Текст книги "Госпожа Смерть. История Марии Мандель, самой жестокой надзирательницы Аушвица"

Глава 7
Обычная жизнь со своим распорядком

Позже Мария так описала свои первые впечатления от Лихтенбурга:

[Заключенными были] еврейские женщины и профессиональные преступницы, в основном проститутки. У них были хорошие условия проживания, они получали ту же еду, что и мы, могли делать покупки в столовой, где были изделия ручной работы всех видов: еда, туалетные принадлежности, выкройки и прочие всевозможные вещи. Кофе в зернах и выпечка – сколько угодно.

[В то время] было только две рабочих бригады: фермерство (только изредка) и садоводство. В них было 12–20 заключенных. Остальные что-то мастерили или сидели целыми днями без дела. Газеты и книги также можно было заказать и почитать. Жизнь в Лихтенбурге протекала в обычном режиме. В то время об избиении заключенных не могло быть и речи. В Лихтенбурге заключенных еще не били.

Смертность была низкой, некоторые умирали, но это происходило по естественным причинам, чаще всего от старости. С заключенными обращались строго, но справедливо. Это была обычная жизнь со своим распорядком¹.

Несмотря на радужную картину, которую рисовала Мария, реальность Лихтенбурга была гораздо суровее. Заключенные жили в больших, плохо отапливаемых и пронизываемых сквозняками спальных комнатах с многоярусными кроватями; помещение нельзя было покидать без разрешения. Ежедневные переклички происходили утром и вечером, а санитарные условия были просто чудовищными: в каждом зале было по два туалета на сто двадцать женщин. В некоторых залах были только чаны для экскрементов².

Заключенные рассказывали о значительном трении между собой из-за разного происхождения. Еда была неполноценной и неаппетитной. Единственным овощем была капуста; и однажды, после обеда с рыбой, у заключенных начался понос и боли в животе, продолжавшиеся долгое время³. Посетители не допускались, а приходящая почта подвергалась цензуре. Медицинская помощь была минимальной, оказывалась нерадивыми и бесчувственными врачами, которые присоединялись к издевательствам и по минимуму и нехотя обрабатывали раны от побоев.

Большинство женщин работали внутри замка – на кухне, в прачечной, шили, убирали комнаты надсмотрщиков, чистили туалеты. Одна из самых тяжелых работ была возить тележки с углем, который требовался для отопления больших помещений лагеря. Другие женщины работали в садах, на улице в сельском хозяйстве или на оросительных канавах⁴.

Поначалу система наказаний в Лихтенбурге включала в себя, помимо прочего, лишение пищи, заключение в одиночной камере без света и пребывание в бункере. После июня 1938 года по приказу Гиммлера в качестве дополнительного и строгого наказания была добавлена порка на дыбе.

Комендант лагеря считал, что невозможно поддерживать порядок в лагере, если не удастся сломить неповиновение «истеричных баб»⁵ с помощью строгого заключения: никакие другие «деликатные наказания» в женских лагерях применять не разрешалось. Его также расстраивало, что одно только лишение пищи не приводило к желаемому результату.

Историк Вернер Дитрих резюмирует, что невежество и высокомерие властей в противовес психическому и физическому террору заключенных символизировали повседневную жизнь в лагере⁶.

Глава 8
Rein kommt Ihr alle, aber niemals wieder lebend raus!

Много вас приходит, но никто из вас не уйдет отсюда живым!

Фраза, произнесенная в лагере Лихтенбург¹

На протяжении большей части службы Марии в Лихтенбурге ее командиром был человек по имени Макс Кёгль.

С самого начала Кёгль внушал страх. Одетый в коричневую форму «штурмовиков» (СА), которая обтягивала его пузо, и часто орудующий жокейским хлыстом, Кёгль всегда был в сопровождении двух женщин-охранников и их собак².

Непосредственной начальницей Марии была главный надзиратель Йоханна Лангефельд³. Коллеги в низших звеньях отличались по качеству. Одна из них, Эмма Циммер, была алкоголичкой, которую часто отчитывали за то, что она напивалась на работе. Другая женщина по имени Гертруда Рабенштайн получила дурную славу за то, что напускала свою собаку на заключенных и творила «прочие ужасные вещи»⁴.

