Текст книги "Нашими словами"

Введение

Первыми на экране вспыхивают титры и логотип компании. Она лишком популярна, до такой степени, что практически единолично захватила весь концерн производства книг. Фильмов и сериалов.

Знаете, как говорят: «жизнь придумывает самые удивительные сценарии».

Каждый уважающий себя «дарящий» мечтает, чтобы именно она сняла фильм по его воспоминаниям.

Это значит, что ты получишь не только славу и возможность увековечить себя, историю своей жизни, но и дополнительные проценты с продаж. Не только начальный гонорар, а в десятки, возможно в сотни раз больше, чем планировал. Но и шанс выпуститься именно у этой компании – он мизерный, везет далеко не многим.

И я никогда не думал, что повезет именно нам.

Начальная сцена каждого фильма – не должна быть идеальной, но должна полностью отражать всю стилистику того, что вы будете созерцать ближайшие полтора часа – три часа, и должна содержать крючок, цепляющий зрителя. Что-то, что заставит его высидеть все время, для объяснения начальных кадров.

Хороший фильм – захватывает с первых восьми кадров, а «MM» всегда выпускает исключительно хорошие фильмы, иначе бы их премьер не собирали так много знаменитостей разного калибра, оттеснивших меня на второе место третьего ряда, близко к какой-то старушке, от которой навязчиво пахнет духами «Красная Москва», выпуск которых был прикрыт более, чем лет тридцать назад и мне предстоит терпеть это ближайшие три часа. Единственный путь, который я вижу в данной ситуации – святое смирение.

Чертово святое смирение.

Зал погружен во тьму, но даже в легких лучах экранного света видна ярко-красная, похожая на капли крови – обивка кресел. Эта дорогая бархатная ткань прекрасно отражает от себя даже легкий голубоватый свет с экранов айфонов. Создается впечатление, словно отблески по ней пробегают сами, но я прекрасно вижу, что кто-то из небольшого вип-зала решил разнообразить начальные благодарственные титры созерцанием новостной ленты. И в новостях точно есть упоминание о премьере фильма, где мы восседаем сейчас. Хотя бы одно коротенькое сообщение о ожидаемой три года премьере.

Я бы мог сказать, что мне это лестно, но если быть предельно честным, к самому фильму я не имею никоего отношения, в отличие от его сценария, пускай и в его написании я участвовал не так уж и явно, но все таким именно это выбило мне билет на сегодняшнюю премьеру.

Наконец-то логотипы всех сопутствующих съемке компаний и всех спонсор заканчиваются, являя нам последнюю картинку с огромными буквами «ММ», выполненными в сине-голубых цветах на черном фоне.

Я бы назвал их безвкусными, но никто не спрашивает моего мнения.

Часть I

Завязка

Два огромных голубых глаза, они расположены прямо по центру экрана. Смотрят в объектив прямым четким взглядом. Кристально-чистая радужка, зрачок, размер которого не превышает примерно трех миллиметров в диаметре. Зрачок абсолютно нормального трезвого человека, суженный от яркого дневного света.

Ничего особенного.

Ресницы длинные, темные и загнутые вверх. Такие же, как было модно наращивать около пятнадцати лет назад, если судить по старым фотографиям, но тут они абсолютно натуральные.

В уголках глаз корочки, скопившиеся от долгого сна, из зеленоватого гноя.

Отвращающая реалистичность.

Камера медленно отъезжает назад, представляя крупный план лица актера. Если пытаться быть объективным – он привлекателен. Этот его аккуратный прямой нос, ямочка на подбородке и высоко вздернутые брови, придающие лицу слегка удивленный вид. Нет, не испуганный, а именно удивленный, удивленный чему-то хорошему, этому способствуют уголки губ, слегка приподнятые вверх.

Я никогда не видел, чтобы люди просыпались такими счастливыми.

