Текст книги "Опасность тьмы"

Но мужчина по ту сторону окна, вместе с еще несколькими людьми, которые стояли немного поодаль за его спиной, смог увидеть их обоих всего на несколько секунд – потом Макс задернул штору. В следующее мгновение он убрал руки с ее шеи и бросил нож в камин.

У Джейн подкосились ноги, и она рухнула на диван. Макс упал на колени, уткнулся лицом в мягкое сиденье стула и начал всхлипывать.

Если бы она не была так парализована от страха и шока, что с трудом дышала, она могла бы воспользоваться возможностью, встать и побежать к двери, чтобы успеть выбраться до того, как он ее поймает. Но она не могла сделать ничего. Она просто сидела и тряслась, тяжелое дыхание болью отдавалось в ее груди, сердце бешено колотилось, а пульс грохотал у нее в ушах и голове.

Так они сидели довольно долго. В комнате стало совсем тихо. Они вдвоем как будто застыли в состоянии полного покоя, словно вместе пришли к чему-то неосязаемому, неизъяснимому, но при этом абсолютно реальному и невероятно важному.

Через какое-то время они снова услышали голоса.

– Макс? Вы меня слышите? Просто дайте мне знать, что слышите, и скажите, все ли у вас обоих в порядке.

Макс медленно поднял голову.

– Скажи ему, – произнес он тяжело, как будто только что пробежал марафон и едва мог дышать. – Вставай, иди к окну.

Джейн колебалась.

– Иди, Джейн, я не трону тебя.

Доверие – вот о чем она подумала. Все дело в доверии, и, кажется, его у нее больше не осталось.

Она зашевелилась. Встала. Макс не смотрел на нее. Она нетвердым шагом дошла до окна и отодвинула занавески. Снаружи стоял мужчина с очень светлыми волосами и смотрел на нее.

Она кивнула.

– Хорошо, – сказал мужчина. – Все нормально?

Она не знала.

– Макс? – позвал мужчина.

Но Макс продолжал сидеть, глядя на пол, и только странно дышал, урывками, как будто у него была астма.

– Джейн, вы можете подойти к входной двери?

Макс все еще не смотрел на нее.

– Или я могу зайти к вам. Макс, чего бы вы хотели? Чтобы Джейн вышла сюда или чтобы я зашел внутрь?

Макс замотал головой из стороны в сторону. Ничего не сказал. Не поднял глаз. Он попал в ловушку своего личного узкого, жуткого замкнутого круга, и им до него уже было не достучаться.

Джейн двинулась к двери. Подождала. Прошла в коридор. Здесь она остановилась. Она чувствовала, будто бы обязана спасти его, но чтобы это сделать, ей нужно было вернуть Лиззи к жизни. Так что выхода не было.

– Джейн?

– Дверь заперта. Он забрал ключ.

– Ждите там.

Она ждала. Макс оставался в гостиной, он тихо и неподвижно сидел, опустив голову.

Это заняло пару минут. Тишина была такая, что она могла услышать пение дрозда снаружи. Потом на дорожке послышались шаги, а потом – громкий удар и треск ломающегося дерева.

Мужчина со светлыми волосами вошел в сломанную дверь ей навстречу.

Через пару часов спустя ее отпустили из больницы – ее трясло, но она не была ранена. Макса Джеймсона она не видела.

– Куда вы меня везете? – спросила она, сидя в полицейской машине, едущей по улочкам Лаффертона, таким знакомым и таким спокойным в послеполуденном свете. – Я бы хотела поехать домой… Мне надо встретиться с людьми… Мне надо поговорить по поводу двери, я…

– Мы обо всем позаботимся, деточка. Тебе нужно подать заявление, чтобы ему предъявили обвинения…

– Нет.

В машине сидели двое полицейских. Женщина в форме за рулем и рядом с ней детектив. Рыжеволосый. Жизнерадостный. Некрасивый.

– Я не хочу, чтобы ему предъявляли обвинения. Ему не за что их предъявлять.

– Да вы что, преподобная, он применил к вам силу и удерживал вас помимо вашей воли, угрожал перерезать вам горло… конечно, ему есть за что предъявлять обвинения. Да на него можно целую простыню накатать. Тут и нападение, и…

– Я не хочу этого делать.

– Послушайте, вы еще не до конца осознали, что…

– Я уже все осознала. Правда. Спасибо. Он сходит с ума от горя. У него умерла жена. Он не знает, что ему делать и куда идти, он зол… Его не в чем обвинять. Я просто… стала для него средоточием всего этого. Он не причинил мне вреда.

