Текст книги "Всё в твоей голове"

Через несколько недель Ивонна вернулась. Ее в инвалидной коляске привезла дочь. Дома Ивонна справлялась без посторонней помощи, но в незнакомых местах ей нужно было сопровождение. Дочь сказала, что Ивонна отказывается брать в руки трость для слепых.

– Ей кажется, что так она смирится со слепотой и перечеркнет тем самым надежду на выздоровление.

– Наверное, в этом есть смысл, – ответила я. – Значит, сейчас надежда все-таки есть.

Мы ведь так и не нашли следов травмы или патологии, которые доказывали бы обратное. Хорошо, что Ивонна это понимала.

– Она согласилась встретиться с психиатром, правда, нехотя… Отец возражал, – добавила дочь.

Почему-то люди считали нужным говорить вместо нее.

Я обещала организовать прием у психотерапевта и спросила, есть ли какие-нибудь вопросы. Ивонна покачала головой.

Дочь развернула кресло к выходу, но Ивонна вдруг наклонилась и взяла меня за руку.

– Если зрение не вернется, мне больше незачем будет жить. Пожалуйста, постарайтесь.

– Вы обязательно поправитесь, – только и смогла сказать я в ответ.

Полагая, что на этом все, я открыла дверь. Однако, как часто водится, самые важные и неприятные вопросы остаются напоследок. Дочь Ивонны, выкатывая кресло, вдруг остановилась на пороге и выпалила на одном дыхании:

– Если она скажет психотерапевту, что дома все хорошо, – это будет враньем!

Я разинула рот – не столько от ее слов, сколько от манеры подачи.

– Мойя!.. – Ивонна схватила ее за руку.

– Это все, что я хотела сказать. – Дочь высвободилась и покатила коляску к выходу.

С тех пор Ивонну я больше не видела, но слов ее дочери забыть не смогла. Что было дальше, я вкратце узнала из писем психотерапевта. Тот излагал некоторые факты – довольно скупо и не вдаваясь в конкретику. Неэтично обсуждать личную жизнь своего пациента, и уж тем более фиксировать его откровения на бумаге – мало ли в чьи руки могут попасть эти записи.

В первом письме сообщались важные детали касательно истории болезни, а затем приводились некоторые личные подробности.

Ивонна вышла замуж в двадцать лет. Она утверждала, что очень счастлива в браке, хотя ради него ей пришлось многим пожертвовать: уйти с работы и переехать из родного города. Ее супруг, Джеральд, придерживался консервативных взглядов. Ивонна не хотела рано заводить детей, отговариваясь юным возрастом, но Джеральд настоял, и после рождения Мойи, старшей дочери, она смирилась. Все последующие беременности также были продиктованы желанием мужа. Ивонна говорила, что «не умеет с ним спорить».

Муж целыми днями работал, Ивонна занималась детьми, однако такое распределение ролей ее вполне устраивало. Джеральд оказался прекрасным семьянином; правда, со старшей дочерью, к великому прискорбию Ивонны, их отношения последнее время разладились.

Ивонна искренне считала свой брак счастливым, хотя из ее рассказов следовало, что она всегда уступает мнению мужа. Желание работать в магазине стало единственным серьезным поводом для несогласий в семье и (отчасти) конфликта Джеральда с Мойей. Джеральд считал эту работу бесполезной и даже унизительной, а дочь внезапно встала на сторону матери.

Решающим аргументом стал несчастный случай. Когда Джеральду сообщили о нем из больницы, он первым делом заявил, что Ивонна должна уйти с работы. Она пыталась возражать, поэтому тем же вечером Джеральд позвонил от ее имени руководству магазина и сказал, что супруга увольняется. Вскоре их спор и вовсе утратил смысл, потому что Ивонна ослепла.