Белые, увитые синеватыми венами руки, с крупными ладонями и тонкими пальцами поднимаются к самому лицу, растирая красноватый след от подушки на его щеке. Выглядит достаточно мило ,и я буквально физически ощущаю мечтательную улыбку всех дам, присутствующих тут. Им, несомненно, хотелось бы просыпаться каждое утро с таким красавчиком, ведь за ретушью и гримом абсолютно не видно темные синяки под глазами, не вовремя выскочивший прыщик на лбу или же еще какую-нибудь мелочь.

Все больше и больше, нам показывают не заправленную кровать, на которой он сидит, за его спиной старые и давно выцветшие обои в цветах, разбросанные вещи у голых ступней, и небольшой уголок письменного стола, с выдвижными ящиками.

Стол, как и кровать, достаточно старые, они сделаны из древесины темного цвета и покрыты лаком в такое количество слоев, что отблескивают под бликующим, из окна, солнцем. Видно, что один из трех ящиков плотно не закрывается, поэтому его ручка, в форме серебристого цилиндра, с небольшим углублением для пальца, точит чуть дальше, чем надо, касаясь сбившейся с кровати, простыни.

Часть одеяла лежит на старом, облупленном паркете, изначально желтого цвета. Теперь же он весь в серых проплешинах. Доски расположены елочкой, что выдает ремонт еще времен СССР, когда такая укладка полов считалась единственной возможной.

Белье на его постели синее, уже застиранное, но хлопковое – это видно по тому, как сильно оно помялось за время использования. Синтетика не мнется, но спать на ней отвратительно, так же, как и на шелковых простынях, чтобы не пропагандировали герои романтических фильмов.

Они слишком сильно скользят.

Молодой человек громко зевает и прислоняет свою худощавую, с проглядывающими костями, ладонь ко рту.

Это первый звук, появившийся в фильме, помимо сопровождения самой заставки «Mnemosyne».

Громкий зевок, он идет по нарастающей, начиная от практически незаметного выдоха и спустя пару секунд дорастая до громкого гула самолетной турбины. Он прокатывается по колонкам – от начала зала, к концу, чтобы создавалось ощущение, ощущение присутствия.

В этот момент, на экране, прямо по груди молодого человека, словно бордовое пятно, расползается название фильма, пока задний план бледнеет, в отличии от самих букв, становящихся лишь ярче.

В финальном моменте – цвет которого почти причиняет боль твоим глазам.

Этот белый экран, с названием фильма – он держится три секунды. Чтобы ты успел прочесть, запомнить, но он не успел тебе надоесть.

Красные буквы на белом фоне, выглядят как пятна крови, на чистом белом полотне. Обычно используют черный фон и белые буквы или же наоборот – так упрощают прочтение, но здесь решили идти иным путем, добавив в классику какой-то блеск новизны. Чтобы изначально становилось понятно, что мы смотрим не комедию и не философскую драму – там обычно используют менее кричащие тона, удерживая все приглушенным.

Здесь же эти буквы словно кричат вам в лицо. Привлекают внимание, орут «посмотри на нас» и я, как завороженный, не могу отвести взгляд ожидая, что они брызнут мне в лицо яркой, алой и густой артериальной кровью.

Кадр сменяется и по ушам бьет грохот и гудок приближающегося поезда.

Молодой человек, увиденный нами ранее, стоит на платформе, около одной из витееватых арок, по которым мы с легкостью можем опознать самый центр города. И стоит он не один.

Рядом с ним стоит девушка, которая засунула своим маленькие руки в большие карманы его бежевой куртки. Она смотрит на него снизу вверх, и открыто улыбается.

Её густые волосы выбились из под темно-синей шапки и теперь развиваются от ветра приближающегося поезда метро.

Девушка, говорит что-то ему, но парень показывает на свои уши и кричит, что не слышит её, в ответ на это она обиженно надувает губы, слегка хмурит брови и обиженно отворачивается от него, но руки из кармана все еще не вытаскивает.

Поезд останавливается, и мы видим, как они заходят в синий вагон, с белой полосой по боку, и садятся на места, спиной к зрителям.

Поразительно, но такие вагоны вышли из обихода ещё лет восемь назад.

