении всех касающихся его вопросов[35]35
  https://www.bmfsfj.de/bmfsfj/themen/kinder-und-jugend/kinderrechte/vn-kinderrechtskonvention/vn-kinderrechtskonvention/86544.


[Закрыть]. Хотя Конвенция о правах ребенка действует в Германии с 1992 года, реализуется она еще не полностью. Политики, судебные органы и административная власть пока мало учитывают права детей. Норм основного закона (личное неимущественное право и обычное право) вообще-то достаточно. Однако есть данные[36]36
  https://www.bmfsfj.de/blob/120474/a14378149aa3a881242c5b1a6a2aa941/2017-gutachten-umsetzung-kinderrechtskonvention-data.pdf.


[Закрыть], что на практике они реализуются не в полном объеме.

Так, Германия не выполняет свои международно-правовые обязательства[37]37
  Hofmann, Rainer/Donat, Phillip (2017): Gutachten bezüglich der ausdrücklichen Aufnahme von Kinderrechten in das Grundgesetz nach Maßgabe der Grundprinzipien der UN-Kinderrechtskonvention, https://kinderrechte-insgrundgesetz.de/wp-content/uploads/2018/02/DKHW_Gutachten_KRiGG_Hofmann_Donath.pdf, S. 41.


[Закрыть]. По экспертному заключению, сделанному по заказу федерального министерства по делам семьи, принцип приоритетности интересов ребенка в школьном и ювенальном уголовном праве сколько-нибудь ощутимо не учитывается: ни в законах, ни в правовой практике. В то же время общественные и институциональные интересы занимают там заметное место. Не ведется никаких «значимых квалифицированных дискуссий» о праве ребенка участвовать в решении касающихся его вопросов. В медицинском праве срочно требуется законодательное разъяснение «для детей и подростков значения физической неприкосновенности и здоровья, а также опасности, которую представляют необратимые неправомерные вмешательства в раннем детском возрасте»[38]38
  https://www.bmfsfj.de/blob/120474/a14378149aa3a881242c5b1a6a2aa941/2017-gutachten-umsetzung-kinderrechtskonvention-data.pdf, S. 66.


[Закрыть].

С 2007 года существует объединение организаций, которое выступает за конституционное закрепление прав детей. Они могли бы войти в раздел основных прав, не затрагивая базовых отношений между детьми, родителями и государством. Такой закон укрепил бы права и защиту детей, кроме того, и в отношении свободы от насилия. Он призвал бы к ответственности государство и обеспечил бы участие детей и подростков в общественных процессах. Что касается собственных прав детей, в конституции было бы еще раз четко указано, что дети – это отдельные личности со своими правами, чьи нужды сейчас и в будущем важны и не могут быть игнорированы.

К сожалению, некоторые партии и объединения снова и снова выступают против включения прав детей в конституцию. Дело в том, что это среди прочего повлияло бы и на экономику именно в отношении обеспечения будущего и большей ответственности в вопросах устойчивого развития. Пока сложно и с конкретными формулировками[39]39
  Подробнее о формулировках и правах детей, например, здесь: https://verfassungsblog.de/warum-kinderrechte-ins-grundgesetz-gehoeren/.


[Закрыть], если речь о том, чтобы не просто «учитывать» детей, но и на самом деле «вовлекать» их.

ПРАВА ДЕТЕЙ

Право на жизнь и развитие

Право на защиту от физического и психического насилия

Право на защиту от не подходящей для ребенка работы

Право на социальную защищенность

Право на защиту от наркотических и психотропных веществ

Право на охрану здоровья

Право на личное пространство

Право на опеку обоих родителей

Право на имя и гражданство

Право на родной язык и культуру

Право на образование

Право на свободное выражение собственного мнения

Право на время для игр и отдыха

Как помочь ребенку пользоваться его правами

Понимать проблематику воспитания посредством давления и насилия – это одно, а обращаться с ребенком – совсем другое. Как добиться того, чтобы ребенок ел полезные овощи? Как реагировать, не отталкивая от себя, не лишая любви и не отдаляясь, если ребенок, вне себя от ярости, кусает руку матери? Что делать, если ему требуется лечение, а он отчаянно сопротивляется? И как сохранить терпение, не обесценивать ребенка и не стыдить, если он просто не понимает задачки по математике? Во всевозможных руководствах часто восхваляют чутье, которое должно указать нам верный путь. Но не всякий обладает безошибочной интуицией. Отрицательный опыт нашей жизни нередко приглушает голос интуиции. Кроме того, чутье в первую очередь проявляется в обращении с грудными детьми. Если же проблемы, которые нельзя связать с часто упоминаемой биологической эволюцией охотников и собирателей, возникают с детьми постарше, то полагаться на чутье трудно. Сколько подростки могут смотреть телевизор или играть в компьютерные игры? Как ограничить время? На каких условиях отпускать гулять в больших городах? Какая одежда считается допустимой для школы?

