Текст книги "Валенсия и Валентайн"

– Мне так жаль, – раздался голос сбоку – мужской голос, – и секунду спустя надо мной появилось сопровождающее его лицо, открытое, с выражением раскаяния и с большими серьезными глазами, которые, как мне подумалось, были серьезными, даже когда он не извинялся. – Мне так жаль, – повторил он, протягивая руку, чтобы помочь подняться. – Вы в порядке?

Я взяла его за руку и встала. Стоять было больно. Я сделала несколько глубоких вдохов, и это тоже было больно.

– Вроде бы да, – сказала я, и стоявшая рядом со мной женщина протянула руку и слегка похлопала меня по плечу, после чего повернулась и ушла, удовольствовавшись тем, что сделала свое дело. После нее ушли еще несколько человек. Карманник, по-видимому, скрылся, воспользовавшись суетой, и дама, у которой обчистили карманы, обсуждала случившееся с полицейским, который как раз выходил из ближайшего магазина.

Уличный музыкант теперь тоже стоял передо мной, поставив гитару на мысок ботинка и привычно барабаня пальцами по грифу.

– Серьезно, – заметил он.

Я улыбнулась оставшимся людям: уличному музыканту, мужчине, который извинялся, паре дам с сумками для одежды.

– Все в порядке, – сказала я, хотя чувствовала, что меня может стошнить.

– Парень сбил тебя велосипедом, – без всякой на то необходимости сообщил уличный музыкант, и человек, выражавший сожаление, опечалился еще сильнее. Дамы с сумками для одежды отошли, ничего не сказав.

– Я просто… – вздохнул велосипедист. – Мне так жаль, так жаль. По правде говоря, я тебя не заметил.

– Но ехал довольно быстро, – указал музыкант.

– Мне так жаль, – в сотый, наверно, раз извинился велосипедист.

– Нет, конечно, вы ехали быстро, – перебила я. – Вы были на проезжей части. Я отпрыгнула с тротуара – вина моя. Полностью моя вина. – Я улыбнулась ему так ободряюще, как только могла, одновременно пытаясь сфокусировать взгляд. – Тот парень, такой здоровенный, бежал прямо на меня…

Музыкант закинул на плечо гитару и улыбнулся мне.

– Все хорошо, что хорошо кончается, – сказал он и, не глядя на парня с велосипедом, добавил: – Поосторожнее, приятель.

Мы втроем постояли там секунду, и двое из нас определенно думали об этом последнем слове, прозвучавшем как плохо замаскированное оскорбление.

Уличный музыкант протянул мне руку.

– Я – Конор, – сказал он, и его голос прозвучал так же натянуто, как и когда он пел, но теперь в нем не было красоты. – Слушайте, я как раз собирался зайти в ту пиццерию, – он указал на витрину заведения в полуквартале от нас, – и чуток перекусить, прежде чем идти домой. Думаю, на сегодня хватит. Хотите составить компанию? Я угощаю.

Я посмотрела на другого парня, того, который сбил меня своим велосипедом. Казалось, он изо всех сил хотел, чтобы гравитация засосала его прямо сквозь бетон в канализацию внизу, и мне стало жаль его. Но он, по-прежнему глядя на меня серьезными глазами, только кивнул.

– Еще раз извините. Если вы уверены, что с вами все в порядке, то… мне действительно нужно идти… на работу.

– О, – сказала я и поняла, что разочарована. – Да, конечно. Я в полном порядке. Спасибо вам за… – Я начала предложение, не представляя, чем его закончу. Спасибо за что? За сотрясение мозга? – За то, что остановились, чтобы убедиться, что со мной все в порядке, – закончила я, и он улыбнулся.

– Да, конечно. – Велосипедист как будто собирался сказать что-то еще, но уличный музыкант – Конор – снова прервал его:

– Ну что, идем?

