Текст книги "Бес. Покойный дом (сборник)"
Автор книги: Таня Иванова
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)
– Спасибо. Мне приятно, что вы радуетесь вместе со мной. Потому что моя победа – это ваша победа. Теперь, я думаю, мы можем подыскивать себе новое жилье.
– У меня будет своя комната? – спросил Борис.
– Думаю, что теперь мы это можем себе позволить, – ответил папа.
Он открыл бутылку шампанского и наполнил бокалы: себе и жене —целиком, Борису – на одну треть, а Вике – на одну пятую.
– Я хочу выпить за нашу семью. Пусть она будет всегда такой дружной, как сейчас, – произнес тост папа.
Выпив шампанское, они принялись за жаркое, которое удалось на славу.
– Я тоже готовила жаркое, – сообщила Вика.
– Вы с мамой – молодцы. Очень вкусно, – отозвался папа.
– Просто пальчики оближешь, – добавил Боря.
Потом они вместе пили чай. Все вышли из-за стола сытые и довольные, полные надежды на лучшее. Дети и Лиза отправились в детскую, т. к. Боре нужно было еще готовить уроки, и Вике – повторить буквы, которые они вчера учили. Папа направился к своему рабочему столу в спальне: планировать предстоящие новые доходы и расходы. Их жизнь становилась с каждым днем все лучше и лучше.
Квартира №7
– Нет. Так невозможно работать, – крикнул Богдан, когда соседские дети сверху в очередной раз стали прыгать так, что у него люстра позвякивала.
Он резко встал.
– Мне же нужно писать, – кричал он наверх, зная, что никто не слышит, т. к. дети помимо топтания и прыгания еще и кричали. – Я – писатель, и мне нужно работать, – снова закричал он.
Эффекта никакого не было. Он быстро нацепил футболку, засунул ступни в тапочки и вышел из квартиры. Поднявшись на один этаж, он позвонил в дверь, за которой находилась дверь в квартиру, прямо расположенную над его. Он держал звонок долго, т. к. никто не открывал.
– Откройте, – закричал он, начав барабанить кулаком в дверь.
Через некоторое время ему открыли. В проеме стоял его сосед: коренастый, подтянутый мужчина лет тридцати пяти. Звали его – Максим.
– Прекратите это, – закричал Богдан.
– Здравствуйте, – спокойно ответил сосед.
– Здравствуйте? Здравствуйте? – кричал Богдан. – Да, как здесь можно здравствовать, когда у меня над головой люстра ходит из стороны в сторону.
– Вот как? – приподняв брови, удивленно спросил Максим. – И от чего так происходит?
– Скажите вашим детям, чтобы они перестали прыгать. Меня это раздражает. Мне нужно работать, а когда я раздражен, то работать не могу.
– Работать значит? – спросил сосед.
– Да. Вы же знаете, что я писатель. Мне нужно вдохновение, – заявил Богдан, подняв взор ввысь.
– Вот и идите за своим вдохновением. Здесь его нет, – также спокойно ответил сосед.
Богдан стоял изумленный.
– Что вы на меня так смотрите? – спросил Максим.
– Я попросил вас вести себя тише.
– А почему мы должны вести себя тише? Сейчас восемь часов вечера, а не одиннадцать. Если вы откроете закон «Об административных правонарушениях», то увидите, что мы обязаны вести себя тихо с двадцати трех часов до шести утра. В остальное время можем делать все, что захотим.
Максим работал юристом, поэтому любил сыпать ссылками на законы, нормативные акты, кодексы и прочие официальные бумаги.
– Мне все равно, что написано там в ваших законах, – злобно сказал Богдан. – Я требую тишины сейчас.
– Вы, мой друг, очевидно давно не общались с правоохранительными органами, – сказал, улыбаясь, Максим. – А у меня есть все основания, чтобы их вызвать.
– Что? – опешил Богдан.
– А то, что я вижу и чувствую, что Вы находитесь в нетрезвом состоянии и нарушаете наш покой.
– Какой покой, когда ваши дети прыгают так, что у меня люстра скоро свалится?
– Они – всего лишь дети, как вы заметили. Им нужно двигаться, играть. А вот видеть пьяных соседей им не нужно.