Затем в письме описывалось ее нынешнее состояние. Ивонне нелегко было признать функциональную природу слепоты, но ради надежды на выздоровление она старалась изо всех сил. Дома ей приходилось нелегко. Джеральд нанял женщину следить за хозяйством и ухаживать за детьми, поэтому Ивонна чувствовала себя ненужной и очень боялась того, что будет с ней дальше.

В итоге Ивонна дала согласие на стационарное лечение в психиатрической клинике.

Второе письмо пришло через несколько месяцев.

«После четырехнедельного курса Ивонну выписали. Сперва возникли некоторые споры по поводу того, где ей жить дальше. Она хотела вернуться в прежний дом к семье, но в конце концов решила, что с дочерью будет лучше. Терапия – в том числе когнитивно-поведенческая, – кажется, была плодотворной. К Ивонне частично вернулось зрение. Мы продолжаем лечение амбулаторно».

Результаты сообщались в третьем, последнем письме.

«Раз сообщить, что зрение Ивонны полностью восстановилось. Она продолжает профилактическое лечение, хотя до сих пор, как и муж, сомневается в диагнозе. Она вернулась домой, говорит, что все хорошо, что она счастлива опять заниматься воспитанием младших детей. Поэтому выходить на работу не считает нужным».

С тех пор я иногда о ней думаю – о том, что чуть не оказала ей медвежью услугу. Ивонна мне нравилась. Мне было ее жаль. Но я не верила в ее слепоту. А потом раз за разом встречала других таких же пациентов – отчаянно сдающих одни и те же анализы и пытающихся докопаться до причин своей болезни. Лишь благодаря им я поняла, как сильно ошибалась в Ивонне.

Я помню, как на конференции первый раз посмотрела ролик с невидимой гориллой. Гориллу я не заметила. И это меня поразило. Ладно бы я упустила нечто тривиальное, потому что разум был поглощен по-настоящему интересными событиями. Но нет, я смотрела довольно скучный ролик и при этом не заметила такой абсурд и нелепицу!

Глупо было считать Ивонну симулянткой, особенно после того, что случилось в день ее выписки. Подарив мне самодельную открытку, Ивонна все равно что доказывала свою слепоту. Если женщина хочет притвориться незрячей, она надевает черные очки и берет трость. Она не будет рисовать цветные открытки. Подарок Ивонны подтверждал, что она и в самом деле больна, просто в тот момент я не смогла этого понять.

6. Элис

Даже окрасы хамелеона при всем их многообразии уступают по количеству истерическим и ипохондрическим заболеваниям.

Роберт Уитт. «О нервных ипохондрических или истерических заболеваниях с замечаниями о нервных болезнях» (1764)

Для большинства заболеваний характерен конкретный набор симптомов. Болезнь сердца, например, выдают боль в груди и учащенное сердцебиение. Иногда, конечно, не обходится без подвоха, и пациент жалуется на отекшие лодыжки и обильное потоотделение, которые вроде бы никак не связаны с сердцем. Однако в целом кардиологические, неврологические, респираторные и прочие органические заболевания развиваются по одному сценарию, отличаясь только выраженностью симптомов.

Есть и такие заболевания, которые поражают разные органы и потому проявляются по-разному. Например, волчанка (аутоиммунное расстройство) дает о себе знать то кожной сыпью, то болью в суставах, то обычной усталостью. Ее очень сложно выявить. Многие пациенты проходят обследование у нескольких специалистов, прежде чем удается поставить окончательный диагноз.

Однако даже волчанка не может поспорить в коварстве с психосоматическими заболеваниями, которые затрагивают абсолютно любой орган. А еще симптомы перемещаются из одной части тела в другую, словно мыши, удирающие от кота. Стоит обнаружить один симптом, как он исчезает, и – о ужас! – появляется что-то другое.

Я уже упоминала, что древние греки видели источник всех бед в матке. Этот «поселившийся внутри зверь», как ее тогда называли, якобы мог покинуть таз и обосноваться в горле, не позволяя больному глотать. А на следующий день перебраться в желудок, вызывая тошноту и рвоту. Как бы ни заблуждались греки, суть проблемы они подметили верно. Только по организму блуждает не матка. Это ищет себе выход депрессия.