И вот в следующее мгновение, так и не поняв, как это случилось, я обнаружила, что следую за уличным музыкантом в пиццерию, осторожно ощупывая порез на щеке кончиком безымянного пальца.

Мистер Валентайн постоянно говорит мне – говорил мне, что если бы я посмотрела на него, когда уходила с Конором, то увидела бы, как он смотрит мне вслед, сжимая свой велосипедный шлем и жалея, что у него не хватило смелости пригласить меня тогда на свидание.

Миссис Валентайн бросает взгляд на часы.

– Боже мой, мы сидим тут и разговариваем уже полчаса. То есть я болтаю уже полчаса. А ты даже не пикнула.

Анна улыбается.

– Все в порядке. Я люблю любовные истории.

– Это не любовная история, – сухо говорит миссис Валентайн. – Не забыла? В конце он исчезает.

– Правда, – говорит Анна, не зная, что еще сказать. – Я имею в виду, что начинается как любовная история.

Миссис Валентайн довольно улыбается.

– Да, и любви там предостаточно. Но только это не любовная история.

– Правда, – снова говорит Анна. Миссис Валентайн немножко чудная.

Глава 9

– Ты умрешь, – сказала птица. Предсказание прозвучало не мрачно; птица смеялась над ней. Считала ее глупой. – Какой словарный запас. – Получилось похоже на Джона Клиза, только без юмора. – Я позвоню в полицию! – Она слетела с картины и выпорхнула из окна колл-центра, и когда Валенсия посмотрела ей вслед, то увидела черное-пречерное небо. Словно заглянула в бездонную пропасть, только уходящую вбок, а не вниз. Или она смотрела вверх? Была ли комната боковой? Лило как из ведра, и струи падали прямо, как будто окно находилось на потолке.

В углу комнаты горела плита.

У плиты стояла кровать, и на кровати лежала ее бабушка, съежившаяся и исхудавшая.

– Валенсия? – позвала она. Голос ее сухо потрескивал, как огонь в печи. – Мне в самом деле не очень хорошо…

– Мне в самом деле не очень хорошо… Я умерла. – Голос принадлежал кому-то другому, чье лицо было скрыто. Женский голос доносился из инвалидного кресла, обращенного в противоположную сторону и необъяснимым образом находящегося не в той же комнате, что и ее бабушка, но в той же, где была Валенсия. Сгорбленная фигура с понурыми, как будто на них давил дождь, плечами. Короткие волосы прилипли к тонкой шее.

Несмотря на проливной дождь, пламя перекинулось на стены, ухватилось за них, забралось вверх и ползло теперь по потолку к Валенсии.

– Ты должна была проверить. – Сухой птичий клекот вернулся, как будто сама птица сидела на ветке прямо за окном, чтобы дразнить ее, оставаясь невидимой. – Здесь все сгорит дотла, и ты умрешь, ты умрешь, мы все умрем…

Охваченная огнем, комната начала падать, и здание превратилось в самолет.

– Не бойся тридцать пятого дня рождения, – сказала птица. – Ты не доживешь до тридцати пяти.

Ее разбудил шаркающий звук на кухне. Валенсия резко выпрямилась. Тишина.

У нее всегда были очень яркие сны, но в первые дни после похорон Шарлин они на какое-то время превратились в невыносимые кошмары, вырывавшие ее из сна, кошмары настолько реалистичные, что она забеспокоилась: либо ей видятся демоны, либо она сходит с ума.

В этих снах тело мертвой девушки, теперь освободившееся от инвалидного кресла, стояло в центре спальни. Просто стояло там, разлагаясь. Иногда оно кивало головой – вверх и вниз, так энергично, что челюсть отваливалась и громко лязгала зубами. Иногда оно внезапно приближалось к кровати Валенсии, а иногда исчезало, но Валенсия все равно слышала, как оно кружит поблизости. Казалось, огорчая и пугая Валенсию таким образом, оно испытывало радость. В конце концов оно удалялось из комнаты и понемногу затихало, пока наконец Валенсия не переставала слышать звук этого жалкого, хрустящего тела.