– Но я – писатель, мне, мне нужно для вдохновения, – стал оправдываться Богдан.
Максим засмеялся.
– Простите меня, конечно, но, чтобы писать то, что пишите вы, вдохновение совсем не нужно, – он смеялся Богдану в лицо, намекая на то, что тот зарабатывает написанием любовных романов.
– Да, как вы смеете. Я умею писать. И книжонки эти сейчас пишу только, потому что мне деньги нужны. Ясно? Я премии разные получал. Да что вы знаете? – кричал во все горло Богдан, сильно размахивая руками перед лицом соседа.
– Если вы немедленно не уйдете, то я вызову участкового. Это я знаю совершенно точно, – спокойно ответил Максим.
Богдан тяжело дышал, ему было обидно. Дети так и прыгали, ему это было слышно даже сейчас, когда он стоял в подъезде.
– Кроме того, вам следует учесть следующий момент: мы не приходим к вам, когда вы по ночам кричите.
– Я – эмоциональный человек. Мне сложно сдерживать себя, поэтому, когда я творю, то мне нужно выплескивать свои эмоции.
– Когда вы их выплескиваете, мы к вам не ходим, а когда их выплескивают наши дети, то вы тут же прибегаете. Думаю, что вам в следующий раз, прежде, чем к нам идти, нужно будет подумать. Иначе, в ваш следующий ночной выход эмоций, к вам может прийти участковый, – спокойно сообщил Максим.
– Вы – негодяй, – выпрямившись, как струна, заявил Богдан.
– А это моральный вред, который может вам дорого обойтись, – ответил Максим. – А за клевету действует еще и уголовная ответственность.
Глаза Богдана стали круглыми, как два блюдцами.
– А теперь кругом и пошел вон отсюда, – сказал Максим.
Богдан, как робот, повернулся, вжав голову в плечи, от чего он стал совсем маленьким и побрел домой. За спиной он услышал, как сосед захлопнул дверь.
Войдя в комнату, он увидел покачивающуюся люстру и услышал те же крики. Он сел за стол, налил в рюмку водки и выпил ее залпом. Затем съел огурец. Он решил, что раз сегодня не получится писать, то он просто напьется, т. к. делать все равно больше ему нечего. И пусть в квартире был жуткий беспорядок, у него не осталось ни одной чистой рубашки, его кошелек был практически пуст, но он видел только два выхода из этой ситуации: писать книги или напиваться. В связи с тем, что первый вариант был для него сейчас недоступен, то оставался только второй. Помимо написания книг, он больше ничего не умел. Когда он вбивал гвоздь в стену, то обязательно калечил палец. Когда он мыл посуду, то разбивал тарелки. Когда он мыл полы, то заливал соседей. Когда он гладил брюки, то они выходили с гладильной доски с прожженной дыркой. После бритья у него оставались порезы. Когда он мылся, то в глаза всегда попадал шампунь. Если старался заштопать что-то, то обязательно втыкал иглу в палец. Нет, конечно, не специально. А просто так получалось. Исходя из этого, он сделал вывод, что он прирожденный писатель. А пить его научил его приятель, который также, как и он, писал любовные романы.
– В нашем деле без этого нельзя, – говорил он, наливая очередную рюмку. – Иначе с ума можно сойти. А так это очень полезно: фантазия развивается, новые сюжеты появляются. У меня так просто картинки, целые сцены вырисовываются. Это как посмотреть фильм и переписать его на бумагу. Все просто, – поучал его коллега.