История Элис началась с рака.

Ей было двадцать четыре года. Однажды она, принимая душ, нащупала шишку в верхней части левой груди, возле подмышки. Элис запаниковала. В тот день она не пошла на работу, а отправилась к врачу. Терапевт, разделяя ее страхи, договорился о срочном приеме у онколога.

Вскоре Элис – за час до назначенного времени – сидела в зале ожидания онкологической клиники. Она была одна: решила не волновать семью раньше времени. Онколог внимательно ее осмотрел, но опухоль не нашел. Возможно, Элис показалось. Она с облегчением выдохнула, хотя в глубине души продолжала нервничать. С одной стороны, раз опухоли нет – это прекрасно. С другой – Элис четко помнила, какой твердой была шишка под пальцами. Вдруг врач ошибся? Чтобы ее успокоить, он назначил УЗИ и маммографию.

В день обследования Элис опять приехала на час раньше. Рентгенолог, женщина средних лет, удивилась: «О, вы намного моложе моих обычных пациенток». Болтая о погоде и забастовке таксистов, она включила прибор. Потом к ним присоединился второй врач, чтобы взглянуть на снимки, и в кабинете вдруг стало очень тихо… Рентгенолог совсем другим тоном попросила Элис подождать снаружи.

Через двадцать минут та разговаривала с онкологом.

– Элис, мы нашли опухоль. Надо поскорее определить, злокачественная она или нет, поэтому давайте сделаем биопсию прямо сейчас.

– У меня рак?

– Не будем торопиться с выводами.

Через неделю пришли результаты биопсии, которые подтвердили рак молочной железы. Предстояло сделать операцию и пройти курс химиотерапии, но сперва – сдать целый ряд анализов.

Выйдя из больницы, Элис позвонила на работу и предупредила, что сегодня не придет и ей, скорее всего, потребуется отпуск. А затем купила билет на мюзикл «Кордебалет».

– Сама не понимаю, почему я это сделала… – рассказывала она. – В голове все время крутилась мысль, что я могу вот-вот умереть, так и не посмотрев мюзикл на сцене. Впереди меня сидели две женщины, они болтали о том, куда поедут в отпуск или что приготовят на ужин мужьям… А мне хотелось рявкнуть, чтобы они заткнулись! Потом началось шоу, и на пару часов я забыла про диагноз. Странно, наверное, что в такой момент я взяла и пошла в театр.

Элис рассказала о болезни семье и самым близким друзьям. Отец настоял, чтобы Элис вернулась в родной дом. Девушка снимала жилье в центре Лондона, и ей не хотелось терять независимость, но ради отца она тем же вечером собрала вещи. Теперь оставалось только ждать…

Все это время Элис ходила на работу, сообщив диагноз лишь непосредственному начальнику. Она не видела смысла сидеть дома и размышлять о предстоящей операции. Вскоре ей сообщили дату и время обследования. Следующие семь дней она в сопровождении отца ездила по больницам.

За это время у Элис разыгрались сильные головные боли. Сперва она не придавала им значения, списывая на стресс. Однако боль усиливалась. Элис пошла на прием к терапевту, тот позвонил онкологу, и ее срочно госпитализировали. Врачи опасались, что рак добрался до мозга. Ей тут же сделали сканирование, которое, ко всеобщему облегчению, не показало никаких отклонений. Боли, однако, не проходили. Элис назначили второе, более чувствительное сканирование – тоже безрезультатно. Затем сделали спинномозговую пункцию: вдруг рак распространяется иными путями? Раковых клеток не обнаружили; причин головной боли, впрочем, – тоже. Через неделю Элис не могла даже встать с больничной койки. Обезболивающее не помогало. Дату операции решили перенести на ближайший срок.

