Текст книги "Всё в твоей голове"

Я склонна верить, что подобное отношение вызвано многолетним господством мужчин в области медицины. Впрочем, я, наверное, тоже лукавлю. Большинство моих пациентов с конверсионными расстройствами – все-таки женщины. В чем причина, сложно сказать.

Возможно, в том, что женщины более уязвимы и восприимчивы к разного рода психологическим травмам. В 2012 году в Англии и Уэльсе зарегистрировано 6634 случая сексуального насилия над детьми, из них в 5156 случаях жертвами стали девочки. Такая же статистика наблюдается в отношении взрослых: женщины гораздо чаще подвергаются насилию, что неизбежно влечет за собой сильнейший стресс, который провоцирует развитие психосоматического заболевания.

Согласно другой теории, причина в гендерных стереотипах современного общества. Женщине допускается публично выражать свои чувства, в то время как мужчина должен быть сильным и скрывать их. Женщина может выказать слабость и попросить о помощи. Мужчина вынужден терпеть. В результате формируется культура, в которой женщины открыто жалуются на симптомы, связанные с эмоциональным перенапряжением, а мужчины их подавляют.

Разного рода психиатрические расстройства, такие как депрессия и тревоги, тоже чаще поражают женщин. Однако в жизни мужчин стресса бывает не меньше, поэтому, глядя на статистику, можно сделать вывод, что мужчины справляются с ним эффективнее. Хотя, возможно, в этом опять-таки виноваты гендерные различия. Женщины употребляют меньше алкоголя; мужчины же часто лечат стресс с помощью спиртного, под его влиянием они склонны к агрессивному поведению и дракам. Возможно, причина не в культурных и гендерных особенностях, а в том, что каждый выражает свои чувства как умеет. И формально женщины копят в себе эмоции, а мужчины их выплескивают.

Вряд ли мы сумеем полностью раскрыть механизм возникновения психосоматических симптомов, но чем бы они ни были вызваны, пациенту мешают выздороветь совсем иные причины.

В пятьдесят лет Питера уволили. Он всю жизнь проработал в одной компании: начал с должности водителя и постепенно дорос до менеджера по продажам. Питер рассчитывал остаться там до шестидесяти пяти лет, вместе с женой выйти на пенсию и наконец-то исполнить их общую мечту. Они с Лиз подсчитали, что к тому времени погасят ипотеку и накопят достаточно средств на путешествие по Великобритании, как того хотел Питер. У Лиз, впрочем были свои планы. Она никогда не бывала в Америке и надеялась когда-нибудь отвезти детей в Нью-Йорк.

И вдруг Питера, который не пропустил ни одного рабочего дня, увольняют. Образования у него не было, поэтому в их маленьком городке для него не нашлось другой вакансии. Лиз, супервайзер в магазине, стала работать за двоих. Платили там неплохо, по крайней мере, хватало на ипотечные взносы. Лиз попросила начальство увеличить ей нагрузку. Однако денег все равно было мало. Пришлось влезть в сбережения. Средства на поездку в Нью-Йорк постепенно таяли.

Прошло три года. Питер так и не нашел работу. Он всегда был гордецом и теперь чувствовал себя совершенно подавленным, потому что сидел дома, пока жена надрывалась. Каждый день после тяжелой смены Лиз возвращалась домой к совершенно постороннему человеку. Веселый открытый мужчина, за которого она вышла замуж, исчез, его сменил угрюмый тип. Некогда крепкие отношения дали трещину. Лиз очень уставала, ее начали мучить головные боли. А потом в одну особенно тяжелую смену она упала на работе в обморок. Питеру позвонили из больницы и сказали, что жена в коме. Час спустя Лиз очнулась. Муж сидел рядом и держал ее за руку. Врач сообщил, что у нее, судя по всему, случился эпилептический припадок.

Новости их ошеломили. Как жить дальше? Чем они это заслужили? Питер и Лиз начали молиться о скорейшем выздоровлении.