Когда в Лихтенбург привозили новых заключенных, надсмотрщики сразу же устанавливали свое господство. Зачитывались правила и положения лагеря, женщины-надзирательницы вставали в позу с дрессированными собаками, комендант представлялся – в целях устрашения. Любимым напутствием было: «Много вас приходит, но никто из вас не уйдет отсюда живым!»⁵.

В Лихтенбурге содержалось много свидетелей Иеговы. Как и другим заключенным, этим женщинам предлагали шанс на освобождение, если они соглашались подписать документ об отказе от своей веры. Очень немногие этим воспользовались. Из-за этого все иеговисты подвергались более суровому тюремному режиму, включая пытки и чудовищные допросы. Когда Гиммлер посетил лагерь Лихтенбург в 1937 году, он пригрозил им, что их будут гнобить и унижать до тех пор, пока они не уступят и сдадутся⁶.

После войны, когда Мандель сидела в тюрьме, она сказала подруге: «Знаешь, было тяжело [в Лихтенбурге]. Там были хорошие люди, исследователи Библии [свидетели Иеговы]. Они были такими хорошими и ничего больше не хотели, никакого зла, и ни слова не говорили. А вот те, что приехали из Гамбурга, с Рипербана, были просто ужасны. При них мы только и делали, что раздавали наказания»⁷.

Вся жизнь в Лихтенбурге была направлена на унижение и обезличивание заключенных. Рабочие наряды делались неоправданно тяжелыми, а различные нарушения лагерных правил могли привести к заключению в Бункер. Многих заключенных подвергали «спорту», а точнее, карательным упражнениям, а воскресные избиения и порки стали проводиться регулярно. Повседневные психологические пытки создавали огромный стресс, постоянно присутствовал страх преследований, доносов, наказаний, допросов в гестапо и смерти. Измазанные кровью трупы стали обычным явлением по утрам после того, как Бункер собирал свой ночной урожай⁸.

Когда Лихтенбург посещали видные нацисты, заключенным запрещалось демонстрировать любые следы жестокого обращения⁹. Бункер в маршруте не фигурировал. За несколько дней до начала таких экскурсий заключенных заставляли драить бараки, причем наказания назначались даже за самый незначительный проступок. Гости должны были посетить бараки, где женщин представляли здоровыми и счастливыми, живущими в привлекательных жилых помещениях¹⁰. Все знали, что если сказать правду, то тебя потом изобьют или сделают что-то еще похуже. Бывшая заключенная Лина Хааг вспоминала:

– Мы стояли и слушали безучастно или с улыбкой; никто не выступил вперед, чтобы сказать: «Нет, это неправда». Правда в том, что за малейший донос пороли; для порки нас привязывали голыми к деревянному столбу, и надзирательница Мандель била нас собачьей плетью, пока не выбивалась из сил¹¹. Невозможно забыть то, что ты был не более чем горсткой пыли…¹².

Глава 9
Превращение

Что необходимо для того, чтобы убить другого человека?

Или, если по-другому, что не дает нам убивать?

Карл Уве Кнаусгор «Необъяснимое: в голове массового убийцы»¹

Именно в Лихтенбурге Мария впервые встала на дорожку морального разложения.

По всем признакам, ее семейная жизнь до этого времени была теплой и любящей, без каких-либо проявлений физического насилия. Мария, как и большинство других молодых женщин, нанятых на должности охранниц, не проходила формальной подготовки в полиции или тюрьме. В Лихтенбурге, как и в других лагерях, молодых женщин-новобранцев постепенно приобщали к культуре жестокости, где суровость и отсутствие сострадания вознаграждались². Новых надзирательниц обучали Lagerordnung – правилам и нормам, которые обеспечивали «лагерный порядок». Строгая и жестокая физическая дисциплина стала частью этого обучения³.

В некоторых важных моментах вхождение Марии в лагерную жизнь было нетипичным. В отличие от многих женщин, которые лишь постепенно усваивали жестокие модели поведения, Мандель быстро скатилась в состояние полной жестокости. Между разрывом с возлюбленным и началом работы в Лихтенбурге в личности Марии произошел какой-то серьезный и необъяснимый переход. Налицо был резкий моральный надлом, распад этичного поведения.