Но Богдан пил по другой причине. У него не появлялись картинки, а с утра болела голова, так что на пишущую машинку даже тошно было смотреть. Нет, он пил для того, чтобы забыться. Раньше он и без выпивки мог придумать красивый сюжет, поэтому он и получал литературные премии. Но за последние два года к нему не пришла ни одна идея. Он писал на автомате, меняя только имена и место действия. В ночных кошмарах ему снилось, что он стоит перед конвейером, с которого сходят его книги – одна за другой, совершенно одинаковые внутри, отличались только названия. Он старался начать писать что-то настоящее, но не выходила даже первая строчка. Потом решил начать с середины, но через одну страницу уже не знал о чем писать дальше. Он хватался за голову, кричал, плакал, но ничего не помогало. Тогда он брался за рюмку, напивался и засыпал. Поначалу он пил коньяк, потом перешел на дорогую водку, затем на более дешевую, а теперь он не брезговал даже одеколоном или перцовкой. Ему было все равно. Однажды он хотел повеситься. Как раз тогда, когда люстра из-за прыжков детей сверху моталась из стороны в сторону. Но он не умел завязывать узел. Да и веревки у него в доме не было. Тогда он проплакал всю ночь, так и не сомкнув глаз, т. к. денег на выпивку у него не было. Он понимал, что медленно скатывается куда-то вниз. Пытался понять, где он оступился, но так и не понял. Это его убивало. Он звал свою музу по ночам, но она как будто забыла про его существование.
Зазвонил телефон.
– Алло, – еле ворочая языком ответил он.
– Опять пьешь, – услышал он разгневанный голос своей матери. – Так и до могилы недалеко.
– Ну и что, – без всяких эмоций в голосе ответил Богдан.
– Я тебя не для этого растила, – завелась она. – Ты должен был стать приличным человеком, завести семью, детей. А ты, бездарь, пропил все.
Богдан знал, что это все ушло раньше, чем он начал пить, но его мать не могла понять, что значит, когда от тебя уходит муза.
– Опять свою пластинку включила, – со вздохом сказал он.
– Да, опять. Потому что я – твоя мать и мне не безразлично твое будущее, – кричала она в трубку. – Я столько сил в тебя вложила, – заплакала она.
– Мам, может хватит уже? – заныл он.
– Нет не хватит. Когда ты одумаешься? Не получилось быть писателем, стань кем-нибудь другим. Сколько профессий хороших. Вон, у Мари Ванны сын стал финансистом, женился, сейчас с женой в ипотеку берут квартиру. Скоро дочка у них родится. А у тебя и квартира есть: думать не надо где голову приложить. И я бы помогла, если что. Но нет. Он пьет, он безбожно пьет.
– Мама, у меня голова болит. Хватит. Я спать пойду, – жалостливо говорил Богдан.
– Спать он пойдет. А я вот не могу спать, когда ты свою жизнь впустую тратишь. У меня бессонница из-за тебя.
– И ты решила, что раз у тебя бессонница, то и мне спать не надо? – спросил сын.
– Ты бы хоть немного меня пожалел, – снова послышались в трубке всхлипывания.
– Кто бы меня пожалел, – только и ответил ей Богдан. – Спокойной ночи, мама.
С этими словами он повесил трубку и отключил телефон от розетки. Он знал, что, если так не сделает, то его мать так и будет звонить. А ему выслушивать все эти истории о неоправданных надеждах тяжело. Была же у него и девушка раньше, и деньги он хорошие зарабатывал, но вот судьба-злодейка решила, что ему хватит почивать на лаврах, а он к таким неожиданностям не был готов. Рос он в семье без отца и воспитывали его бабушка и мать, потом, когда бабушка умерла, только мать. Он не знал слова нет, не знал, что такое работа по дому: жил на всем готовеньком. В школе уже начал писать, его стать издавали в газетах и журналах. Потом он написал свой первый роман: тоже успешный. Потом вышла еще одна книга. И снова успех. А потом писать стало нечего. Он не знал, что такое неудача до этого момента, возможно поэтому, как тепличный цветок, который перенесли в обычную комнату, он стал болеть, увядать, листочки опустились, а ствол погнулся. Нет, он еще не погиб, но вид его говорил о том, что существовать на этом свете ему осталось недолго.
Богдан снова лег в кровать. Голова болела. Он смотрел в потолок и чувствовал во рту неприятную горечь. Он думал над словами матери, о том, что он может стать кем-нибудь другим. Но он ничего не умеет делать, кроме того, что выводить слова на листке бумаги, которые соединяются в предложения, а те в свою очередь в абзацы, а абзацы – в главы, а главы – в книгу.
– Да, я даже этого не умею, – с раздражением сказал Богдан сам себе.