– Если я не смогу работать, мы потеряем дом, – волновалась Лиз.

В течение следующей недели у Лиз случилось еще несколько приступов. Питер ни на шаг не отходил от ее постели. В конце концов Лиз поставили диагноз «эпилепсия» и назначили лечение. Диагноз многое прояснил в ее состоянии. Теперь стало понятно, откуда взялись депрессия и перепады настроения.

Сперва лекарства не помогали. Врач сказал, что такое бывает. Он откорректировал дозу, предупредив, что препараты могут подействовать лишь через несколько месяцев. Хотя Лиз не выходила на работу, зарплату ей пока платили. Питер тем временем нашел смысл жизни в уходе за женой. Спустя полгода Лиз так и не выздоровела. Ее уволили, назначили пенсию по инвалидности. Социальные работники помогли организовать быт с учетом болезни. Питер боялся оставлять Лиз одну. Так как вакансий для него все равно не было, он оформил пособие по уходу за больным родственником и прекратил поиски работы.

Прошло полтора года. Препараты по-прежнему не помогали, поэтому врачи решили провести новое обследование. Тогда-то я и сказала Питеру и Лиз, что это не эпилепсия.

В тот момент я перевернула весь их мир с ног на голову. Диагноз «диссоциативные судороги» отменял все, что дала им эпилепсия. Болезнь Лиз помогла спасти брак, позволила уйти с неприятной работы, обеспечила столь необходимую государственную поддержку… А я, выходит, вынуждала Лиз опять вернуться в прошлое, к тяжелым долгим сменам и озлобленному на весь белый свет мужу. Лиз не сама поставила себе диагноз, ей его навязали, а теперь отказаться от него – все равно что разрушить свою жизнь.

– Лиз, я вовсе не пытаюсь сказать, что вы здоровы. Просто это не совсем то, о чем мы вначале думали. Но лечиться вам по-прежнему надо.

Однако Лиз подозревала, что диссоциативное расстройство не несет с собой тех же поблажек, что и эпилепсия. И она была права. Теперь, когда стал известен настоящий диагноз, окружающие будто забыли о сострадании. Лиз по-прежнему мучили судороги, ее жизнь оставалась такой же унылой, но люди этого словно не видели. Ей снизили выплату за инвалидность. Друзья и знакомые теперь относились с пренебрежением: «Хватит, Лиз, возьми себя в руки». В идеальном мире ей с мужем обеспечили бы социальную и психологическую помощь, и Лиз было бы легче бороться с болезнью. Увы, реальность такова, что в зачет идут лишь «настоящие» болезни, а люди вроде Лиз системе и обществу не интересны.

Болезнь часто приносит выгоду в виде сочувствия, любви, материальной поддержки или способа уйти от проблем. В обычной ситуации, конечно, такую выгоду не ищут, но иногда подсознательно человек хочет заболеть. У вас завал на работе, а вы не справляетесь. По странному совпадению накануне сдачи отчета случается приступ остеохондроза, и вы берете пару выходных. Отчет доделывают коллеги. Ура, болезнь оказалась очень даже кстати. Интересно, повезет ли так еще раз?

Муж редко проводит выходные дома. Несмотря на все возражения, он целый день играет с друзьями в гольф, пока вы сидите с детьми. Однажды воскресным утром у вас разыгрывается мигрень. Муж вынужден остаться дома, чтобы помочь по хозяйству. Болезнь позволила добиться желаемого.

Такие приятные случайности, пока что неосознанные, могут спровоцировать развитие болезни. Они словно уравновешивают плохое самочувствие. Даже от инвалидности нелегко отказаться, потому что она дает слишком много преимуществ. Но, опять-таки подчеркну, это решение человек принимает подсознательно.

Когда я только начинала работать с конверсионными расстройствами, мне казалось, что достаточно установить причину болезни, ее отправную точку и цель – и я буду знать, как вылечить пациента. Во многих случаях эта стратегия сработала. Разобравшись с источником проблемы, я убеждала больного двигаться дальше. Так это было, например, с Джо.

