Текст книги "Валенсия и Валентайн"

Глава 10

Пока миссис Валентайн делилась своей историей, за окном постепенно сгущались тучи, но в кухне темнеет как-то вдруг сразу. Окно рядом с Анной приоткрыто всего на несколько дюймов, и внезапно рукав ее рубашки становится мокрым.

– О, – говорит она, рассматривая растущую лужу на кухонном полу, – мне его закрыть?

– Нет, все в порядке, дорогая, – отвечает миссис Валентайн. Она погружена в свои мысли и, кажется, даже не понимает, о чем говорит Анна.

– Ладно, но на улице дождь начинается, и здесь уже натекло…

– Ничего страшного, – ласково говорит миссис Валентайн. – Но тебе лучше приступить к работе – день заканчивается. На улице уже темно!

– О, конечно, извините. – Анна встает, тихо опуская окно одной рукой. Подвернутая нога затекла и плохо слушается.

– Тебе не за что извиняться, дорогая девочка. Это я не могла закрыть рот. Стоит только начать, и меня никто уже не остановит. Вот так. И ты тоже такой будешь, когда постареешь.

– Если только я не пойду в свою бабушку Дэвис. – Бабушка Дэвис, грустная, тихая старушка. Анна знает, что ее бабушка и миссис Валентайн долгое время были близкими подругами, и теперь, встретив миссис Валентайн, она понимает, почему их отношения сложились удачно. Миссис Валентайн, должно быть, говорила, говорила и говорила, а бабушка Дэвис сидела и слушала, слушала, слушала.

Мама Анны много говорила о том, как хорошо было для ее матери иметь подругу, живущую так близко, но ни она, ни сама Анна почти не вспоминали о той, которая осталась после смерти бабушки Дэвис.

– Тебе повезло бы, если бы ты пошла в свою бабушку Дэвис, – говорит миссис Валентайн почти возмущенно. – Она удивительная женщина. Вообще-то я даже сомневаюсь, что ты знала свою бабушку, если ты говоришь о ней такие вещи.

Анну смущают две вещи: настоящее время, в котором миссис Валентайн говорит о ее умершей бабушке, и возмутительный намек на то, что она с ней не встречалась. Последнее представлялось спорным; первое же, возможно, было просто оговоркой.

– Что? Конечно, я была с ней знакома. И хорошо ее знала.

Лицо миссис Валентайн приходит в движение, но только рот и только чуть-чуть.

– Я имею в виду, – продолжает она, оставаясь за столом и наводя на нем подобие порядка, – ты не знала ту миссис Дэвис, которую знала я, до смерти твоего дедушки. У нее сейчас нелегкие времена. В горе человек обычно замыкается, но она не была такой всегда и не уйдет такой… По крайней мере, я так не думаю. – Миссис Валентайн стучит по столу костяшками пальцев, как будто пытается подбодрить миссис Дэвис через ее внучку. – Таким людям, как мы с тобой, нужно просто держаться за нее. Когда-нибудь она снова обретет часть себя прежней, и, когда это произойдет, я познакомлю вас по-настоящему. Думаю, ты обнаружишь, что у вас действительно много общего. Ну же! Приступай.

Анна сбита с толку, но, прежде чем успевает что-либо сказать, этот удивительно странный момент минует. Миссис Валентайн переключается в рабочий режим.

Старуха отодвигает свой стул, и он со скрежетом ползет по линолеуму.

– Пол. – Она указывает на пол, который похрустывает у нее под ногами. – Все поверхности, посуда, э-э… – Она останавливается посредине комнаты и поворачивается. – Одно это могло бы занять полдня, так ведь?

Анна кивает, ее глаза широко раскрыты.

– Да, могло бы, – говорит она едва слышно.

– Я не расстроюсь, если это все, что ты сделаешь на этой неделе, – быстро говорит миссис Валентайн. – И не переживай, если не закончишь это сегодня. Думаю, ты заметила, что здесь уже давно не убирали. На данный момент это больше похоже на то, что ты убираешь здесь для того, кто будет жить следующим, понимаешь?