После последнего шума, когда все стихало, Валенсия еще долго лежала неподвижно, словно замерев, на спине. Она не могла ни кричать, ни плакать, ни даже отличить сон от реальности. И просыпалась по будильнику, задыхаясь.

С годами эти сны ушли, но страх перед ними все еще оставался. Как будто Шарлин – или ее ужасный призрак – каждую ночь проникала в кухню. И время от времени Валенсия просыпалась оттого, что слышала, как там что-то движется.

На кухне никого нет. На кухне ничего нет. Тем более на кухне нет Шарлин. Убеждая себя в этом, Валенсия в какой-то момент спохватывалась, опасаясь, что эти мысли дадут противоположный эффект, породят наказание за ощущение безопасности, сыграют роль триггера.

На кухне может что-то быть, думала она, вычеркивая первую мысль, а потом беспокоилась, что эта мысль каким-то образом приведет к тому, что на кухне кто-то появится.

Она пыталась очистить разум, отбросить все мысли и сосредоточиться на чем-то совершенно другом. Она даже придумала стишок, чему мать научила ее в детстве, когда ей было трудно заснуть.

 
Надежней всего самолетом летать
Лучше в небе чем под землей лежать
Сел в самолет – не бойся и пой
Автобус, корабль, поезд, джип – отстой
 

Она подтянула ноги к груди, затаила дыхание и прислушалась, ожидая услышать прерывистые хрипы и шорох шагов. Она знала, что там никого нет, знала это абсолютно точно, но знание совсем не помогало. Знание казалось опасным.

Поэтому она бегала. Надевала вчерашнюю одежду, беря ее прямо из корзины для белья, проносилась через квартиру, как будто за ней что-то гналось, слетала по лестнице и с колотящимся сердцем мчалась к своей машине. По пути она не успевала проверить плиту и, уже оказавшись внизу, сталкивалась с двумя своими иррациональными страхами: Призрак Шарлин или Загорающаяся Плита.

Птичий голос следовал за ней из дома.

Ты умрешь. Ты умрешь. Мы все умрем.

Надежней всего самолетом летать, – заклинала она в ответ, бормоча себе под нос, надеясь, что никто не услышит. – Лучше в небе, чем под землей, лежать…

Резкий и сухой дребезжащий звук догонял ее сзади, когда она наклонялась, чтобы отпереть дверцу; охнув, она поворачивалась – сухой лист скользил через парковку.

Гори оно все пламенем.

Часы на приборной панели в машине показывали 5:30. До работы оставалось еще больше двух часов, но возвращаться в свою тихую квартиру было немыслимо, поэтому она вставляла ключ в замок зажигания и ехала к колл-центру, глубоко дыша, не торопясь, медленно, в объезд, стараясь не беспокоиться о том, попадет ли в аварию, есть ли кто-то на заднем сиденье и охвачена ли пламенем ее квартира.

Даже в такие ужасные утра, как это, Валенсия получала удовольствие, пусть и не полное, от легкой поездки на работу. Дорога была в ее распоряжении, и ей нравилось ощущать себя в движении, нравилось наблюдать мир, пробегающий за окном и ничего от нее не ждущий. Она проезжала Тринадцатую до Рей-стрит, сворачивала на Четырнадцатую до Эльфинстоуна, потом на безымянную проселочную рядом с небольшим ручьем, которая вела к аэропорту. Это была старая часть города, и дороги были обсажены яркими, старыми, уютно склонявшимися деревьями.

Она включала радио и поворачивала ручку громкости вправо. Знакомый голос, низкий и ясный, заполнял машину, и Валенсии хотелось, как обычно, чтобы кто-нибудь сидел рядом, в пассажирском кресле. Она поворачивалась бы к нему и спрашивала: «Кто это? Узнаю голос, но я не знаю песню…»

На пассажирском сиденье никогда никого не было. Но был ли кто-то на заднем сиденье? Она бросала нервный взгляд в зеркало заднего вида и прибавляла громкости.