Среди моих пациентов много девочек-подростков, поэтому, когда однажды меня в больничном коридоре остановила женщина и спросила, помню ли я ее дочь, я не смогла ответить сразу.

– Ее зовут Джо, – уточнила женщина.

Я понятия не имела, о ком она говорит. Шея и лицо понемногу наливались жаром от стыда.

– Мы обращались к вам шесть лет назад.

– Простите, но…

– Я сегодня пришла с другой дочерью. У нее эпилепсия. И решила заглянуть к вам, рассказать, как Джо. Вы осмотрели ее и поставили диагноз «неэпилептические судороги».

В груди стало тесно, назревало ощущение катастрофы.

– Знаете, вы здорово изменили ее жизнь. И впрямь помогли ей. Спасибо вам огромное!

Дышать стало легче, мышцы расслабились, а на глаза невольно набежали слезы. Я не сомневалась, что сейчас мне бросят очередной упрек в непрофессионализме, но вышло наоборот. Облегчение было таким сильным, что на секунду я потеряла нить разговора.

– Осознав, что причина в работе, она сразу ушла, решила стать физиотерапевтом. Уже заканчивает учебу. Сейчас живет в Эдинбурге. Говорит, что у нее все хорошо, просила передать вам привет.

– Я очень рада. Спасибо, что нашли время заглянуть.

Я направилась в свой кабинет, с трудом пряча счастливую улыбку. Правда, Джо я так и не вспомнила. Пришлось включить компьютер и найти ее имя в старых документах. Маленькой подсказки хватило, чтобы я вспомнила эту историю.

Джо привезли в отделение скорой помощи с судорогами. За полгода до этого ей поставили диагноз «эпилепсия». С тех пор у нее случилось десять приступов. У ее сестры также была эпилепсия, поэтому врачи решили, что причина в наследственности. Джо выписали противоэпилептические лекарства, однако они не помогли – приступы участились, и девушка в конце концов оказалась в больнице. Там ее осмотрел дежурный невролог, назначил другой, более эффективный, препарат и решил отправить домой. Тогда, возможно, история Джо закончилась бы иначе – она годами принимала бы наркотические средства, с каждым разом увеличивая дозу, пока кто-нибудь в конце концов не усомнился в диагнозе. Однако ей повезло. Мать Джо считала это моей заслугой. Как по мне, бо́льшую роль в судьбе Джо сыграли больничные правила, согласно которым пациентов-эпилептиков перед выпиской должна осмотреть медсестра, специализирующаяся в области эпилепсии. Та поговорила с Джо, обсудила план лечения, но вместо того чтобы отправить девушку домой, позвонила мне.

– Дежурный врач считает, что у нее эпилепсия. Я сомневаюсь.

– Почему?

– Сама не знаю. Чувствую, что симптомы не похожи, вот и все. Может, вы взглянете?

Медицина во многом сродни искусству. В ней важны не сами факты, а манера их подачи. В научном журнале «Эпилепсия и поведение» в 2009 году вышла статья, посвященная описанию эпилептических приступов с лингвистической точки зрения: акцент делался на том, какими словами больные рассказывают о своих припадках. Оказалось, что эпилептики и пациенты с диссоциативными судорогами строят фразы по-разному; относительно верный диагноз на основании записи приема может поставить даже специалист по языку, ничего не смыслящий в медицине. Что уж говорить о медике, много лет проработавшем в больнице?

– Хорошо, давайте организуем видео-ЭЭГ-мониторинг.

Через три дня мы стали свидетелями двух приступов и на основании этого поставили Джо диагноз «диссоциативные судороги». Дальнейшее происходило без моего участия, хотя спустя шесть лет эта история все-таки неожиданно всплыла. Я узнала, что девушка встретилась с психотерапевтом. Его записи окончательно прояснили картину.

