Текст книги "Госпожа Смерть. История Марии Мандель, самой жестокой надзирательницы Аушвица"

Глава 20
Охота на «кудрявых»

Нам каждый день говорили, что мы всего лишь цифры, и мы должны забыть, что мы люди, что о нас никто не думает, что мы никогда не вернемся в свою страну, что мы рабы и должны только работать. Нам не разрешалось улыбаться, плакать или молиться. Нам не разрешали защищаться, когда нас били.

Ядвига Дзидо¹

Одна из заключенных по имени Ядвига Дзидо вспоминала, что в 1942 году в лагере царили страшный голод и ужас. «Немцы были на пике своего могущества. На лице каждой эсэсовки можно было увидеть надменность и гордость»². Освоившись на посту главной надзирательницы, Мария с жадностью питалась страхом, который она внушала заключенным, и своей способностью вершить жизнь или смерть. Одна женщина рассказывала, что Мандель нравилось, когда мимо нее проходили с боязнью. Она несла себя с гордостью, презрительно смотря на заключенных. «Она упивалась своей властью. Она всегда была в полном обмундировании, включая перчатки. Мучения и издевательства над заключенными убеждали ее в собственной значимости»³.

Пытки Мандель часто содержали сексуальный компонент. «Однажды во время сильнейшего мороза она раздела догола заключенную прямо на глазах у всей переклички – а это более десяти тысяч женщин, – а потом избивала ее»⁴.

Другие заключенные вспоминают, что при Марии женщинам приказывали «обслуживать» немецких солдат. «Всех, кто отказывался, отправляли в Бункер, а тем, кто соглашался, обещали освобождение через три месяца. Если женщина возвращалась из борделя с венерическим заболеванием, ее убивали посредством инъекции яда»⁵.

Почти любой проступок, мнимый или реальный, мог привести и обычно приводил к наказанию. Заключенные вспоминают, что невозможно было отличить, что запрещено, а что нет, и в результате их постоянно наказывали⁶.

Мария Ливо вспоминала, что одним из первых приказов Мандель после того, как она стала главной надзирательницей, было «отобрать все лифчики и башмаки». Она также отбирала простыни и матрасы, так что заключенным приходилось спать на жестком дереве, и часто назначала наказание в виде «пятидесяти ударов плетью». Самым распространенным наказанием было двадцать пять плетей, четыре недели в Бункере и три месяца в штрафном отряде»⁷. Другая заключенная отметила, что период пребывания Мандель на посту главной надзирательницы был «временем самого большого голода». «Нам подавали переваренную и гнилую картошку. Каждое воскресенье она приказывала поститься или голодать»⁸.

Минни Артнер описывает пребывание Мандель на этом посту как «распорядок ужаса». Главная надзирательница неожиданно появлялась в бараках, осматривала шкафы, конфисковывала все те мелкие сокровища, которые были у женщин, и объявляла выговоры⁹. «На счетной перекличке ни одна колонна не вела себя так, как она хотела [по ее стандарту]. На работах на свежем воздухе она появлялась и, крича, раздавала свои фирменные пощечины»¹⁰.

Особенно враждебно Мандель относилась к польским женщинам, часто бросая в их адрес оскорбления вроде Sau-Hunde («свинособаки»), «польская банда» и «польские свиньи», и нанося им дополнительные побои. Одна из уцелевших узниц вспоминала, что, когда Мандель столкнулась с психически неуравновешенной польской заключенной, она убила ее у всех на глазах. «Она испытывала крайнюю ненависть к полькам, била нас, преследовала»¹¹.

По правилам лагеря заключенные должны были завязывать волосы в пучок. Кудрявые волосы почему-то оскорбляли Марию, поэтому она отбирала для наказания любую несчастную женщину, которая осмеливалась позволить малейшей прядке выбиться из-под косынки¹².

Для Мандель охота на кудрявых узниц часто была особым видом спорта. «Как только Мандель находила нарушительницу, она вытаскивала ее из очереди, срывала с нее косынку, обхватывала ее за уши и голову, пинала и била сапогами». Затем записывался тюремный номер заключенной, ее уводили и брили наголо. После этого несчастную заставляли носить на шее плакат, гласящий, что она нарушила лагерный порядок и отрастила кудрявые локоны¹³.