Как можно понять из текста закона, все явно очень непросто. Одна из слушательниц моих курсов для матерей с грудными детьми как-то написала мне, много лет спустя: «Те проблемы с пеленанием, кормлением и укладыванием спать, которые возникали у нас во время посещения курсов, кажутся мне порой такими абсурдными. С сегодняшней точки зрения это вовсе не проблемы. Проблемы начинаются, лишь когда дети становятся старше и говорят “я”. Каждый день мне приходится разбираться с тем, чего хочу я, чего хочет она (дочь), как найти компромисс между одним и другим, да еще испытывая давление от того, что думают обо мне все остальные».

Проблема вот в чем: мы знаем, чего делать нельзя, но не знаем, как поступать по-другому. И именно в стрессовых ситуациях легко скатываемся к образцам поведения, которым, вообще-то, вовсе не собирались следовать и которые – если взглянуть на них более внимательно – не соответствуют правам ребенка на взросление без насилия. Методы, пробивающие себе дорогу в нашем сознании в такие минуты, зачастую как раз исключительно насильственные – мы стыдим, подавляем, угрожаем перестать любить или укоряем ребенка: «Если ты сейчас же не пойдешь со мной, я оставлю тебя тут одного!», «Когда ты так себя ведешь, я чувствую себя такой несчастной!», «Мне что, тоже тебя укусить, да?», «Фу, да от тебя воняет! Опять обкакался до ушей». Думаю, эти высказывания знакомы большинству родителей. Мы сами так говорили или нам приходилось это слышать.

Все эти высказывания – формы психологического насилия: они унижают, стыдят, угрожают. Возможно, вы этого не ощущаете, но попробуйте-ка проанализировать, что вы, взрослый человек, будете чувствовать, если с вами говорить подобным образом. Ну, каково? Никакого насилия? Вряд ли. Но почему же мы тогда не можем освободиться от насилия? Во-первых, потому что у ребенка часто другие планы и нас это не устраивает. Во-вторых, потому что, как уже говорилось, в таких стрессовых ситуациях наружу прорываются укоренившиеся в нас модели поведения. Ребенок ведь должен есть, ему нельзя кусаться, он обязан учиться! Но что, если ответом на эти вопросы будет встречный вопрос: а, собственно, почему?

К счастью, в последние годы физическое насилие применяется реже. В 2005 году еще 76,2 процента родителей считали шлепки по попе вполне уместным воспитательным средством, в 2015 году таких родителей было 44,7 процента[40]40
  https://www.stiftung-kind-und-jugend.de/fileadmin/pdf/BVKJ_Kinderschutz_0616_Beitrag_Umfrage_2.pdf.


[Закрыть]. А вот психологическое насилие плохо поддается измерению. При этом оно так серьезно влияет на нашу повседневную жизнь, что встречается в наше время во многих местах: в семьях, детских садах и школах.

Нежелание детей соответствовать нашим ожиданиям

Давайте сначала посмотрим, почему мы, родители, считаем, что обязаны что-то предпринять, чтобы ребенок поступил по-другому. Зачастую мы полагаем: я выбираю линию воспитания на основании своих желаний и мыслей. Такая путеводная звезда сияет многим родителям, окрашенная в теплые тона безопасности, любви, доверия, надежд и наилучших представлений о будущем ребенка. Мы хотим оптимально подготовить ребенка к жизни. И, вообще говоря, это чудесная мысль. Только вот, к сожалению, воплотить ее в жизнь зачастую удается не совсем так, как задумано. Потому что, как мы уже убедились, сейчас мы неспособны точно оценить, какое будущее ждет наших детей и к чему именно нам их готовить. Кроме того, очень скоро мы замечаем, что дети далеко не всегда делают то, чего мы от них хотим, хотя и желаем им только лучшего. Почему мой ребенок не ест такое полезное фруктовое пюре с зернами? Почему не занимается со мной спортом, а сидит, хихикая, в углу вместе с другими детьми? Почему не хочет идти учеником на предприятие, хотя мы специально организовали ему такую возможность? Нередко дети отвергают предложения взрослых. Родители делают новую попытку, подкорректировав предложение, но ребенок может отклонить и его. Этот круговорот показывает: не стоит думать, что воспитывать – дело простое, если ребенок не хочет сотрудничать или осознанно держится курса, противоположного неверно намеченной цели.