– Да, скажите еще, что он не напугал вас до смерти и ничего такого, – улыбнулся детектив.

– Напугал, – сказала она. – Но тем не менее.

Сержант покачал головой.

– Если бы он вот так захватил мою жену, я бы его прирезал.

– Но ему нужна помощь. Нужен человек, с которым он сможет поговорить. А не тюремная камера и обвинение в нападении.

– Вот что я вам скажу – только без обид: есть такие моменты, когда можно оказаться слишком всепрощающим, слишком христианином. И, я думаю, сейчас как раз такая ситуация.

Джейн откинулась назад. У нее больше не было сил. Она чувствовала внутри абсолютную пустоту, как будто в ее венах не осталось ни капли крови и в ее теле больше не было костей, чтобы удерживать все вместе. Она не стала продолжать спор. У нее не было на это энергии.

* * *

Когда машина остановилась во дворе собора, из дверей своего дома им навстречу вышла жена регента, Рона Доу.

– Джейн, милая девочка! Какое облегчение тебя увидеть! Как же такой ужас мог произойти?! Теперь, ты, конечно же, должна остаться с нами.

Последним усилием воли Джейн удалось удержаться от того, чтобы сесть прямо на землю и расплакаться.

Девятнадцать

Окна загородного дома были открыты, и из них с завидной периодичностью доносился смех детей Дирбонов – как будто кто-то выдувал яркие мыльные пузыри из глиняной трубочки. Весь день они либо плескались в надувном бассейне, либо резвились под струями садового шланга, так что сейчас должны были принимать ванну.

Кэт и Саймон сидели в шезлонгах, а между ними стоял пластиковый столик с бутылкой шампанского. Крис бегал туда-сюда по кухне и готовил ужин.

У Саймона и Кэт был день рождения.

– И у Иво, – сразу же напомнила Кэт утром.

– С днем рождения, Иво!

Но они не рассчитывали получить весточку от третьего тройняшки, который игнорировал дни рождения так же, как и все остальные привычные явления нормальной жизни.

Даже ранним вечером солнце было еще жарким.

– Ты намазался кремом от загара?

К светлым волосам Саймона прилагалась также и белая кожа, которая в любой момент готова была сгореть.

Он только махнул рукой.

– Ну тогда не прибегай ко мне посреди ночи, когда почувствуешь, что твое лицо в огне.

– Ладно, я разбужу Криса.

Вот это хорошо, думал он. Он в своем самом любимом месте на всем свете, скоро будет ужин, и ему не надо думать о том, сколько бокалов вина он выпьет, потому что здесь он и останется ночевать.

На лугу напротив них бледно-серый пони пристроился у изгороди из боярышника в поисках тени. В одном из углов загона располагался огороженный забором большой деревянный курятник; красно-коричневые куры расхаживали вокруг него и что-то клевали в зеленой траве.

Сейчас Кэт смотрела именно на них.

– Господи боже мой!

– Да тебе понравится. Представляешь, всегда отборные свежие яйца!

– Представляю – вечные горы помета, а еще периодические кровавые бани, если я вдруг забуду закрыть калитку и нападет лиса.

Куры были ее подарком на день рождения от Ханны, Сэма и Феликса. Они честно держали эту потрясающую тайну в секрете, вплоть до шести часов утра этого дня, когда они отвели ее, с завязанными глазами, к краю загона.

– Куроводство предполагает постоянство. В Австралию их с собой не заберешь.

– Нет, и вот за это действительно можно поблагодарить Бога.

– Ты бы не смогла отсюда уехать. Ну как ты себе это представляешь? – Саймон потянулся за бутылкой и наполнил до краев их бокалы. – Выпьем за окончание непростой недели.

– Боже, у меня до сих пор это в голове не укладывается. Это мужское преступление. Она мужчина.

– Как будто бы да, знаешь. Выглядит как пацан. Мы всю дорогу думали, что в машине парень.

– Какая она? Какая? Я все не перестаю думать о Дэвиде Ангусе.

– О, я тоже. Там, рядом с ней, на той скале, я должен был спасать ее жизнь, а думал о Дэвиде Ангусе. И Скотте Мэрримане. И Эми Садден. И бог знает о ком еще. Я смотрел на ее волосы, ее руки, ее ноги и думал только о них. Об этих детях.

