Текст книги "В стране «Тысячи и одной ночи»"

Глава седьмая

Тот стал метким стрелком, кто метил дальше меня, своего учителя.

Саади из Шираза

Сказитель Мурад был одет как дервиш – в залатанной шерстяной джеллабе, голова вместо тюрбана обмотана полоской ткани. Из-за катаракты на глазах у него словно образовалась корочка льда, покрытое шрамами лицо было плоским, выделялись лишь пухлые щеки. Особенно меня поразили пальцы Мурада – длинные и изящные, я невольно задержал на них взгляд.

Едва Мурад вошел, парикмахер выронил бритву; наклонившись за ней, он на мгновение стал похож на ворона с покалеченным крылом. Затюканные мужья, спасавшиеся от жен в парикмахерской и сидевшие в засаленных креслах, благоговейно склонили головы. Следуя их примеру, поклонился Мураду и я. После чего представился.

Сказитель протянул изящную руку, ожидая, пока я отвечу на рукопожатие.

– Ас-саламу ‘алейкум, – негромко, сиплым голосом приветствовал он.

Мурад поинтересовался, купил ли я что у Омара бен Мохаммеда? Мне подумалось: вряд ли его интересует берберский сундучок, скорее – прилагавшаяся к вещице притча. Хотя я несколько удивился тому, что он не заметил сундук на полу.

– Притчу «Всадник и змея», – ответил я.

И хотел было пожаловаться на дороговизну, но тут Мурад шагнул ближе.

– Есть в этом мире вещи бесценные, – сказал он, касаясь моей руки, – как вот эта притча. Она подобна драгоценному камню. Поднесите ее к свету, посмотрите с разных сторон – она вспыхнет рубином.

В это самое время в парикмахерскую тихонько проскользнула очередная группа мужчин – они явно прятались от жен. Увидев сказителя, мужчины почтительно склонили головы, приветствуя его пожеланием мира.

– Пойдемте-ка туда, где нам не помешают, – мрачно произнес Мурад.

Я подхватил сундук. Сказитель повел меня узкими улочками в направлении зеленой мечети. Я старался не терять из виду залатанный край его джеллабы, мелькавшей между прилавками со всевозможным товаром: розовыми нейлоновыми кофточками, говяжьими копытами, рисом…

На улочках Марракеша многолюдно, они запружены гужевым скотом, заставлены лавками – передвигаться по ним совсем непросто. Я наблюдал за местными, с рождения живущими в медине: они не идут, а будто скользят, мгновенно отступая вправо или влево, дабы избежать столкновения с груженой телегой, слепым попрошайкой или навьюченным мулом.

В свое время Мурад наверняка отличался большей ловкостью. Сейчас же он шел пошатываясь, то и дело хватаясь за стену.

Молча следуя за маячившей впереди джеллабой, я гадал: куда меня ведут? Вдруг джеллаба скрылась в низком дверном проеме с облупленной краской и замелькала по извилистому проходу. Я поспешил вдогонку, хотя берберский сундук и замедлял мой шаг. Дойдя до конца, мы стали подниматься по лестнице и оказались в помещении с высоким сводчатым потолком. На полу совершенно пустой комнаты лежал матрац и куча тряпья, по всей видимости, заменявшая одеяло.

Мурад пошарил по матрацу, и мы сели по краям, друг против друга.

– Вот тут я и живу, – сказал он. – Чувствуйте себя как дома.

После обмена малозначительными фразами я повел разговор о главном.

– Моему другу приснился сон, поэтому я здесь, – сказал я.

Соединив изящные пальцы домиком, сказитель приготовился слушать.

– Он приглашает вас в Касабланку – рассказывать притчи. Моего друга беспокоит то, что Марокко теряет свою самобытную культуру, повсюду – засилье мыльных опер. Он надеется на вашу помощь.