Андреас описывает свой стиль воспитания как «ориентированный на привязанность». Они с женой развелись, когда их общему сыну Люку было два года. Сначала они договорились, что мальчик будет жить по большей части с мамой. Однако, когда Люк пошел в школу (сейчас ему семь лет), он стал жить по очереди у каждого из родителей по одной неделе. По словам Андреаса, это всех устраивает. Однако после занятий у Андреаса постоянно возникает проблема, когда нужно делать домашние задания. Люк должен сесть за уроки сразу после школы, но не хочет. Андреас специально купил ему красивый письменный стол. Часто Люк получает от отца что-нибудь особенное – необычный ластик, например. Когда сын сидит за письменным столом, разыгрываются всегда одни и те же сценарии: Люк говорит, что сначала хочет что-нибудь съесть / попить / сходить в туалет. Андреас, разумеется, соглашается, но после этого просит, чтобы Люк сразу вернулся к домашнему заданию. Но теперь у мальчика опять возникает какое-нибудь другое желание. Игра продолжается. Иногда Люк уверяет, что у него болит живот или ему нужно отдохнуть.

Для Андреаса очень важны школьные успехи сына. Мужчина хотел бы, чтобы Люк делал уроки «по свежим следам, пока не отключился мыслями». Андреас не понимает, почему ничего не получается. Сам того не желая, он все больше теряет терпение и раздражается. Нередко дискуссия заканчивается словами: «Если ты сейчас этого не сделаешь, то потом не поиграешь на приставке». Это способ давления, потому что в доме у мамы такой игровой консоли нет. Вообще-то Андреас вовсе не хочет использовать давление, но боится, что иначе сын не будет стараться. Ситуация разряжается, только когда Андреас наконец осознает, что Люк учится и работает не так, как он сам. После школы мальчику нужен перерыв, чтобы отдохнуть и, возможно, для начала привыкнуть к месту. Ведь он живет то в одном, то в другом доме. Дело не в том, что Люк не делает домашних заданий, а в том, какой способ учебы и переработки информации ему подходит.

Дети хотят делать то, что в этот момент совпадает с их планом развития, чему они в данный момент хотят учиться, во что погружены, что доставляет им удовольствие. Даже младенцы следуют собственным планам развития, в которых навыки согласуются друг с другом и мотором развития является личная мотивация. Малыш лежит на спине, вытягивает вверх ножки и раскачивается в сторону, затем снова возвращается к центру и – в другую сторону. Ему сложно, потому что он тренирует мышцы и отрабатывает двигательные процессы. Мы, родители, наблюдая за этим, вероятно, с легким вздохом подумаем: «Ему так хочется перевернуться, но он еще не умеет. Помогу-ка я ему!» А ребенок, проделывая все это, хотел учиться и формировать свои навыки. Мы облегчили ему задачу, но заодно прервали игру и учебу, не дали порадоваться самоэффективности – как в случае, если ребенок справился бы с этим по своему желанию. К тому же ему нужны развитые мышцы, чтобы решать другие связанные с моторикой задачи.

Ребенок учится чему-то новому, основываясь на том, что уже знает. Он вникает в новую информацию, которую получает из окружающего мира. Сталкиваясь с новым вызовом, который можно присоединить к тому, что уже используется для выработки умений (как на уровне действий, так и совершенно конкретно к уже имеющимся в мозгу нейронным связям), он входит в «состояние потока» – состояние умственного сосредоточения. Если при этом ребенок учится и осознает самоэффективность, у него вырабатываются гормоны счастья. Все мы не раз видели, как глубоко дети погружаются в какие-то занятия и, кажется, не замечают ничего вокруг. Именно нам, взрослым, не всегда открывается причина такого поведения маленьких детей. Мы раздражаемся, что ребенок в сотый раз роняет ложку на пол, и не осознаем, что он в эти минуты знакомится с земным притяжением. Мы злимся, что ребенок самозабвенно рисует восковыми мелками большие круги на полу, а он в это время тренирует маховые движения и оттачивает мелкую моторику.