Заехав на стоянку в 6:45, слишком рано, Валенсия парковалась на своем обычном месте и доставала еще один блокнот. Бывшее в работе эссе касалось Питера, но было не о Питере. В нем говорилось немного и о мужчине, с которым она разговаривала на днях по телефону.

Он, рассуждала она, показал, что она способна разговаривать с людьми, – и это было как раз то, о чем она задумывалась уже некоторое время.

Как разговаривать с людьми.

1. Поздоровайся.

а. Привет. Как поживаете? Как дела? (Но не «делишки».) И так далее. Непринужденно; не слишком взволнованно, без ненужного энтузиазма.

б. Не вскидывать брови. Удивление здесь эмоция неуместная.

в. Не делай того, что делаешь.

г. Улыбка сдержанная, не скалься.

2. Задай один из следующих вопросов:

а. Как ваши дела?

б. Что-то случилось?

в. Что нового?

3. Расскажи анекдот.

а. (Возможно, придется придумать самой.)

б. ПОЧЕМУ Я НЕ ЗНАЮ СМЕШНЫХ АНЕКДОТОВ?

4. Разработай действующую стратегию отхода.

а. Скажи, что тебе нужно идти.

б. Улыбнись.

в. Не выгляди как полная идиотка в этот момент.

г. Серьезно, Валенсия.

На светло-голубом «Кавалере» прибыла наконец секретарша, и Валенсия поспешила за ней в открывшиеся передние двери.

Подойдя к своему столу, она настороженно посмотрела на компьютер. Ночной кошмар сохранился в памяти более ярким и осязаемым, чем прошедший день, и на мгновение она как будто оказалась перед зеркалом, спрашивая себя, кто она такая: человек или отражение человека.

Она надела наушники, и номеронабиратель ожил. Дальше все пошло по обычному сценарию: женщина из штата Мэн, по-видимому никогда не слышавшая о себе; мужчина из Нью-Джерси, разразившийся чередой ругательств, прежде чем бросить трубку; маленькая девочка из Род-Айленда (мать наставляла ее сказать, что она одна дома и мама ответить не может). Какой-то подвыпивший тип предложил ей выйти за него замуж; другой, не вполне в себе, угрожал физической расправой мужу Валенсии и детям, если она не уйдет с работы до конца недели, и, наконец, некто с кислотным голосом, с великим удовольствием и в красочных подробностях расписавший, что, по его мнению, должно случиться со сборщиками долгов. Когда-то такие звонки шокировали, но теперь от них лишь становилось грустно и тяжело на душе. Даже слушать их было скучно. Она могла придумать гораздо худшие способы пыток, чем эти телефонные звонки, потому что сама днями напролет мысленно практиковала их. Вещи, связанные, например, с ногтями. Скальпами.

Сделав двадцать звонков, она посмотрела на лежащий перед ней листок, покрытый крошечными грустными рожицами. Этот сомнительный защитный механизм Валенсия изобрела через несколько месяцев после начала работы в «Уэст-Парке», когда наконец поняла, что словесные оскорбления станут постоянной, неотъемлемой частью ее работы. После каждого такого случая она рисовала очередную рожицу, а заполнив листок, позволяла себе квадратик шоколада, который всегда держала в сумочке. Используя сахар, Валенсия пыталась обмануть мозг, приучить его получать удовольствие от оскорблений. Назвать такую тактику здоровой было, наверно, нельзя, но если она собиралась продержаться здесь следующие шестьдесят лет, ничего другого не оставалось.

Развернув серебряную фольгу, Валенсия обнаружила последний оставшийся кусочек шоколада. А ведь еще не подошло время ленча – она установила удручающий личный рекорд.