Он посмотрел на пишущую машинку с ненавистью. Это был подарок бабушки. Когда она заметила, что он из школы приносит только одни пятерки за сочинения и, что он часто сидит с ручкой в руках и что-то пишет, то она решила: быть ему писателем. Тогда был ноябрь, а в декабре на новый год 31 января его подвели к письменному столу в его комнате, на котором стояло что-то, покрытое белой простыней и под радостные вопли его двух воспитанниц, торжественно был открыт подарок. Тогда он считал, что это самый счастливый день в его жизни. А теперь он смотрит на эту машинку, как на памятник. Памятник на могиле его похороненной жизни. Похорон не было. Нет. Просто кто-то вырыл могилу, кинул туда его жизнь и закидал землей. А сверху установил пишущую машинку, вынув ленту, как знак того, что печатать на ней уже никто не будет.
«Тяжело», – подумал он.
В комнате было темно, лишь изредка она освещалась светом фар, проезжающих мимо дома машин. Тогда появлялись тени от оконной рамы, люстры, стула, сразу же выглядывал из-за всех углов беспорядок в виде брошенных грязных носков, скомканных листов бумаги, бутылок от спиртного. Когда же снова наступала тьма, то комната становилась обычной, ничем не отличающейся от других. Тьма сглаживает различия, создавая единый темный мир. Это нравилось Богдану. Ему казалось, что он вернулся в те времена, когда у него была девушка, почитатели и деньги. В темноте легче мечтать, фантазировать. В его голове стали вырисовываться какие-то сюжеты. Он обрадовано лежал и ждал, когда придет что-то стоящее, что-то, что можно было бы перенести на бумагу. Но тут он услышал, что кто-то вставил ключ в замочную скважину и открывает дверь.
«Мама», – с горечью подумал он.
– Богдан, – крикнула мать. – Богдан. Ты дома?
– Дома, – недовольно ответил сын.
Мать прошла в комнату и включила свет.
– Мама, ну что ты делаешь? Я же спал, – застонал Богдан, отворачиваясь к стене и накрываясь одеялом.
– Батюшки, ты посмотри. Во что ты квартиру превратил. Это ужас, – кричала она.
– Мама, не кричи, соседи спят, – тихо сказал Богдан, пытаясь хоть ее утихомирить, хотя надежды на это у него было.
– Соседи спят. Он о соседях думает. А что мать среди ночи одна по городу бегает, тебя не беспокоит? – спросила в гневе она.
– А кто тебя заставлял бегать? – крикнул, разозлившись, Богдан.
Он очень сильно разозлился, т. к. ему только-только стали приходить какие-то мысли по поводу книги, он собирался сесть за машинку и начать печатать что-то стоящее. Но его мать прогнала все мысли. Она начала убирать в его квартире, рот у нее при этом не закрывался и из него сыпались обвинения, угрозы, жалобы, мольбы, потом снова обвинения.
– Не надо, – крикнул Богдан. – Не надо ничего убирать. Слышишь?
Он почувствовал, что вместе с бутылками и прочим мусором она выкинет и его мысли, которые для него были так дороги.
– Ты что с ума сошел? Да ты посмотри вокруг. Живешь, как на помойке, – сказала мать, проведя рукой вокруг себя, указывая тем самым на беспорядок.
– Не надо убирать, – попросил Богдан, как просит маленький мальчик у мамы, чтобы она не убирала его игрушки, разбросанные по полу. Отчаяние, прозвучавшее в голосе сына, не было услышано матерью.
– Уйди с глаз моих. Иди на кухню, пока я буду здесь убирать, – дрожащим голосом сказала мать.
Она была уже не в гневе, а в бешенстве. Руки и губы ее дрожали, она еле сдерживалась от того, чтобы не ударить сына. Она никогда не поднимала на него руку. Но в последнее время чувствовала, что сын отдаляется от нее, поэтому она делала все возможное, чтобы прекратить это. Кроме Богдана, у нее не было человека, ради которого она могла бы, жить. Но она не понимала, что все попытки его вернуть к нормальной по ее мнению жизни, уводили его все дальше и дальше. Это тоже самое, что пытаться приблизить два магнита с одинаковыми полюсами. Прикладываешь огромные усилия и вот они уже ближе друг к другу, но чем меньше расстояние между ними в процессе приближения, тем дальше они окажутся, когда усилия не будут прикладываться.