Одна из бывших заключенных, Эмилия Ной, поступила в Лихтенбург незадолго до Марии. Привыкшая к тяжелой работе, Ной делала то, что от нее требовали, и старалась извлечь лучшее из своего положения. Несмотря на это, вульгарность надсмотрщиц пугала ее. Затем, в один прекрасный день, пришла Мандель, и Ной сразу же она приглянулась. «Она была такой молодой, такой белокурой и такой милой девушкой». Ной с ужасом осознала, как изменилась личность Мандель, и от ужаса лишилась дара речи. «Вначале она была очень милой, и я не могла осознать, что впоследствии она зашла так далеко и совершала такие ужасные поступки. В Лихтенбурге она начала избивать людей»⁴.

Вскоре после этого Мария стала известна как одна из самых агрессивных и грозных охранниц, в которой не было ничего, кроме жестокости и безжалостности. Ее жестокость, в свою очередь, приглянулась начальству и позволила Марии быстро подняться по служебной лестнице и занять руководящую должность.

Одна заключенная отметила, что Мария сразу же повела себя грубо и жестоко по отношению к узникам. Она рассказывает о раннем инциденте, когда Мандель била одну заключенную ключом до тех пор, пока женщина не упала в бессознательном состоянии. «Затем она схватила ее за коленки и потащила через весь двор к тому месту, где находились камеры»⁵. Несомненно, Мария наслаждалась новообретенным ощущением власти.

Всякий раз, когда надзирательница входила в комнату, все заключенные должны были вскочить и стоять до тех пор, пока им не разрешат сесть⁶. Для Марии, привыкшей к подчиненному положению женщины в маленькой деревне, где доминировали мужчины, это был поистине захватывающий опыт.

По мере того как Мария осваивалась со своими обязанностями в Лихтенбурге, ее власть росла. Когда комендант Кёгль ввел публичные избиения по воскресеньям на глазах у всех женщин, именно Мандель стала часто орудовать палкой. Став главной, Мария приказывала раздеть жертв догола и привязать к деревянному блоку, после чего тщательно выпороть их. Мандель также ставила перед другими охранниками условие, что заключенных всегда нужно «пороть насквозь» (Durchgepeitscht)⁷.

Мария хорошо приспособилась к новой жизни, которую выбрала. Будучи умнее многих своих коллег, она с легкостью выплевывала нужную риторику, а с телом, закаленным в Turnverein, соответствовать физическим требованиям не представляло труда. В отличие от других новобранцев, Марию, похоже, не посещало сострадание к заключенным – любое человеческое тепло, которое она могла когда-то почувствовать, было вытеснено предательством ее отца. Мария стала твердой, жесткой и полностью посвятила себя тому, чтобы проявить себя в новой обстановке. После всех травм, пережитых до и во время аншлюса, национал-социализм оказался благом, предоставив ей новый жизненный путь в то, что ей казалось светлым будущим.

Возможно, окончательный перелом в личности Марии совершил момент ее первого убийства, когда она лишила жизни человека. Человек – заложник своих привычек, и даже убийство может превратиться в повседневную рутину. Но тот первый раз… Что заставляет человека переступить черту и нанести этот первый удар или нажать на спусковой крючок?

Когда Оскара Грёнинга спросили, был ли он свидетелем первых убийств среди своих коллег по СС в Аушвице, он ответил: «Запреты, чтобы предотвратить что-то подобное, исчезают в тот момент, когда они остаются безнаказанными. Опасность в том, что человек поддается этому желанию, и оно возрастает, если он обретает власть и его потребность в признании выделяет его из массы остальных»⁸.

Грёнинга, как и всех остальных эсэсовцев, учили, что убийство – это лишь часть борьбы за существование немецкого народа.

Евреи (и другие неугодные) представлялись врагом, которого, как и тех, кто находился на фронте, нужно было уничтожить во имя достижения окончательной победы. «Это было оправданием Холокоста. Именно так его нам и преподнесли»⁹.

Джеймс Уоллер в своем эпохальном исследовании «Стать злом» отмечает, что на человека в такой ситуации огромное влияние оказывает характер коллектива – личная идентичность подчинена группе, что радикально влияет на индивидуальное поведение. Функционирование в составе группы может распределять вину и виновность, усиливать лучшие и худшие наклонности человека¹⁰.

Создавая «культуру жестокости»¹¹, Уоллер описывает крайнюю степень обесчувствования, которая часто приводит к тому, что преступник получает извращенное удовольствие и садистское наслаждение от своих действий¹². Эти действия превращаются в зависимость и способствуют формированию более широкой социальной среды, в которой зло поощряется и вознаграждается.