Несколько дней спустя Элис ампутировали левую грудь. К этому времени из Австралии примчалась ее сестра (она хотела приехать раньше, но Элис ее отговорила). Она была рядом, когда девушка очнулась от наркоза – и поняла, что голова больше не болит. Вечером заглянул хирург, заверил, что все прошло успешно, и пожелал скорейшего выздоровления.

Той ночью Элис не спалось. Около полуночи, когда отделение затихло, она почувствовала в груди неприятное ощущение, которое медленно перерастало в жгучую боль – самую сильную на ее памяти. Элис не могла дышать. Она нажала кнопку вызова медсестры. Той хватило одного взгляда на лицо девушки, чтобы позвать врачей. Первым делом Элис отправили на рентген грудной клетки. Тот ничего не показал. ЭКГ и анализ крови тоже были в норме. Чтобы снять боль, Элис вкололи морфин. От лекарств она опьянела, но дышала все равно с трудом. В конце концов медсестра сняла повязку, чтобы проверить разрез. Тот оказался чистым, все швы – на месте. Врачам оставалось лишь беспомощно развести руками. Медсестра до конца смены просидела рядом с Элис. Утром врачи опять ее осмотрели, повторили анализы – и не нашли ничего необычного.

Элис, однако, чувствовала себя лучше, и вскоре ее отпустили домой.

Через две недели начался курс химиотерапии. Врачи настаивали, чтобы Элис его прошла, хотя неплохие результаты анализов в сочетании с молодым возрастом намекали на благоприятный исход. Какое-то время ей помогала сестра, но той вскоре пришлось вернуться в Австралию, к своей семье. Спустя несколько дней после ее отъезда Элис почувствовала в руке странное жжение. Особенно заметным оно было ночью. Постепенно это ощущение становилось сильнее, пальцы начали неметь. Однажды ночью рука вовсе отнялась. Элис тут же разбудила отца, и тот отвез ее в больницу.

Онколог снова направил Элис на МРТ. Все было в норме. Пригласили невролога, который убедился в целостности нервной системы и с помощью электромиографии проверил, доходят ли электрические импульсы от руки до мозга. Затем сделали еще одну пункцию. И опять никаких патологий. Причину паралича установить не удалось.

Следующим утром во время очередного рентгена Элис потеряла сознание. Она упала на пол и забилась в судорогах; медперсонал суетился вокруг, не зная, что делать.

Так Элис и стала моей пациенткой.

Порой стресс выплескивается столь причудливым образом, что я задумываюсь: почему именно так, а не иначе? Иногда нахожу ответ, иногда нет… Что случилось с Элис, я пока не знала – хотя в будущем мы разобрались в ее симптомах. А вот насчет Мари для меня все было очевидно с первого же взгляда.

– Я сама вам это скажу. Не я – так кто-нибудь другой. Моего мужа обвиняют в растлении несовершеннолетней.

Мари, зажмурившись, сидела напротив. Поэтому она и пришла к врачу. Две недели назад она заметила, что ей очень хочется закрыть глаза. Даже моргая, всякий раз не торопилась поднимать веки. Потом глаза стали закрываться сами собой. Сперва ей удавалось кое-как раскрыть их пальцами; вскоре и это стало невозможным.

– А знаете, что хуже всего? – продолжала Мари. – Его сдала полиции родная сестра. Как можно поступить так с близким человеком?

– Думаете, вы заболели из-за ситуации с вашим мужем?

– Нет, просто я хочу, чтобы вы поскорее меня вылечили. С девочками некому сидеть, потому что Джон в тюрьме.

– У вас есть дети?

– Две дочери. Им одиннадцать и четырнадцать лет.

