Текст книги "Госпожа Смерть. История Марии Мандель, самой жестокой надзирательницы Аушвица"

Глава 11
Повседневная жизнь

Конечно, иногда меня охватывали сомнения и тревога, но дружба и единство в нашем сообществе всегда сметали эти сомнения, словно туман, рассеивающийся под лучами солнца.

Унтершарфюрер Оскар Грёнинг, после своего первого поста в концлагере¹

Повседневная жизнь быстро вошла в рабочий ритм и рутину. Женщинам-надсмотрщицам в Равенсбрюке выдали практичную и прочную униформу, а также трости, пистолеты и хлысты². Поскольку территория лагеря была покрыта твердой грязью, лужами, тиной и множеством острых предметов, каждой выдали по паре высоких кожаных сапог. Это позволяло надсмотрщицам выглядеть уверенно и властно, шагая по лагерю. Кроме того, в сапогах можно было пинать узников ногами³.

Большая часть изначального личного состава лагеря была просто переведена из Лихтенбурга. Макс Кёгль продолжал исполнять роль коменданта, а Йоханна Лангефельд – роль обер-ауфзерин (главной надзирательницы). Мария была одной из тридцати женщин-надзирательниц и двенадцати эсэсовцев в первоначальном распределении⁴. Кёгль продолжал укреплять свою репутацию жестокого садиста⁵ и вновь разжег свою ненависть к заключенным свидетелям Иеговы. Их «особенно сильно истязали»⁶.

Сильная личность Кёгля и его личная жестокость оказали большое влияние на Марию в дни ее индоктринации в Лихтенбурге. Теперь Мария считалась одной из самых опытных охранниц и приобретала все большую роль в управлении новым лагерем.

По Равенсбрюку ходили слухи, что у Мандель был роман с Кёглем⁷, но более вероятно, что у нее была связь с другим офицером, Эдмундом Браунингом. Александра Штайер утверждает, что всем было известно, что Браунинг был любовником Мандель – она сопровождала его всегда и везде и никогда не позволяла оставаться один на один с каким-либо заключенным. Поначалу Браунинг всегда подчинялся Мандель, но к концу ее пребывания в Равенсбрюке их роли поменялись местами. Штайер делает вывод: «Браунинг нашел себе другую любовницу. Эта перемена оказала огромное влияние на заключенных, ставших жертвами ярости Мандель. В то время возросло количество и расстрелов, и наказаний»⁸.

Хотя главная женщина-надзирательница СС, Йоханна Лангефельд, отвечала за повседневную организацию работы лагеря, ей не разрешалось отдавать приказы эсэсовцам. Это зачастую порождало недовольство и конфликты⁹.

Лангефельд была настоящим парадоксом. Те, кто пережил ее лагеря, описывали ее как «не стопроцентную эсэсовку»¹⁰, и Лангефельд больше, чем другие высокопоставленные женщины-охранницы, казалось, была озабочена этическими последствиями своих действий. Маргарита Бубер-Нойман, которая тесно сотрудничала с Лангефельд, вспоминает: «Каждое утро она приходила в лагерь, молилась и умоляла Бога дать ей сил, чтобы остановить зло. Что за катастрофическое смятение»¹¹.

Несмотря на эти внутренние (и внешние) сомнения, Лангефельд с радостью принимала плюсы своей должности. Она наслаждалась отдельной квартирой с прекрасным видом на Шведтзее, где поселила своего четырнадцатилетнего сына, учившегося в местной школе¹².

Сильные и слабые стороны Лангефельд окажутся решающими для карьеры Марии Мандель. В конце концов, когда способности Лангефельд к жестокости и организации, необходимые в системе нацистских лагерей, оказались недостаточными, на сцену вышла Мандель.

Прочие коллеги Марии в Равенсбрюке были самыми разными: от молодых и неопытных девушек до закаленных ветеранов.