На следующий звонок ответила женщина.

– Да, алло? У меня есть около пяти минут – говорите быстрее. – В ее голосе уже звучало подозрение.

– Здравствуйте, это Валенсия из «Уэст-Парк сервис»…

– Yo no hablo inglés[1]1
  Я не говорю по-английски (исп.).


[Закрыть].

Валенсия закатила глаза и вздохнула. О чем только думают эти люди? Что, по их мнению, случится с их долгом, если они будут таким вот образом откладывать разговор с коллекторами? Он же не исчезнет.

– Мэм, мне нужно поговорить с миссис…

– Yo no hablo ingles! Yo no hablo ingles! Yo no hablo ingles! – Женский голос поднялся до детского визга, затем в трубке щелкнуло, и в трубке снова пошел гудок.

В офисе было душно и влажно. Пушистые каштановые волосы липли к лицу и шее, и Валенсия приподняла их, собрав в пучок и испытав недолгое облегчение. Она отключилась от номеронабирателя и сняла наушники. Сахар, жара и раздражение – ее уже тошнило от всего этого. Какой смысл в том, чтобы вести себя профессионально? Собраться бы с духом, проявить непрофессионализм, накричать в ответ, уволиться и швырнуть кресло через весь зал. Это последнее она представляла себе так часто, что уже беспокоилась, как бы тело однажды не сработало по этой схеме без ее сознательного разрешения.

Не так ли в конечном итоге случается с обычными людьми, когда они совершают немыслимые поступки? Она сплела руки вместе и крепко зажала их между ног. Насколько человек в действительности контролирует свои движения? Она не могла запретить своему телу перекачивать кровь или прекратить потоотделение – что, если бы оно пожелало швырнуть ее кресло через весь офис? Она никак не смогла бы этому помешать, а закончилось бы все так, как заканчивалось в ее видениях, где кресло попадало кому-то в лицо. На этом, собственно, ролик у нее в голове обрывался, но тут же начинался заново, и так повторялось несколько раз, пока ей не удавалось подтолкнуть мозг вперед и проскочить точку сбоя.

Валенсия поймала себя на том, что дышит быстро, слишком быстро. Она закрыла глаза и потянула за тонкие белые волоски на тыльной стороне руки. (Трихотиломания! Луиза наблюдала за этим скорее с волнением, чем с беспокойством. Вы, кажется, делаете это, когда вам трудно успокоиться. Правильно?) Она припомнила, что знала о произвольных и непроизвольных движениях, напомнив себе, что если потеряет эту работу, ей придется искать новую где-нибудь в другом месте. На данный момент этого было достаточно, чтобы удержаться от опрометчивых поступков, даже если от этого не становилось лучше. Дыши! Моргни! Она пыталась тренировать себя. Не бросай вещи! Постарайся ничего не испортить! Перестань выдергивать волоски! Она моргнула еще несколько раз, напоминая себе, что контролирует свое тело. Она могла моргнуть ровно восемнадцать раз, если бы захотела, – ни больше, ни меньше. Произвольное движение. Один, два, три, четыре…

– Ты в порядке? – спросил Питер. Он стоял рядом с ее креслом, одна рука в кармане, в другой – дымящаяся чашка кофе. Вид потрясный и вместе с тем непринужденный, как у каталожной модели в фильме ужасов.

– Э… да, – ответила Валенсия в отличие от модели в кино. О том, все ли с ней в порядке, он спросил уже во второй раз; либо она заметно расстроена, либо он одержим ею. Мог ли он услышать, как колотится ее сердце? Заметил ли пот на ее лице? И уловил жуткий поток мыслей: неужели она инструктировала себя вслух? Неужели произнесла какие-то слова, вроде «Не бросай вещи», своим обычным громким голосом? Или даже прокричала их? Может быть, он потому спрашивал ее, что она сидела в своем кресле и кричала «Не бросай вещи!» своему компьютеру?