– Мне казалось, что нам не обязательно ехать к твоим родителям, – голос главного героя слегка хрипловат, и отдает несколькими годами непрерывного курения сигарет.

– Умей читать между строк. – Девушка усмехается и бьет его по лбу своим длинным ногтем, камера берет крупным планом и видно, что её ногти, алого цвета, они уже отрасли и лак чуть подбился с внешнего края.

Парень обреченно вздыхает, аккуратно берет её руку, только что ударившую его и целует в тыльную сторону ладони.

Этим приемом, нам дают понять, что отношения их длятся уже какое-то время, не известно точно какое, но судя по нежности они либо начались совсем не давно, либо наоборот продолжаются уже достаточно долго.

Обычная практика, не показывать самое начало, потому что мало у кого бывает действительно интересное первое знакомство. Не считая тот, фильм позапрошлого года, где девушка пыталась купить себе наркотики и начала встречаться с диллером. Тот фильм больше напоминал комедийный боевик и если бы я не знал о принципах работы «MM» я бы мог подумать, что это вымысел.

Но вымыслом это не было, как не вымысел и эта история.

– Кстати, знаешь, меня уже третий день преследует чувство, будто бы я что-то забыла. – Девушка хмурит свой лоб, слегка одергивая шапку ниже, от чего челка забавно падает на её глаза и она пытается её сдуть, а когда не получается, обреченно поднимает руку вверх, смахивая пряди.

– Если забыла, значит – это было не так важно. Вспомнишь. У тебя же феноменальная память. – Он пожимает плечами, и вглядывается в проносящиеся за окном стены бесконечных туннелей.

Люди, едущие рядом с ними – камера фокусируется на них. Выхватывает крупный план каждого.

Вот, какая-то маленькая девочка, неверующе смотрит своими серыми глазами на шарик, в её же руках. На её пухлых щеках ямочки из-за играющей улыбки, а вот её отец, сидящий рядом, держит одной рукой её за плечи, прижимая поближе к себе, а другой перелистывает страницы книги, лежащей у него на коленях.

Теперь камера переводит свой глазок на нетерпеливо постукивающие по колену пальцы девушки, сидящей в конце вагона. Она постоянно подносит к лицу свое запястье, чтобы рассмотреть на часах время и щурится, закрывая глаза и потирая себя по лбу ладонью, будто бы пытаясь стереть паутину.

Испуганный мужик, что пытался только что залезть в сумку, к полу спящей бабушке. Интересно, какие золотые копи он надеялся украсть у пенсионерки? Он сидит засунув свою кисть в её открытый радикюль, в то время, как пожилая женщина цепко держит его за пунцовое ухо, и что-то втолковывает глядя прямо в его обескураженные глаза.

Свет в вагоне можно было бы назвать теплым, если бы в него добавили хоть немного красного отлива, но он желтый с отливом в зелень, делающий лица всех присутствующих воскового цвета.

Как в морге, у покойников, к чьим гробам тебе скоро придется подойти.

Стук становится слегка тише и нас возвращают к главным героям.

– Как ты думаешь, сколько времени понадобится твоей маме, чтобы раскрыть нас? – Парень слегка усмехается, вытаскивая у девушки из левого уха наушник. Он сидит от неё по правую сторону, и для этого действия ему достаточно лишь слегка поднять руку и дернуть за вставленную в ухо основную часть.

– Ставлю на десять минут разговора и три пристальных взгляда. – Красивое лицо его спутницы не выражает никаких эмоций, она лишь слегка пожимает плечами, отворачивая голову обратно и не цепляясь взглядом за камеру. Не ломая четвертую стену.

Ломать четвертую стену – это смотреть в экран или же обращаться к зрителю напрямую. Это редко используемый прием, потому что тогда ощущение, словно ты подглядываешь за чьей-то жизнь в крохотное окошко – пропадет.

Хорошие актеры никогда не смотрят в камеру, чтобы не разрушить магию кино. Их взгляд не должен задерживаться на ней.

Поезд останавливается, станцию объявляют, но я плохо слышу её название, пребывая в водовороте собственных мыслей.