А больше всего нам непонятно, в чем проблема, когда мы прерываем игру ребенка и объясняем, что надо куда-то идти. Вместо того чтобы дать ребенку доиграть, внезапно обрываем его игру. Вместо того чтобы дать ему возможность учиться самому, вмешиваемся, говоря и показывая, «как правильно» и как нужно пользоваться тем или этим. Мы не выжидаем, а действуем. Тем самым не только мешаем ребенку учиться, но и прерываем его глубокое, настоящее погружение в какую-то тему. Мы еще и раздражаем ребенка, ограничивая его возможности развиваться. Если мы вмешиваемся слишком часто, показываем, объясняем и наставляем – ребенок не учится. Он осознает себя зависимым от взрослых, не пробует справляться с фрустрацией и осваивать что-то новое. И позже именно это вызывает новые конфликты с родителями, когда они требуют, чтобы ребенок «наконец-то смог что-нибудь сделать самостоятельно». Детское поведение чаще всего оправданно. Мы можем снова и снова вспоминать об этом, когда раздражаемся из-за детских поступков или просто удивляемся им.

Наша позиция кажется нам неуязвимой. Мы полагаем, что все знаем лучше, что наше видение, наши взгляды и руководящие идеи важнее и правильнее. Однако при этом мы действуем – осознанно или бессознательно – против ребенка. Чем больше он противится – поскольку мы отнимаем у него потенциал развития, – тем чаще мы разными средствами заставляем его уступить. Это утомительно не только для ребенка, но и для нас, родителей. Необходимость действовать против его воли забирает все силы. И никому не нравится, когда его снова и снова отвергают. Вероятно, нас даже посещает мысль, что мы, родители, не желаем, чтобы маленький ребенок регламентировал нашу жизнь. Ну уж нет! Внезапно возникает страх потерять контроль и почувствовать себя слабыми и полностью зависимыми.

Мы не желаем идти ни на какие компромиссы и цепляемся за свои представления. Неуклонно требуем, чтобы ребенок соблюдал договоренности, правила и привычный распорядок. Возможно, даже чувствуем себя более слабыми и пытаемся избавиться от этого ощущения, обесценивая ребенка и высмеивая его поведение. В зависимости от личного опыта мы выработали различные стратегии защиты, чтобы как-то справляться с ощущением, что ничего не можем добиться. Общее у нас только то, что мы обижаем ребенка, вредим нашим отношениям и в конце концов из-за этого совершенно выдыхаемся. Мы без сил, потому что ребенок не слушается, потому что мы совсем не собирались так поступать и потому что такой образ действий требует невероятных усилий.

Самоанализ. Реальность и интерпретация

С точки зрения нас, взрослых, многое из того, что делают дети, нелогично. Но у них свои мотивация и логика. Мы это знаем и все же снова и снова попадаем в ловушку. Однако нам поможет, если мы, проанализировав плохо закончившиеся ситуации, укрепимся в понимании того, что бороться за власть не имеет смысла. Глубоко укоренившиеся в нас образ ребенка, борьба за власть между родителями и детьми и желаемое послушание подсказывают мозгу вариант решения, который так не работает. И мы придаем действиям ребенка какой-то смысл, которого в них нет. Нам мог бы помочь реальный разбор ситуаций. Чем чаще мы будем уделять время таким разборам, тем больше они перейдут в наше мышление и тем легче мы будем анализировать их в будущем. Для этого нужно сделать следующее:

1. Вспомните ситуацию конфликта с вашим ребенком, когда он хотел не того, чего хотели вы.

2. Отметьте, как вы интерпретировали желание ребенка.

3. Почему вы интерпретируете его именно так? Какая установка, какой догмат веры относительно детского поведения за этим стоит?

4. Как еще можно объяснить поведение вашего ребенка?