Также именно во время пребывания Мандель на посту главной надзирательницы, весной 1942 года, начались казни заключенных через расстрел¹⁴. Казни проводились во вторник и пятницу каждой недели¹⁵.

– Они делали это по-злому, например, приносили имена людей, которых должны были казнить на следующий день. И они всегда делали это так, чтобы во время вечерней переклички был слышен звук выстрелов¹⁶.

Казни происходили на пятачке, за лагерной стеной, где жертв ждал расстрельный взвод.

На Ванду Урбанску, работавшую в лагерной канцелярии, была возложена обязанность отыскивать листки с именами приговоренных и нести этот список сначала Кёглю на утверждение, а затем Мандель. Урбанска подтвердила, что Мандель сопровождала этих женщин в Бункер, где их держали до вечерней переклички.

Когда собирались остальные заключенные, приговоренных женщин выводили за ворота.

– Затем, спустя примерно десять минут, слышался залп. Я подчеркиваю, что в ряде случаев женщин-заключенных [лично] сопровождала Мандель. Затем имена казненных вычеркивались из списка¹⁷.

Мандель, казалось, получала удовольствие от этих казней. Одна заключенная вспоминает, что перед тем, как жертв вели на казнь, Мандель била и пинала их без причины.

– Она делала это часто, и била «профессионально», то есть по болезненным частям тела. Она избивала их вплоть до потери сознания: у жертв были избитые, кровоточащие и покрытые синяками лица¹⁸.

Ванда Пултавская отчетливо помнит казни. Помнит, как она и ее подруги не осмеливались плакать, когда в их бараки приносили списки людей, которых должны были убить на следующий день. Как не осмеливались плакать и на перекличке, когда раздавались выстрелы. «Как ужасно молчание толпы женщин!» Позже она подытожит: «Слова могут быть красноречивы, но насколько более красноречиво молчание, особенно молчание многих тысяч людей»¹⁹. Тщательно продуманная жестокость этих убийств и то, как они были исполнены, остались в памяти всех выживших.

Глава 21
Величайшая жестокость

Она была высокой и сильной, ей не составляло труда одним ударом отправить в обморок истощенных заключенных.

Мари Видмаер¹

По моему мнению, удары рукой по лицу не были таким уж и зверством.

Мария Мандель²

Надругательства не прекращались, они шли, казалось, нескончаемым потоком, одно за другим. Мария оказалась в водовороте власти, подпитываемая приступами ярости и головокружительными преимуществами своего положения. Она продолжала ежедневно избивать десятки заключенных, часто по лицу.

«Я помню, как в 1941 году Мандель избила одну женщину-заключенную до такой степени, что она умерла в лагерной больнице через несколько дней. Она держала ее левой рукой за волосы и била кулаком по лицу так, что лицо превратилось в кровавое месиво, а когда женщина упала, то Мандель еще раз десять или около того пнула ее в живот»³.

Мария была известна своей вездесущей плетью, часто в компании резиновой дубинки или деревянной доски⁴. Большинство заключенных по возможности избегали Мандель, так как она была склонна внезапно начинать избивать и пинать женщин практически без причины. Непредсказуемость ее нападений внушала ужас, некоторые женщины даже боялись дышать во время переклички, чтобы она не подкралась к ним сзади бесшумно. «Внезапно, словно ястреб, прежде чем человек успевал понять, что произошло, она наносила удары – била, пинала, рвала волосы». Ее физическое присутствие нагнетало ужас. «Белые глаза сверкали, как фосфор в ночи. Белые зубы стиснуты, ее голос мог исступленно срываться на высокий фальцет»⁶.

Ванда Пултавская вспоминала, что Мария «стояла, расставив ноги, в своих высоких сапогах, и орала на нас… Она била заключенных хлыстом по головам и прочим местам, но меня она никогда не била. В общем, она скорее обрушивала свой гнев на старых женщин, а мы были молодыми»⁷.

Действительно, пожилой возраст женщины, похоже, был своеобразным катализатором жестокости Марии. Возможно, это было сознательное или бессознательное выражение обиды на собственную мать, которая все еще боролась с депрессией и болезнями дома, в Мюнцкирхене.