Убивать становится легче, когда увеличивается дистанция – физическая ли, моральная ли, психологическая – между преступниками и жертвами. Жертвы становятся козлами отпущения, обесчеловечиваются и обвиняются во всех смертных грехах. В нацистской Германии этот процесс начался с прихода Гитлера к власти и продолжал нарастать, достигнув кульминации в Холокосте. Каждый человек должен был сделать моральный выбор: сопротивляться этой политике или принять положение дел.

Где, когда и как Мария впервые убила другого человека? Было ли это вследствие избиения? Или во время дежурства в Бункере? Она застрелила этого человека? Было ли это случайностью? Это невозможно узнать.

Убийцы, опрошенные после геноцида в Руанде, вспоминали «тот самый первый раз»: «В принципе, в тот первый раз я был весьма удивлен, как быстро наступает смерть, а также мягкостью удара, если можно так выразиться. Я поставил двух детей бок о бок на расстоянии двадцати метров, стоял неподвижно и дважды выстрелил в их спины» ¹³. «Для меня было странно видеть, как дети падают без единого звука. Это было так просто, что приятно»¹⁴. «Мы больше не видели людей, когда заводили тутси в болота. Охота была дикой, охотники были дикими, добыча была дикой – дикость завладела разумом»¹⁵.

Или же – что, возможно, еще более пугающе – Марию не потрясло ее первое убийство?

Один американский ветеран войны в Ираке заметил: «По правде говоря, это было не так, как я думал. Ну то есть я думал, что убийство человека станет таким судьбоносным опытом. А потом я убил и подумал: «Ладно, пофиг». Позже он сказал, что убивать людей – это как раздавить муравья¹⁶.

Так или иначе, Мария стала убийцей и встала на эту тропу до конца ее оставшейся жизни. С этого момента пути назад уже не будет.

По Лихтенбургу стали гулять слухи о новом концентрационном лагере для женщин, который строился к северу от Берлина. Скоро туда должны были перевести женщин-надзирательниц. Когда их спросили, как называется новый лагерь, они ответили, что он называется Равенсбрюк (Ravensbrück – «Мост ворона»).

Словно хищная птица, ухватившаяся за возможность, Мария была наготове.

Часть третья

Глава 10
Концентрационный лагерь Равенсбрюк

Взор застыл, во тьме стесненный, и стоял я изумленный…

Эдгар Аллан По, «Ворон»¹

Перед глазами проносились живописные пейзажи, пока надсмотрщики из Лихтенбурга ехали к новому лагерю Равенсбрюк. Майские цветы распускались в изобилии, выделяясь на фоне темной зелени Мекленбургского леса². После долгой зимы, проведенной в промозглом замке на сквозняке, люди были рады теплой погоде, и женщины сидели, встревоженные и воодушевленные. Марии было двадцать семь лет, она недавно прониклась уверенностью в своих силах и жаждала проявить себя в новых условиях.

Надсмотрщицы с любопытством вертели головами, пытаясь взглянуть на этот недавно построенный лагерь, предназначенный исключительно для женщин. Равенсбрюк был построен недалеко от небольшого городка Фюрстенберг и был выбран из-за близости к хорошему шоссе и железнодорожному узлу. Также недалеко находился Ораниенбург – один из главных штабов войск СС.

Изначально эта местность была курортной, и ее главной достопримечательностью было красивое континентальное озеро Шведтзее, которое мирно поблескивало на солнце. Поскольку оно было частью системы озер, соединенных каналами, баржи могли перевозить тяжелые грузы, например, уголь, в лагерь и обратно. В воздухе все еще стоял резкий запах опилок; и грузовики, и люди увязали в сыром песке у берегов озера. По берегу были разбросаны старые лодочные станции, оставшиеся с более счастливых времен³.