– Тебе должны объявить благодарность.

– Это точно!

– Ты туда поедешь предъявлять ей обвинения?

– Пока только допросить. Нет достаточных улик, чтобы предъявлять обвинения. В Северном Йоркшире открыли и закрыли дело девочки, но со всем остальным нам еще предстоит долгая работа. Но мы все равно ее прижмем, и когда это произойдет, я хочу при этом присутствовать. Я хочу сровнять ее с землей.

Кэт искоса взглянула на него. Она редко слышала, чтобы он говорил с такой злобой. В нем появилось что-то новое, какая-то ожесточенность, которую он либо приобрел совсем недавно, либо успешно скрывал до нынешнего момента. Она всегда думала, что знает его так же хорошо, как себя – и уж точно лучше, чем знает Криса, которому до сих пор удавалось удивить и даже иногда обескуражить ее.

Саймон заметил ее взгляд.

– Тебя это тоже задело за живое, – сказал он. – Не притворяйся.

– Да. Когда это случилось с Дэвидом Ангусом – это задело меня за живое. И каждый раз задевало, когда я смотрела на Сэма. И я никогда не переставала об этом думать, целыми днями, каждый день. И это все никак не встраивается в мою картину мира: что человек, который похитил и убил этих детей – детей вроде Сэма – это женщина. Я женщина. И я даже близко не могу себе такое представить или понять. Спроси меня, я бы сказала, что такое просто не может случиться.

– Большинство людей с тобой бы согласились.

– Мне кажется, что мы меняемся. Женщины. Девочки ведут себя как мальчики. Они проявляют мужскую агрессию, и у них мужское отношение ко всему – они пьют как мужчины, они дерутся как мужчины, иногда даже с большей готовностью.

– Каждый субботний вечер в центре Бевхэма.

– Я всегда учила Ханну быть сильной, иметь свое мнение и уметь его отстаивать, мыслить независимо… Может, я вообще делаю все неправильно?

– Я бы не стал беспокоиться. У нее очень девчачья розовая спальня.

– Когда я училась, я была одной из трех девушек среди семнадцати мужчин у себя на потоке. Если Ханна пойдет в медицину, она увидит обратную картину.

– А это проблема?

– Нет, конечно, нет. Но тут требуется полностью изменить структуру отношений. В том числе принципиального отношения мужчин к жизни.

– Я не думаю, что Эдди Слайтхолм вписывается в твою новую концепцию… Ей тридцать восемь. Она одинока. Я не знаю, что заставило ее пойти на такое, но очень сомневаюсь, что это новое социальное мироустройство.

– А что тогда?

– Ты мне скажи.

– Я не психиатр.

– И не надо. Просто вспомни… Не так давно у тебя был опыт достаточно близкого знакомства с психопатом… Ты видела, как он себя ведет.

Кэт покачала головой.

– Не надо.

Она не могла допустить, чтобы эта черная тень омрачила такой замечательный солнечный день.

– Ладно, просто дело в том, что убийца-психопат – это убийца-психопат… Одиночка, не имеющий никакой способности выстраивать нормальные отношения, жалкий фантазер, человек без стыда и совести, ведущим принципом которого является самоудовлетворение любой ценой. Мне кажется, это на удивление асексуальное состояние.

– Дело не может быть в этом. Тогда среди женщин и мужчин было бы одинаковое количество сумасшедших убийц, а это не так. Я не могу назвать практически ни одной женщины, которая убила бы, находясь в таком состоянии.

Саймон замолчал, не переставая прокручивать между пальцами тонкую ножку своего бокала.

– А как насчет женщин, которые берут заложников?… Или угрожают кому-то физической расправой? – спросил он после пары минут раздумий.

– Такое бывало… Партизаны… Женщины-солдаты. Есть женщины – религиозные фанатики, женщины – террористки-смертницы.

Он покачал головой.

– Я не беру войну.

– Я могу себе представить такое в какой-то экстремальной домашней ситуации. Кризис в семье? Кто-то, доведенный до крайности… Но такое встречается совсем уж редко, разве нет?

– Патрульные такое видят сплошь и рядом. Добавляем туда еще алкоголь или наркотики, и ситуация ухудшается в разы.

– А что заставило тебя задуматься о бытовом насилии и заложниках?

– Вчерашний день.

– Да, до меня в церкви дошли слухи. Обычно не ожидаешь, что бешеный псих решит забрести в английский собор.