– Угу, – отзывается Анна; ее бросает в пот. Опять эти разговоры о смерти.

Миссис Валентайн прислоняется к прилавку, улыбаясь про себя.

– О, кстати, о твоей бабушке, она придет минут через пятнадцать.

Анна замирает. Это не оговорка. Что же тогда? Ее бабушка Дэвис умерла довольно давно и определенно не придет через пятнадцать минут. Анна открывает рот, чтобы поделиться с миссис Валентайн своими сомнениями, но та даже не замечает ее попытку.

Старушка оглядывает комнату, как будто прощается с беспорядком и крошками. Потом улыбается Анне и ободряюще кивает.

– Остаешься сколько хочешь, делаешь сколько хочешь и уходишь, когда закончишь, хорошо? Твои деньги там, на стойке. – Так и есть, аккуратные столбики монет поверх стопки журнальных и газетных вырезок. Миссис Валентайн улыбается Анне и исчезает в коридоре.

Пойти домой и сказать матери, что миссис Валентайн либо сумасшедшая, либо не в курсе, что ее лучшая подруга умерла? Или все-таки посмотреть, что произойдет примерно через пятнадцать минут? Анна в раздумье.

В конце концов побеждает любопытство.

Она идет через комнату к стойке – к столбикам монет и стопкам газетных вырезок. Их здесь десятки, растрепанных, грязных бумажек с заметками и фотографиями. Она берет одну и веером раскладывает содержимое по стойке. В глаза бросается заголовок – «Туристический автобус разбился по пути в Ла-Пас». Тут же вырезка из сопроводительной статьи – фотография огромного супермелкого озера со стоящими в нем людьми и подписью «Как найти правильного туроператора для путешествия в Салар-де-Уюни». В заметке из старой пожелтевшей газеты подробно описывается, как колесо джипа угодило в выбоину и машина перевернулась, а все находившиеся внутри погибли. Странная подборка, думает Анна. И зацепиться не за что. Она не может сказать, что объединяет все эти материалы, не знает упомянутых в них имен, но она собирает все бумаги в аккуратную стопку и кладет их на холодильник вместе с похоронными брошюрами, которые миссис Валентайн положила туда раньше.

Анна наполняет водой раковину, начинает мыть посуду и через какое-то время слышит, как миссис Валентайн возвращается в гостиную, болтая без умолку. Она делает паузу, чтобы прислушаться; расслышать что-либо из-за грохочущей фортепианной музыки.

– Она такая милая девушка. И выглядит точь-в-точь как ты! Поверить не могу! Думаю, это именно то, что нужно. Она сейчас там, убирает на кухне. Меня не очень беспокоит, когда здесь только я одна, но все равно будет приятно пригласить людей и не стыдиться моего беспорядка. – Миссис Валентайн на мгновение замолкает, и Анна напрягается, чтобы услышать голос того, другого человека, хотя знает, что никакого другого нет.

Миссис Валентайн снова начинает говорить:

– Ну да, знаешь, я действительно начала рассказывать ей эту историю, но потом решила не утомлять ее деталями. Жаль девочку. Глаза остекленели. Как пара глазированных пончиков. – Миссис Валентайн прыскает со смеху, но собеседница, конечно, не издает ни звука.

Анна осознает, что стоит, держась обеими руками за раковину и слегка наклонившись в сторону гостиной. Она хватает кухонное полотенце и на цыпочках подходит к столу, от которого можно заглянуть в гостиную. Она хочет увидеть молчаливого гостя. Свою бабушку.

Миссис Валентайн сидит на диване, громко говорит что-то и дико жестикулирует – смеется, потом серьезнеет, снова смеется, обращаясь в другой конец комнаты, где стоит стул. Музыка кружится вокруг нее. Такая быстрая, грустная и громкая.

На стуле никого нет.

Глава 11

Валенсия снова оказалась в ловушке в ванной.

