Текст книги "Спроси свое сердце"

Однако ни один крутой поворот не сблизил Риту с Галей, и их странные с детства отношения так и остались странными – никакими, а временами даже очень прохладными. Галя так и не поняла почему. Она всегда делилась с Ритой игрушками в ущерб себе, потому что Рита младшенькая, потом одеждой. Делилась, не ожидая ответной щедрости. Но однажды – смешно вспоминать – Рите подарили на день рождения какой-то особенный ароматный шампунь. Галя попросила помыть голову один раз, чтобы попробовать, подходит-не подходит, а сестра, не отрывая глаз от страницы любимого романа «Унесенные ветром», сказала: «Не дам».

Галке долго было обидно, ей будто в душу плюнули. Но плевок оказался полезным – он коснулся в ее душе струн, о существовании которых она не подозревала. Струны издали звук, и она его запомнила, как подопытные крысы запоминают удар током в определенном углу клетки и больше в этот угол не суются. Галя больше не совалась к сестре. И со временем перестала рефлексировать по поводу такого вот ее поведения – ах, ей надо все прощать, ах, она несчастная, никак свою жизнь не устроит! В общем, Галю больше не интересовала подобная хрень, выращенная на такой же хрени, мол, родной по крови человек остается родным навеки, независимо от количества и мощности плевков в душу. Конечно, в сердце теплилась надежда, что когда-нибудь она найдет подругу или друга и человек этот станет ей по-настоящему родным. И между ними будет безграничное доверие. Она будет разговаривать с ним, как с собой, не боясь быть непонятой или осужденной. Будет делиться своим миром и своими чувствами. Да, именно таким она видела мир двоих. Не только в паре мама-дочь, сестра-сестра, но и мужчина-женщина. До определенного часа она была уверена, что семейные узы, семейные отношения, преданность, верность, забота, нежность, внимание, душевная теплота и любовь – это как… это как воздух. Его может наполнить ветер, дождь, вьюга, могут раскалывать молнии, но он есть всегда! Так и в семье могут быть ссоры, слезы, обиды. Семья – это живой организм, он может болеть, но обязательно выздоровеет, и от болезни не останется и следа. А оказывается, все не так. Оказывается, как бы ты ни открывала свое сердце, родной отец может уйти и больше никогда не вернуться. Бабушка может разозлиться, затаить обиду и напоминать о ней до последнего дня. Мама может посмеяться, узнав, что ты тайно влюбилась в мальчика, и рассказать об этом всему городку. А сестра – стать твоим врагом просто потому, что не хочет быть твоим другом. Может, врагом – это слишком сильно сказано? Ну хорошо, относиться к тебе со стойкой неприязнью. И еще были пупырчатые вкрапления в судьбу – замужество за Тарасом, дружба с Аленой. Мужчину, которого Алена увела, Галя не брала в счет – любовь к нему, если это была любовь, не имела яркой окраски и по вкусу смахивала на папье-маше. А если честно, то и любовь к Тарасу с самого начала была какой-то неправильной.

И только любовь, вспыхнувшая посреди трагедии в далекой Армении, оказалась тем самым живым организмом. Неподвластный ветру, дождю, вьюге, молниям, слезам, ссорам и обидам, организм этот перетекал из одного времени в другое так же естественно, как само время. Как само время, он не дряхлел, а только изменялся, болел, выздоравливал и становился сильнее.

Глава 4

Галя не заметила, как под звуки телевизора Настя уснула, и тут в дверь постучали. Настя дернулась и открыла глаза.

– Это за мной?

– Не знаю. – Галя направилась к двери.

Она еще не дошла, а дверь распахнулась. На пороге стояла Рита. Решительной походкой, не говоря ни слова, сестра вошла в кабинет, повесила зонт на спинку стула и остановилась у дивана. Под зонтом тут же образовалась крошечная лужица.

– Ну, ты как? – спросила она у Насти, одной рукой держа сумку, другую упирая в крутое бедро.

– Нормально, – буркнула Настя, нахмурилась и погромче настроила телевизор.

Рита обвела кабинет медленным взглядом и уселась в кресло напротив Гали. Несколько мгновений Галя смотрела на сестру, на ее небольшие, но умело подведенные глаза – так, что они казались огромными, в пол-лица; на красиво изогнутые брови, нос с небольшой горбинкой, как у ее отца (фотографии Риткиного папаши в доме не водились, но горбинку маленькая Галя запомнила); на яркие губы – им Рита уделяла особое внимание. Она наносила помаду в несколько слоев, с пудрой, и помада не растекалась, не попадала в тонкие вертикальные морщинки над верхней губой. На косметике Рита не экономила, но при другом способе нанесения летом растекалась даже самая дорогая помада. Галя смотрела украдкой и удивлялась – насколько Риткино лицо изменилось за последние годы. Огрубело, черты лица заострились и, увы, потеряли женственность.