Мы абсолютно не знаем события какого года нам показывают на экране. Ведь на самом деле время – сущая мелочь.

История о любви останется историей о любви, происходи она в древнем Риме, или в пост-апокалиптическом будущем. Поменяются лишь внешние декорации, возможно атрибуты переписки или законы мира, но любовь – она во все года одинаковая, как бы нас не пытались переубедить в обратном.

Просто сейчас, она, истинная любовь, встречается несколько реже, чем нам хотелось бы.

Потому что когда весь мир зациклен на чем-то одном – оно имеет свойство пропадать.

Я думаю об этом, и смотрю на экран, где веселая парочка едет по эскалатору и на то, как девушка придирчиво поправляет свой шарф, постоянно выбивающийся из под воротника черного пальто.

Парень смеется над своей подругой, и нажимает на кончик носа, словно это пимпочка от звонка.

Девушка показывает ему язык, и совсем отчаявшись, расстегивает воротник пальто, вытаскивая шарф. Она бьет героя по плечу, не сильно, но заставляя его, повернутся к ней спиной, и прячет шарф в недра глубокого черного рюкзака, снизу которого идет коричневая каемка, шириной примерно десять сантиметров.

– Я ненавижу то, что твои родители слишком далеко живут от нас и нам приходится тратить гребанные сорок минут, чтобы добраться до них в один конец, Ань. – Парень вставляется большие пальцы под лямки рюкзака, около самых плеч и поправляет его. Чтобы он не сползал со сколькой ткани его куртки.

Аня, её имя мы теперь знаем, переводит на него недовольный взгляд, и уголок её красивых губ тянется вверх:

– Знаешь, это не их вина то, на какой периферии мы с тобой живем.

– Ну, это скорее вина моего отца, что вырос в нашей квартире, а потом, после смерти оставил её мне. Какой несносный! – Парень хмурится и бьет кулаком по воздуху, заставляя подругу застыть на пару секунд в одной позе, в то время как он, продолжает уверенно шагать вперед.

Поэтому ей приходится слегка побежать за ним, чтобы догнать. Картинка выглядит довольно комично, учитывая, что на каждые четыре шага, у него приходится всего два.

– Да, хей! Прости! Подожди меня!

Он встает на месте как вкопанный, подозрительно оглядываясь назад, и лишь в тот момент с удивлением отмечает, что выходит на улицу абсолютно один.

– Ничего страшного, просто я задумался. – Аня подбегает до него, доверчиво заглядывая в глаза. Её синяя перчатка, в тон шапке, выпала из кармана и лежит в четырех метрах позади, выпавшая из кармана.

– Ты же знаешь, я не всегда контролирую то, что вырывается из моего рта. Не злись на меня, я прошу. – Её плечи слегка опускаются вниз и весь вид её начинает отчетливо напоминать о избитых котятах, оставленных на произвол судьбы.

Я видел таких котят на рынках, когда проходил мимо. У них обреченные взгляды, свалявшаяся серая шестка, и они боятся людей. В такие моменты внутри меня всегда просыпается сентиментальное начало, которое хочет забрать их, приголубить, отогреть.

Помочь всем и каждому, но то не в моих силах, когда моя любимая девушка помогала мне пристраивать их в добрые руки, но сейчас то время, когда мы бы хотели знать друг друга давно прошло.

Она, кстати, очень похожа на главную актрису этого дрянного фильма. Безумно похожа.

– Мне не за что тебя прощать, потому что я люблю тебя. – Эта фраза вырывает меня из собственных мыслей, заставляя перевести взгляд на экран.

Но, как я предполагал, большую часть времени пока идёт картина я буду копаться в собственных воспоминаниях, пытаясь либо извлечь из них что-то, либо же забыть.

Никогда не знаешь, что предпочтительнее. Убить что-то, чтобы оно не мучало тебя или же оставить дабы упиваться этим в самые острые моменты жалости к себе?

Красивая железная черная дверь, с самыми новыми замками открывается.