В ловушке скорее психологической, чем физической, но в любом случае дверь была закрыта и она не могла ее открыть. Будь здесь множество задвижек, она не чувствовала бы себя в таком идиотском положении, как будто препятствие обязательно должно быть физическим, чтобы считаться уважительной причиной. В данном случае, однако, между Валенсией и свободой не было ничего, кроме незапертой дверной ручки. Метафора всего ее существования. Был бы у нее с собой блокнот, она могла бы написать об этом эссе – и, возможно, еще напишет, позже. Напишет и назовет «Несуществующие замки`. Эпизод».

Дверная ручка представляла собой блестящую металлическую штуку, которая только и делала, что поворачивалась, когда вы ее поворачивали. Проблема заключалась в том, что Валенсия не могла ее повернуть. Она годами не прикасалась к дверной ручке ванной, хотя и не без тщательного планирования и случайных неудобств. Обычно она полагалась на то простое обстоятельство, что с учетом наличия в «Уэст-Парке» сотен сотрудников маловероятно, что в любой данный момент она будет единственной посетительницей дамской комнаты.

Вымыв руки, Валенсия вставала перед зеркалом и притворялась, что поправляет прическу, до тех пор, пока дверь не открывалась. Вот тогда она устремлялась к выходу и, стараясь выглядеть непринужденно, ставила ногу на пути двери, чтобы удержать ее открытой для входящего. Все принимали это как жест вежливости. Может быть, даже называли ее милой у нее за спиной.

Но вот она здесь, одна в туалетной комнате. Все кабинки пусты. Если она коснется дверной ручки какой-то частью тела, то проведет остаток дня, мысленно отслеживая перемещение микробов – от руки к компьютеру, к ремешку сумочки, к ручке на столе, к ключам от дома и в квартиру, а потом уже ко всему, к чему она там прикоснется. А дальше ее ждет неразрешимая проблема; она начнет забывать, к каким вещам прикасалась, а к каким нет. И тогда придется все протирать и чистить.

Все.

И на это уйдут дни.

Она действительно не думала, что сможет дотронуться до ручки, точно так же, как не думала, что сможет ампутировать конечность, если попадет в жуткую ситуацию, связанную с выживанием в горах, где твоя рука или нога застряла под камнем и тебе нужно выбирать – отпилить или умереть. И одно, и другое представлялось почти одинаково экстремальным, почти одинаково безнадежным, пусть даже в данном случае она не замерзала и не подвергалась неминуемой опасности. В общем, ей ничего не оставалось, кроме как ждать.

Ее спасительницей, появившейся через сорок пять драматических минут, стала худощавая, довольная собой женщина, должно быть вылившая на себя целый флакон духов и положившая три слоя бирюзовых теней для век. Прежде чем дверь успела закрыться, Валенсия поставила ногу на ее пути и улыбнулась так спокойно и доброжелательно, как только могла, будто не провела почти час в западне, не сводя глаз с дверной ручки и уже готовая расплакаться. И вот теперь она вежливо придержала дверь для входящей леди. Эта Валенсия. Такая милая.

Взволнованная, но, как она надеялась, не слишком заметно, Валенсия вернулась к своему столу, скользнула в кресло и оглядела коллег по офису. Все сосредоточенно смотрели на экраны и были заняты делом. Только Питер, словно почувствовав, что она смотрит на него, оглянулся через плечо и улыбнулся.

Валенсия развернула кресло в сторону от него, радуясь, что ей не нужно никому объяснять причину своего затянувшегося отсутствия – она давно поняла, что это в любом случае бессмысленно.

Все это напоминало нелепую игру, которую она сама придумала и в которую играла сама с собой. Сохранение здравомыслия и конструирование безумия. Занятие безвредное и безнадежное. Сложное. Она жила, балансируя между надвигающейся катастрофой и минимизацией ущерба – как жители Аллеи Торнадо. Этих людей, вероятно, спрашивали иногда, почему они не уезжают из Аллеи Торнадо. Они, вероятно, пожимали плечами и говорили, что все не так просто.