Неясные образцы для подражания

Но все усложняется не только «работой» по преодолению сопротивления ребенка: иногда они просто не понимают, чего мы от них хотим. Мы – компас, по которому дети ориентируются в первые годы жизни, пока эту роль не примут на себя ровесники. Но компас детей настроен не на наши собственные представления и убеждения, что считать правильным. Дети ориентируются на наши совершенно конкретные поступки. Часто родители осознанно или бессознательно хотят, чтобы дети вели себя лучше, чем они сами. Обычно это связано с будущими перспективами. «Мне хотелось бы, чтобы ты был более уверен в себе, чем я». Поэтому они пытаются требовать от ребенка в соответствующих ситуациях проявления этой уверенности: «Что ты все время скромничаешь?!», «Ты должен гордиться собой, прекрати стесняться!».

Они требуют этого, а дома ребенок слышит от них: «Черт, вот я дурак, мне с этим никогда не справиться» или «Ах, да это же такой пустяк! Не за что меня благодарить». Таким образом, ребенок получает очень разные установки. Он должен вести себя определенным образом, для чего не находит образца. В то же время ему надо перестать делать то, пример чего он видит каждый день. Не анализируя своего поведения, родители снова и снова наталкиваются на ими же самими выстроенную стену. Они продолжают требовать, не понимая, что ребенок с их требованиями не справляется. И пусть воспитание – это не только «пример и любовь – и больше ничего», как сказал Фридрих Фрёбель[41]41
  Фридрих Фрёбель (1782–1852) – немецкий педагог, теоретик дошкольного воспитания, создатель понятия «детский сад». Прим. науч. ред.


[Закрыть]. Личный пример – все же очень важный элемент в совместной жизни родителей и детей.

Как влияет на детей наш собственный опыт

В процессе воспитания мы не так свободны, как порой считаем, не только в связи с желаниями ребенка, но и из-за наших собственных мыслей, ожиданий и желаний. Они несут на себе отпечаток нашего развития и той культуры, в которой мы выросли. Таким образом, мы снова и снова сталкиваемся с проблемой: в нашем представлении все так четко и логично, почему же не всегда удается это реализовать? Почему мы сами ведем себя совсем не так и говорим не то, что, собственно, собирались? Мы не хотели давить и использовать формулировки «если… то», но каким-то образом эти поступки и слова раз за разом прокрадываются в наше поведение. Мы задаемся вопросом, почему у нас не получается жить так, как запланировали.

Всем нам знакома эта ужасная мысль: «Сейчас я говорю в точности как моя мать / мой отец!» Мы ловим себя на том, что произнесли то, чего и не собирались говорить, чего, вообще-то, всегда избегали, потому что «никогда не хочу быть такой/таким» или «не хочу так бестолково реагировать, как мои родители». А потом это все-таки происходит. Часто не намеренно, а из-за того, что мы не справляемся с ситуацией. Иногда даже не понимаем, откуда вообще берутся эти рождающиеся внезапно у нас фразы, мысли и поступки. Порой это не какие-то отдельные ситуации, а мы спрашиваем себя: «Почему, собственно, я не могу оставаться спокойным, когда…» или «Почему я так раздражаюсь, когда ребенок играет с едой? Вообще-то в этом нет ничего ужасного, но я почему-то не в состоянии это выносить».

Мы и правда – особенно в стрессовых ситуациях – менее свободны в наших мыслях и действиях, чем порой думаем. Психолог и терапевт Стефани Шталь в бестселлере «Ребенок в тебе должен обрести дом»[42]42
  Шталь С. Ребенок в тебе должен обрести дом. Вернуться в детство, чтобы исправить взрослые ошибки. М.: Бомбора, 2020. Прим. пер.


[Закрыть] объясняет, как сильно влияют на нас глубоко засевшие переживания собственного детства: «Первые годы жизни в развитии человека так важны потому, что в это время формируется структура мозга со всеми ее нейронными сетями и коммутациями. Поэтому опыт общения с близкими людьми, который мы получаем в этот период, оставляет в нашем мозге глубокие следы»[43]43
  Stahl, Stefanie (2015): Das Kind in dir muss Heimat finden. Der Schlüssel zur Lösung (fast) aller Probleme. 15. Aufl. München: Kailash, S. 25.