Мягкий свет падает на лицо Ани, которая стоит прямо напротив женщины, выглядывающей из квартиры. У этой женщины такие же волосы, как и у самой девушки.

Мы видим лишь кусочек её передника, и полноватое лицо. Добросердечное, его не отягощает даже внимательный взгляд направленный, судя по всему, на дочь и парня стоящего за её спиной.

– Ох, милая, вы рано! – У неё мягкий голос, полностью соответствующий внешности, дверь открывается шире, представляя нам достаточно не богатое убранство внутри.

За такой дверью ожидаешь увидеть нечто немного иное, чем растянутый полосатый ковер, слегка оборванные обои и парочку котов, что любопытно высунули морды в коридор.

– Мам, ну мы торопились и у нас, как всегда, не вышло рассчитать время! – Главная героиня, а я более, чем уверен, что Аня – именно главная героиня, стоит в коридоре, железная дверь за её спиной закрыта. Кидает недовольный взгляд на парня, пока тот, сидя на небольшой скамеечке развязывает черные ботинки с шнурками, больше пригодными для того, чтобы удавиться. Потому что они слишком сколькие, чтобы завязать нормальный узел. Такие шнурки развязываются даже с двойных и тройных узлов – они слишком скользкие. Я знаю по своему опыту.

На экране появляются его пальцы, упорно развязывающие тройные узлы. Не думаю, что они продержались хотя бы от дома. Скорее всего он уже пару раз завязывал их по дороге, но таким ботинкам не идут другие шнурки – слишком широкие для крохотных круглых отверстий.

– Жень, прекрати там копаться! – Голос Ани слышен откуда-то, но звук приглушенный, а значит она находится не в коридоре.

Камера показывает всего парня полностью, и то, как он открывает старенький, с болтающимися дверями шкаф, чтобы повесить туда свою куртку. Вещи, в шкафу, набиты так плотно, что ему приходится раздвигать их двумя ладонями, держа петельку куртки в зубах, дабы втиснуть её в узкое пространство, где совсем нет места.

Все вещи висят на плечиках, но ему они не понадобятся, потому что куртку просто не сможет выпасть из-за того, как её сожмет со всех сторон.

– Аня, ты ничего не хочешь мне рассказать?

Героиня сидит напротив своей матери, и нарезает лук тонкими, почти идеальными, полукольцами.

Её волосы заправлены за уши, что делает худенькое лицо беззащитным, а ключицы, выглядывающие в круглый вырез свитера, кажутся такими хрупкими, что грозят вот-вот переломиться. Пара неаккуратных движений и эти тоненькие косточки переломятся.

Нож в её руках недостаточно острый, поэтому она сначала протыкает луковицу его кончиком, а потом ставит лезвие в получившийся надрез и давит на лезвие.

За её спиной вход в кухню, и небольшой прилегающий коридорчик с одной открытой дверью. Я более, чем уверен, что это ванная и санузел. Дверь открыта в туалет, чтобы кошки могли туда более беспрепятственно попадать туда по своим важным кошачьим делам.

– О чем ты, мам? – Она слегка наклоняет голову вперед и поворачивает её, так, что лицо находится практически параллельно столешнице, на которой лежит старенькая, но чистая скатерть. Кое-где рисунок подтерся, и есть прожжённые, сигаретными бычками, дырки.

– А ты догадайся. – Мать все ещё стоит спиной к Ане, но нетерпеливо моет посуду. Вся её нервозность передается через то, как она отряхивает руки или моет тарелки без применения губки, просто подставляя их под горячую воду, протирая ладонью и подставляя под струю горячей воды, сбивающей с них остатки еды.

Анна сидит, уставившись взглядом в разделочную доску, и крошит лук ножом. Создается ощущение, словно она пытается е просто его нарезать, а измельчить, как после миксера.

В её рту перекатывается жвачка, и поэтому слезы, при нарезке овоща не текут. Это известный прием, чтобы не щипало глаза. Жевать что или же перекатывать во рту конфетку.

Я не знаю, как это работает, но это действительно работает.