– Не уверен, что он псих. У него умерла жена. Он хотел отомстить богу, и Джейн Фитцрой показалась ему самым удачным средством. Но она оказалась даже чересчур христианкой. Не стала выдвигать обвинения по причине какого-то неуместного милосердия.

– Ну если у него горе…

– Много у кого горе.

– Я не уверена, что мне нравится этот новый суровый старший инспектор.

– Привыкай к нему.

Кэт уголком глаза взглянула на своего брата. И тут она засмеялась:

– Наверное, вашего парня уже передали другому отделу?

– Некого было передавать. Он исчез. У нас не было причин его задерживать.

– Интересно, знает ли нас Джейн. Или он, раз уж на то пошло. Он местный?

– Ага. Из тех новомодных перестроенных районов у канала.

– Макс Джеймсон! Боже мой, я должна была догадаться! Его жена умерла… Лиззи. Прекрасная, милая Лиззи Джеймсон. У нее была болезнь Крейтцфельдта – Якоба. Первый случай в моей практике и, надеюсь, последний. Мне нужно с ним увидеться.

– Зачем?

– Потому что я его врач, Сай… Что тебя так беспокоит?

– Ты слишком сознательная, вот что. Если ты ему понадобишься, он запишется на прием.

Кэт фыркнула.

– Добивай бутылку, – сказала она, поднимаясь, чтобы пойти в дом. – Может, хоть это тебя смягчит.

Двадцать

Решетка отодвинулась. В проеме сверкнули глаза. Она шарахнулась назад, но они увидели ее. Они видели ее всегда и везде, пока она была в камере. Она пыталась, вытянувшись, лечь на пол. Но они видели ее. Они приходили каждые пятнадцать минут. Решетка отодвигается. Глаза. Глаза вращаются, ищут. Фокусируются. Видят ее. Смотрят секунд двадцать. Решетка снова закрывается.

Она знала, чего они ждали. Или даже надеялись. Это бы очень упростило им жизнь, разве нет? Но она была не из тех, кто сдается, а убить себя значило бы сдаться. Да и возможности особой не было. Никаких простыней. Ничего острого. Проглотить тоже нечего. Окно было высоко под потолком. И тоже зарешеченное. Нельзя было даже сказать, день сейчас или ночь.

Она много думала о Кире. Они делали вместе блинчики. Булочки. Вырезали бумажных куколок из просроченных счетов за газ. Она никогда не трогала Киру. Она была за пределами круга. Она планировала отвезти ее к морю. В настоящем фургоне. Они бы отлично провели время, а ее мать была бы счастлива не видеть ее хотя бы неделю.

Она много думала о Кире.

Кроме нее, она старалась ни о чем больше не думать. Она играла в слова в уме. Решала арифметические задачки. У нее с этим было хорошо. У нее была голова на плечах. «Мозги на месте», как выражалась ее школьная учительница. Она умела говорить и читать задом наперед, и очень быстро.

Но когда она засыпала, она теряла контроль и вновь оказывалась на выступе в скале, а море уже ждало ее и как будто подпрыгивало, стараясь ее схватить, как тигр за прутьями решетки. Оно было зеленое, словно желчь. Полицейский на скале пытался столкнуть ее в воду, и во сне она боролась с ним, она впилась ему в запястье, пока оттуда не хлынула кровь, а потом она спихнула его, а он катился и катился вниз. Он ее жутко разозлил. Эдакая образцово-показательная сволочь.

Она не собиралась оставлять девочку. Она стала для нее неоконченным делом, а она этого не выносила, ее сводило с ума, когда она что-то не заканчивала, оставляла в подвешенном состоянии, не обрубала полностью. Ей нравилось каждый раз все обрубать, одним резким движением, доводить до конца. До абсолютного завершения. У нее возникало чувство, будто у нее в кишках копошатся черви, когда она думала о чем-то неоконченном, не чисто сделанном, не полностью обрубленном. Это словно сыпь, которую нельзя почесать, – сыпь там, куда невозможно дотянуться, в печени или в кишках. И ничто не может заставить это прекратиться. Это была его вина. Их. Мужчин.

Она проснулась. Дверь резко открылась. Ключи.

Мужчина.

Поднос с грохотом опустился на стол. Сосиски в оранжевой луже с фасолью. Пончик. Вода.

Она посмотрела на мужчину. На ключи.