Среди надзирательниц были Марго Дрексель (также известная как Дрекслер), которая «хорошо ладила с Мандель»¹³ и была печально известна тем, что била женщин по ушам, и Эмма Циммер, тоже из Лихтенбурга, прославившаяся тем, что била заключенных своим кожаным портфелем¹⁴.

Другая надзирательница, Доротея Бинц, была известна среди эсэсовцев тем, что нежно любила маленькую собачку, которую постоянно гладила. Бывшая заключенная Зофия Цишек язвительно замечает:

– Бинц любила эту собаку, но ей нравилось бить людей; собака была собакой – она их любила. Но заключенный? Им такой любви не полагалось¹⁵.

Как и в Лихтенбурге, вновь нанятые женщины-надзирательницы постепенно вживались в должность в течение трехмесячного испытательного срока¹⁶. В конце концов Равенсбрюк стал местом, где молодая женщина могла пройти обучение на Aufseherin (надзирательницу). К концу войны почти четыре тысячи женщин или прошли обучение в Равенсбрюке, или работали там¹⁷, и Мария Мандель взяла на себя большую часть работы по обучению новобранцев в первые годы существования лагеря.

Гермина Браунштайнер, позже известная как «Ведьма Майданека», была в числе тех, кто проходил обучение летом 1939 года. В обязанности Мандель входило объяснять Браунштайнер, как следить за тем, чтобы заключенные выполняли свои трудовые обязанности, и вообще как выполнять функции надсмотрщицы.

– Мария Мандель была очень строгой, – говорит она. – Мое обучение у нее было не очень хорошим, и то, что я видела, тоже было неприятным. Я хочу сказать, что она часто била заключенных¹⁸.

К 1 сентября 1939 года, когда Третий рейх вторгся в Польшу и началась Вторая мировая война, распорядок работы и процедуры в Равенсбрюке уже были хорошо отлажены.

Глава 12
Визит Гиммлера

4 января 1940 года стал знаменательным днем для женщин-надзирательниц в Равенсбрюке.

Рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер должен был приехать с инспекцией в новый лагерь. Это было лютое холодное зимнее утро: накануне прошел сильный снегопад, и температура упала до двадцати градусов ниже нуля по Цельсию¹.

Заключенные уже усердно трудились, расчищая снег с тропинок или вырубая лед из замерзшего озера для кладовых. Нередко от таких усилий женщины падали в обморок и замерзали насмерть там, где лежали².

Гиммлер, не обращая внимания на эти происшествия, вошел в лагерь, где его вышел поприветствовать Кёгль. Следуя за Йоханной Лангефельд, они прошли через парадные ворота, чтобы осмотреть шеренгу оживленных женщин-охранниц.

На имеющихся фотографиях, сделанных во время этого посещения, надзирательницы выстроились в ряд у одного из больших зданий лагеря, руки по бокам, все одеты в стандартную лагерную форму – юбку-брюки, куртку, фуражку и ботинки³. День выдался холодным – один из тех дней, когда стоит сухой январский холод и снег лежит плотным слоем под серым небом. Многие из женщин робко смотрят на фотографа и улыбаются, явно волнуясь. Другие вытягивают шеи в надежде увидеть Гиммлера. Кто-то негромко переговаривается с соседями; на лицах всех надзирателей читается предвкушение.

Через несколько кадров, на более качественном снимке, Гиммлер уже появился и начинает осмотр «войск», с перчатками в руках, в своем эсэсовском плаще. Теперь поведение женщин изменилось. Все стоят наготове. Большинство смотрит вперед, хотя некоторые бросают взгляды в сторону Гиммлера. Йоханна Лангефельд следует за небольшой группой мужчин, явно подчиняясь им. Вокруг четко очерчены лагерные постройки, а на крыше соседнего здания виден охранник.