Мурад ответил не сразу. Он сидел на краю матраца, едва заметно покачиваясь взад-вперед в глубокой задумчивости. Я уже начал сомневаться, что он вообще заговорит, но тут Мурад произнес:

– Ваш друг и прав, и неправ.

– Что вы имеете в виду?

– Притчи. Их значимость.

Сказитель взял ветошь, пропуская край ткани между пальцев.

– Чтобы разбираться в притчах, надо разбираться в людях, – сказал он. Главное в этом деле – слушатели. Завладев их вниманием, вы обретете великую силу.

– Но по телевизору…

– Забудьте про него, – сказал Мурад как отрезал. – Телевизор – вещь бесполезная – люди смотрят на картинки, теряя способность фантазировать. Пробудите в них интерес, и они станут воспринимать не глазами, а ушами.

Мурад поморгал. Он сидел неподвижно, словно бронзовый Будда: сложив руки на коленях, уставившись глазами, словно подернутыми корочкой льда, прямо перед собой. Я что-то сказал, уж и не помню, что. Впрочем, Мурад меня все равно не услышал – он прислушивался к выкрикам разносчика рыбы, долетавшим с улицы.

И тут меня осенило: а ведь Мурад слепой!

Толстяк уже несколько недель жил у нас; как-то вечером он протянул мне спичечный коробок.

Я раскрыл коробок – внутри лежал голыш. Серый с голубоватым отливом, ярко-белая жилка с одного края.

Толстяк, которого мы прозвали Шлёпкой – он вечно ходил в шлепанцах, – вытряхнул голыш из коробка мне на ладонь.

Я потер его о щеку.

– Гладкий.

Шлёпка улыбнулся и прошепелявил:

– Конечно, ведь он побывал на самом краю света.

Я лизнул голыш.

– Солоноватый.

– Он лежал в глубоком, бескрайнем океане.

Я взвесил голыш на ладони.

– Тяжеленький.

– Да. А в воде ничего не весит – как пушинка, – сказал Шлёпка.

– Но это же всего-навсего голыш, – возразил я.

Толстяк едва заметно усмехнулся.

– Ну да, для глупца – всего-навсего голыш.

Мурад рассказал, что зрение у него никогда не было хорошим. Он отличал свет от темноты, видел размытые очертания предметов, но и только.

– Я никогда не мог положиться на зрение, – сказал он во время нашей следующей встречи в кофейне «Аргана» на главной площади.

Я спросил: как же в таком случае он обходится?

Мурад хохотнул.

– Как? Закрой глаза, и откроется сердце.

Официант принес чашки разбавленного молоком горячего шоколада. Приятный вкус после горького черного кофе. Мы сидели в углу террасы на верхнем этаже; я обозревал толчею на площади внизу, Мурад прислушивался к гомону.

Я рассказал Мураду, что хочу найти свою притчу, что уже пытался, но, по правде сказать, не представляю, с какой стороны взяться за дело.

Сказитель отпил шоколад, он пребывал в состоянии молчаливой задумчивости.

– Надо довериться себе, – наконец произнес он. – Притча, она существует, она в твоем сердце, только надо верить…

– А вы верите?

Мурад коснулся глаза.

– Конечно, верю.

– Вы искали свою притчу?

Сказитель посмотрел мимо меня, бельма в его глазах отражали яркий свет зимнего солнца.

– Я искал упорно, годами, – ответил он, – так сумасшедший в ведре песка ищет крупинку соли. Сын моего соседа согласился быть при мне поводырем. Мы прошли путь от Марракеша до Танжера, были на побережье, в глубине страны, переходили Атласские горы, пересекали Сахару. Дойдя до высоких как утесы дюн, мы повернули обратно. По пути я спрашивал встречных – мужчин, женщин, детей, – не знают ли они, какая притча моя? Они смеялись надо мной, глупым слепцом, ведомым мальчишкой – я, мол, ищу то, что даже не способен увидеть.

– Так вы нашли?

Мурад помолчал.