На тот момент Джо было двадцать пять лет. Она работала фотографом в солидном издании – невероятный успех для девушки ее возраста. Вместе с друзьями она снимала квартиру в Лондоне. Семья жила неподалеку. Старшая сестра Джо, Марта, была больна эпилепсией, приступы случались очень часто, и Джо все детство наблюдала за развитием болезни. В конце концов Марте удалось взять болезнь под контроль, хотя о полноценной жизни речь по-прежнему не шла.

Джо повезло больше. Она росла здоровой, умной и очень способной девочкой. Родители не чаяли в ней души. Еще в школьные годы в Джо проснулся интерес к фотографии, и она сама оборудовала в гараже лабораторию. Затем выучилась на фотографа, целый год путешествовала по всему миру и привезла огромное количество снимков. Создала собственный веб-сайт, разослала портфолио во все столичные и национальные издания. Ей пришло немало отказов, однако среди них было письмо из одной центральной газеты. Джо предложили стажировку с возможностью будущего трудоустройства.

Тревожный звоночек прозвучал в первый же день, но Джо не придала ему значения. Ее только что представили коллегам, и она услышала, как кто-то из них шепчет: «Еще одна надеется сделать карьеру через постель».

Первые три месяца Джо было очень неуютно, но она надеялась, что сумеет влиться в коллектив. Обычно она легко сходилась с людьми, поэтому рассчитывала, что получится и в этот раз. Коллеги относились к ней с теплом, и Джо убеждала себя, что ее тревоги напрасны. Со временем, однако, ситуация становилась хуже. Ее работу постоянно критиковали. Конечно, Джо не рассчитывала, что снимки будут хвалить – она ведь только училась, – но, судя по замечаниям руководства, ее фотографии были ужасны. При этом парень, начавший стажировку вместе с ней, уже опубликовал несколько фото. Джо не роптала. Вдруг она и впрямь не такой уж хороший фотограф?..

Однажды Джо принесла действительно шикарный снимок, который просто обязаны были напечатать. Ей опять отказали. Она спросила редактора, в чем дело. Джо не собиралась возмущаться, но в пылу разговора вдруг поняла, что тычет пальцем в фотографию соперника-мужчины и спрашивает, чем та лучше ее.

– Юная леди, сбавьте обороты! Зависть вам не к лицу.

Джо оскорбилась и поэтому ответила слишком резко:

– Я не завидую. Вы же сравниваете мою работу с чужой, вот и я хочу сравнить. Объясните мне, чем одна фотография лучше другой!

Редактор лишь отмахнулся. Разговор закончился ничем – разве что напоследок ей велели задуматься о своем поведении. С того дня атмосфера на работе стала и вовсе невыносимой. Коллеги больше не приглашали Джо на свои встречи. Вместо интересных и сложных заданий ей поручали всякую рутину. Джо заметно приуныла. Впрочем, она много лет мечтала о такой работе и теперь сдаваться не собиралась. Она выкладывалась изо всех сил.

Ничего не выходило.

Однажды утром Джо, как обычно, пришла на работу к семи. Офис был пуст. Спустя пару часов начали подтягиваться люди. Оказалось, что накануне был какой-то праздник, и практически вся редакция отмечала его в местном ресторане – даже отложили еженедельное совещание. Не пригласили одну лишь Джо. Она поняла, что сейчас расплачется, и поспешила спрятаться в женском туалете. Там ее увидела секретарша и доложила обо всем боссу. Редактор в тот же день отчитал Джо:

– Истерики на работе – это недопустимо!

У Джо опустились руки. Чтобы она ни делала – все было неправильно. Она понимала, что после стажировки ее не оставят в штате, но в глубине души надеялась на справедливость. Кроме того, плохие рекомендации разрушили бы не успевшую толком начаться карьеру. Семья очень гордилась ее успехом, и Джо не могла признать, как на самом деле все плохо. Становилось тошно от одной мысли, что люди, которые ее унижают, в конце концов останутся в выигрыше. Джо будто попала в ловушку. И вот, прямо в редакции, у нее случился первый приступ.