У Мари был блефароспазм – непроизвольное сокращение мышц вокруг глаза, заставлявшее ее плотно смыкать веки. Обычные диагностические тесты тут бесполезны. Электромиография выявит гипертонус мышц, но спазмы могут быть вызваны как психогенными причинами, так и некоторыми заболеваниями головного мозга. Более того, даже если блефароспазм имеет органическую природу, анализы все равно ничего не покажут. В общем, риск ошибки очень велик. Тем не менее, для врачей все-таки есть подсказки. Например, если болезнь вызвана внешними факторами, пациенту удается с некоторым усилием приоткрыть глаза. У Мари же, несмотря на все старания, ничего не выходило, поэтому я даже без исповеди заподозрила бы, что блефароспазм вызван стрессом.

Я предложила ей обратиться к психотерапевту. Она возмущенно отказалась: кто будет сидеть с детьми, пока она тратит время на мозгоправов? Нужно, чтобы она выздоровела уже сегодня!.. Мы решили использовать мышечный релаксант и дали ей диазепам. Он и впрямь помог, через два дня Мари выписали.

Вот только диазепам унял симптомы лишь на время. Основную проблему так и не удалось решить. Спустя месяц организм взбунтовался, и Мари опять доставили в больницу. Ее привез сосед – увидел, как она бродит по улице в одной лишь ночной рубашке. О нашей предыдущей встрече Мари не помнила, потому что потеряла память.

Блефароспазм прошел; теперь у нее была глубокая амнезия. Мари забыла всю свою жизнь. Она не помнила, как ее зовут, что у нее есть дети, не знала, где она выросла и кем работала. Не имела понятия, что ей нравится, а что она терпеть не может. Ее личность будто начисто стерли.

– С кем сейчас ваши дочери? – спросила я.

Мари лишь молча уставилась на меня, вместо нее ответил сосед:

– У меня дома. Ее мужа выпустили под залог, но до окончания суда ему запрещено оставаться наедине с детьми.

Девочки вскоре навестили мать в больнице. Принесли кое-что из ее любимых лакомств, рассказали немного об их жизни.

– Они такие милые, – чуть позже поделилась со мной Мари.

Я провела ряд тестов. Показывала Мари картинки и спрашивала, что на них изображено. Увидев лошадь, она сказала, что не помнит точно, но ей кажется, это «нарцисс». А вот изображение яблока привело ее в настоящий восторг:

– О, я знаю, знаю! Мне девочки такое приносили. Это яблоко!

Ни на один вопрос о своем детстве она ответить не смогла.

Затем я дала ей фотографии известных людей, попросила назвать их имена и сказать, жив ли этот человек или уже умер. Мари ни разу не угадала – и это противоречило теории вероятности. Шанс ответить правильно был пятьдесят на пятьдесят.

МРТ и ЭЭГ не выявили никаких отклонений, значит, амнезия не была связана с нарушениями работы ЦНС. Скорее всего, амнезию спровоцировал стресс. И снова Мари с негодованием отвергла это предположение. После выписки мы с ней больше не пересекались, хотя я часто думала: что именно Мари не хотела видеть, что она предпочла забыть?

Психосоматические заболевания, как и их предшественница-истерия, подобны хамелеону: всякий раз, когда врачу удается их увидеть, они тут же меняют облик. Судороги – типичный, давно известный симптом истерии, но отнюдь не единственный.

Практически любой орган, любая система человеческого организма однажды может дать сбой. Вот женщина внезапно теряет дар речи, а через пару дней начинает говорить, но уже голосом ребенка. Мужчина забывает, как застегивать рубашку и что нужно делать с расческой. Девушка чувствует в горле странный комок, который не позволяет ей сглотнуть. Мальчик падает на землю всякий раз, когда его пытаются поставить на ноги. Конечности мечутся сами собой, словно живя собственной жизнью; глаза закрываются против воли, и их ничем не удается открыть… Науке известны все эти случаи – и многие другие.

Даже у одного человека могут последовательно проявиться несколько вроде бы не связанных между собой симптомов. Иногда этот процесс занимает годы, иногда все происходит в течение нескольких часов или даже минут. Однако почему парализованный пациент вдруг начинает мучиться от необъяснимой боли в желудке? Многие пытались ответить на этот вопрос, и ближе всех к разгадке подошли Зигмунд Фрейд и Йозеф Брейер.