После осмотра женщин-надзирательниц Кёгль и Гиммлер встретились в главном офисе, чтобы обсудить различные проблемы, стоящие перед лагерем, включая непрекращающееся сопротивление свидетелей Иеговы⁴. Кёгль хотел получить от Гиммлера разрешение на введение Prügelstrafe – процесса, при котором заключенную привязывали к деревянной лошади и наносили ей двадцать пять ударов по ягодицам плетью из воловьей кожи. Хотя Йоханна Лангефельд давно высказывалась против этой идеи, ее опасения были отклонены, и Гиммлер принял решение внедрить дисциплинарный план Кёгля для всех заключенных, а не только для свидетелей Иеговы. Еще одной темой для беспокойства была нехватка квалифицированных женщин-надзирательниц и трудности с привлечением новых женщин на эти должности⁵.

На протяжении большей части визита Лангефельд была унизительно оттеснена на второй план, пока Гиммлер (бывший куровод) и Освальд Поль, еще один высокопоставленный офицер СС, вели долгую и бесстрастную дискуссию об управлении птицеводческим хозяйством в соседнем поместье Поля⁶.

В своих послевоенных показаниях Мария утверждает, что во время этого посещения она лично подошла к Гиммлеру и ходатайствовала от имени политической заключенной. «С нами находилась политзаключенная, которая, как предполагалось, участвовала в подрыве моста во время вторжения немцев. Во время посещения рейхсфюрером Гиммлером она была освобождена в течение пяти дней по моей просьбе к нему»⁷. Мария рассказывает, что позже заключенная написала ей письмо с выражением поддержки и благодарности, которое после войны было конфисковано полицией из дома ее сестры.

Возможно, Мандель, которая в то время искала положительные свидетельства, которые могли бы подкрепить ее защиту в суде, просто пускала пыль в глаза.

Есть документы, подтверждающие, что Гиммлер действительно представил форму об освобождении политзаключенной во время этого визита. Однако для того, чтобы помилование появилось в день рождения Гитлера, как это было принято, объявление было отложено на четыре месяца⁸. Было ли это сделано по инициативе Марии Мандель или нет, выяснить не представляется возможным.

Глава 13
«За работу!»

Главный надзиратель СС, Рабенштейн, на работе на свежем воздухе натравил собаку на заключенную, которая съела морковку. Это была мать четверых детей. Заключенная скончалась.

Эрика Бухманн, бывшая узница концлагеря Равенсбрюк¹

По прибытии в Равенсбрюк у Марии была самая разнообразная работа. Она, как и все надзирательницы, должна была проводить переклички по утрам и вечерам. После переклички старший надзиратель распределял женщин по разным рабочим бригадам, которые менялись ежедневно², и отвечал за «бесперебойную организацию лагерных дел»³.

В начале лета 1939 года в Равенсбрюке содержалось около тысячи женщин-заключенных. Поскольку строительство лагеря было еще не завершено, большинство из них были распределены для работы на строительных площадках. Одна заключенная, переведенная из Лихтенбурга, отмечала, что вначале лагерь даже не был полностью построен. «Это были просто бараки в песчаной пустыне»⁴.

В трудовых отрядах в Равенсбрюке обычно был один вооруженный охранник, хотя к большим отрядам иногда приставляли дополнительного надсмотрщика⁵. Заключенные редко знали имена охранников, так как должны были обращаться ко всем надсмотрщикам «фрау ауфзерин» – «госпожа надзирательница». Стали распространены прозвища, обычно навеянные действиями или внешностью охранника, например, «змея», «рыжая» или «ведьма»⁶.

Женщин, занятых на работах, запугивали и контролировали с помощью демонстрации насилия. Надзирателям предписывалось держаться от заключенных на расстоянии шести шагов, но всегда держать их в поле зрения. Во время любых попыток устрашения разрешалось использовать собаку или пистолет. Собаки также использовались во внешних отрядах для предотвращения побегов – эту политику пропагандировал Генрих Гиммлер⁷. Он считал, что клыки особенно полезны для запугивания женщин-заключенных и помогают сократить количество необходимых охранников-людей⁸. В результате большинство женщин-надзирательниц в Равенсбрюке работали с собаками, забирая животных у входа в лагерь по пути на уличные работы и возвращая их ночью в питомники у границы лагеря⁹.