[Закрыть]. Опыт воспитания, который получаем мы сами, в первые годы жизни запечатлевается в нас и определяет, какими мы себя видим и воспринимаем. Если нас наказывают или похвалой побуждают к определенному поведению, это изменяет картину нашего представления о себе: мы узнаем, желанны ли мы или нет, усваиваем, что бесполезны или что нас признают только в том случае, если мы выполняем определенные условия. Так, через способ обращения с нами мы запечатлеваем образ «я». Кроме того, наше поведение в будущем и догмы, которыми будем руководствоваться в нашем взрослом поведении: например, имеем ли мы право гневаться или нет[44]44
  Vgl. hierzu auch die Ausführungen zu „Die aufgestaute Wut in uns“ // Mierau, Susanne (2019): Mutter.Sein. Von der Last eines Ideals und dem Glück des eigenen Wegs. 2. Aufl. Weinheim: Beltz, S. 83 f.


[Закрыть], должны ли приспосабливаться к другим или ценно защищать собственное мнение и отвечать за себя. И не только это: некоторые догмы и стили поведения так глубоко укореняются в нас, что позже определяют все наши действия.

Мать трехлетней Эммы рассказывает о пищевом поведении дочери: «Не то чтобы я заставляю Эмму есть. Ребенком я не могла выйти из-за стола, пока все не съем. В детском саду нам еду просто запихивали в рот. Никаких тебе “не хочу”. Ели все, что стояло на столе, – и чтоб тарелка была чистой. Меня выводит из себя, если Эмма отказывается даже попробовать. Я всего лишь хочу, чтобы она капельку попробовала, прежде чем отказаться! В этом же действительно нет ничего ужасного! Выйти из-за стола можно только после того, как хотя бы съел кусочек». Таня не видит, что даже заставлять пробовать – это уже принуждение, и того, как собственные переживания сформировали ее и ее взгляд на то, что «ужасно». Из-за собственного негативного опыта и своей травмы она неверно определяет нагрузку на дочь, которая в результате этого выучится рассматривать свою проблему как незначительную. Это занижение уровня значимости нередко встречается у травмированных родителей в мыслях или даже в словах: «Да что такого…», «Да даже по сравнению с…». Такая потеря эмпатии сказывается не только на пищевом поведении, но и на отношениях.

В некоторых ситуациях выученные и присвоенные действия и догмы проявляются особенно отчетливо: нас провоцируют. То, что в течение жизни мы сохраняли в памяти как связанное с опасностью, находится в виде воспоминания в лимбической системе нашего мозга. Миндалевидное тело, часть лимбической системы, сохраняет соответствующие эмоции и детали. Если нас в детстве били поварешкой, то крепко зажатый в чьей-то руке половник может вызвать чувство опасности – хотя перед нами милый, заботливый, никогда не проявляющий насилия близкий. Если мозг регистрирует какое-то событие как опасное, нервные импульсы идут в другие его отделы, где активируются сохраненные там образы действия. В примере с поварешкой мы, вероятно, лишь слегка испугаемся. Тело невольно отреагирует мышечным напряжением, повысится артериальное давление. Нас, возможно, потянет в туалет, чтобы опорожнить мочевой пузырь или кишечник. Мы выдаем инстинктивную реакцию «бей или беги». Вызвать ее могут не только взрослые люди, но и наш собственный ребенок. Когда он кричит, кусается, дерется или делает что-либо другое, что пробуждает в нас какие-то негативные воспоминания, мы реагируем страхом. Поведение ребенка представляется таким же опасным, как то, о чем мы вспомнили. И мы отвечаем реакцией, которую тоже в детстве зафиксировали в памяти как целесообразную. Перед нами, большими, знающими взрослыми, стоит всего лишь наш маленький ребенок. Он разгневан, опечален или обижен и ничем нам не угрожает. Мы же реагируем на его поведение, сильно перегибая палку, – кричим на него или даже распускаем руки. Лишь когда стрессовая ситуация проходит и наш мозг снова начинает работать, замечаем, что поступать так, как мы только что поступили, совершенно не годится. Мы извиняемся, но, несмотря на это, ситуация может повторяться снова и снова.

Не все взрослые реагируют шумно и с явной агрессией. Некоторые поступают иначе: в таких ситуациях они замолкают и отстраняются. Буйствующего малыша не останавливают и не показывают, как правильно справляться с собой. Он просто не получает никакой обратной связи – наверное, потому, что взрослый не научился справляться со своей яростью, ему не дали такой возможности. Вместо этого он пресекает эмоции и самоустраняется.