Фрейд был современником Жане и также учился у Шарко, который пробудил в нем интерес к истерии и гипнозу, а работы Жане о диссоциациях и подсознании позволили ему выстроить собственную концепцию.

В 1881 году в Австрии Фрейд получил степень доктора. Нам он известен как гениальный психоаналитик, но многие даже не подозревают, что в молодости Фрейд занимался зоологией, патологической анатомией и неврологией. В 1885 году он приехал в Париж, где прошел научную стажировку в Сальпетриере. Во Франции он прожил всего полгода, однако полученный опыт сильно на него повлиял. В письмах своей невесте, Марте, Фрейд описывал Шарко как «одного из самых великих врачей, чей ум граничит с гениальностью», который в буквальном смысле перевернул все его представления о медицине: «Иногда выхожу с лекций, окрыленный совершенно новыми идеями».

Фрейд покинул Францию, намереваясь посвятить себя изучению истерии. Особенно его воодушевляли использование гипноза и мысль, что толчком для развития болезни может стать некая травма. Эти же интересы разделял его австрийский коллега Йозеф Брейер.

На совместную работу их вдохновил случай Берты Паппенгейм.

Болезнь Берты впервые проявилась в 1880 году, когда девушке исполнился двадцать один год. Берта была очень умна, но воспитывалась в строгой консерваторской семье. От унылой обыденной жизни она стала сбегать в мир красочных фантазий. Вскоре захворал отец; заботу о нем Берта взвалила на себя, и это подорвало ее собственное здоровье.

Первые симптомы казались безобидными: она чувствовала слабость и теряла аппетит, что легко объяснялось тревогой за отца и долгими бессонными ночами у его постели. Однако симптомы развивались: нежелание принимать пищу переросло в настоящее отвращение к еде. Берта испытывала дикую жажду, но не могла даже прикоснуться к стакану с водой. Затем появился кашель, который почему-то перерос в хронический, хотя с легкими девушки все было в порядке. Ее недуг развивался непредсказуемо: загадочные симптомы то проявлялись, то исчезали. Парализовало правую руку. Затем ноги. В глазах двоилось, и пропадало зрение. Иногда Берта не могла говорить, а потом вдруг забывала родной язык и изъяснялась только на английском.

За лечение взялся Брейер, применивший новый подход, в основу которого легли гипноз и беседы. Он вводил Берту в состояние транса и побуждал ее рассказывать о своей болезни, прослеживая, откуда взялись симптомы. Иногда им вместе удавалось обнаружить источник проблемы и избавиться от нее.

Так, например, Берта вспомнила, откуда появилось отвращение к воде. У них была одна служанка, а у той – маленькая собачка. Однажды Берта увидела, как животное лакает воду прямо из стакана. Это зрелище показалось ей столь омерзительным, что с тех пор стакан воды ассоциировался с чем-то очень гадким, хотя сам этот случай она забыла. Как только воспоминание вернули с помощью гипноза, отвращение пропало.

Фрейд стал развивать идеи Шарко, Жане и Брейера. Он предположил, что травма, особенно пережитая в бессознательном состоянии вроде гипнотического транса, может подавить определенные чувства и воспоминания. Это наблюдение подтолкнуло его к мысли, что истерия носит психологический характер. Он соглашался с мнением Жане относительно расщепления сознания, но при этом считал, что процесс диссоциации бывает не только пассивным – Фрейд верил, что нежеланные мысли можно умышленно вытеснить в подсознание. Именно это, на его взгляд, происходит при истерии: психологическая травма приводит к нервному возбуждению, а то, в свою очередь, не имея иного выхода, провоцирует появление физических симптомов. Истерия наконец-то превратилась в конверсионное расстройство, а в лечении больных Фрейд стал использовать метод Брейера: разговор под гипнозом.

