Текст книги "Госпожа Смерть. История Марии Мандель, самой жестокой надзирательницы Аушвица"

Глава 34
«Мы ПОЗВОЛЯЕМ вам работать на нас»¹

Это был мир абсолютных противоположностей и крайностей, в котором не было места рефлексии. Молодые солдаты, закаленные войной, закаленные суровой дисциплиной, навязанной «красными кхмерами», и накачанные праведной риторикой, подкрепленной страхом, были неудержимы.

Ник Данлоп, «Пропавший палач: путешествие в самое сердце полей смерти»²

Мария вошла в психологическое состояние, когда жестокость была нормой, а бесчинства поощрялись. Заключенная Владислава Яник заметила, что издевательства над заключенными доставляли Мандель осязаемое удовольствие³. Свое аномально-извращенное поведение Мария переняла из своей службы в Равенсбрюке и по-прежнему не выносила кудрявых людей, наказывая всех, у кого были вьющиеся волосы⁴.

Издевательства Марии над заключенными принимали и другие формы. Мандель приказывала уборщицам голыми руками вытаскивать мусор из канавы. «Это было особенно жестоко, потому что в канаве находились заразные экскременты людей, больных тифом, диареей и прочими недугами. С водой и мылом было очень трудно, поэтому заключенные не могли как следует вымыть руки. Многие впоследствии заболевали и умирали»⁵.

Один блестяще образованный химик был пойман за написанием воображаемого рассказа об освобождении Парижа союзниками. Мандель была в ярости и вызвала заключенного в свой кабинет. Он вспоминал, что она гневно спрашивала его:

– Как вы смеете писать такие вещи? Я понимаю, что вы мечтаете о родине, но за последние два года, с тех пор как вы находитесь в этом лагере, вы так и не поняли, что ни один заключенный не покинет это место! Мы позволяем вам работать на нас⁶.

Мандель еще больше разозлилась, когда химик заявил, что считает свой поступок вполне объяснимым в сложившихся обстоятельствах и что, будь он на ее месте, он бы ее простил. На это Мандель ответила:

– Мы, немцы, относимся к вам слишком человечно! Вы бы нас повесили. А мы даем вам шанс!

После этого она выпроводила его со словами: «Надеюсь, вас повесят»⁷.

Небольшие нарушения правил могли привести к серьезным последствиям⁸. Неправильно застегнутая одежда могла повлечь за собой жестокие побои⁹. Заключенные, работавшие в прачечной, часто подвергались издевательствам.

– Однажды она избила заключенную за то, что та неправильно погладила носовой платок. Она била ее, пока та не потеряла сознание, и швырнула заключенную об стену за то, что та неправильно гладила. Она делала это на глазах у всех нас¹⁰.

Бесчинства Мандель только усиливались. Одна из уцелевших жертв рассказала о бане, дезинфекционной камере, где Мандель приказала эсэсовцам клеймить женщин раскаленным утюгом¹¹; при этом она отметила, что в результате такого ожога умерла одна женщина-врач¹².

Однажды для всех работников кухни был издан приказ о наказании. «С полудня до полседьмого мы должны были таскать и бегать с большими камнями, затем ползать в грязи и прыгать, как лягушки, с поднятыми вверх руками, в которых мы держали камни»¹³. Мандель помогала во время наказания и безжалостно избивала заключенных, которые выбивались из сил. «Только десятая часть из этих заключенных смогла продержаться до конца».

Мандель часто приказывала заключенным стоять на голых коленях на гравии, держа над головой кирпичи в руках. Одна женщина должна была стоять на коленях с поднятыми руками там, где ее могли видеть эсэсовцы, с десяти утра до четырех пополудни. После того как она разгневала Мандель своим истеричным смехом, Мария приказала положить заключенной на руки побольше камней, а затем избила ее по локтям¹⁴.

Такие повседневные мероприятия, как обливание, доставляли огромные страдания. «Помню, как я увидела несколько тысяч голых женщин, стоящих перед баней, где их брили и покрывали каким-то средством: так называемая дезинфекция от вшей. Было очень холодно, полно грязи, шел дождь. И когда женщины тряслись от холода, надзирательницы били их палками»¹⁵. Женщины-надзирательницы били заключенных сильнее, если рядом находился красивый эсэсовец, но если во главе отряда стоял «неуклюжий», «они были спокойнее и не выпендривались»¹⁶.