Соня в отчаянии из-за поведения своего сына Бена. Она думала, что в пять лет так называемая стадия упрямства должна остаться позади. Но у Бена по-прежнему бывают чудовищные припадки ярости. Он не только бросается на пол, вопит и топает ногами, но и расшвыривает вещи. Когда во время очередного скандала он сломал мамин смартфон, Соня решила, что так больше продолжаться не может. При этом ей кажется, что она следует советам из книг: никогда по-настоящему не сердится, не кричит, не упрекает мальчика, а пытается относиться с пониманием и «выдержать все, пока это не кончится». Так она воспроизводит усвоенное поведение в конфликтных ситуациях. Еще ребенком ей не позволяли шуметь, за громкие протесты наказывали со словами: «Сейчас я тебе дам повод поплакать!» Соня научилась все переносить тихо. Бену же, напротив, не хватает обратной связи и помощи в регулировке эмоций. Он пока не сумел научиться справляться со своим гневом. От мамы ему нужен, конечно, не крик, а искренний отклик и содействие в регуляции.

Существует целая палитра возможных реакций. Однако многие родители выбирают крайности: реагируют либо яростью, гневом, криками и физическим насилием, либо спокойствием и самоустранением. Такое поведение – не свободный выбор, а влияние собственного опыта, но оно усложняет обращение со своими детьми здесь и сейчас. Психотерапевт Филиппа Перри описывает, как наши дети на физическом уровне напоминают нам об эмоциях, которые мы испытали сами, когда находились в той же самой стадии, что и ребенок сейчас[45]45
  Perry, Philippa (2020): Das Buch, von dem du dir wünschst, deine Eltern hätten es gelesen (und deine Kinder werden froh sein, wenn du es gelesen hast). 3. Aufl. Berlin: Ullstein, S. 29.


[Закрыть]. Если мы не вникнем в чувства, которые пробуждает в нас ребенок, то эмоционально отдалимся от него и – что еще хуже – начнем наказывать его за то, что он вызвал в нас самих.

Даже если мы и хотим на самом деле действовать иначе, это «иначе» будет даваться нам с большим трудом. Для начала надо прекратить поиски причин в ребенке. Наша задача – разобраться с собой и со своей историей, внимательно отследить собственные эмоции и их происхождение.

Коварные стороны счастливого детства

Даже если мы росли в любящей семье, все равно могли перенять взгляды, паттерны (шаблоны) поведения и догмы, мешающие сегодня безоговорочно принимать своих детей. Возможно, это касается вопросов, которые не составляют проблемы для нас самих, но определяют наше мнение о других. Это тоже может приводить к тому, что в нашем поведении мы менее свободны, чем думаем (хотим).

Мы воспитываем не в безвоздушном пространстве. Этот процесс укладывается в общую социализацию. Стоит различать эти понятия: все мы развиваемся в зависимости от нашего окружения и под его влиянием, а также присущих ему материальных и социальных факторов[46]46
  Социолог Клаус Хуррельман обозначает социализацию как «процесс, в котором биологически оснащенный человеческий организм складывается в социально дееспособную личность, которая в течение жизни развивается в столкновении с внешними условиями».


[Закрыть]. Вспомним, например, Пеппи Длинныйчулок на острове, жители которого описаны в расистском, с нынешней точки зрения, духе. Не только эта история, но и многие другие детали оставили в нас глубокий отпечаток, и сегодня нужно признать, что представители белой расы интернализировали расизм[47]47
  Под white privilege («привилегией белых») понимается обстоятельство, когда белый цвет кожи с высокой степенью вероятности положительно влияет на ход жизни, даже если такие люди бедны или у них возникают другие проблемы. Быть белым считается нормой само по себе, что приводит к структурному насилию. Позиции во властных структурах занимают не так много people of color (иноэтничных людей и людей иных рас), чтобы они могли проявлять расизм по отношению к белым, зато имеет место обратная ситуация. Подробнее об этом можно прочитать у Reni Eddo-Lodge, Warum ich nicht länger mit Weißen über Hautfarbe spreche.


[Закрыть].