В 1895 году Фрейд и Брейер опубликовали совместный научный труд – трактат «Исследования истерии». Книга включала в себя пять историй о пациентах; первая глава была посвящена Анне О., под именем которой скрывалась Берта. Именно она предложила назвать этот метод «talking cure» (лечение разговором).

В «Исследованиях истерии» Фрейд и Брейер предположили, почему некий симптом проявляется у конкретного человека в определенный отрезок времени. В частности, они говорили о символической природе травмы. Например, если женщине нанесли оскорбление (все равно что дали пощечину), то негативные эмоции выражаются сильной болью в области лица. Если ей не позволено браниться и открыто высказывать свои мысли – она теряет дар речи или чувствует, будто что-то застряло в горле. Симптомы, таким образом, тесно связаны с подсознанием и являются непосредственной реакцией на травму.

Иногда симптомы вызваны болезненными воспоминаниями. Если, например, человек в тот момент ел какое-то блюдо, то в будущем его вид будет ассоциироваться с негативными переживаниями, вызывать тошноту или рвоту. А спровоцировавший симптомы инцидент, как правило, забывается.

«Истерики страдают по большей части от воспоминаний», иными словами, суть истерии в том, что некое подавленное воспоминание находит себе выход в виде физического недуга, следовательно, для излечения пациента это самое воспоминание нужно раскрыть. Фрейд и Брейер экспериментировали с гипнозом, прослеживая историю болезни вплоть до ее источника. Они обнаружили, что если болезненное воспоминание удается переместить в бодрствующее сознание, то пациент, пережив аффект, способен излечиться. Однако это очень медленный и скрупулезный процесс, поскольку из-за малейшей неточности положительный эффект будет временным.

С момента выхода «Исследований истерии» прошло более ста лет, и за это время теория не раз подвергалась безжалостной критике. Сам Фрейд к концу жизни отказался от этих идей, сосредоточившись на методе свободных ассоциаций и анализе Эдипова комплекса. Отношения Фрейда с Брейером прервались; многие пациенты, которых они объявили полностью излеченными, по-прежнему страдали психическими расстройствами. Берта Паппенгейм после этого лечилась в стационаре много лет.

Тем не менее, несмотря на все недостатки концепции Фрейда и Брейера, за весь последующий век нам так и не удалось приблизиться к пониманию механизмов истерии. Мы по-прежнему используем термины «диссоциация» и «символический перенос», правда, не столько потому что они в полной мере отражают суть болезни, сколько отдавая дань памяти великим ученым прошлого.

В последней версии «Руководства по диагностике и статистике психических расстройств» термином «диссоциация» обозначают симптом, при котором характерно отсутствие связи с окружающим миром. Под этим подразумевается «дереализация» (чувство нереальности происходящего) или потеря собственной индивидуальности. Подобные диссоциативные расстройства лечатся у психотерапевта. С точки зрения неврологии, диссоциация может проявляться в головокружении, амнезии или обмороке. Также диссоциация до сих пор считается причиной психогенных судорог (поэтому их еще называют «диссоциативными»). Многие врачи уверены, что расщепление сознания происходит в результате сексуального насилия, хоть это и не совсем точно: согласно «РДС», диссоциация является последствием любой психологической травмы. Как видим, общее толкование со времен Фрейда и Жане практически не изменилось. Конечно, сегодня мы доказали несостоятельность некоторых идей (например, опровергли утверждение Жане, будто расщепляется сознание только психически нездорового человека, или Фрейда, верившего, что болезненные воспоминания можно навсегда спрятать в подсознании). Однако в целом представление о диссоциации сохранилось со времен правления королевы Виктории.

Термин «конверсионное расстройство», которым Фрейд обозначил превращение (конверсию) психического конфликта в соматический симптом, активно используется и сегодня. И это не означает, что современное медицинское сообщество всецело разделяет идеи Фрейда. Просто врачи считают это понятие наиболее удобным и не слишком унизительным для пациента.