– Анна. – Женщина оборачивается назад, опираясь спиной о кухонную столешницу. Она вытирает руки бело-голубым полотенцем, на ткани которого заметны желтоватых пятнах жира, которые вьелись так глубоко, что их не берет ни один отбеливатель.

Девушка смешно морщит лицо и прикрывает глаза, пытаясь не смотреть на мать, окидывающую её осуждающим взглядом.

– Как ты догадалась? – Аня все ещё сидит с закрытыми глазами, будто бы боясь поднять веки и увидеть перед собой чудовище или злость, на лице своей родительницы, но нам видно, что нет ни того, ни другого.

Женщина, в ответ на реплику дочери лишь тяжело вздыхает. В этот время я рассматриваю е фиолетовый фартук, сделанный из хлопка. Он с красной атласной каемкой и аляповатыми цветами, которых не может существовать в природе. Они похожи на ромашки, но с красными серединами, лепестки расположены в два ряда.

– Пускай это останется моей небольшой тайной, дочь.

Девушка открывает глаза и поднимает на мать взгляд своих зеленых, цвета хвойных иголок, глаз.

Женщина все еще комкает в руках полотенце, хотя её руки давно полностью сухие и не требующие вытирать их, но она одна из того типа женщин, которых успокаивают какие-то машинальные движения.

– Какой у тебя срок? – На её лице появляется небольшая улыбка, но не из веселых, а та, что опускает уголки губ слегка вниз. Улыбка, которой ты пытаешься скрыть огорчение или же испуг.

–Четыре недели, мы сами узнали об этом позавчера и не хотели говорить тебе, пока не придумали бы как. – Аня прихватывает зубами нижнюю губу и начинает расковыривать своими обкусанными ногтями одну из прожжённых дырок в клеенке.

– Ты еще вполне можешь сделать аборт. – Мать пожимает плечами, наконец-то оставляя полотенце в покое, и кладет его на столешницу для готовки, находящуюся рядом с плитой.

– Но я не хочу делать аборт. – Голос главной героини звучит возмущенно, вызывающе.

В её голосе слышаться отголоски удивления и обиды, будто бы её заставляют делать что-то, по настоящему плохое.

– Вы себя то содержать не можете, а собрались ребенка! Объясни мне, как и на что вы будете жить? На зарплату этого дизайнеришки? – То, с каким осуждающим видом мать смотрит на девушку, заставляет Аню подняться, и швырнуть нож, которым она до того нарезала лук, к мелко порубленной трухе, получившейся на выходе.

– Я была о тебе лучшего мнения! – Девушка психует, голос её громкий, четкий, не признающий пререканий. – Собирайся. Мы уходим! – Это звучит уже в сторону коридора, откуда слышится недоуменное «Зачем?», но остановить Аню не получается.

Она выходит из кухни, подхватывает свои черные угги, сгоняя сидящего на них кота, подхватывает пальто, все так же лежащее на стуле, и выходит на лестничную площадку в одних носках.

Мы не слышим криков матери, или окликов молодого человека, не потому что их не включили, а потому что их нет.

Дверь из черного металла хлопает, оставляя героиню с другой стороны.

Хороший фильм должен показывать нам чувства героев при помощи отличительных черт.

Как эта штука про «синие занавески», где иногда, в произведении какого-то автора, возникают синие занавески, которые все трактуют по своему. Но иногда синие занавески – лишь синие занавески, и здесь, внешний лоск двери, черные угги, черная куртка – лишь черная куртка.

Да и мне не нужно, чтобы мне подсказывали её чувства, в отличии от остальных зрителей, я и без того догадываюсь о них. Иногда достаточно пережить подобное событие, чтобы полностью сочувствовать какому-то герою в фильме.

Правда Аню мне абсолютно не жаль. Но это не значит, что я её не понимаю.

– Ты не хочешь объяснить мне, что за внезапный приступ истерики только что был? – Теперь ребята стоят в лифте, где Женя пытается завязать свои скользкие шнурки, предварительно обмотав их вокруг лодыжки, потому что иначе они слишком длинные.