Она оттолкнула поднос, и он опрокинулся, бобы вместе с водой растеклись по полу. Он выругался.

Ей было приятно. Она не разговаривала с ними, ни с кем из них. Сказала свое имя, и все. Не отвечала на вопросы, не говорила им, что думает. Сидела молча. Она могла продолжать так вечно.

«Хорошо», – похвалила себя она, когда они сдались и оставили ее в покое. Хорошая девочка. Она ударила кулаком в свою ладонь. Хорошо. Черви наконец прекратили копошиться у нее в кишках. На какое-то время.

Она уже пожалела, что опрокинула воду. Ей начинало хотеться пить. Здесь было сухо, воздух был сухим, спертым.

Она стала со всей силы пинать ногой скамейку. Это напомнило ей о том любителе футбола. Он пинался. У нее на бедре еще неделю красовался желто-фиолетовый синяк после того, как он ее пнул. Ей даже показалось на секунду, что он может стать первым, кто ее одолеет, но он не смог. На самом деле она знала. Никто из них не мог. В конце концов она всегда оказывалась сильнее.

– Сильнее, Эдди, – говорил отец, – вот, моя девочка. Давай, сильнее. Попробуй, побей меня.

У нее никогда не получалось. Но он учил ее. Пока не ушел.

Это все, что она могла о нем вспомнить.

– Сильнее, Эдди. Давай, смелее. Вот моя девочка!

Этого хватило. Она продолжала пинать скамейку, пока они не пришли: решетка открылась, зазвенели ключи.

На этот раз женщина.

– Прекрати, Слайтхолм, завязывай сейчас же. Чего тебе надо?

– Воды.

– Раньше об этом надо было думать, нет?

Но воду ей принесли. Они бы не посмели оставить ее без воды.

Она выпила половину, а остальное выплеснула женщине в лицо.

* * *

Через час дверь снова открылась, и ее заставили выйти из камеры, повели по узкому коридору, через крутящиеся двери, в другой коридор. А потом в комнату.

Теперь эти комнаты ей были знакомы. Ни окон. Никакой обстановки. Стол. Один стул с одной его стороны и два – с другой. Провода для записывающего устройства. И все. Чертовы пыточные камеры.

Она зашла в комнату последней, опустив голову. Они подтолкнули ее к стулу и усадили в него.

– Ладно, ладно.

Они ушли. Все, кроме одного. Он встал у двери, прямо за ней.

Она обернулась. Посмотрела ему в лицо.

Он. На секунду ее охватил ужас, будто она снова была на краю скалы, и тут она подумала, что сейчас упадет вниз – голова у нее кружилась, в ушах шумело, это она падала, не он. Не как во сне.

Он.

С ним был еще один. Его лицо было похоже на сморщенный турнепс.

Она уставилась на него. Потом на Блондина.

– Старший инспектор Саймон Серрэйлер, сержант Натан Коутс, допрос Эдвины Слайтхолм, время – …

Опять будут ее канителить. Ей нужно быть осторожной. Она выпрямилась на стуле. Времени подготовиться у нее не было. Быть осторожной.

Она посмотрела на него. Но заговорил турнепс.

– Кем вы работали, Эдвина?

– Эдди. – НЕТ. Не говори ничего. Но она просто не могла этого слышать. Вина – так она себя называла, когда была маленькой. Теперь она и произнести бы этого не смогла – Вина… Мать вообще отвратно называла ее «Винни». Боже. Но потом она решила. Она стала Эдди, всегда только Эдди.

– Скажите нам, чем вы занимались.

Она молча глядела на него.

– Вы много ездили. – Он заглянул в свои бумаги. – Игровые автоматы. Вы что-то делали с игровыми автоматами… Однорукие бандиты и тому подобное.

Она прикусила язык.

– Было такое или не было?

Она кивнула.

– Что?

Ничего. Не раскрывай свой рот.

– А «Мондео» полагался вам по работе, значит? Корпоративный транспорт, так?

Она улыбнулась. Не могла удержаться. «Корпоративный транспорт».

– Катались на нем по стране, да? Неплохая машина. Довольно быстрая. Большой багажник.

Тишина.

Она посмотрела в потолок. Там виднелось странное пятно. Паутины не было.

– Сколько времени у вас ушло, чтобы добраться отсюда до Лаффертона, Эдди? – На этот раз это был Блондин. У него был приятный голос.

– Где это – Лаффертон?