Собаки всегда были на поводке и натренированы бежать за сбежавшим заключенным по команде, прижимать его к земле, рвать на нем одежду. Как правило, собака была обучена кусать три раза: первый раз – за ногу, второй – за плечо, третий – за горло¹⁰. Катарина Цех, политзаключенная в Равенсбрюке, категорически заявила, что «у Мандель всегда была с собой собака» и что многие заключенные возвращались в лагерь ночью покусанные собаками¹¹.

Позже Мария отрицала, что собаки использовались в карательных целях. «В мое время женщины-надзирательницы в Равенсбрюке работали с собаками и были вооружены пистолетами, но только для охраны бригад, занятых на уличных работах, чтобы заключенные не подвергались опасности. В случае если кто-то сбегал, собаки использовались для того, чтобы настичь его. Из пистолетов нужно было сделать три выстрела, но не в сторону заключенного, а в воздух, чтобы сообщить, что что-то произошло»¹².

Мандель руководила многими рабочими бригадами на открытом воздухе. Хотя некоторые надзиратели принимали и терпели службу на открытом воздухе, другие, как Хильдегард Лэхерт, находили долгие часы дежурства утомительными и скучными. «Мы должны были стоять там на дежурстве, будь то дождь, снег, холод или жара. Представь себе, что ты стоишь там, как ишак, по двенадцать часов подряд. В этот момент тебя уже ничего не волнует»¹³.

Некоторые задания стали печально известны своими тяжелыми условиями труда, особенно песчаная яма (Sandgrube). Это часто было одной из обязанностей Мандель. «В начале в Равенсбрюке я курировала работы по копанию песка»¹⁴. Это страшное задание имело ироничный подтекст, так как у многих заключенных песок раньше ассоциировался с пляжем, летом и весельем. Заключенная Ванда Пултавская описывала Sandgrube как чистую пытку, где сотни женщин были вынуждены целый день перекладывать песок из одной кучи в другую. Надсмотрщики с собаками постоянно кричали «Быстрее! Быстрее!», а женщины изо всех сил старались не отставать. «Лопаты натирали нам ладони, а песок, тяжелый и влажный утром, под ветром из Мекленбурга превращался в мелкие, смещающиеся песчинки, которые забивали нам глаза, уши и рот и проникали сквозь одежду. Мы возвращались домой, задушенные песком. Нам казалось, что он погребает нас заживо»¹⁵.

Другие заключенные, запряженные в огромные катки в командах по двенадцать – двадцать четыре человека, строили дороги внутри лагеря из камней, притащенных с берега озера¹⁶. Заключенные также разгружали корабли, полные кокса, стоя в болотистой местности вдоль берега и таская камни по несколько дней подряд. Этим бригадам приходилось работать под открытым небом в любое время года, включая «ужасную зиму» 1939–1940 годов, при температуре в минус один, одетыми лишь в летнее платье и куртку¹⁷. Ханна Бурдувна вспоминала, что темп работы был ужасным. «Мы постоянно стояли в воде, потом в паре, в жаре, а потом снова на улице. Мы постоянно простужались и часто мучились лихорадкой»¹⁸.

Другая заключенная, Луиза Мауэр, передала яркие воспоминания о бригадах, работавших на улице под руководством Мандель. Ей поручили разгружать корабли с углем – жестокая и изнурительная работа. Однажды, после нескольких часов работы лопатой с углем, Луиза попросила перерыв. «Ауфзерин Мандель ответила мне:

– Я разрешаю тебе взять дополнительные лопаты, но не разрешаю бездельничать. Я наблюдала за тобой все это время, и у меня есть кое-что, что тебе поможет. Пинок под зад часто творит чудеса!»¹⁹.