Я понимающе усмехаюсь.

– Я не хочу об этом говорить. – Голос девушки звучит неприязненно и слегка истерично, на словах «не хочу» она делает ударение, выделяя их среди всего остального предложения. Потому они звучат отрывисто, выделяясь на фоне блеклого «говорить».

– Не кипятись. – Женя, успокаивающе проводит по её предплечью и оставляет свою ладонь лежать там, пока Аня не дергает плечом и не скидывает её вниз и его рука виснет безжизненной плетью.

Взгляд выражает полное недоумение, но я знаю, что через пару-тройку минут, если это недоумение не убрать, то он станет взбешенным.

– Я и не кипячусь, просто она перегибает палку с этим своим «всезнанием». – Девушка делает в воздухе символ кавычек, чтобы было понятнее, что она имеет ввиду.

Герой отрезвляюще смотрит на неё, делая ещё одну попытку взять её за руку, на этот раз, успешную.

Камера фокусируется на их руках в тот момент, когда тонкие девичьи пальцы доверчиво сжимают крупную мужскую ладонь.

Я наблюдаю за этим, чувствуя, что духи «Красная Москва», пропитали не только окружающее пространство, но и мою одежду полностью. Не удивлюсь, если потом я не могу отстирать их запах, и мне придется выкидывать свою единственную парадную рубашку, вместе с брюками, потому что ходить так, словно я искупался в чане с парфюмерной косметикой пятидесятых годов – мне абсолютно не хочется.

Я вообще придирчив к запахам, но здесь выбирать не приходится, поэтому я лишь закрываю нос рукой, вдыхая абсолютно идеальный запах своего стирального порошка и пытаясь сосредоточиться на нём, чтобы не сдохнуть от удушья.

Молодые люди, на экране, шагают по месиву из грязи, снега и реагентов. Рукава их курток соприкасаются, и нам видно, что рука Ани находится в кармане главного героя, где он крепко сжимает её ладонь, это видно по тому, как оттянута ткань.

На улице уже горят фонари, заливая все бледноватым, оранжевым цветом. В свете обычных, белых ламп, снег слегка искрится и отблескивает лед. Свет этих же, лишь отражается на ледяной корке дороги, проглядывающей из под серого грязного снега.

– Мне бы хотелось выпить, но я не могу. – Лицо Ани пересекает грустная усмешка. Видно, что первый пыл истерики с неё спал, и теперь она сожалеет о проявленных эмоциях.

По крайней мере, я так думаю. Но скорее всего мои мысли вполне реальны и обоснованы.

– Помнишь, я рассказывал тебе об остаточном методе напиться? Ну том, где люди наливали в шоты воду или же яблочный сок и пьянели от эффекта плацебо? – Парень улыбается, озаренный этой мыслью.

Ещё пара секунд и над его головой должна бы вспыхнуть мультяшная лампочка, но мы смотрим фильм не того формата.

– Ага, но я не думаю, что это сработает. – Аня пинает попавшуюся ей под ноги небольшую ледышку, размером примерно с кулак взрослого человека.

– Попытка не пытка, да и тем более у нас дома есть рюмки и яблочный сок. Это должно быть забавно. – Молодой человек смотрит на девушку подзадоривающим взглядом, подмигивая ей.

И она начинает смеяться. У неё приятный и легкий смех. Добрый, если можно так выразиться. От человека с таким смехом нельзя ожидать подвоха и невозможно понять, смех это актрисы или же он был создан специально для героини, которые давно стали для меня единым целым.

Проблема, достаточно частая в кино тем, что некоторые герои буквально становятся для нас единым целым с своими персонажами и мы больше не можем смотреть на них, когда они играют в других фильмах.

Но это не мой случай.

Мы видим кухню.

Обычную кухню, ничем не примечательную, помимо узкого холодильника, стоящего рядом с плитой и стиральной машинки, служащей столешницей.