Глава 35
Униженные, потрясенные, беспомощные

Я неоднократно жаловалась на то, что Хёсслер и Молль грубо выражались в адрес заключенных, это было неприлично.

Мария Мандель¹

Мария, получившая образование в монастыре, славилась сквернословием² и получала огромное удовольствие оттого, что могла оскорбить заключенных³.

Распространенным словечком было: Du kleine Mistbiene! («Ах ты маленькая говнопчелка!»)⁴, обычно выкрикиваемое в адрес заключенной, которая не могла совладать со своим кишечником после приступа диареи. Мандель добавляла в свою речь и другие излюбленные выражения, например, Die Luder («шлюха», «распутница», «тупое создание»), Hurweiber («шлюха-сука»)⁵ и Dreckige Saujudinnen! («отвратительные жидовские свиньи!»)⁶. Мария вспыхивала яростью, если при возвращении трудовой колонны обнаруживала незаконно собранную морковь или свеклу. «В этот момент она начинала ругаться»⁷.

Ежедневные переклички предоставляли множество возможностей. «Во время переклички Мандель оскорбляла нас, называя проклятыми польскими свиньями и другими грязными словами, подчеркивая, что такой бардак может быть только в Польше, но теперь, когда мы на «немецкой земле», мы должны следовать немецкой системе»⁸.

В наказаниях Марии по-прежнему присутствовала сексуальная составляющая. Казалось, она получала удовольствие от унижения раздетых женщин. Индивидуальные наказания часто предполагали, что женщину будут раздевать или ставить в уязвимое положение⁹. Обнажение перед эсэсовцами было стандартной частью процедуры приема в лагерь, равно как и сопутствующие грубые и вульгарные комментарии и оскорбления. Во время последующей рутинной дезинфекции Мандель упивалась тем, что выставляла заключенных на всеобщее обозрение и указывала мужчинам, где нужно стричь или брить волосы на теле женщин¹⁰. Многие женщины помнят то чувство стыда и мучения. Многие женщины описывали этот процесс тремя простыми словами: униженные, потрясенные, беспомощные.

Даже Мандель иногда пресыщалась. Марго Ветровцова вспоминает, что ее первая встреча с Мандель произошла, когда она выходила обнаженной после душа. Мандель заметила: «Видеть больше не могу голых женщин!»¹¹.

Элла Лингенс-Райнер отметила, что сексуальная ревность Марии к молодым девушкам была очевидной. «Она не уставала придумывать новые и непристойные способы завязывания платков, велела делать монашеские прически, ненавидела всех заключенных женщин, которые были относительно хорошо одеты, и особенно она ненавидела нашу очень привлекательную еврейку, главного врача»¹².

В Аушвице I и Аушвице III (Буна-Моновиц) были построены бордели, и Мандель было поручено укомплектовать эти заведения проститутками¹³. Некоторые заключенные, например, Герман Лангбайн, считают, что Мандель строго следила за тем, чтобы те, кто приходил в бордель, делали это добровольно¹⁴.

Хелен Тихауэр вспоминает, как Мария читала лекции женщинам, опытным проституткам из Германии, которые добровольно шли на эти должности. Мандель заявила, что им должно быть стыдно за себя, что она никогда бы не посоветовала им этого делать. Что теперь у них есть шанс стать хорошими немецкими женщинами¹⁵. «Она [Мандель] была очень нравственной, старалась быть хорошей женщиной. Порядочной женщиной, чтобы убедить других женщин отказаться от проституции»¹⁶.

Глава 36
Перерыв, чтобы отдать должное мужеству уцелевших

По иронии судьбы то, что случилосьсо мной в семнадцать лет, определило мою жизнь.

Зофия Циковяк¹

Ни один человек, побывавший в лагерях, никогда полностью их не покидал.

Ни один человек, переживший Аушвиц, не исцелился от последствий зла раз и навсегда.

Хельга Шнайдер, дочь бывшей надзирательницы²

Читая многочисленные свидетельства о зверствах и страданиях, можно потерять способность воспринимать реальные физические и эмоциональные страдания женщин от действий Марии. Это отстранение или оцепенение быстро проходит, если поговорить непосредственно с теми, кто столкнулся с ее жестокостью.