Когда я сообщила Джо новый диагноз, ей не составило особого труда связать диссоциативные судороги с ситуацией на работе. В Джо копились злость, недовольство и страх рассказать о своем провале близким, и когда эмоции дошли до точки кипения, разум избрал наиболее очевидный для него способ их выплеснуть. Джо прошла лечение, пересмотрела ценности и выстроила свою жизнь иначе, не оглядываясь больше на чужое мнение. Судя по словам матери, у нее получилось.

Не понимаю даже, почему я сразу не вспомнила Джо, ведь ее история – отличный пример успешного выздоровления. Диагноз «эпилепсия» нередко бывает ошибочным – слишком многое зависит от истории болезни и прочих субъективных факторов. Когда выяснилось, что лекарства не помогают, мы провели дополнительное обследование, откорректировали диагноз и назначили новое лечение, которое привело к полному выздоровлению. У семидесяти процентов больных с диссоциативными судорогами все заканчивается не столь радужно, особенно если диагноз поставили слишком поздно или им не удалось найти общий язык с психотерапевтом.

В карьере любого врача бывают взлеты и падения. Имея дело с психосоматическими заболеваниями, добиться успеха очень непросто. Большинство пациентов отказываются идти к психотерапевту, а я так и не узнаю, чем все закончилось. Джо выздоровела полностью – и вы не представляете, как я радовалась этой новости!

В какой-то момент Камилла тоже меня обнадежила, но с ней все оказалось гораздо сложнее.

После постановки диагноза она провела в больнице еще две недели. Все это время я, отменив лекарства, внимательно за ней наблюдала. Камилла по-прежнему не верила, что дело не в эпилепсии, однако свои сомнения выражала достаточно сдержанно. Ее спокойствие сбивало с толку. Мне хотелось, чтобы она кричала на меня, выплескивала эмоции более привычным способом. Если мой диагноз ее и расстроил, она очень хорошо это скрывала.

В какой-то момент я растерялась. Вдруг я все-таки неправа? Всякий раз, когда мы встречались с Камиллой, она заявляла, что верит в психосоматику, только это не ее случай.

Иногда психосоматические заболевания развиваются спонтанно, без видимых на то причин. Иногда – в результате очевидной травмы. А иногда – из-за давних тайн. Вспомним диссоциацию – расщепление сознания, когда одна часть психики не знает, что сокрыто в другой. Моя последняя встреча с Камиллой показала, насколько глубоким может быть этот раскол.

Камилла перестала принимать лекарства. Приступы не становились реже, но я по-прежнему не думала, что у нее эпилепсия. Накануне выписки мы с ней и ее мужем встретились последний раз.

– Может, хотите что-то спросить? – поинтересовалась я.

– То же, что и обычно, – засмеялась Камилла. – Почему это происходит со мной?

– Я не знаю. Чтобы выяснить, нужно время.

– Судороги могут начаться в любое время и в любом месте. Когда я смотрю телевизор или читаю… Нет никакой закономерности.

– Иногда есть смысл вспомнить, что предшествовало первому приступу. Его могло что-то спровоцировать, а все остальные развивались уже спонтанно. Ваш первый припадок был в Камбрии? Расскажите, что там случилось. Как можно подробнее, во всех деталях.

– Я выиграла дело. Все прошло как обычно…

Муж Камиллы взял ее за руку. Он хмурился и глядел на жену с каким-то странным смущением.

– Милая?.. – начал он. – Ты же знаешь, что это был не первый приступ?

– Разве? – удивилась Камилла.

Отношения Хью и Камиллы были очень романтичными. Он влюбился с первого же взгляда и буквально взял ее измором. Они учились на одном курсе, поддерживали дружбу после выпуска. Когда оба нашли работу в Лондоне, опять сблизились. Он хотел сделать предложение сразу, но ради приличия выждал два года. Еще через год они поженились.