Богдан ушел на кухню. Ему хотелось заплакать, но он держался, т. к. считал, что это ниже его достоинства. Он разрешал себе плакать только, когда был один. Ни бабушка, ни мать ни разу не видели его плачущим. Может быть, они и догадывались о том, что Богдан может пустить слезу, но не говорили с ним об этом. Он не включил свет, надеясь, что мысли снова вернуться и, как в калейдоскопе, сложатся в красивый узор. Он смотрел в окно и ждал. Но ничего не приходило. Он сел на пол, поджал колени, обхватил их руками и стал качаться вперед-назад, вперед-назад. Взгляд его был опущен вниз, но пола он не видел. Он не видел ничего перед собой, кроме темной пропасти, зовущей к себе.
– Богдан. Что с тобой? – с беспокойством в голосе спросили мать, когда зашла в кухню и увидела его сидящем на полу.
Богдан медленно поднял голову, затем посмотрел на мать, будто вспоминая, кто это перед ним, затем отвел взгляд в сторону.
– Ничего, – машинально ответил он, не меняя позы.
– Совсем с ума сошел, – сказала мать и грохнулась на стул.
Она расплакалась, достала платок и стала утирать слезы, но они текли ручьем, заливая лицо, позволяя выплеснуться материнскому горю наружу.
– Богданчик, давай сходим к врачу, – предложила она. – Может, ты просто болеешь. Тебя врач осмотрит, потом вылечит и будет у нас с тобой все хорошо. А?
– Давай, – также машинально ответил Богдан, смотря в одну точку.
Мать перестала плакать, вытерла лицо и убрала платок.
– Вот и хорошо. Я завтра с Галиной Ивановой поговорю. Она же сестрой работает в поликлинике. Так она уж должна знать к какому врачу нам нужно будет обратиться, – говорила она.
Затем посмотрела на сына. Он сидел в той же позе, его лицо не выражало никаких эмоций. Он будто застыл и время для него остановилось.
– Богдан, давай-ка вставай. Пол холодный, а я тебе постельное белье поменяла. Пойдем. Я тебя в кроватку отведу, – говорила она ему, как когда-то в его детстве.
Он, как робот, встал, влекомый материнской рукой. Затем он послушно лег в кровать, но глаза не закрывал, а также смотрел в одну точку, только теперь на потолке.
– Господи, – произнесла испуганно мать. – Богданчик.
Она снова зарыдала. Теперь еще горше. Она сидела рядом с ним. Потом, когда Богдан, все же уснул, она ушла на кухню. Бессонная ночь с беспокойными мыслями сменилась ранним утром. Птицы пели во дворе, сидя на ветках деревьев. Солнце уже поднялось и начало протягивать свои лучи ко всему до чего и кого могло достать. Оно двигалось, оставляя без тепла и света того, кто или что был его любимчиком. И вот уже через какое-то время у солнышка появлялись другие подопечные. Так оно старалось не пропустить никого, каждому уделить хоть минуту и каждому подарить хотя бы по одному лучику света.
Мать встала и стала готовить завтрак. Когда часы пробили семь, то она позвонила своей знакомой.
– Алло. Галечка, здравствуй, – взволнованным голосом начала она.
– Мариночка? Ты что так рано? Что случилось? – испуганно спросила она подругу.
– Ой, Галя, – заплакала в трубку Марина. – У меня такое, такое…, – пыталась выразить свое горе словами Марина, но, кроме слез наружу ничего не выходило.
– Так, успокойся, – с хладнокровием медсестры, гаркнула на нее подруга. – Что случилось?
– У меня Богдан вчера себя так странно вел, – смогла все же выдавить Марина.
– Как?
– Сел на полу и стал пошатываться назад-вперед, а сам в одну точку смотрит и молчит.
– Ого. Что это у него нервный срыв, что ли? – стала делать догадки подруга.
– Я не знаю. Хотела у тебя совета спросить: к какому врачу нам нужно идти?
– Понятно к какому. К неврологу, – ответила быстро она. – Бери талон и сына и топай к прямиком к врачу. Такие случаи нельзя оставлять без внимания.