Все более чем вероятно. И, возможно, как-то связано со всем этим миганием.

– Я в порядке, – ответила она, визуально представляя образующие его голос звуковые волны, выпрямляя их и пытаясь перенаправить. – Просто разговоры со всякими неприятными личностями. По телефону. – Он мило улыбнулся. Неужели она покраснела? Неужели поежилась? Уж не случилось ли землетрясения? В какой-то момент она поняла, что его губы шевелятся, а во взгляде вопрос.

– Извини, что ты сейчас сказал?

– Сказал? А, да. Что таких полным-полно. Неприятных личностей.

Она кивнула. В конце концов, она одна из них. Соберись!

– Так и есть, но мне бы уже стоило привыкнуть.

Покачав головой, Питер переступил с ноги на ногу.

– Вообще-то на самом деле оно и хорошо, что ты не привыкла. Неприятные типы – это те, кто привык к тому, что люди ужасно к ним относятся.

– Наверно, так оно и есть.

Успешное взаимодействие. Ей уже легче, и Питеру, похоже, тоже. У него даже плечи опустились.

– Выпьешь кофе? – Он протянул ей свою чашку.

Она бы выпила, но не из той, к которой он прикасался.

– Нет, спасибо.

– Ну ладно. – Он смущенно кивнул, взглянув на ее пустую чашку. – Вижу, ты свой уже выпила.

– Спасибо. За предложение. Да, только что. Кофеин… знаешь… – Слова вылетели у нее изо рта именно в таком порядке, а потом в поле зрения возникли порхающие, словно птицы, руки. Ее руки. Она сложила их на груди, кивнула и вдруг почувствовала, что вот-вот рассмеется или, может быть, расплачется.

Но Питер улыбнулся.

– Знаю. – Похоже, он действительно знал, и это только добавило ей симпатий к нему. – Если я выпью слишком много кофе, я тоже чувствую себя немного сумасшедшим.

– Сумасшедшим? – Она не хотела ни кричать, ни бросать на него сердитый взгляд, но в первый момент среагировала именно на это слово. Он назвал ее сумасшедшей, настоящей сумасшедшей. Сумасшедшей, сумасшедшей.

– О, я не имею в виду… – сказал он, запинаясь.

– Извини. – Она принужденно закашлялась и нахмурилась. – Что-то в горле застряло. – Он с облегчением кивнул, а она жалобно закашлялась для дополнительного драматического эффекта. – И да, кофеин… у меня от него то же самое. Чувствую себя сумасшедшей. В буквальном смысле. Как будто готова швырнуть кресло через весь зал.

Он рассмеялся, словно она рассказала отличную шутку, вместо того чтобы признаться в постыдной тайне. Интересно. Я во многом могла бы признаться, выдав это за шутку. Эй, Питер, вот что странно: я боюсь влюбиться в тебя, потому что точно знаю, что, если я сделаю это, тебя тут же поразит молния, просто потому, что я люблю тебя. С одной стороны, я действительно верю в это, с другой – знаю, что это невозможно. Забавно, да? Луиза называет это магическим мышлением, но ничего магического здесь нет. Это просто пытка.

– Иногда хочется отвести душу, правда? Особенно на такой работе, как эта. – Питер посмотрел на ее кресло, словно обдумывая возможность его использования. – Мне тоже хотелось швырнуть свое в стену, когда оно сломалось подо мной пополам. Не самое лучшее первое впечатление.

– Я… я так и подумала, – сказала Валенсия, удивив саму себя. Она так старалась говорить ровным голосом, что у нее не осталось сил беспокоиться о том, что именно она говорит. Будь у нее побольше духа, побольше смелости, побольше старомодной находчивости, она бы кокетливо рассмеялась и сказала: А знаешь что? Думаю, весь смысл первого впечатления в том, чтобы быть запоминающимся. В противном случае мы бы просто назвали это первой встречей и я бы уже забыла твое имя. Может быть, говоря это, она толкнула бы его в плечо, потому что так поступали женщины в романтических комедиях. Валенсия всегда считала, что это выглядит глупо, но мужчинам, похоже, нравилось, когда женщины толкали их плечом и кокетливо смеялись.