И Камилла, и Хью много работали, поэтому с детьми решили не торопиться, хотя оба мечтали о большой семье. Спустя два года планы нарушила неожиданная беременность. Камилла взяла декретный отпуск, затем неохотно вернулась к работе. Ей больше нравилось проводить время с сыном.

Однажды в субботу, когда Генри было полтора года, Камилла решила встретиться в парке со старой подругой. Парк располагался в пятнадцати минутах ходьбы. Сидя в коляске, Генри что-то лопотал всю дорогу.

По пути Камилла столкнулась с еще одной знакомой. Остановилась поздороваться, завязался обычный разговор о детях. Сквозь решетку в парк Камилла видела свою подругу, которая уже катала ребенка на качелях. Генри, должно быть, тоже их заметил, потому что заплакал и попытался выбраться из коляски. Камилла велела ему не капризничать, иначе никакой прогулки не будет. Она развернула коляску в другую сторону. Генри завопил еще громче.

– Лучше я пойду, – сказала Камилла знакомой и наклонилась, чтобы попрощаться с ее дочкой, которая тоже собиралась закатить истерику.

Камилла не заметила, что, разворачивая коляску, она отпустила тормоз. Генри по-прежнему брыкался, коляска раскачивалась из стороны в сторону и вдруг покатилась по наклонному тротуару. Камилла успела бы ее поймать – но именно в этот момент она отвернулась. Коляска доехала до дороги и, зацепившись за высокий тротуар, опрокинулась прямо на проезжую часть. Подруга закричала и бросилась вперед. Камилла недоуменно обернулась – чтобы увидеть, как из-за поворота вылетает автомобиль и с визгом тормозит. Коляска с Генри исчезает под его колесами.

– Мне казалось, я сплю… Говорят, в момент опасности время течет медленнее, но это не так. Все случилось за одну секунду. Вот коляска есть – и вот ее уже… нет.

Машина остановилась через пару метров. Камилла упала перед ней на асфальт, пытаясь добраться до сына. Коляска застряла в ходовой части, сложившись так, что Генри не было видно.

– Все вокруг кричали: я, моя подруга, водитель… И я не сразу поняла, что мой сын не плачет.

Генри вытащили из-под автомобиля через двадцать минут. К этому времени примчался Хью, и они оба видели, с каким лицом спасатель передает безжизненное тело их ребенка врачам. В машину «скорой помощи» их не пустили, они поехали следом вместе с полицейскими. Камилла стояла у дверей операционной и смотрела, как медики пытаются реанимировать ее сына, однако медсестра заметила и выставила их с Хью в зал ожидания.

Полчаса спустя врач сказал, что ничего не смог сделать. Мальчик, скорее всего, умер на месте… Той ночью у Камиллы случился первый припадок.

Когда я расспрашивала Камиллу о детях, о Генри она не сказала ни слова. Она никому о нем не говорила: ни медсестрам, ни врачам, поэтому я просто не знала, где искать.

Камилла ни на секунду не забывала сына. Она жила дальше, родила двоих детей – но Генри навсегда остался в ее памяти. Его фотографии висели в каждой комнате, и Камилла ответила бы на прямой вопрос о мальчике. Она рассказала бы, как рада, что у нее был такой чудесный сын и что ей посчастливилось родить еще двух здоровых девочек, в то время как многим людям такой радости не дано… Она не забыла Генри, но с его смертью смирилась. Вот что она сказала бы. Однако ее не спрашивали, а она не считала нужным поднимать эту тему.

Так было, пока однажды она не стояла в зале суда и образ Генри не возник вдруг перед глазами. В тот день она выиграла дело, отстояла право матери и ребенка на безопасную жизнь. Камилла была счастлива – пока не подумала о сыне.

– Я спасла этого ребенка, а своего спасти не смогла…

Пять минут спустя у нее случился второй припадок.

Камилла отправила воспоминания о пережитом в дальнюю часть сознания. Она знала, что потеряла сына, но забыла, как ей было плохо. Она заперла свою боль, и приступы оберегали ее память. Когда же тайна оказалась раскрыта, припадки прошли сами собой.