– Ой, Галя, – опять заплакала Марина. – Думаешь, что все так серьезно?
– Не знаю. Я же не невролог. Но провериться нужно, – сделала свое заключение Галя. – Ладно, некогда мне с тобой болтать, на работу нужно. Как сходите, то мне позвони, расскажешь как там у вас дела.
– Хорошо, Галечка. Спасибо тебе, золотце, – плаксиво ответила Марина.
– Да, не за что спасибо говорить. Береги себя. Пока.
– До свидания, Галя.
Галя бросила трубку, а Марина еще какое-то время ее держала, слушая телефонные гудки. Их равномерный ритм ее успокаивал. Потом она медленно положила трубку.
– Ой, – крикнула она, когда, повернувшись, увидела, что Богдан стоит прямо за ней и пристально на нее смотрит.
Мать схватилась за сердце и упала на стул возле телефонного столика.
– Мама. Что с тобой? – испуганно спросил Богдан.
Он подбежал к ней, стал газетой разгонять воздух вокруг нее, потом побежал за водой.
– Ты нормальный? – спросила мать сына.
– Что? – удивился Богдан вопросу. – В каком смысле?
– Ой, Богданчик, – зарыдала она, обнимая его руку и целуя.
Богдан смотрел изумленными глазами, совершенно не понимая, что происходит.
– Ты ничего не помнишь? – спросила она, когда успокоилась.
– А что я должен помнить?
– Богданчик. Ты меня вчера так напугал, так напугал.
– Да что случилось?
Мать пересказала то, что только что говорила подруге Гале. У Богдана по мере продолжения рассказа матери глаза становились все больше и больше.
– Мать, с тобой все в порядке? – спросил в итоге он.
– Ты… Ты мне что же… Не веришь? – вскрикнула она.
– А как ты думаешь? Я этого не помню.
– Тебе нужно показаться врачу, – заявила она.
– Какому врачу? – удивился сын.
– Неврологу. Я только что звонила Галине Ивановне и она посоветовала сходить к неврологу. Еще добавила, чтобы мы с этим не запускали. Поэтому я сейчас побегу в поликлинику, возьму талончик. Оттуда позвоню тебе и, ты подъедешь. Где твоя медицинская карточка?
– Понятия не имею, – злобно ответил сын. – Да и не нужна она. Я все равно никуда не поеду.
– Богдан, тебе надо провериться, – ласково советовала мама.
– Может это тебе надо провериться? – спросил грубо сын.
– Богдан. Не смей так со мной разговаривать. Я – твоя мать. И я знаю, что для моего сына лучше.
– Твоему сыну уже тридцать два года, поэтому он уже давно сам знает, что для него лучше, – ответил Богдан.
– Ты говоришь о себе в третьем лице? – изумленным голосом спросила она.
На секунду Богдан стушевался, вспоминая, правда ли это. Потом, когда понял, что действительно это так, решил просто соврать.
– Это я так, для красного словца, – самонадеянно заявил он.
– Ты пытаешься обмануть родную мать, – с горечью в голосе произнесла Марина. – Ты можешь обмануть себя, но с матерью такие трюки не проходят. Богдан, тебе нужно показаться врачу. Пойми, что на начальном этапе все легко можно исправить.
Сын стоял, опустив голову в пол, и рассматривал свои пальцы на ногах. Он был похож на школьника. Затем он заключил, что играть в больного очень выгодно: можно делать все, что хочется, говорить все, что хочется. Может быть, его даже положат в психиатрическую больницу. Но на такое счастье он боялся даже заглядываться. Для него это вдруг стало идеальным вариантом: тебя никто не трогает, кормят по расписанию, иногда мать будет его навещать, но только в часы приема, а все остальное время он сможет посвятить своим мыслям. Вдруг у него эта мысль загорелась в голове будто лампочка, но он не стал показывать матери своей большой радости от сделанного только что открытия.
– Ну, что же. Раз ты считаешь, что так будет лучше, – ответил горестно он, будто смиряясь против своей воли.
– Вот и хорошо, – тут же отозвалась мать. – Где у тебя медицинская книжка?
– Я не знаю, – потерянно ответил он.
– Ах, да. У кого я спрашиваю? – задала она вопрос, который был скорее обращен к себе собой.