Выйдя на железнодорожной станции, женщины попали в живописную деревню Фюрстенберг, где в изобилии росли цветы. Продолжая идти по дороге, изгибавшейся вокруг озера, смотрительницы встретили нескольких местных жителей. Здоровые дети с розовыми щечками с любопытством разглядывали новоприбывших, а взрослые смотрели, а затем быстро отводили взгляд, продолжая заниматься своими делами⁴. Через километр или около того стал виден лагерь. Вдали показались красные черепичные крыши и церковный шпиль Фюрстенберга, сверкающие в лучах солнечного дня. Инженеры и архитекторы СС были заняты работой. В новом лагере уже имелся электрифицированный забор, уродливые низкие серые бараки для заключенных и высокая бетонная стена, которая контрастировала с естественной красотой этого места⁵.

Соответствуя названию лагеря, первыми живыми существами, с которыми столкнулись женщины, были большие черные вороны, которые с пронзительным карканьем слетались вниз. Их карканье смешивалось с далеким лаем сторожевых собак, уже размещенных в своих конурах⁶.

Когда надсмотрщики начали исследовать свое новое место работы, они обнаружили еще один большой Appellplatz, где можно было собрать весь тюремный контингент в одном месте. Лагерь был симметрично выстроен в форме сетки по обе стороны от Lagerstrasse (лагерной улицы)⁷. Благодаря такой конструкции охранники могли постоянно видеть поднадзорных женщин. Слева от входных ворот находилась столовая СС, а также прачечная, склад одежды, баня, больница (известная как Reviere) и вольер для разведения домашней птицы и кроликов⁸. Площадки перед некоторыми бараками были засажены красным шалфеем, а по всему лагерю на одинаковом расстоянии друг от друга были посажены саженцы липы⁹.

Женщин разместили в тюрьме, и по прошествии трех месяцев газоны уже хорошо прижились, а покрытые песком дорожки у входных ворот заключенные украсили сложными конструкциями, напоминающими извращенный и жуткий сад камней. В вольер запустили экзотических птиц, в том числе павлинов и крикливого попугая¹⁰.

Постоянный шум озера Шведтзее, которое плескалось о берег, добавлял еще один сюрреалистический штрих к общей картине.

В своих более поздних показаниях Мария упоминает о том, как красив был Равенсбрюк в те первые дни. Пытаясь смягчить последующие ужасы лагеря, Мария отметила, что заключенные «работали только по будням; воскресенье был выходным, они могли целый день находиться на природе». Лагерь был очень живописным: луга, цветы и кусты вокруг каждого лагерного блока, тополя по обеим сторонам главной лагерной улицы. «Там был даже зоопарк, в котором жили обезьяны, утки и разные птицы»¹¹.

Расположение нового лагеря также позволило получить достаточно места для строительства большого жилого комплекса для эсэсовцев. «Для проживания имелось двенадцать бараков, один из них служил кухней с хорошей ванной для заключенных. Мы, служащие, поначалу жили в первом бараке [хибаре], где также находился полицейский участок. Позже нас поселили рядом с баней для заключенных, пока наши жилые помещения не были готовы»¹².

К концу 1940 года эти помещения были достроены и готовы к заселению. Намеренно расположенные в отдалении от мужских корпусов¹³, они могли вместить сто двенадцать надзирательниц¹⁴. На каждую квартиру приходилось по пять женщин, и у каждой была спальная и жилая зона с гардеробом и раковиной, а также доступ к общей ванной и компактной кухне. Верхние этажи были самыми желанными, так как выходили на озеро, а в подвале располагалась прачечная¹⁵. Чаще всего вечера после работы проходили в общих комнатах, расположенных в каждом жилом доме. В каждом доме также была швейная комната, где женщины в свободное время могли шить или вязать. Старшие надсмотрщицы жили одни или с детьми¹⁶.

Многие женщины, выходцы из скромных семей, считали, что это лучше, чем то, что у них было дома: удобно, независимо, современно, а для некоторых – и вовсе роскошно. Они упивались тем, что заключенные сами стирали, гладили и штопали их белье¹⁷. Для большинства из надсмотрщиц стирка была утомительной рутиной в семье, и поэтому Равенсбрюк оказался очень приятным местом работы. Мало кто из молодых женщин, искавших работу в сложной экономической обстановке того времени, мог похвастаться отдельной комнатой, регулярным досугом и привлекательной зарплатой.

Хотя трудно представить, что кто-то мог считать работу охранником в концлагере «нормальной», было очевидно, что многие из женщин именно так и считали. Равенсбрюк и окрестности в итоге стали тем, что Жаннет Туссен описывает как совершенно нормальное место для жизни и работы¹⁸.