– Лаффертон – это где вы увидели Дэвида Ангуса, который стоял у своей калитки и ждал, пока его подберут и добросят до школы.

Она уставилась в стол. Ее сердце забилось гулко и тяжело. Они могли заметить, как забилась жилка у нее на шее, так что она наклонила голову слегка вперед. Она видела его перед собой яснее ясного. Кепка. Школьный рюкзак. Столбики подъездных ворот. Она почувствовала, как замедляется машина, когда притормозила у бордюра. Невидимая рука сжала ее сердце, будто выжимая его, как губку.

– В чем дело?

Смотри на стол. Смотри на него. Не поднимай взгляд.

– Что вы ему сказали, чтобы он сел внутрь? Или ничего не говорили? Вы просто затащили его в машину? Он пытался убежать от вас?

Нет, он просто поехал с ней. Поверил ей. Сел в машину. Не как другие. Она ясно видела его лицо. Слышала его голос. Он очень много говорил. Всю чертову дорогу он говорил, спрашивал ее о чем-то, вертелся. Она ненавидела вертлявых. Не вертись. Это она усвоила чертовски быстро. Не раскрывай свой рот.

– Вы ударили его? Вы заткнули ему рот? Куда вы повезли его, Эдди?

Теперь они задавали вопросы вдвоем, одновременно, забрасывая ее вопросами, как шариками для пинг-понга. Ей хотелось рассмеяться им в лицо. Теперь это было легко, ведь она поняла, что они вообще ничего не знают. Все просто. Она была умна, а такой и надо быть – ведь они тоже умные, и нет смысла притворяться, что это не так, на этом многие погорели. Эти люди не были глупы. Просто в этот раз она оказалась умнее.

– Вы отвезли Дэвида в пещеру, Эдди? Там вы спрятали его тело?

О боже. Она чувствовала, как кровь пульсирует у нее в голове и давит на глазные яблоки. Они раскрыли ее, всего за одну секунду; она не думала, что они сложат два и два и вот так предъявят ей результат – бах, прямо в лицо! Это было нечестно. Они играли нечестно.

– Я требую адвоката.

Он улыбнулся. Турнепсовая голова. Она хотела со всего маху впечатать кулак в это уродливое лицо.

– Зачем? – спросил Блондин. – Зачем он так внезапно понадобился вам именно сейчас?

– Да, с чего бы это, Эдди? Из-за пещеры, да?

Она развалилась на стуле и слегка отодвинулась от стола, чтобы видеть свои ноги. Чтобы не смотреть на них. Не видеть их лица. Их глаза.

Она услышала звуки пещеры в своей голове – эхо, шум моря снаружи. Она гуляла по ней. Она доходила до самого ее конца. Она вдыхала запах водорослей. Холодных водорослей. Влажного песка. Она любила пещеры. Все эти пещеры. Это началось много лет назад. Она даже спала в одной из них. Сама себя взяла на слабо. Она их нашла, и они принадлежали ей. Она боялась моря, но она выяснила, когда начинаются приливы. В одной она даже спала.

В другой.

– Вам не кажется, что вы должны сказать нам, где находятся тела, Эдди? Подумайте об их родителях. Этих мальчиков. И других. Были еще другие? Скольких вы привели в пещеру? Дэвид Ангус… Скотт Мерриман…

Она краем глаза видела руки Блондина. Он перечислял имена, загибая пальцы. Он произнес их снова.

– Дэвид… Скотт… И Эми вы тоже туда везли. Так сколько там еще других?

Сколько?

Она знала. Они все были у нее в голове. Ты не забываешь. Она была очень, очень осторожна. Но дело было в том, что сейчас все было кончено, но по-прежнему не завершено, нить еще висела в воздухе. Девочка. С ней все было не кончено.

Она почувствовала зеленый морской запах холодной пещеры.

Им повезло. Никто бы никогда не понял, кроме нее. Пещеры были прекрасны. Она пряталась там. Она была бы не против окончить там свою жизнь. Что может быть приятней? Спокойней? Так тихо. Они были друг у друга. Там их никто не трогал, они оставались в безопасности. Навсегда.

Она чувствовала себя очень, очень усталой. Она с трудом удерживалась, чтобы просто не положить голову перед собой на стол.

– А что насчет Киры? – спросил Блондин.

Она резко выпрямилась на стуле и злобно ударила ладонями по столу.

– Что, Эдди?

– Кира… Оставьте Киру в покое.