Она порылась в серванте, потом в шкафчиках стола, где находила еще пустые бутылки, вздыхала и выкидывала их в мусорное ведро. Поиски не принесли результата.
– Должно быть, она осталась у нас дома, – сказала опять сама себе Марина.
Затем, взглянув на сына, тяжело вздохнула.
– Значит, придется ехать домой сначала, – это уже были слова, обращенные к Богдану.
Он поднял голову и смиренно мотнул головой. Матери стало жалко сына. Она подошла к нему и села рядом на кровать.
– Не переживай. Все будет хорошо. Главное, что мы вместе, – улыбаясь сказала она сыну.
Богдан тяжело вздохнул. Мать это восприняла, как знак того, что он готов трудиться, чтобы встать на путь истинный. На самом же деле его вздох означал другое: да, мы вместе и от этого мне так тяжело. Но мы трактуем поступки людей так, как нам хочется, создавая вместо реального мира иллюзию, в которой приятнее жить. Факты, которые не вписываются в наши иллюзии, рассматриваются, как нечто чужеродное, что нужно либо пропустить мимо, либо, если первое невозможно, начать с этим бороться, как с сорняком. О том, что это может быть новый куст посаженного нами растения, мы не можем догадываться, т. к. наш взор затуманен.
Она встала и пошла одеваться.
– Жди звонка. Как только я возьму талон, то сразу же позвоню тебе, – крикнула она ему перед выходом.
Богдан слышал, как она закрыла дверь, повернула ключ и топая стала спускаться по лестнице.
– Да, – крикнул Богдан, подпрыгнув чуть ли не до потолка.
Он стал танцевать со шваброй, которую его мать случайно оставила в комнате.
– Я буду свободен, как птица, – запел он. – И буду я в небе кружиться. Тебе, мамуля родная, забыть меня нужно, я знаю, – допел он и засмеялся. – Рифма – ужасная, но смысл – прекрасный. И пусть из меня не вышел поэт, зато я могу станцевать пируэт.
Он сделал полный оборот вокруг оси и запрыгал довольно, как ребенок, по комнате.
– Я – молодец, я – молодец, – повторял он. – Теперь никто, – он поднял голову и погрозил кулаком наверх. – Слышите, никто не будет мне мешать. Я – великий писатель, и я это докажу. Мне только нужно немного времени и свободы. Нужно забыть об этих глупых книжонках, – он схватил роман, который сейчас писал, но, который никак не получалось закончить. – Это глупая ересь.
Он разорвал все, что было им написано ранее. Рвал он с остервененьем, как ребенок ломает игрушку другого ребенка, который его обидел. Или как человек, которому надоела реклама на домах, портящая вид улицы, и он срывает ее, рвет и выкидывает, проклиная того, кто это наклеил. Но Богдан проклинал не себя в этот момент, а весь мир, который заставил его опуститься до написания этих романов. Каждый раз, когда он садился за работу, то ему становилось стыдно. Но он вспоминал о том, что уже выпросил аванс, проел и пропил его, и сейчас нужно отдавать книгу, иначе не получит оставшуюся часть денег.
– Я просто хотел выжить. Просто хотел выжить, – повторял он, сидя на полу и перемешивая кусочки бывшего романа. – Все это – грязь, грязь, – уже кричал он. – Но я способен создать чистое, новое, красивое. Я – гений. Мне так говорили. И я знаю это. Я знаю, – уже спокойно повторял он, смотря в голубое небо через окно.
Ему вдруг стало легко, настолько, что он готов был взлететь. Нет, не в воображении, а по-настоящему. Поднять руки, вытянуться и оторваться от земли. Ему хотелось летать. Неожиданное счастье, свалившееся на него, стало кружить ему голову. И так же, как быстро на него налетел ветер свободы, подхватывая и увлекая наверх, также быстро его окатила волна страха, прижимающая к земле и не дающая возможности двигаться.
– Я смогу, я смогу, – тихо повторял он, растерянно смотря в небо, будто ждал, что кто-то поддержит его словами: «Конечно, ты сможешь».
Но ответа не было. Его стало лихорадить, он задрожал, почувствовав, что падает в холодный, сырой колодец, откуда уже нет выхода.