Несколько женщин, переживших Аушвиц, согласились поделиться воспоминаниями о Мандель. Их реакции и биографии столь же различны, как и истории, которые они описывают; их мужество и готовность заново пережить этот опыт полны глубины и смирения. В этих интервью оживают кошмары и пробуждаются жгучие чувства, которые все еще свежи спустя шесть десятилетий. Внешне женщины разные, но у всех на руках вытатуированы номера.

Одна сногсшибательная женщина появляется на пороге после того, как ее позвал муж; и в восемьдесят девять лет она все еще красива, перламутровые пуговицы на ее рубашке – произведение искусства. Даже номер, вытатуированный на ее теле, маленький и аккуратный. Она работала секретарем в лагерном управлении и признается, что, если бы не ее красота, она бы не уцелела. Ее самым ярким воспоминанием о лагере является то, как она тайком плюнула в еду нацистскому надзирателю в кабинете.

Другая уцелевшая – маленькая, бдительная, энергичная, осторожная женщина. Ее глаза полны любопытства и тревоги, на руке – большая и неряшливая татуировка. «Мы прибыли одними из первых, и у женщин не было опыта». Она может говорить с нами лишь коротко, пока воспоминания не начинают захлестывать ее. Она – живой пример того, как тяжело вновь переживать эти воспоминания и как необыкновенно мужественны выжившие. И когда она сворачивается калачиком, будто раненый зверь, мы быстро уходим, чтобы не усугублять ее боль и отчаяние.

Некоторые уцелевшие рады возможности поделиться своими воспоминаниями, и одна из них, худощавая женщина с рыжевато-каштановыми волосами и проницательными карими глазами, тепло приветствует нас. Эта женщина блестяще образованна, начитанна и раньше работала библиотекарем. Она живет в большом многоквартирном доме, где вдалеке слышны звуки скрипки. Сначала она много смеется и быстро начинает подробно рассказывать все, что помнит о Мандель; почти тридцать минут без остановки, словно поток сознания.

Затем, внезапно, она отключается. Настроение в комнате меняется, мрачнеет, она становится хмурой и немногословной. Она резко просит закончить интервью, ей нужно «принять лекарство». Наша встреча заканчивается печально: она прогоняет нас из своей квартиры, говорит нам убираться подальше и побыстрее!

Одна из уцелевших, которая в последующие годы станет мне близкой подругой и истовой защитницей памяти о лагерях, вела себя совершенно по-другому во время своего первого интервью. Она замкнута, застенчива, не стремится откровенничать. У нее красивое лицо: высокие скулы, на лице не так много морщин, чистые белые волосы и нежная улыбка, от которой наши сердца обливаются кровью.

Несколько раз прервав интервью, она удаляется на кухню, чтобы собраться с мыслями. Потом мы успокаиваем ее, меняем тему на что-то более приятное. Она похожа на подбитую птицу в руках: ранимая, поврежденная, хрупкая, но при этом настоящий боец. Она не смирилась с Аушвицем и с тем, через что ей пришлось пройти, и никогда не смирится. Вместо этого она использовала свою память как топливо, подпитывающее ее труды в сфере образования – вплоть до самой смерти в возрасте 103 лет в 2018 году.

Другой уцелевшей, что живет в курортном городке в Чехии, уже за девяносто, и она очень слаба. Тем не менее она находит в себе силы для интервью и накрывает красивый стол с бутербродами. Через полчаса она просит сделать перерыв, чтобы как-то собраться с силами и продолжить.

Одна женщина делится своими воспоминаниями в годовщину своего ареста:

– Для меня это особенный день, но я говорю это не для того, чтобы вызвать у вас чувство вины, разжечь в вас какие-то эмоции или потребовать извинений. Просто сегодня, после стольких лет, я смотрю на вещи по-другому. Я благодарна за каждый день своей долгой жизни³.