– Что Кира?

Заткнись, заткнись, заткнись, идиотка. Они же не поймут, никогда в жизни не поймут ни про Киру, ни про их поездку к морю, в фургоне, вдвоем, ни про то, что Кира – другая. Всегда была другой. И как она любит Киру.

– Уведите ее обратно.

В его голосе звучало отвращение. Он посмотрел ей в глаза. Да. Отвращение. У него не было на нее времени. И она ненавидела его за это.

– Поднимайся.

Потом, в своей камере, она подумала, что нужно было плюнуть ему в лицо. Нужно было это сделать.

Старший инспектор увел Натана из узких коридоров уголовного розыска. Они спустились по бетонным ступенькам и вышли во двор перед входом в полицейское управление.

– Давай прогуляемся, – предложил Серрэйлер, хотя понятия не имел, где в этих местах можно приятно пройтись. Перед ними расстилалась только прямая главная улица, из-за жары покрывшаяся пылью и пахнущая гудроном.

– Я думал, тут на севере будет красота, – сказал Натан, нагоняя своего начальника, на один широкий шаг которого приходилось два его. – Зеленые долины и все такое.

– Это другая часть. Тут еще и скалы есть. И пляжи.

– Но это просто жуть. Хуже, чем Бевхэм.

– Удивительно. Как это все меняет. В Лаффертоне никто и никогда не сможет смотреть на Холм как раньше… Еще многие поколения не смогут. А я теперь не могу думать о побережье… об этих скалах. О море. Это одно из самых живописных побережий в стране… и оно осквернено. Запятнано. И ничто уже не сможет это поправить.

– Вам кажется, это в вашу пещеру она их приводила?

Саймон пожал плечами.

– Криминалисты туда сходят.

– Криминалисты… Они – это все, на что мы можем рассчитывать, Натан. Дом. Машина. И пещера. Если они ничего не найдут, мы остаемся ни с чем.

– Они должны! – Натан ударил сжатым кулаком себе в ладонь.

– Она не будет говорить.

– Она как железная стена, да? Ничего не выдает. Ни намека. Только…

– Что?

– Только она это сделала. Со всеми ними.

– О да.

– На сколько она сядет, если все кончится прямо сейчас, как есть, как думаете? На десять? Больше?

– Десять минимум.

– Если у нас все получится с криминалистами…

– Да. Тогда все отлично.

– Но если нет…

– Черт, это просто невыносимо. Такой глухой тупик. Мы все знаем. И она знает, что мы все знаем. Но при этом – ничего. Она с тем же успехом могла похоронить их в песке. Или выкинуть в море.

– А мозгоправы не могут заставить ее расколоться?

– Сомневаюсь. Они тоже не со всеми справляются. Только притворяются.

– Я почуял от нее запах, знаете, босс? Этот запах.

– Вина.

– Испорченность. Испорченное всегда пахнет.

Они дошли до перекрестка. Дорога простиралась еще на много миль вперед – блестящая и липкая из-за солнца.

– Пойдем.

– Попытаемся еще раз?

Саймон молчал. Стоит ли? Они могли оставить это и на следующий день. Или продолжать давить, надеясь извести ее, вымотать до предела. Но, конечно, это не сработает. Она была не из тех, кто выматывается. Хоть когда-нибудь. Но он не мог просто все оставить и вернуться в Лаффертон. Потерять все концы.

– В этот раз я пойду туда без тебя. Возьму кого-нибудь из их команды, чтобы посидел рядом.

– Босс.

– Не принимай на свой счет, Натан.

– Нет-нет, все нормально. Да у меня и нет особого желания снова на нее смотреть сегодня. Лучше позвоню Эм.

– Как она?

– Цветет и пахнет, спасибо. Ей идет. Она, знаете, как будто распускается, как роза.

Саймон рассмеялся. Он вспомнил свою сестру, беременную последним ребенком. И она «распускалась».

Ему в голову внезапно пришла мысль, что он никогда не узнает, каково это – иметь жену, которая «распускается», вынашивая его ребенка. Он знал это на уровне инстинкта, так же, как он знал, что Эдди Слайтхолм виновна. Ты не можешь игнорировать подобные ощущения, даже если ты не в силах ничего с ними поделать.

– Буду рад поскорее убраться отсюда и буду рад снова оказаться дома.

Со двора управления с визгом выехала патрульная машина. Очередная.

– А в чем разница? – сказал Саймон.