Она глубоко вздохнула, подключилась к номеронабирателю и выдохнула, когда загорелась входящая линия.

– «Уэст-Парк сервис». Это Валенсия. Чем могу вам помочь?

– Привет, Ви. – Джеймс Мейс называл ее Ви, как будто они были старыми друзьями. Никто не звал ее Ви со средней школы. Среди тех, кто знал ее тогда и называл Ви, был ее злосчастный бойфренд, ее лучшая подруга, учителя. Пользовались ли они этим прозвищем из нежности и фамильярности или потому, что так было проще? Прозвище предположительно означает, что ты небезразличен кому-то, но она всегда тревожилась, что в ее случае на первом месте идет краткость. На один слог времени тратилось меньше, чем на четыре. Ви.

Но услышав это сейчас, сказанное ей вот так, на ухо, Валенсия почувствовала себя чашкой, доверху наполненной теплым чаем. Каким-то образом ему удалось произнести «Ви» так, что оно прозвучало неспешно и как будто даже длиннее, чем полное имя.

– Должен признаться, Ви, я все еще не могу наскрести эти деньги. – Он сказал это так, как будто это была их общая шутка.

– Что ж, это не проблема. – Она улыбнулась в свою кофейную чашку.

– Как дела, идут?

– Да, идут. – Так всегда говорил ее отец, и ей слышалось в этом что-то истеричное. Позже, повзрослев, она пришла к пониманию, что так говорят все, и ничего смешного в этой фразе нет. Она вообще ничего не значила.

– Вы давно этим занимаетесь, Ви? Взысканием долгов?

– Шестнадцать… нет, подождите, уже семнадцать лет.

– Ого. Давненько. Вам, должно быть, нравится? Получать угрозы и все такое?

– Нет. Нет, конечно. – Она фыркнула. – Нет.

– Тогда вы, наверно, ищете новую работу?

– Нет. – Вопрос оказался нелегким. – Я… я просто не знаю, чем бы еще занималась.

– А что бы вы хотели уметь делать?

– По-разному. – Она посмотрела на настенные часы, висевшие в конце ряда кабинок. Точно такие же висели над столом миссис Джерард в четвертом классе – белые, массивные, с большими черными цифрами. – Раньше я хотела быть учительницей, учительницей начальной школы.

Это было совсем не так, но Валенсия уже сказала ложь к тому времени, когда ее мозг признал, что это ложь. Чувство вины охватило ее, и она снова начала дергать волоски на руке. Она так часто прибегала к невинной, безобидной, так называемой белой лжи в ситуациях, которые этого не требовали.

В голосе Джеймса Мейса слышался искренний интерес, из-за чего все выглядело еще хуже. Вот! Вот почему ты избегаешь людей.

– Так почему вы ею не стали? Почему бы сейчас не попробовать?

Валенсия почувствовала, как на нее накатывает печаль. Почему ты не?.. Сколько раз она задавала себе этот вопрос, когда была моложе. Почему бы не вернуться в школу? Почему бы не дать что-то следующему поколению? Почему бы не наслаждаться жизнью и не увлечься чем-нибудь? Чем угодно.

Ответ, конечно, заключался в том, что она этого не заслуживала. И не знала, как это сделать. Ей вдруг захотелось рассказать ему о Шарлин, Призраке Шарлин и птице на шляпе. О той ночи в старшей школе, которая все изменила, и о второй ночи несколько лет спустя, которая снова все изменила – навсегда. Может быть, ей стало бы легче. Но более вероятно, что нет, не стало бы.

– Думаю… По-моему, возвращаться в школу уже немного поздно? – Объяснение вполне здравое, причина основательная.

– Поздно? Вы не кажетесь такой уж старой.

– Мне почти тридцать пять. – Она вздрогнула, услышав, как говорит это, и пожалела, что не соврала насчет возраста. Момент для белой лжи был самый подходящий.

Он усмехнулся.

– У вас впереди все время мира.

– Да. Наверно. А вы чем занимаетесь?

Джеймс Мейс откашлялся.

– Компьютерами.