Зофию Циковяк, которую друзья в Биркенау прозвали «философом», неоднократно били за то, что она осмеливалась смотреть в глаза нацистам. Ее словно окружает свет, ее дух настолько же силен, насколько слабо ее тело. По ночам Зофия окружает свою кровать стульями – так она защищается от кошмаров, из-за которых часто неожиданно просыпается и встает с постели. Она рассказывает нам, как недавно лежала в больнице:

– Там не было стульев, и я спрыгнула с кровати, потому что мне приснился кошмар, и сломала себе нос⁴.

В конце нашего интервью Зофия больше интересуется тем, что из себя представляет автор будущей книги; она не спрашивает о заслугах или дипломах, а просто настойчиво спрашивает: «Да, но что вы за человек?» Когда автор после некоторого раздумья отвечает: «Мне хотелось бы думать, что я из тех, кто прятал евреев во время войны», Зофия оценивающе смотрит на нее со всей печалью мира в глазах. В них есть и сомнение, и надежда.

Зофия, сама того не подозревая, повторяет мысли Джеймса Уоллера в его выдающейся работе «Стать злом». Уоллер рассматривает важнейшие вопросы об основах человеческой природы, о том, кто мы такие и на что способны. Вместо того чтобы осуждать других, он справедливо просит нас взглянуть на себя и спросить: «Смог бы я? Смог бы ты? Это важнейшие вопросы, которые, когда мы пытаемся на них ответить, не позволяют нам больше никогда думать по-старому об обществах, других людях и самих себе»⁵.

Глава 37
Хлыст

«Она всегда носила с собой маленький хлыст!»¹

«Мандель не раз избивала меня хлыстом»².

«Мандель пришла с собакой, держа в руках поводок. Собаки прыгали на заключенных и отрывали куски тел»³.

«Она натравливала собак, била кожаными плетьми и палками»⁴.

«Она всегда, постоянно, ходила с плетью в руке, которой без особой причины била заключенных направо и налево»⁵.

Бывшие заключенные Аушвица о Марии Мандель

В лагере я никогда не ходила с хлыстом или с собакой⁶.

Мария Мандель

Однажды пасмурным днем в Польше, спустя шестьдесят лет после окончания войны и после прочтения многочисленных свидетельств о жестоком обращении, автор и ее переводчик напрямую сталкиваются с суровой и вязкой реальностью того, что на самом деле означает избиение другого человека. Многие уцелевшие помнят хлыст Марии, который особенно выделялся своей упругостью и силой.

После поездки под мелким дождем мы приезжаем поздно вечером в местный магазин кожаных изделий, расположенный в небольшом городке примерно в тридцати километрах от Кракова. Жилистый, мускулистый, невысокий мужчина приветствует нас и рассказывает, что это семейный бизнес, который работает уже несколько поколений. Учитывая близость к Аушвицу, его часто посещали нацистские солдаты за любыми кожаными изделиями, включая седла, материалы для сапог и хлыстов.

Владелец отмечает, что редко работает со специфической кожей, которая используется для производства таких хлыстов, которые были у Марии, потому что у этой кожи «неприятная текстура», она склизкая и вонючая, когда не выделана. В углу магазина лежит полоска этого материала длиной около метра. У кожи желтоватый цвет, тягучая текстура, и она твердая, как податливая линейка. Благодаря своей упругости она идеально подходит для изготовления хлыста. Необычайно прочная, кожа причиняет особенную боль, когда ею бьют людей, нанося удары с большой скоростью.

Наш новый знакомый демонстрирует это, размахивая куском сырья в воздухе и шлепая им по двери. Когда он размахивает им с должной скоростью, кожа свистит или скорее «поет». У него это выходит легко, но когда пытаемся замахнуться мы, то у нас не хватает сил. Еще одно доказательство того, какой физически сильной была Мария.

Похожий кнут сохранился сегодня в Государственном музее Аушвиц-Биркенау⁷. На фотографиях изображено тщательно изготовленное орудие, с плетеным набалдашником на рукоятке и «жалом» из нешироких кожаных полосок на конце. Кнут на фотографиях потрескался и потрепался от чрезмерного использования, но все еще в рабочем состоянии. Осязаемость этого хлыста и наглядная демонстрация, которую провел хозяин магазина, заставляют задуматься о том, для каких суровых целей он был использован.