Дерево, из которого сделан весь гарнитур достаточно старое. Точнее эти спрессованные опилки, сверху покрытые панелями, чтобы не выглядеть таким дешевым. Но все, кто сталкивался с подобной фанерой, знают, как через несколько лет все это начинает размокать, а верхняя оболочка трескаться, являя миру свое неприглядное нутро.

Возможно, сейчас я говорю не совсем о кухне.

Молодые люди сидят за столом. Аня сидит по левую сторону от зрителя, а Женя прямо по центру.

Перед ними в ряд выстроены рюмочки, низ у которых ступенчатый, похож на гармошку, а горлышко круглое. В половине из них налита прозрачная жидкость, а в другой половине что-то желтоватое, скорее всего, яблочный сок, о котором герои говорили пару минут назад.

Ребята сидят в домашней одежде. На девушке растянутая серая футболка, с черным пятном около правого плеча. Её волосы собраны в высокий хвост, а руки, сжатые в замок лежат на столе. Лицо её сосредоточенное и серьезное, хотя в глазах проскакивает искорки веселья.

Парень же, ухмыляясь, смотрит на экран своего телефона. Его светло-русые волосы рассыпаны в беспорядке, а почти круглые стекла очков, в тонкой черной оправе, отражают голубоватый свет экрана.

– Готова? Тебе надо выпить их так быстро, чтобы ты не почувствовала вкуса. Скажи себе, что это алкоголь. Поверь, что это алкоголь. – Голос у парня веселый, как и легкая улыбка, играющая на губах. На последней фразе он пытается сделать серьезное выражение лица, но это не помогает и он слегка смеется, начиная обратный отсчет.

– Три, два, один! – Он жмет большим пальцем на сенсор телефона и поднимает лицо, чтобы созерцать то, как быстро девушка поглощает напитки.

Она берет их в руки, заливая в себя и морщась, после того, как они катятся по пищеводу. Возможно, она действительно пьет алкоголь, потому что такое выражение лица сложно подделать.

Я считаю то, сколько рюмок она выпила. Семь, восемь, девять, десять. После десятой она икает, смешно прикрывая нос рукой.

Парень опускает голову обратно к телефону, что-то помечая в нем.

– Ну, что ж, пять секунд в общей сумме, то есть ты выпивала один не более чем, за половину секунды и это дает надежды на успех. – Он смеется, блокируя телефон экраном вниз, в то время, пока девушка брезгливо втирает губы тыльной стороной ладони.

– Знаешь, на пару секунд мне показалось, что там действительно был алкоголь. – Она слегка передергивает плечами, внимательно вглядываясь в улыбающегося молодого человека.

Он пару секунд смотрит на неё недоумевающим взглядом, прежде, чем замотать головой так, что его волосы забавно подпрыгивают при каждом движении.

– Стоп, любимая, ты думаешь, что я мог подмешать тебе алкоголь? – Его брови скользят выходя за рамки очков, которые до того почти скрывали их. В то время, опока девушка сощуривает глаза и расправляет плечи, чтобы сесть ровнее. Возможно, у неё затекла спина, а может быть она пытается выглядеть более угрожающей.

– Ты вот прям уверен в своих словах? – Девушка медленно наклоняется ближе к столешнице, обнюхивая каждую стопку. Они стоят не так идеально, как до того, а в произвольном порядке, но недостаточно далеко, чтобы не учуять от них запах алкоголя.

– Ну, вполне. – Молодой человек выглядит пристыженным, когда девушка выбирает один из стопок, и подносит ей к своему лицу.

Её ноздри слегка трепещут, когда принюхивается, потому что камера берет крупный план лица.

– Да твою мать! – Она спокойно ставит шот обратно, поворачивая голову к главному герою, который тихонькое встает и пытается спрятаться в туалете, захлопывая дверь и предупредительно щелкая замком.

Мы видим его лицо, прижатое к косяку и говорящему что-то в щель между деревянным каркасом, и самой дверью.

– Ты же знаешь, я хотел как лучше. Это же сработало! – Его голос слегка приглушенный из-за узкого пространства и отдается эхом, в этом помещении, полностью отделанным зеленоватым кафелем в небольших желтых прожилках.