Уршула Виньская дружила с Нелией Эпкер, которая поделилась историей о пожилой женщине в лагере, которую очень уважали другие заключенные. Однажды на главной улице лагеря Эпкер увидела, как Мандель избивает ее. Она подбежала к Мандель и сказала: «Зачем ты бьешь эту старуху? Она могла бы быть твоей матерью!» Мандель подняла руку, намереваясь ударить Эпкер. Вместо этого Эпкер схватила ее за руку и сказала: «Я женщина, и ты не имеешь права меня бить!»⁸.

В отместку Мандель отправила Эпкер в Бункер на три месяца почти без еды. Каждый день Мандель спешила в Бункер, останавливалась возле ее камеры и била ее по лицу, приговаривая: «Ты женщина, и я могу тебя бить!»⁹.

Время от времени казалось, что Марию что-то возвращало в реальный мир. Ханна Штурм, давняя заключенная, знавшая Мандель еще со времен Лихтенбурга, рассказала о зимней перекличке, которая продолжалась двенадцать часов под снегом и дождем. Было очень холодно, и многие из заключенных уже умерли, а их тела завалили аппельплац. Там была Мария, тепло одетая в кожаное пальто, раздавая удары как ей вздумается. Штурм решила рискнуть и подойти к Мандель, которая стояла и ухмылялась.

– Фрау обер Мандель, вы же австрийка.

– Заткнись! – рявкнула Мандель.

– Пожалуйста, позвольте нам покинуть строй. Взгляните, сколько трупов уже лежит здесь. Среди них могла бы быть и ваша мать!

Мандель пнула Штурм и ушла в свой кабинет. Через пять минут прозвучала сирена, и пленных отпустили обратно в казармы. Штурм сделала вывод: «Как-то надо было прикоснуться к ее нутру, словно они ее знали»¹⁰.

Мандель, похоже, питала особую неприязнь к свидетелям Иеговы – наследие, оставшееся после ее пребывания в Лихтенбурге. «Заключенные, которые носили кресты, выводили ее из себя (полное безумие). Они делали кресты из пуговиц, зубных щеток и тому подобного. Она относилась к этому как к саботажу и жестоко наказывала их»¹¹. Одна из уцелевших заключенных помнит, как Мария так злобно сорвала крест с ее шеи, что та начала истекать кровью, еще больше разъярив «Фрау обер», которая повалила ее на землю, нанеся неизгладимые повреждения почкам¹².

После войны заключенные описывали Мандель как «самого жестокого человека»¹³. Позже, когда Марию ждал суд с возможным смертным приговором, она заявила, что пока заключенные вели себя прилично, она никогда не была «злой или скверной»¹⁴.

Я была мила с ними и всегда была рада помочь им. Порой, когда ситуация выходила из-под контроля и несла в себе неприятности, я могла отвесить оплеуху. [Но] я никогда не причиняла ни одной женщине [серьезных] физических травм, так как за это пришлось бы отвечать. Я бы никогда не набрасывалась на порядочного человека и не причиняла ему вреда.

Согласно лагерным правилам, с которыми я была знакома, нам запрещалось бить заключенных, но я понимала это так, что их нельзя было бить специальными инструментами, например, тростью или дубинкой. Поэтому, в моем представлении, удары рукой по лицу не были таким уж и зверством¹⁵.

Глава 22
«Подопытные кролики»

Наши собственные ноги смердели хуже разлагавшихся трупов.

Зофия Цишек-Кавинская, бывший «подопытный кролик»¹

1942 год принес в жизнь Марии много новых событий.

В результате масштабного расширения Равенсбрюка было построено двенадцать новых бараков, а на периферии лагеря открылся лагерь смерти Уккермарк. Брат Марии Георг ушел на войну.

Именно в это время Мария предприняла необходимый шаг, чтобы обеспечить себе будущее в нацистской иерархии. «В 1941 году я вступила в партийную организацию Deutsche Frauenschaft, а летом 1942 года вступила в NSDAP. В это время эсэсовцы в лагере разослали опросник, в котором подчеркивалось, что все охранники должны состоять в партии»².

Только теперь, спустя пять лет после аншлюса и после того, как Марию уволили с почты в Мюнцкирхене за то, что она не была членом национал-социалистической партии, а также после того, как она потеряла своего жениха по той же причине, Мария официально стала членом нацистской партии.