Мы не осознаем, что многими поступками и мыслями опосредованно влияем на детей. Социолог и исследователь расизма Вольф Д. Хунд, например, утверждает, что даже такие детские песни, как Schwarze, Weiße, Rote, Gelbe – Gott hat sie alle lieb («Черные, белые, красные, желтые – Бог любит их всех»), способствуют распространению расизма, потому что внедряют в детские головы мысль о существовании подобных различий. Отдавать себе в этом отчет сложно и к тому же стыдно. В конце концов, никто из тех, кто сам не причисляет себя к расистам, не хотел бы, чтобы его считали таковым. Но отрицание этого факта никак не поможет продвинуться вперед нам, нашим детям и делу избавления от насилия в нашем обществе.

Все формы дискриминации – тоже результат воспитания, влияния на ребенка, его мировоззрение и будущее поведение. То, что мы (бессознательно) транслируем, воздействует на ребенка, его дружеские связи, круг общения, толерантность, уверенность в себе и открытость всему другому и новому. Даже если мы выросли с ориентацией на привязанность, это не означает, что мы свободны от предубеждений. То, как наши родители относились к нам, какими были любящими и доброжелательными, и то, как они «откликались» на все иное, – это разные вещи.

Сандра выросла в семье, которую сама описывает как ориентированную на привязанность. Уже тогда, тридцать семь лет назад, ее носили в рюкзаке-кенгуру, разрешали подолгу спать в постели родителей, не наказывали и не били. Ее детские впечатления в основном положительные. Но вот о чем она вспоминает с нехорошим чувством: в самом начале переходного возраста мать заявила, чтобы Сандра «не приводила домой черных». Потом, в юности, девушка много размышляла о расизме и по политическим вопросам заняла позицию, противоположную позиции родителей. И все же ей непросто было принять, что ее дочь-подросток выбрала бойфренда другого цвета кожи. Хотя у самой Сандры не было никакого негативного опыта, связанного с этим.

И в наше время мы видим, что ориентация на привязанность и потребности даже очень часто – и особенно в связи с определенными теориями и исследовательскими подходами – встречается в расистских группировках и сетях[48]48
  Подробнее о семейной политике здесь: https://www.boell.de/sites/default/files/2015-02-meinungskampf_von_rechts.pdf.


[Закрыть]. «Все люди пристрастны и ограничены собственным опытом. Но если какие-то ограниченные позиции – например, белых европейцев или североамериканцев – обладают преимуществом перед другими, если они доминируют, другие позиции и опыт теряют значимость. Так, словно никогда и не существовали», – описывает широко распространенное у нас поведение активистка Кюбра Гюмющай.

Эйблизм, дискриминация людей с инвалидностью, и эйджизм[49]49
  Для России проблема эйджизма по отношению к предыдущим поколениям менее актуальна, как и в восточных культурах. У нас традиция уважения к старшим, а также воспитание бабушками сформировали отличные от европейского общества паттерны. Прим. науч. ред.


[Закрыть], дискриминация пожилых, укоренены в нас так же прочно, как сексизм и прочие дискриминирующие типы мышления. Мы по капле впитывали их десятилетиями и так привыкли к ним, что отчасти не замечаем и потому, не отфильтровывая, передаем дальше. Дискриминирующие изображения встречаются в рекламе, журналах, детских книгах и даже в игрушках – в окружающей нас культуре и в наших семьях, куда они попали через средства массовой информации или другие поколения. Многие из поколения сегодняшних родителей в подростковом возрасте запросто говорили: «Нет, ну ты точно ведешь себя как псих из дурки», если им что-то не нравилось. Да они и вполне могут крикнуть из автомобиля на дороге: «Ты что, совсем даун, старик?» – или в присутствии какого-нибудь интроверта отпускают шуточки про то, что он, поди, «полный аутист». Даже если мы никогда не страдали от подобных высказываний, если нас они не касаются, все это прочно сидит в нас. Это влияние родителей, семьи и культуры. Словами мы передаем смыслы и информацию, порождая тем самым неприязнь и социальную изоляцию. Одними словами и образом мыслей, которые мы распространяем. Выше мы уже видели: наши действия, высказывания и образцовое поведение для детей важнее, чем путеводные звезды идей. Если мы хотим вести наших детей по жизни без предрассудков, вначале нам надо разобраться со своими предубеждениями.