– Я шел по пляжу в районе Асилы, – продолжил он. – В тот зимний день дул порывистый ветер, было холодно и сыро, в воздухе пахло лакрицей. Я жестоко страдал: мои руки сильно обгорели в костре и были забинтованы. Мы брели, увязая в песке – ни дать ни взять моряки после кораблекрушения, потерявшие всякую надежду на спасение. Я клял себя за то, что оставил спокойную жизнь в Марракеше. И тут накатила особенно большая волна. Пахнуло солоноватым, раздался оглушительный рев.

– На песок неподалеку от меня выбросило угря. Конечно, сам я не видел, но мой поводырь заметил его и громко крикнул.

– Угорь был живой?

– Живой, – сказал Мурад. – И он заговорил со мной.

Я слушал, отпивая шоколад.

– Угорь поднялся во весь рост и захохотал. Хохотал долго, пока не поперхнулся.

Вспоминая, сказитель все еще испытывал досаду.

– Представляете, каково мне было? Над бедняком, да еще незрячим смеется какой-то угорь.

– Но почему он смеялся?

– Угорь видел, как я брел по песку, шатаясь, весь перебинтованный, ничего не видящий – зрелище показалось ему забавным. «Ты только глянь на себя, – взвизгивал угорь. – Тоже мне, человек! Венец творения!»

– Я оправдывался: далеко не все люди выглядят так, к тому же я ищу кое-что незримое глазу, однако обладающее великой ценностью.

– Откашлявшись, морской гад спросил: «Что ты ищешь?» «Я уже сказал: свою притчу». Угорь вздохнул: «Но для чего?» «Чтобы обрести цельность», – ответил я.

– «Что ж, радуйся – тебе несказанно повезло, – надменно начал угорь, – потому что я угорь не простой, а электрический. Мы, электрические угри, обладаем кое-какими способностями – для морских обитателей они обычны, но вам, людям, в диковинку. Слушай меня внимательно: я проникну взглядом в твое сердце и увижу притчу».

– От его слов я преисполнился радостью, – сказал Мурад. – И хотя самого угря я не видел, мне казалось, он послан Всевышним. Я сел на песок и сложил перебинтованные руки на груди, ожидая.

– Угорь кашлянул; пронзив мою грудь электрическим взглядом, он прошептал: «Твоя притча –«История о Мушкиле Гуше».

Допив шоколад, сказитель вытер рот рукой.

– Расскажете? – попросил я.

– А какой сегодня день недели?

– Вторник.

– Придется тебе подождать, – сказал Мурад. – Всем известно: «Историю о Мушкиле Гуше» рассказывают только по четвергам, вечером.

Мы спустились по лестнице на первый этаж; Мурад шел, придерживаясь стены. Я вызвался проводить его до дома, но старый сказитель лишь усмехнулся.

– Я как паук, а медина – моя сеть. Мне тут каждый закоулок знаком, да и меня все знают.

Мы условились встретиться во вторник вечером – тогда Мурад расскажет мне «Историю о Мушкиле Гуше». Я чувствовал, что должен услышать ее – вдруг она поможет мне в поисках.

Сказитель повернулся и исчез – растворился в море подпрыгивающих голов.

Какое-то время я еще видел его поношенный тюрбан, торчавший посреди толпы как флаг. Наконец Мурад совсем скрылся из виду.

В Марракеше темнеет мгновенно. Я задрал голову, глядя на звездное полотно – точь-в-точь лампы, освещающие прилавки с едой. На многочисленных, сколоченных вручную прилавках тушится баранина – в конусовидных керамических тажинах. Маслянистый дым от углей поднимается в небо, словно с адской сковороды.

Это теперь туристы буквально наводняют Марракеш. Они наслаждаются умиротворяющей обстановкой роскошных отелей среди пальмовых рощ или традиционных риядов в глубине медины. И хотя сам город все тот же, люди в него приезжают уже другие. Раньше поездка к Красному городу1515
  Красный город – Марракеш; назван так по цвету стен.