Другие события войны также повлияли на жизнь Марии. В мае 1942 года СС-обергруппенфюрер Рейнхард Гейдрих был убит членами чешской группы сопротивления. В отместку Гитлер приказал полностью уничтожить чешскую деревню под названием Лидице. Жители Лидице были убиты во время массовой казни. Значительное число женщин и детей из района Лидице были доставлены в Равенсбрюк, где сразу же превратились в жестоко преследуемое меньшинство, на которое возложили вину за смерть Гейдриха и подвергли ужасающе жестокому обращению³.

Хотя Гейдрих выжил после первоначальных ранений, спустя несколько дней после нападения он умер от инфекции и сепсиса. Нацистские врачи, лечившие Гейдриха, подвергались критике за то, что не смогли спасти ему жизнь. Один из них, Карл Гебхардт, получил от Гиммлера приказ провести в Равенсбрюке эксперименты с использованием новых сульфаниламидных препаратов. Цель заключалась в том, чтобы сначала нанести, а затем вылечить травмы, которые имитировали бы катастрофические раны, полученные людьми в бою⁴, а также раны, полученные Гейдрихом. Так началась так называемая программа «Подопытный кролик», которая длилась с июля 1942 года по сентябрь 1943-го⁵.

Женщины, отобранные для этих экспериментов, были взяты в основном из числа недавно перевезенных молодых и здоровых политических заключенных из Люблина в Польше. Каждой из них были намеренно нанесены раны на ногах или руках, которые затем заражались такими бактериями, как стрептококк, анаэробная гангрена и столбняк⁶. Многим были нанесены настоящие огнестрельные ранения. Кровеносные сосуды перевязывались с обоих концов раны, чтобы перекрыть кровообращение и сымитировать боевую травму.

Помимо бактерий, в раны заталкивали инородные предметы, например, толченое стекло или древесные опилки, которые затем обрабатывали препаратами сульфоксида и другими лекарствами, чтобы изучить результаты. Женщины также подвергались невероятно болезненным экспериментам по регенерации тканей, в ходе которых из конечностей удалялись кости, мышцы и нервы, что приводило к постоянной инвалидности.

Послевоенные фотографии этих ран вызывают абсолютное ошеломление и ужас, мысли наблюдателя мечутся, как мыши в капкане, разум отказывается воспринимать то, что видят глаза. Молодые, здоровые ноги, рассеченные огромными ранами, разделенные фасции, увечья ярко выражены и их невозможно скрыть. Из множества ужасающих изображений, появившихся после Холокоста, эти – одни из самых страшных.

Начало программы было положено в июле, когда семьдесят пять женщин из Люблина были вызваны на аппельплац⁷ и подвергнуты осмотру ног и проверке документов⁸. Вскоре после этого женщин разделили на небольшие группы и провели первые операции.

Ванда Пултавская, одна из «подопытных кроликов», описывает тот этап операций и девушек, которые лежали, мучаясь болью, плакали, стонали, кричали и ругались.

– Только нашей группе, самым первым «подопытным кроликам», повезло, что дежурила ночная сестра. Наших преемников просто запирали на ночь, совершенно без присмотра⁹.

Вторая серия операций была начата, чтобы «узнать больше о регенерации». Людям отрезали мышцы и ломали кости, иногда с помощью молотков, что приводило к постоянной инвалидности¹⁰. Остальных забирали в другие места для проведения экспериментальных операций по ампутации и пересадке костей. Предполагалось, что их можно будет использовать в качестве «запчастей» для раненых немецких солдат¹¹. Эти несчастные женщины были причислены к категории психически больных и убиты с помощью инъекций¹².

Позже Мария Мандель заявила, что ничего не знала об этих экспериментальных операциях. «В конце моего пребывания в Равенсбрюке ходили разговоры о том, что проводятся экспериментальные операции, но в чем они заключались, я не знаю, потому что эти вопросы решались непосредственно врачами совместно с комендантами. Даже я, старшая надзирательница, не имела об этом никакого представления»¹³.

Однако из показаний выживших на Краковском и Нюрнбергском процессах стало известно, что Мандель лично отобрала не менее восьмидесяти заключенных для медицинских экспериментов, проводившихся в Равенсбрюке¹⁴.