А потом он рассмеялся бы и она рассмеялась бы еще громче и поцеловала бы его – прямо в офисе, и даже невзирая на то, что они еще не подтвердили словесно существование взаимного влечения. И ее бы это нисколько не смутило, потому что в том сне наяву она могла бы наплевать на микробы.

Может быть, она могла бы сказать и сделать все это. Почему нет? Она открыла рот и тупо выдала:

– Нет, не самое лучшее.

– Спасибо, – сказал он, и его улыбка стала шире. Они постояли так еще немного, не чувствуя никакой неловкости в молчании. – Ну, в общем, мне, пожалуй, пора вернуться к работе. Удачи тебе с теми неприятными личностями.

– Спасибо. Тебе тоже. – Валенсия снова повернулась к компьютеру, тревожно сжимая ладони. Когда она в последний раз выдыхала?

Подключаться к номеронабирателю не хотелось, и она решила вместо этого убраться у себя в кабинке. Это дало бы ей, по крайней мере, пять минут; на столе царил жуткий беспорядок.

Она скомкала старые обертки от шоколадных батончиков и бросила их в мусорную корзину. Потом собрала более дюжины ручек, положила их аккуратно, одну за другой, рядом с клавиатурой и подровняла с помощью листка бумаги. И, наконец, она собрала все разлинованные желтые бумаги в стопку и постучала ею по столу, как это делала Луиза. Какое-то время ей было приятно чувствовать себя бездумно шумной и несносной в приглушенной тишине офиса, пока она не вспомнила про Питера у себя за спиной. Мысль о том, что он думает о ней как о шумной или несносной, тут же заставила ее поставить крест на недолгой распущенности. Лицо ее вспыхнуло, и она опустила глаза на стопку бумаг; список мест, выбранных для туристической поездки, продолжал расти. Взгляд пробежал по ставшим уже знакомыми иностранным словам. Свартифосс. Тролльтунга. Эйлат. Она не знала точно, где находятся эти места, но была уверена, что они не в Канаде. Хватит ли ей смелости уехать из страны? Она взяла ручку и добавила в конец списка Виннипег. Пусть там будет хотя бы одно легкое место назначения. Полет займет максимум час. Ей не понадобится паспорт, и она сможет быть дома к 4 августа.

Она не могла больше тянуть, а потому подключилась к номеронабирателю, и индикатор входящего вызова тут же загорелся, словно только и ждал этого.

– «Уэст-Парк сервис», – сказала Валенсия. – Чем я могу вам помочь?

– Валенсия! Здравствуйте! Вы – та, с кем я разговаривал вчера, верно? Как вы сегодня?

Валенсия сразу узнала этот добрый тихий голос и улыбнулась.

– У меня все хорошо. – Ей и впрямь стало легко и спокойно. – А у вас?

– Ужасно! – весело сказал Джеймс Мейс.

Она улыбнулась своему компьютеру.

– Что я могу для вас сделать?

– Э, я, как обычно, погряз в долгах и отчаянии, – сообщил Джеймс. – Это во‐первых.

– О’кей. – Свои реплики Валенсия повторяла механически, но быстрее, чем обычно. – С этим я могу вам помочь. Во-первых, я ставлю вас в известность, что этот звонок будет записан в целях обеспечения качества. Мне нужен номер вашей кредитной карты и дата рождения, пожалуйста.

– Хм… – Он прокашлялся – негромко и деликатно, как делал и все остальное. – Ха.

– У вас его нет?

Секунду-другую он хмыкал, потом сказал:

– Нет. Не могу ее найти.