Она продолжала работать, пока Мандель, раздраженная выражением лица пленницы, не набросилась на Луизу с ревом и криком и не стала пинать ее подошвами своих сапог. Кровь хлынула из лица и лба Луизы, а Мандель в припадке ярости продолжала наносить ей удары.

Зофия Цишек, молодая женщина из Польши, с горечью вспоминала подробности своей работы в Равенсбрюке:

– Там всегда были охранники с кнутами и собаками, кричащие «Быстрее! Быстрее!». Труд был очень тяжелым, а я никогда не была сильной. Я всегда была физически слабой женщиной, а тут у меня совершенно не было сил, и она [Мандель] по-настоящему била меня тогда!²⁰

Заключенная по имени Минни Артнер в течение восьми месяцев работала в штрафном отряде на открытом воздухе под надзором Марии Мандель, которая однажды действительно улучшила условия их содержания. Женщинам дали задание разгружать кирпичи с грузовых судов, направлявшихся по каналу из реки Шпрее. Артнер сама разгрузила 120 000 кирпичей. Поскольку у заключенных не было никакой защиты, их руки вскоре покрылись кровью. Когда женщины просили бинты или защиту для рук, им говорили: «Для зверей нет бинтов». «Только при вмешательстве надсмотрщицы Мандель, которая заявила, что корабль должен быть разгружен и, несомненно, имелась квота, которую надо было соблюсти, бинты были выданы тем, у кого были серьезные раны. Через два дня для этой работы стали выдавать старые рукавицы»²¹.

К 1940 году также были сформированы различные закрытые производства, включая принадлежащее СС «Общество по утилизации текстиля и кожи». В специальных бараках были организованы раскройные пункты, портновские мастерские, меховая мастерская, ремонтная мастерская, ткацкая фабрика для производства, помимо прочего, персидских ковров для СС, а также фабрика по производству соломенной обуви²². Особенно жестокими были портновские мастерские. Заключенные работали до изнеможения и даже больше, склоняясь над станками, пока из носа не текла кровь.

Как и все надзиратели, Мандель также контролировала и эти бригады, работавшие в помещении.

Глава 14
Досуг

Для Марии и ее коллег жизнь в Равенсбрюке была вполне приемлемой. Несмотря на близость лагеря, благодаря тщательно рассчитанному расположению надзиратели могли полностью разделить две части своей жизни. После работы они возвращались в уютный и гостеприимный дом. Женщины гордились своей новой работой, униформой, жилыми помещениями, а также вновь приобретенным уважением, которое они получали в обществе и в родном городе¹.

Нацистская иерархия была заинтересована в том, чтобы женская рабочая сила была счастлива, а развитие социальной инфраструктуры в лагере и вокруг него еще больше способствовало их благополучию. Женщины могли иметь поддержку и общение в семье, они могли жить вместе со своими детьми – все это способствовало созданию общей атмосферы тепла и семьи. Жестокость лагеря становилась менее заметной, когда надзирательницы приходили домой.

Его привлекательности способствовало и географическое положение лагеря. Сверкающее Шведтзее было красивым местом, где можно было проводить бесконечные часы отдыха. В теплую погоду по нему можно было плавать или кататься на лодке, в холодную – кататься на коньках. Женщины прогуливались по живописным окрестным лесам; они могли посещать местные ярмарки².

В Фюрстенберге, расположенном в нескольких минутах ходьбы от лагеря, были рестораны, кофейни и кинотеатры. Когда женщины-надзирательницы прогуливались по улицам города в новой униформе, они ловили восхищенные взгляды местного населения³.

Надзирательницы ходили в парикмахерскую в Фюрстенберге, а позже салон появился и в самом лагере. Бывшая заключенная и парикмахер Эдит Спарманн вспоминала, что большинство охранников записывались на прием каждые две недели. Популярным и модным стилем было то, что называлось «Олимпия Ролл». «Это когда волосы закручивались на один-единственный валик и зачесывались назад от макушки»⁴. Там часто видели Марию Мандель и Доротею Бинц, а также жен офицеров СС. Это было одно из немногих мест, где надсмотрщики вели себя по-человечески.