Одна из уцелевших узниц, Владислава Каролевская, рассказала в Нюрнберге, что отчетливо помнит первый отбор возле лагерного пункта, на котором присутствовали Кёгль, Мандель и доктор Фриц Фишер [штабной врач Равенсбрюка]. Тогда Владиславе было тридцать семь лет, ее шесть раз оперировали, ставили на ней опыты с сульфаниламидом, исследовали кости, мышцы и нервы. Двадцать пятого июля Мандель снова вызвала всех женщин, привезенных из Люблина, и сказала им, что им запрещено работать за пределами лагеря. На следующий день их вызвали снова¹⁵.

Другие свидетельства сходятся в том, что Мандель активно участвовала в процессе отбора. Два врача из числа заключенных лагеря подтвердили, что Мандель лично выбирала женщин для этих операций¹⁶. «Мандель и Лангефельд вывесили список имен из офиса. Они знали об экспериментах»¹⁷.

На суде над Марией доктор Зофия Мачка прямо заявила, что все приготовления к проведению экспериментов были сделаны при Мандель и начаты именно тогда. «Она контролировала перемещения транспортов с заключенными, из которых отбирали женщин для экспериментов, и наверняка знала о тех нечеловеческих страданиях, которые причиняли эти операции. Женщины были полностью лишены трудоспособности, некоторые были в гипсе, тек гной, некоторые женщины не могли ходить»¹⁸.

Зофия Кавиньская была одним из «подопытных кроликов». Летом 1942 года она была подростком, недавно приехавшим из Люблина и все еще приспосабливающимся к лагерной жизни. Шестьдесят лет спустя она – миниатюрная женщина с внимательными карими глазами, хрупкая, но неуязвимая, с огромной силой духа, которая чувствуется в ее теле. Внятная и лаконичная в своих ответах, Зофия носит короткие седые волосы, зачесанные набок. Ее спутница, голубая канарейка с челкой из перьев, ведет себя очень живо и вносит свой вклад в разговор.

Во время нашего интервью Зофия предложила нам великолепный ассортимент колбас, хлеб и домашний чизкейк. По комнате витает приятный запах салями, который сильно контрастирует с ее описаниями жестокого голода в лагере. Даже сейчас, спустя десятилетия, находясь в безопасности в своем доме, она содрогается от того, что делали с ней и ее подругами. «Они разрезали нам ноги, засовывали в них разную грязь, вроде железных обрезков и подобных вещей, а потом зашивали их и накладывали гипс. Это был ужасный опыт, и боль… Нет слов, чтобы описать боль»¹⁹. Зофия помнит, как лежала в полубессознательном состоянии, как ее запирали на ночь и как она звала на помощь. Она вспоминает, как ее подруги плакали и падали с кроватей, но никто так и не пришел.

Зофия пережила Равенсбрюк, после войны выучилась на стоматолога и начала работать в клинике под Люблином. Как и у многих выживших «подопытных кроликов», операции, которым она подверглась, изменили ход ее жизни и ее будущее. Зофия описывала послевоенные условия в Польше как очень убогие, где даже в лучших стоматологических клиниках не было должного оборудования. Ей с трудом удавалось стоять на ногах по шесть часов в день. Сначала в ее кабинете была электрическая бормашина, но она быстро сломалась, и Зофие пришлось двигать ее ногой, используя что-то вроде конвейерной ленты. «До сих пор у меня проблемы с правой ногой и бедром [после операций в Равенсбрюке]. Поэтому я проработала недолго, может быть, лет десять, – я уволилась, потому что просто не могла продолжать»²⁰.

Зофия – типичная представительница всех «подопытных кроликов»: ужасно изуродованные молодые женщины, чьи жизни безвозвратно изменились из-за политики, проводимой Марией Мандель по инициативе безразличного правителя и режима. Как заявила много лет спустя такой же «кролик» Вацлава Гнатовская: «Тот период оставил на моем теле и душе необратимый след»²¹.

Глава 23
Перевод

Надзирательница Мандель была выбрана для лагеря смерти Аушвиц, поскольку была лучшим образцом человека для работы с газовыми печами; развращенная, жестокая, подобная животному.

Мари Видмаер¹

Спустя всего четыре месяца работы в должности главной надзирательницы время Марии в Равенсбрюке подошло к концу. Йоханна Лангефельд испытывала трудности в Аушвице и вступила в разногласия с комендантом, Рудольфом Хёссом. В результате ее перевели обратно в Равенсбрюк, а Мандель приказали занять ее место в Аушвице. Мандель была недовольна. «Я была расстроена, поскольку начальники Глюкс и Поль втравили меня в катастрофу, и не было никакой возможности быстро из нее выбраться»².