– Продаете? Чините?

– Нет, просто работаю с ними.

– Вам нравится эта работа?

– Нет. Но я не собираюсь заниматься этим вечно. Мне всего тридцать три. Я только что закончил учебу, и мне нужно собрать немного денег, а потом я собираюсь открыть свой собственный бизнес, о котором расскажу вам в другой раз.

Валенсия обрадовалась, услышав эти слова обещания – в другой раз, но и встревожилась, подумав, что он заканчивает разговор. Этого она еще не хотела.

– Я отправляюсь в путешествие, – выпалила она, хотя и понимала, что это не имеет смысла в контексте их разговора. – Это так, к теме возраста. Собираюсь в… – Здесь возникала еще одна трудность; она не могла сказать Джеймсу, что летит на самолете ради полета, чтобы преодолеть страх перед числом, ведь так? – Путешествие на день рождения. – Гениально. Совершенно нормальный поступок, вполне разумная причина.

– В самом деле? – оживился Джеймс; ее чудовищно неуклюжая попытка переключиться сработала.

– Да. Да. – Может быть, поболтать о путешествии и впрямь будет забавно, если при этом не думать о нем всерьез. Может быть, такой разговор даже придал бы ей смелости совершить путешествие в реальности.

– Куда едем?

– Я еще не решила. Составляю список возможных мест.

– Но это же потрясающе, – сказал он. Она почувствовала – или просто представила, – как он наклонился к телефону. – Вы молодец. – Его ободряющие слова пролетели по телефонным линиям солнечными лучами. Она даже зажмурилась от удовольствия.

– Да уж. Есть предложения?

– Я подумаю. Может быть, тоже составлю список.

– Я никогда еще не летала на самолете. Я боюсь… – В этот момент она как будто слушала чужой разговор, слова просто текли, но произносил кто-то невидимый. – Боюсь летать. – Сгорая со стыда, она устремила взгляд вверх. Ну почему этот треклятый потолок не вспыхнет синим пламенем, когда это нужно?

– Моя мама тоже боится летать, – сказал Джеймс безразличным тоном, как будто это было не так уж важно, просто что-то такое, что бывает у людей, например веснушки или отвращение к какой-то еде. – Моего дядю хоронили в Торонто, и она добиралась туда двадцать семь часов, потому что отказалась садиться в самолет.

– О, – удивленно произнесла Валенсия. Ей никогда не приходило в голову, что она может быть не единственным человеком, искалеченным страхом перед чем-то. Ей потребовались все силы, чтобы сдержаться и не признаться, что мать Джеймса Мейса все еще на шаг впереди; Валенсия не смогла бы приехать на похороны дяди, так как ездить по шоссе тоже боялась.

– Тогда получается еще круче. Встретиться лицом к лицу с собственным страхом – это большое дело.

Валенсия поймала себя на том, что улыбается, глядя на экран компьютера. Круто. Ее считают интересной и крутой. Душа ее воспарила.

– Спасибо, – пискнула она.

– Как бы то ни было, вам нужно работать, и я не хочу, чтобы вас уволили. Хотя… Может быть, прямо сейчас увольнение было бы для вас лучшим решением. Вы смогли бы тогда заняться тем, чем действительно хотите заниматься. Может быть, я оказываю вам услугу.

– За разговоры по телефону меня не уволят, – с надеждой сказала она. – Телефон и есть моя работа. – Пожалуйста, не вешай трубку, добавила она про себя.

– Тем не менее мне нужно вас отпустить. Но. Я могу позвонить вам снова завтра? Мне ведь нужно положить что-то на свой счет. – В его голосе тоже звучала надежда. Может быть, он тоже говорил что-то про себя.

– Да. Пожалуйста.

Глава 12

Анна никому не рассказала о случившемся, даже своей матери. Она собиралась это сделать; сцена обращения к пустому стулу повергла ее в ужас, и ей пришлось бороться с желанием тут же выбежать из квартиры и никогда не возвращаться. Вместо этого, по причинам, которые она так и не смогла никому до конца объяснить, Анна тихонько убралась с глаз долой, вернулась к раковине и принялась мыть посуду.