[Закрыть] была сродни паломничеству, но все поменялось с тех пор, как первый реактивный самолет с пассажирами на борту соединил город с остальным миром.

На мой взгляд, в наши дни до Марракеша слишком легко добраться: за короткое время в пути не успеваешь подготовиться к встрече с городом. И трудно бывает прочувствовать его.

Узкие улочки медины всегда полны туристов, за исключением одуряюще жарких летних месяцев, когда из пустыни дует горячий, сухой ветер. Мне всегда казалось, что влияние туризма пагубно отражается на душе города. Ведь куда ни глянь, всюду отели-небоскребы, экскурсоводы, рестораны… С приходом туристов в городе и в самом деле многое изменилось. И все же суть его осталась прежней.

Джемма аль-Фна – средоточие Марракеша. Днем на ней кого только ни увидишь: астрологи, знахари, сказители, акробаты… Когда же на город опускаются сумерки, отрезая его от окружающей пустыни, на площади вспыхивают огнями многочисленные уличные кафе. Соблазнительные запахи никого не оставляют равнодушным. На первый взгляд, все это великолепие создается в угоду приезжим, что глазеют на достопримечательности. Но стоит присмотреться, как становится ясно: туристы лишь щелкают фотоаппаратами, они не вовлечены в окружающее их действо.

На площади Джемма аль-Фна всегда полно иностранцев, она вобрала в себя традиции местного населения, являясь срезом культур нынешних и прежних. Можно всего себя посвятить научным изысканиям, но все здешние культурные напластования все равно не постичь. Ум в этом деле не помощник, надо раскрыть сердце и каждой клеточкой прочувствовать энергетику площади.

В четверг после полудня я уже сидел в кофейне «Аргана» и ждал, наблюдая, как солнце описывает над Марракешем дугу. В начале ноября на Атласские горы ложится снег – невозможно представить пейзаж более величественный. Я прислушивался к шагам на лестнице: не поднимается ли своей осторожной походкой Мурад? День сменился сумерками, сумерки сгустились до темноты. Я было решил, что старый сказитель забыл о встрече, но тут мне на плечо легла рука.

– «История о Мушкиле Гуше» избавляет от трудностей, -услышал я негромкий, сиплый голос Мурада. – Если у тебя достанет терпения выслушать, твой взгляд на мир изменится. Но притча налагает и обязательства.

– Какие?

Сказитель присел и глубоко вздохнул.

– Ты должен будешь рассказывать притчу каждый четверг, по вечерам.

Я усмехнулся, что-то сострив.

– Смейся, смейся, – резко бросил Мурад, – невзгоды только умножатся.

– А вы сами рассказываете?

Мурад кивнул.

– И что, так все, кому доведется ее услышать?

– Кто-то рассказывает, – ответил Мурад, – а кто-то слушает. Неважно, сам рассказываешь или слушаешь кого – и в том, и в другом случае она действует. Важно, чтобы притча достигла ушей.

Сказитель сомкнул пальцы домиком, закрыл невидящие глаза и начал.

– Давным-давно – тогда и Марракеша-то еще не было – жил вдовый дровосек с дочерью по имени Джамиа. Каждое утро дровосек поднимался до петухов и шел в горы. В горах он собирал дрова и продавал их на городском рынке.

– Однажды вечером, перед тем как лечь спать, юная Джамиа стала упрашивать отца купить ей один из пирогов, которые она видела на рынке, и цветастое платье, что в витрине портняжной мастерской. Отец обещал выйти из дому до рассвета и нарубить дров в два раза больше обычного.

– И вот петух еще спал, а дровосек уже тихонько вышел из дому. В тот день он нарубил дров в два раза больше обычного, связал их и, взвалив на спину, пошел обратно.