В Равенсбрюке заключенные передавали новости: Мандель уезжает из лагеря, а Лангефельд возвращается! Это вызвало «жаркое оживление и радость во всем лагере», так как Лангефельд была широко известна своим более гуманным обращением с заключенными³.

Йоханна Лангефельд явно неэффективно справлялась со своими обязанностями в Аушвице, и Хёсс часто заявлял о своем презрении и отсутствии уважения к женщинам, находящимся в его подчинении. «Избалованные», как говорил Хёсс, лучшими условиями в Равенсбрюке, женщины-надзирательницы, переведенные в Аушвиц, восстали против первобытных условий и не справлялись со своими обязанностями⁴. Пребывание Лангефельд в лагере ничего не изменило в его мнении.

Хёсс критиковал способность Лангефельд контролировать своих охранников, говоря, что они «бегают туда-сюда во всей этой неразберихе, как стадо куриц»⁵. Лангефельд не согласилась с такой оценкой и была вынуждена признать, что, когда многие молодые женщины начали вступать в сексуальные связи с эсэсовцами, мораль пришла в серьезный упадок. Столовая для персонала Аушвица стала славиться «пьяным развратом», а одна надзирательница даже завела роман с заключенным-мужчиной⁶. По мере того как условия ухудшались, уровень разврата женщин-охранниц рос в геометрической прогрессии⁷.

Лангефельд также боролась с муками совести, когда ей стало известно о систематическом истреблении людей в газовых камерах Аушвица. Позже она утверждала, что до этого назначения не знала «конечную цель этих лагерей». В Аушвице она впервые осознала, что же происходило на самом деле. «Общее впечатление, – заявила она, – настолько угнетало меня, что я не могла сомкнуть глаз по ночам и часто едва осмеливалась дышать»⁸.

Через три с половиной месяца Лангефельд наконец-то получила желанный перевод обратно в Равенсбрюк после того, как недобросовестное управление филиалом трудового лагеря Буды [2]2
  Буды – бывшая польская деревня, расселенная в связи со строительством концлагеря, стала подлагерем Аушвица. В начале октября 1942 года немецкие женщины-заключенные забили там до смерти 90 заключенных-евреек. (Прим. ред.)


[Закрыть] и последовавшие за этим бунт и резня заключенных вызвали скандал в иерархии СС⁹.

Первоначально комендант Равенсбрюка Макс Кёгль планировал перевести Марию Мандель в Майданек, поскольку в женском лагере не хватало руководства. «Кёгль просил отправить меня в Люблин, но я отказалась ехать на Восток»¹⁰. Затем, когда Лангефельд не справилась с решением задач в Аушвице, Марии сказали, что отправят ее туда на замену.

Мой перевод в Аушвиц состоялся в результате увольнения Лангефельд, которая, по мнению начальства, не подходила для этой должности. Я также слышала, что против Лангефельд велось расследование за «упорядочение» еврейского имущества. Следствие велось и тогда, когда ее перевели из Аушвица в Равенсбрюк, где по итогам расследования она была арестована.

Решение о моем переводе в Аушвиц принял [группенфюрер СС] Глюкс, который вызвал меня в свой офис в Ораниенбурге и сообщил, что, согласно приказу Поля, я обязана отправиться в Аушвиц. Я ответила, что не хочу ехать в Аушвиц и прошу об увольнении. Я вернулась в Равенсбрюк, где через некоторое время Зюрен сообщил мне, что мой перевод в Аушвиц – это свершившийся факт. Я снова отправилась к Глюксу. Он сказал, что Поль решил, что меня нужно перевести в Аушвиц и что мне грозят более серьезные последствия, если я не выполню этот приказ. Я снова отказалась и вернулась в Равенсбрюк. Наконец, после продолжительных уговоров со стороны Зюрена, который сказал мне, что Поль непредсказуем и что он может упрятать меня в КЛ в случае моего отказа, я решила отправиться в Аушвиц.

Я боролась против этого перевода, поскольку Аушвиц в то время имел репутацию инкубатора тифа и вшей, и санитарно-гигиенические условия там были ужасными¹¹.

Несмотря на протесты, Мария получила приказ немедленно отправиться в Аушвиц и вскоре была на пути в Польшу.