Позже вечером, покинув кожевенный магазин, мы берем интервью у уцелевшей женщины, которая рассказывает о том, как ее однажды выпороли. Это воспоминание не потускнело и спустя шестьдесят лет. Она вскользь отмечает, что во время той порки ей сломали спину. Она физически съежилась; пожилая, сгорбленная, все еще испытывающая болезненные последствия той порки. Фактически она – живое доказательство зверства кнута и человека, который им орудовал.

Глава 38
Выбраковки

Помогите! Эти вонючие еврейки не хотят идти добровольно¹.

Мария Мандель

В ходе судебного процесса по делу Марии Мандель о военных преступлениях значительное внимание было уделено ее активному участию в процессе выбраковки. На лагерном жаргоне «выбраковка» означало отбор на смерть. В случае Марии выбраковка выглядела как отбор слабых женщин в газовые камеры во время общих перекличек, а также отбор больных женщин в больничном блоке. Мария также принимала участие в общих отборах из числа заключенных, прибывших по железной дороге в Аушвиц.

Многие позже рассказывали, что Мандель присутствовала почти при каждом отборе заключенных для отправки в газовую камеру². «Причем активно участвовала! Такие отборы происходили не реже двух раз в месяц, обычно с Менгеле, Таубером и Дрекслер»³.

Мария отрицала причастность к выбраковке на перекличках. «Как Oberaufseherin (главная надзирательница) и Lagerführerin (начальница лагеря), я не имела никакого отношения к этому массовому уничтожению прибывших евреев, у меня даже не было доступа к местности, где находилось оборудование для истребления. Крематорий я видела только во время его строительства»⁴. Позже Мандель утверждала, что заключенные, отобранные для смерти, были больны или имели пометку «SB» («особое обращение») и что этот статус определяли врачи, а не она⁵.

Одним из самых уличающих доказательств против Мандель стал документ от 21 августа 1943 года, на котором стоит ее подпись: это список смертников, 498 еврейских женщин из Греции, отобранных для газовой камеры с пометкой «G.U.» – gesonderte Unterbringung или gesondert Untergebracht («особое размещение»), что означало смертный приговор⁶. Польское подполье в лагере узнало об этом списке и организовало его кражу из лагерной канцелярии и тайную передачу связным⁷.

Выбраковка из привезенных греков была обусловлена тем, что два охранника СС подхватили тиф во время эпидемии, охватившей женский лагерь Биркенау. В поисках свободного барака Менгеле приказал Марии отправить гречанок, занимавших этот барак, в газовые камеры. Затем планировалось продезинфицировать этот барак, перевести туда следующий барак и таким образом пройти через весь лагерь⁸.

Один из наблюдателей позже заметил, что, когда Мария подписывала листы со списками умерших для газовой камеры, это выглядело как нечто противоположное «списку Шиндлера». «Никто бы не хотел оказаться в этом списке». Позже Мария сознательно пыталась скрыть свое причастие к выбраковке.

Мария Зуманская, работавшая в лагерной канцелярии, в отделе записей, вспоминает, что 11 сентября 1943 года ее вызвали в кабинет к Мандель, где ей вручили список из примерно тысячи заключенных женщин и приказали распределить их в те камеры, которые были помечены как «SB» («особое обращение», или казнь в газовой камере).

– Мне было приказано удалить эти списки без следа, соскоблить их лезвием бритвы и записать вместо них verstorben («мертв»)⁹.

Глава 39
Напрасные мольбы

Здесь жив к добру тот, в ком оно мертво.

Персонаж Вергилия, цитата из Данте Алигьери^1,[3]3
  Пер. М. Лозинского.


[Закрыть],

Возможно, когда-нибудь мы встретимся, и тогда я выпью кровь из твоих вен и выпущу на свободу месть. Только я не знаю, за что мстить – за то, что ты был зверем? Или за то, что я одарил этого зверя своей слабостью и трусостью?

Фрадел Кивец, бывший заключенный Аушвиц-Биркенау²

Мария, теперь уже набравшаяся опыта в своей должности главной надзирательницы Аушвица, полностью изничтожила в себе любые крохи сострадания или сочувствия, которые когда-то испытывала.