– Я смогу, – крикнул он в отчаянии, будто пытаясь зацепиться за стенки колодца, но почувствовав, что руки его уже не держат, упав на самое дно, он уже совсем тихо произнес, – я умею писать.
Но эта фраза прозвучала, не найдя ни единого отклика в его душе. Это то же самое, что говорить «здравствуйте» при встрече – просто привычка. И ничего больше. Да, может быть в давние времена это значило пожелание здоровья, но сейчас это слово чаще заменяют другим словом, имеющим иностранные корни, поэтому первоначальный смысл приветствия забылся. «Привет» заменил «здравствуй». У Богдана же подмена была в следующем: вместо «я пишу» появилось «я умею писать». Но наличие способности еще не говорит о том, что она будет реализовываться в жизни. Исходя из прошлого опыта он знал, что способность у него есть, но вот о том, как действовать, чтобы эту способность использовать в жизни, он забыл. А, может быть, и не знал. Первые книги к нему «приходили» сами. Это так же, как рассказывал его друг: просто записывай и все. Но теперь нужно было работать, чтобы написать. Это давалось ему тяжело даже, когда он писал любовные романы, поэтому сейчас, когда он понял, что нужно будет работать, то он испугался.
Богдан на четвереньках еле-еле смог доползти до кровати и укутаться в одеяло. На лбу у него появились капельки пота, а в груди сердце билось так быстро, будто он только что пробежал кросс в три километра. От усталости он быстро уснул.
– Богдан, Богдан, да, проснись же ты, – кричала ему в ухо мать.
Богдан, обессилев до такой степени, что смог открыть только глаза, посмотрел на мать.
– Ты зачем телефон отключил? Я же сказала тебе, что буду звонить, – продолжала кричать она. Ее крики, ударяясь о его барабанную перепонку звучали так сильно, что волны доходили до самого центра головы, разбивались обо что-то и отлетев, будто иголки ударялись во все точки его черепа. Он застонал.
– Что с тобой? Доктор, видите? – сказала она, доставая платок, т. к. опять начала лить слезы.
– Успокойтесь мамаша. Сейчас посмотрим, – ответил неунывающий врач и сел на край кровати. – Ну, что? – спросил он, уже обращаясь к Богдану.
Тот молчал, т. к. язык не хотел поворачиваться. Врач посветил ему в глаза, затем осмотрел руки и ноги.
– Он у вас наркотики принимает? – спросил в итоге доктор.
– Что? – с ужасом в голосе отозвалась мать и села на стул, схватившись за сердце. – Этого мне еще не хватало.
– Мамаша успокойтесь. Я только спросил. Я не утверждаю, т. к. не вижу следов уколов, но он реагирует, – посмотрел на Богдана и поправился тут же, – то есть не реагирует так, как наркоманы после передозировки.
– Господи, – закрыв лицо платком, заревела мать.
– Мы его заберем, сделаем анализы, а потом и будете реветь, – уже сердясь сказал доктор.
Мать ничего не ответила.
– Приготовьте все, что нужно будет ему в больнице, – сказал он матери. – Ходить можешь? – спросил он у Богдана, но, посмотрев на его лицо, лишь махнул рукой. – Несите носилки, – обратился он медбрату, который стоял рядом.
Богдана погрузили на носилки и повезли в больницу. В машине скорой помощи ехала и его мать, держа большую сумку с вещами. Всю дорогу Богдан пытался выговорить «Я умею писать», но кроме «а-а-а» у него ничего не получалось. Он думал, что это важно, что, если у него получится выговорить эту фразу, то все будет хорошо. Но ничего не получалось. Мать поначалу хотела разреветься, но, увидев злое выражение лица доктора, сидящего напротив, прикусила губу и опустила голову, чтобы не видеть лица сына.
Через полчаса они уже были в больнице. Богдану сделали все анализы, но так ничего физиологического и не нашли, поэтому его перевели в психотерапевтическое отделение. Его цель – отдохнуть в больнице – осуществилась. Он действительно отдыхал, т. к. не мог ни говорить, ни писать, ни ходить. Просто лежал, как овощ. И отдыхал.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.