Оставив кухню безупречно чистой, девушка выскользнула из квартиры так незаметно, как только могла, крикнула: «Увидимся на следующей неделе, миссис Валентайн» – и побежала по коридору.

И вот теперь она снова здесь. Как и обещала. Жутковатый стишок все еще висит на двери, за которой гремит фортепианная музыка. Анна больше не боится, ею движет любопытство – мать частенько заводила речь о том, как страх перед другими людьми может превратиться в ненависть, если ты не попытаешься их понять. Говорила, что тех, кто пугает, нужно выслушивать. При этом, противореча себе же, постоянно твердила, что нужно доверять интуиции и бежать от мужчин, если они приглашают тебя в свою машину. Короче говоря: не убегай, даже когда тебе хочется убежать, но всегда убегай, когда чувствуешь, что нужно.

Анна начинает понимать, что на практике почти нет правил, которые не имели бы сбивающих с толку контрапунктов.

Миссис Валентайн рада снова видеть Анну. Если она и заметила быстрый, похожий на бегство уход Анны неделей ранее, то, похоже, не придала этому большого значения. Впустив ее в квартиру, старуха показывает, где держит пылесос.

– Это все, что мне нужно от тебя сегодня, просто быстро пропылесосить, здесь и в моей спальне. О, и, может быть, ты смогла бы прибраться в ванной, если это не слишком тебя затруднит? Ты такая шустрая! Ты так замечательно поработала на кухне на прошлой неделе; я просто стояла там, смотрела и трогала все… – Она говорит медленно, растягивая слова. Потом шумно вдыхает через нос и закатывает глаза. Зрелище ужасающее, но Анна понимает, что хочет сказать хозяйка, и ей приятно сознавать, что она угодила миссис Валентайн.

Анна тоже вздыхает и произносит слова, которые повторяла, поднимаясь по лестнице.

– Когда я закончу, может быть, вы расскажете, чем закончилась та ваша история? – спрашивает она, надеясь, что это не звучит отрепетированно, хотя получается именно так.

Миссис Валентайн прикладывает обе руки к груди.

– Конечно! – восклицает она восторженно, как будто эта мысль даже не приходила ей в голову. – С удовольствием, если ты действительно хочешь это услышать.

– Конечно, хочу. – Анна слышит свой голос, звучащий эхом голоса миссис Валентайн.

– Я только навещу сына на кухне, – говорит она. – Но он надолго остаться не может; ты, наверно, его даже не увидишь.

Конечно, не увижу, если он хоть в чем-то похож на бабушку. Наступает пауза; миссис Валентайн, похоже, ждет чего-то.

– Ладно, – говорит Анна.

– Хорошо, тогда сначала пропылесось, а потом прибери в ванной, если не возражаешь. Благослови тебя Господь, и еще раз спасибо. Деньги на кухонном столе, на том же месте, что и раньше. Мне нужно вернуться на кухню.

Анна приступает к своим обязанностям по дому. Работая в спальне, она слышит, как открывается дверь квартиры, но когда, закончив уборку в ванной, возвращается в гостиную, миссис Валентайн лежит на диване, ни с кем не разговаривая и вообще молча. Музыка включена, звучит та же, что и неделю назад, фортепианная пьеса.

Анна входит, и старушка открывает глаза.

– Уже закончила? – Она смеется глубоким грудным смехом, и все ее многочисленные подбородки наплывают на лицо. – И все еще хочешь услышать остальную часть той истории? – В ее глазах надежда, и у Анны от жалости сжимается сердце.

– Очень хочу, – говорит она.

– Ладно. Итак, на чем я тогда остановилась?

– На Коноре, уличном музыканте, – говорит Анна. Говорить приходится громко, чтобы перекрыть музыку, но попросить сделать звук потише она не решается, считая, что это было бы невежливо.

– Благослови тебя Господь, дорогая. Именно на этом я и остановилась.