– Подойдя к дому, дровосек обнаружил, что дверь заперта на засов. Было еще довольно рано, и дочь спала. «Доченька, – позвал дровосек, – я голоден, да и пить хочется. Отопри». Но Джамиа спала крепко, ничего не слышала. Дровосек пошел к сараю и прикорнул на стоге сена. Прошло несколько часов; он проснулся и снова постучал в дверь: «Джамиа, доченька, отопри – пора на рынок, а у меня с утра маковой росинки во рту не было». Но дверь по-прежнему оставалась заперта.

– Дровосек не знал, что пока он спал, дочь ушла в гости к подругам. Он с трудом взвалил вязанку на спину и отправился в город, надеясь успеть до заката. Его страшно мучили голод и жажда, но он помнил о вкусном пироге и красивом платье, обещанных любимой дочери.

– Дровосек шел уже час, и вдруг ему почудился чей-то голос. Голос как будто молодой женщины, которая говорила: «Оставь дрова, иди за мной. И будешь вознагражден». Дровосек скинул огромную вязанку и стал продираться между деревьев, идя на голос. Прошло немного времени, и он понял, что заблудился. Дровосек звал женщину, но ответа не было. Дело шло к ночи; несчастный старик упал и зарыдал.

– Но в конце концов он совладал с собой и стал думать, как быть. Заснуть он не мог – было слишком холодно, и вот, чтобы скоротать время, дровосек сам себе принялся пересказывать события дня. Дойдя до конца, он снова услышал тот самый голос: «Что ты делаешь?» «Мне холодно, я ничего не ел, вот и коротаю время до утра – говорю сам с собой», – сказал дровосек. Женский голос велел ему встать с земли и поднять одну ногу. «Это еще зачем?» – спросил дровосек. «Делай, как велено, и будешь вознагражден», – сказал голос.

– Дровосек встал, подняв правую ногу, и увидел под ней едва заметную ступеньку. Пошарив рукой, он нащупал следующую, выше первой. «Иди по ступеням», – приказал голос. Повинуясь, дровосек очутился в пустынных землях, усыпанных синими голышами. «Что это?» – спросил дровосек. «Это далекие края, здесь кончается время, – ответил голос. – Набей карманы голышами и обещай: каждый четверг ты будешь рассказывать эту историю, «Историю о Мушкиле Гуше» – ему ты обязан своим спасением». Дровосек сделал так, как было велено; не успел он и глазом моргнуть, как уже стоял у двери своего дома. Дочь ждала его.

– «Отец, где ты был?» – спросила она. Тот, едва вошел, сразу рассказал ей о невидимой лестнице и вывернул карманы. «К чему нам эти камни? Еды на них не купить», – сказала Джамиа. Пригорюнившись, старик обхватил голову руками. Но тут же вспомнил об огромной вязанке дров, заготовленной еще утром, и оставленной в лесу. Голыши он сложил у очага, а сам пошел спать, чтобы утром встать пораньше.

– На следующий день он без труда отыскал вязанку, которую и отнес на городской рынок. Дрова тут же раскупили, заплатив вчетверо больше обычного. Дровосек накупил столько еды, сколько мог унести, а еще взял для дочери розовое и голубое платья из портняжной мастерской.

– С того дня, – продолжил Мурад, откидываясь в кресле, -дровосеку сопутствовала удача. Дров в лесу хватало, топор не притуплялся. Горная тропа, ведущая к городу, против обыкновения не раскисала, а в городе возник большой спрос на хорошие дрова.

– С тех пор, как дровосек совершил путешествие по невидимой лестнице, прошла неделя – настало время рассказывать «Историю о Мушкиле Гуше». Но будучи простым смертным, старик позабыл об обещании и лег спать. Вечером следующего дня он заметил, как дом наполнился необычным красным свечением. Свет шел от голышей, собранных неделю назад – они превратились в драгоценные камни. «Такое богатство нам и во сне не снилось!» – воскликнул дровосек, обращаясь к дочери.