Если женщина, отобранная в блок 25, не могла ходить, Мандель приказывала заключенным связать ей руки и тащить по земле³. Она также с удовольствием наблюдала за выводом женщин из блока 25 и погрузкой их на грузовики, которые должны были отвезти их в газовые камеры – а иногда и непосредственно участвовала в них.

Я помню, как Мандель стояла с сигаретой во рту, положив ногу на лестницу, по которой заключенные женщины поднимались в грузовики, безучастно наблюдая за «погрузкой» в грузовик⁴.

Однажды во время такой сцены Мандель повернулась к стоявшему рядом с ней эсэсовцу и с насмешливым выражением лица произнесла: «Эта заключенная воняет»⁵. После очередной большой выбраковки, когда многих женщин из блока 25 отравили газом, заключенная из рабочей части заметила:

– Когда я вошла в ворота, то встретила Мандель и Хёсслера, уходивших со спокойными лицами. Мандель говорила Хёсслеру: «Они это заслужили»⁶.

Как бы ни происходила выбраковка, Мандель совершенно не трогали крики заключенных. Ванда Мароссаньи описала ее реакцию как безжалостную. «Она не обращала внимания на мольбы и просьбы»⁷.

Она отбирала узников на смерть под самыми ничтожными предлогами, будь то поцарапанная пятка или обмороженный палец. У пожилых или слабых людей не было ни единого шанса⁸. Одна женщина, работавшая в дезинфекционной камере, вспоминает случай, произошедший в декабре 1943 года. «Я была свидетелем выбраковки, в которой участвовала Мандель. Она тогда была в перчатках, с палкой в руке, которой тыкала в наполненные зловонным гноем нарывы и раны заключенных, пока Менгеле принимал окончательное решение. В то время они отобрали три тысячи женщин»⁹.

Барбара Ибоя Позимская позже дала показания для суда над Мандель, рассказав об одном особенно страшном дне, когда многие здоровые и молодые заключенные были отобраны на смерть. Это случилось осенью 1942 года, в воскресенье, когда Мандель пришла с собакой и приказала всем заключенным собраться во дворе для переклички¹⁰.

Барбара почувствовала, что сейчас произойдет что-то страшное, и спряталась с подругой на нижних нарах. Оттуда до них донеслись крики, лай собак и крики разъяренной Мандель, издевавшейся над заключенными. «Она начала брызгать из шланга, пинать слабых, а тех, кто не мог стоять на ногах и не мог передвигаться самостоятельно, бросали в стоящие рядом машины. Заключенные кричали и пытались сопротивляться погрузке в машины, и тогда Мария Мандель и вооруженные эсэсовцы начали избивать их, заталкивать в машины и натравливать на них собак. Я видела, как собаки нападали на людей и отрывали куски плоти»¹¹.

Барбара вспомнила, что заключенных было около восьмисот, почти все молодые женщины, от шестнадцати до двадцати пяти лет, среди них было много здоровых, сильных и молодых девушек, еще способных работать. Мандель погрузила всех в машины, и они попали в газовые камеры¹². Выжили только Барбара и ее подруга.

Иногда жестокость Мандель вызывала недоумение даже у мужчин-эсэсовцев. Мария Штромбергер, свидетельница на суде над Рудольфом Хёссом, приводила историю, рассказанную эсэсовцем по фамилии Ригенхаген, который был назначен начальником отдела дезинфекции и дезинсекции.

Зимой 1943 года восемьсот арийских женщин прибыли в Биркенау на транспорте из Парижа¹³. Под руководством Мандель их поместили в холодный, покрытый льдом барак, где они находились в течение нескольких недель. В конце концов им приказали пройти отбор, чтобы определить, кто из них способен работать. Женщины должны были стоять спиной к Мандель, которая пинала их ногой в область поясницы. Если голодные, ослабленные женщины выдерживали удар и не падали, их признавали пригодными к работе. Тех, кто падал, отводили в газовую камеру.

Ригенхаген и его коллега осуждали Марию за такое обращение с заключенными. После этого она нажаловалась на них Хёссу¹⁴, который вызвал Ригенхагена и сказал, что «фрау Мандель имела такую хорошую репутацию в Берлине и так хорошо работала здесь, что они должны немедленно пойти к ней и извиниться». Вскоре после этого Ригенхаген был переведен на другую должность¹⁵.