– Не можете найти? Вашу кредитную карточку?

– Не могу. Хмм. Это так странно; я мог бы поклясться, что она была здесь, у меня в бумажнике… – Джеймс прищелкнул языком и снова невнятно замычал. Валенсии он напомнил старый обогреватель, который Норвин приносил на работу зимой. – На самом деле, честно говоря, я позвонил, чтобы узнать, не хотите ли вы устроить еще один перерыв.

– О… Правда?

– Ну да, – сказал Джеймс Мейс. – Не мог после нашего вчерашнего разговора смириться с тем, что вам регулярно угрожают смертью на работе. Вы упомянули об этом так буднично. Уверен, будь я на вашем месте, на меня это подействовало бы иначе. Может быть, с моей стороны неприлично звонить вам вот так, ни с того ни с сего – вы непременно скажите мне, если это так, – но… да. Я просто хотел позвонить.

Его голос слегка дрогнул, когда он говорил это, и это спасло его.

Валенсия слушала его сначала настороженно и с опаской, а потом закатила глаза – объяснение звучало сомнительно. Но тут его голос дрогнул, и она поняла, что он нервничает. Она оказалась в положении человека, который вдруг проголодался, когда у него попросили еды. Отказать такому застенчивому клиенту было бы нехорошо.

– Спасибо, – сказала она, пытаясь донести свою искренность и успокоить его. – Я бы действительно с удовольствием отдохнула.

– Круто, – отозвался Джеймс, и она поняла по его тону, что он улыбнулся. – Хорошо. Вот тема для сегодняшнего разговора: я разгадываю кроссворд. И застрял вот на чем. Семь букв. Начинается с г, заканчивается на й. Похоже, это прилагательное, имеющее отношение к ливню.

– Я… – С неожиданными поворотами в разговоре Валенсия справлялась плохо. Увы, она не знала прилагательного из семи букв, имеющего отношение к ливню и начинающегося на г.

– О, вот оно что, – тоном знатока сказал Джеймс. – У меня тут ошибочка вышла с шестым по вертикали. Последняя буква т. Тогда гиетный подходит. – Он самоуничижительно усмехнулся, как будто любой отгадал бы слово «гиетный» при наличии правильной исходной информации. Валенсия представила Джеймса сидящим за столом в темно-коричневом кабинете со сложенными домиком руками; закрыв глаза, он с довольным видом кивает головой.

– Я бы не додумалась, – призналась она, нисколько не смущаясь.

Вероятно, именно поэтому с ним было легко разговаривать, тогда как общение с другими давалось с невероятным трудом, – она могла не беспокоиться о том, чтобы произвести на него впечатление. Он был всего лишь голосом, а не целостной личностью, из которой исходил голос. Он был тем, кто мог исчезнуть для нее, стоило лишь только прервать соединение.

– Пусть так, но, держу пари, есть куча вопросов, на которые ответили бы вы и не ответил бы я, – указал он. – Это и есть самое замечательное в любви к словам, в любви к книгам. Их так много. Знать все невозможно. Мы знаем только некоторые из них. Вот почему так замечательно разгадывать кроссворд с кем-то другим.

– Да, – согласилась Валенсия. – Это правда. О’кей, давайте следующее.

Они проработали еще десять вопросов, прежде чем Валенсия с неохотной заметила, что ей нужно вернуться к работе. Джеймс Мейс как будто расстроился, но сказал, что позвонит еще раз, если она не против, и Валенсия ответила, что да, конечно, с удивлением почувствовав, как по спине пробежала дрожь возбуждения.

Последовало продолжительное молчание, ощущавшееся как нечто многозначное и многообещающее, как целый лес чувств. Джунгли. Из которых могло вырваться все что угодно.

– Круто, – сказал он. – Скоро еще поговорим.

– О’кей, – сказала она, скрывая разочарование тем, что молчание так и не привело ни к чему, кроме вот этого.