– Они стали разъезжать по городам королевства, продавая драгоценные камни. И всего через месяц-другой сказочно разбогатели, даже возвели себе крепость напротив королевского дворца.

– Как-то дровосека спросили, откуда он родом. Тот, коверкая слова, сказал, что прибыл издалека, с востока, что нажил состояние, торгуя бухарскими шелками. Вскоре его пригласили во дворец. Желая спрятать трудовые мозоли, дровосек надел белые атласные перчатки; королю он преподнес в дар подвеску с большим бриллиантом.

– Со временем Джамиа сделалась близкой подругой самой принцессы Набилы. Девушки часто ходили к королевскому источнику искупаться. Однажды принцесса, прежде чем войти в воду, сняла с себя золотое ожерелье и повесила на ветку дерева поблизости. Забыв о нем, вечером она хватилась ожерелья: где только его ни искала. Не найдя, она легла спать, а во сне ей приснилось, будто ожерелье украла дочь дровосека.

– Наутро она шепнула о своем сне отцу. Не прошло и часа, как дочь дровосека была схвачена и определена в сиротский приют. А самого старика бросили в глубокую темницу. В темнице старик день ото дня все слабел. Через полгода его вывели в кандалах и привязали к столбу. Прохожие нет-нет, да и посмеются над ним, а то даже швырнут тухлятиной.

– Однажды старик услышал, как муж обратился к жене: вот, мол, уже и вечер четверга. Он вдруг вспомнил о Мушкиле Гуше, избавителе от всех трудностей. Как раз некий сердобольный прохожий бросил старику монету. И старик попросил того: не подберет ли он монету и не купит ли на другой стороне улицы фиников для них обоих? Прохожий согласился, а дровосек рассказал ему «Историю о Мушкиле Гуше».

– На следующий день, – продолжал Мурад, – принцесса купалась в источнике и увидела в воде свое золотое ожерелье. Она подняла голову: ожерелье висело на той самой ветке, куда она его повесила. Не теряя ни минуты, принцесса побежала к отцу и призналась в своей ошибке. Тот даровал дровосеку свое королевское прощение и щедро заплатил ему за причиненные страдания, а его дочь освободил из приюта.

Мурад замолчал. И тихонько дунул в кулак.

– «История о Мушкиле Гуше» очень длинная, – сказал он. – Некоторые считают, у нее нет конца. Но теперь, когда ты слышал притчу – пускай не всю, а только часть, – ты должен будешь каждый четверг с наступлением темноты рассказывать ее.

На главной площади гудело пламя в газовых горелках, разносились ароматы жаркого на шампурах, от которых прямо в ночное небо пустыни поднималась дымовая завеса. Рассказ Мурада тронул меня. Это была не просто очередная притча, за которую полагалась монета – она шла от самого сердца.

– Я постараюсь запомнить притчу. Как знать, вдруг она поможет мне в поисках моей собственной, – сказал я, глядя в белесые глаза Мурада.

Мурад запрокинул голову, вдыхая аромат жареной баранины.

– Я ведь тебе уже говорил, – тихо произнес он, – если истинно верить, откроется невероятное – вроде тех волшебных ступенек из «Истории о Мушкиле Гуше». Тайное станет явным.

Мурад похлопал меня по плечу.

– Но тебе необходимо мужество, чтобы продолжить путь наверх, – сказал он.

Воцарилось долгое молчание. Я спросил Мурада, что же случилось с тем угрем.

Сказитель поправил тюрбан.

– Закончив «Историю о Мушкиле Гуше», огромный угорь завещал мне ценить то, что хранится глубоко в сердце. «В поисках истины можно обойти весь мир и вернуться туда, откуда начал путешествие, – скрипучим голосом сказал угорь. – И помни: это путешествие – всего лишь путь, который ведет к цели». Сказав так, электрический угорь развернулся и скользнул в воду.