Так что в медицине XXI века сохраняются отголоски концепций Фрейда и Жане. Даже я испытываю на себе их влияние, когда решаю особо сложную загадку – потому что иногда, совершенно неожиданно, вижу странную логику в том, как развиваются симптомы.

Сознание человека больше не считается аморфным и монолитным, в нем выделяют несколько областей: память, внимание, восприятие и так далее. Это механизм, хранящий весь жизненный опыт человека, и ресурсы его не безграничны, поэтому ненужная с точки зрения разума информация неизбежно отсеивается. Выбор такой информации осуществляется посредством внимания, той области сознания, которая определяет, на какой объект направить восприятие. Затем этот объект оценивается. Восприятие всегда субъективно, оно зависит от личного и культурного опыта человека. Память можно разделить на эксплицитную (то, что мы помним сознательно) и имплицитную. Именно имплицитная память позволяет ездить на велосипеде после многолетнего перерыва. А еще в ней хранятся наши эмоциональные реакции даже на те события, которые мы совершенно не помним. Иными словами, эта память подсознательная.

Современные технологии позволяют воочию увидеть сознание человека. Например, МРТ показывает, в каком участке мозга сосредоточена та или иная область сознания. Конечно, современной науке еще есть над чем поработать, но уже сейчас мы знаем, что лобная доля отвечает за внимание, височные доли – за память, а ствол мозга – за восприятие.

МРТ используется и с целью доказать, что люди испытывают эмоции на подсознательном уровне. Так, например, человеку, помещенному в сканер, показывают картинки неприятного содержания: слишком быстро, чтобы он смог осознать увиденное, но достаточно медленно, чтобы мозг обработал информацию. Испытуемые не замечают каких-то изменений в своем состоянии, однако учащенное сердцебиение, зафиксированное приборами, выдает эмоциональную нагрузку, а МРТ показывает изменения в миндалевидном теле мозга. Это исследование подтверждает, что эмоции могут быть подсознательными, и отвечает за них миндалина.

Получается, мы умеем фотографировать мозг и раскрывать наши заветные секреты – и при этом неспособны понять, откуда берутся столь драматичные симптомы, как судороги или обморок, если на снимках нет явных патологий. Впрочем, способы зафиксировать, как организм – точнее, нервная система человека – реагирует на стресс, все-таки есть.

Вегетативная нервная система соединяет головной и спинной мозг с прочими органами и конечностями. Нейроны бывают разных типов. Моторные позволяют нам двигаться: если мы хотим поднять руку, головной мозг передает сигнал, и мышцы совершают нужное действие. Сенсорные, напротив, передают импульсы мозгу, давая возможность оценить ощущения, как приятные, так и неприятные. Есть отдельная группа нейронов, которые управляют функциями организма вне зависимости от воли человека. В частности, они отражают эмоциональное состояние. Нервная система оплетает все органы, контролирует кишечник, мочевой пузырь, потовые железы, регулирует размер зрачков, сужает и расширяет кровеносные сосуды, замедляет или ускоряет сердцебиение. Вегетативная нервная система, в свою очередь, подразделяется на симпатическую и парасимпатическую. Название симпатических нервов происходит от понятия «симпатия», которое использовал Гален. Они определяют нашу реакцию на опасность, готовят организм к борьбе или бегству: именно благодаря им сердце бьется чаще, потеют ладони и пересыхает во рту. Парасимпатические нервы осуществляют бессознательный контроль над телом в момент расслабления.

Нервная система, как и любая другая, не всегда работает должным образом. При столкновении с опасностью в дело вступают симпатические нервы; стимулировать организм они должны временно, пока угроза не минует. Однако если человек живет в состоянии постоянного стресса, симпатическая нервная система также все время активна. Наши тела не очень хорошо приспосабливаются к такому состоянию: учащенное сердцебиение или повышенное кровяное давление вредят организму. В случае с Полин, например, именно стресс препятствовал опорожнению мочевого пузыря и вызывал боли в кишечнике из-за чрезмерной активности мышц.