Также женщины могли посещать кафетерий с казино, пользоваться услугами портнихи и ходить в библиотеку⁵. Когда у надзирательницы был выходной, она могла отправиться на экскурсию в Берлин, чтобы почувствовать вкус городской жизни⁶.

Времени на посторонние дела было предостаточно, и Мария посвящала его прослушиванию музыки. Хотя в лагере Равенсбрюк не было оркестра, на весь лагерь часто транслировались музыкальные записи через громкоговоритель, а музыкальные подборки обычно выбирала Мандель. Ванда Пултавская, пережившая этот концлагерь, вспоминает запись Reverie Роберта Шумана, одной из любимых песен Марии. Однажды это произведение прозвучало сразу после казни, и Пултавская сильно прочувствовала контраст между красотой музыки и ужасом момента⁷.

Мандель часто находила в музыке эмоциональную поддержку, которая позволяла ей отстраняться от своих все более жестоких поступков. Заключенная Мария Белицкая рассказала услышанную ею историю о любви Марии к музыке. У ее подруги была работа по уборке жилых помещений надзирателей, где у старшего охранника стояло пианино. «Однажды моя подруга вошла туда и услышала самую прекрасную музыку. Женщина, которая играла, была потеряна в собственном мире – в экстазе. Это была та самая надзирательница [Мандель], которая несколькими днями ранее убивала еврейских женщин»⁸.

Через несколько лет любовь Марии к музыке приведет к созданию первого и единственного женского оркестра во всей системе концлагерей.

А пока для Марии и ее коллег Равенсбрюк стал и домом, и общиной.

Глава 15
Рождество в Равенсбрюке

Праздничный период был очень тяжелым. Каждый из нас думал о своем доме. Но при этом мы пели праздничные песни.

Зофия Цишек¹

Хотя любой праздник в концлагере давался тяжело, Рождество было особенно тяжелым для заключенных. Охранники, напротив, посещали праздничные вечеринки, что устраивались для всех сотрудников СС, которым разрешалось украшать собственные квартиры. В теории нацистский режим поощрял празднование более общего праздника Йоль, или зимнего солнцестояния². На практике же заключенным часто поручали устанавливать рождественские елки и украшения для эсэсовцев и их семей³.

Ванда Пултавская вспоминает, что однажды жестоко, «возможно, чтобы поиздеваться над нами, немцы поставили елку на улице лагеря; елку с гирляндой, мимо которой мы проходили каждый день, утомленные своими обязанностями»⁴. Декабрь 1941 года, третье Рождество Марии в Равенсбрюке, особенно ярко запечатлелся в воспоминаниях выживших. Это был жутко холодный месяц с завывающими ветрами, которые жестоко пронизывали лагерь⁵. В канун Рождества один из охранников в текстильном сарае сжалился над заключенными и разрешил каждой национальной группе спеть рождественскую песню. Пултавская описывает этот момент: «Немцы пели первыми, хотя «Тихая ночь» звучала странно, как будто не подходила к этой шумной обстановке»⁶. Поляки выбрали свою песню, но, когда дошли до слов «Возьми меня за руку, младенец Христос», захлебнулись слезами и не смогли продолжать петь⁷.

Точно так же многих заключенных охватило чувство одиночества и отчаяния, когда над лагерем зазвучала песня «Тихая ночь» – вероятно, выбранная Марией. Как сказал один из выживших: «Из громкоговорителей звучали рождественские песни, а охранники кричали на нас». Кого-то даже избивали и убивали в тот день⁸.

В дни, предшествующие празднику, сбежала цыганская девочка. Несмотря на то, что ее довольно быстро поймали, в лагере все равно пришлось три дня проводить переклички на лютом холоде. В Рождество на глазах у всех женщин убили юную девушку, избив ее прямо перед рождественской елкой⁹.