– Я считаю, что надо подать в суд на водителя! – В голосе Риты все то же заскорузлое, надоевшее, скрипучее и до слез смешное высокомерие.

Да, в ее голосе нет жизни, он у нее как у робота. Первым на это обратил внимание Рома – мол, почему это она с Машей разговаривает одним голосом, а с нами совсем другим? «Я не заметила», – удивилась тогда Галя. «А ты послушай, – предложил он. – С нами она говорит так, будто ей горло зажали, будто путь к сердцу закрыли, будто голос из головы идет. А с Машей совсем по-другому, голос идет отсюда», – он прижал руку к середине груди.

Его нельзя было обвинить в предвзятости – просто у него хороший слух, он учился в музыкальной школе.

– Подать в суд? А что написано в протоколе?

– Не знаю. Я не читала протокол.

– Надо сначала прочесть, а потом решать, что дальше делать. А вообще, надо поблагодарить судьбу, что все вот так закончилось, и забыть.

Сестра посмотрела на Галю одним из своих отработанных взглядов – будто видела ее впервые и будто Галка появилась здесь внезапно и ниоткуда и была размером с мышь или вошь. Она поднялась на ноги, подошла к письменному столу и принялась рассматривать горы папок на столе.

– Я так поняла, это кабинет твоего Юры?

– Это кабинет Юрия Ильича Яроша.

Она вытащила что-то, лежащее между папками:

– А это кто? – В ее руках была небольшая фотография в рамке.

– Я не знаю. – На Галку смотрела красивая молодая женщина, и сердце заныло. – Думаю, не стоит рыться в чужих вещах.

Рита сунула фото обратно.

– Где я могу покурить?

– Только на улице.

– На улице дождь.

– Над главным входом есть навес, можешь там покурить.

– А где черная лестница?

– В стенах лечебного учреждения курить категорически запрещается.

– Ну раз категорически, тогда я пойду на улицу, – сказала Рита, и в этот момент раздался стук в дверь.

– Можно? – Это был Дима.

– Входи! – крикнула Галя.

– Ты уже здесь? – спросил он у Риты, встряхивая мокрым зонтом.

– А что, я буду стоять под дождем?

– А как вы узнали, где мы? – Настя оперлась на руки и села повыше.

– На КПП сказали. – Дима осмотрелся, приоткрыл зонтик и поставил на пол. – А халаты дали в приемном отделении. Ну, дорогая моя, как ты? – Он сел на край дивана.

– Нормально…

– Это счастье, это большое счастье, – он гладил Настину руку. – Невропатолог тебя уже смотрел?

– Нет еще.

– Я принес копию полицейского протокола, – он вынул из барсетки сложенный вчетверо файл и протянул Галке, – вот, можешь почитать.

Она пробежала глазами по документу.

– Ты будешь смотреть? – спросила Галя у сестры.

– Нет, от таких бумаг у меня голова болит, они написаны нечеловеческим языком.

– Они написаны простым языком, – возразила Галя, но с сестрой говорить об этом бесполезно – даже слова «дебет» и «кредит» вводят ее в ступор.

– Они написаны казенным языком, а казенщина вызывает у меня оскомину. – Рита вспушила волосы пятерней и направилась к двери.

– Кстати, костыли продают через дорогу от госпиталя, но надо зайти вместе с Настей. – Дима наклонился и вынул из коробки рамку со стеклом. – О, да тут полно сертификатов и грамот! – И он принялся вынимать одну рамку за другой.

В его кабинете в ателье тоже висело все, что давало посетителю представление о том, кто перед ним. Были там фото со знаменитыми актерами, танцорами, телеведущими. Это не удивительно – в Харькове стоимость пошива в разы меньше, чем в Киеве, поэтому заказчику было выгоднее приехать в Харьков два раза, чем пользоваться услугами столичных портных, в большинстве своем набивающих цену не мастерством, а козырянием фамилиями звездных клиентов.

– Ой, смотри, это ты! – Дима протянул Гале рамку с черно-белой фотографией.

Декабрь восемьдесят восьмого, она в белом халате поверх теплого спортивного костюма, в ботинках сорок первого размера – их ей принесли после того, как на ее сапогах треснула подошва. Принес парнишка-санитар. Откуда, спросила она. Оттуда – и он кивнул головой в сторону развалин. «Не бойтесь, они лежали в сумке».

А что было делать? Не ходить же босиком.

Слева Юра, рядом с ним его брат Женька, талантливый фармацевт, он привез уникальную сыворотку, способную ликвидировать боль, но оставлять пострадавшего в сознании, чтобы он сам мог дойти до медпункта без сопровождения. Это было важно – все были заняты разгребанием завалов, особенно в первые дни. Рядом с Женей два спасателя из Петербурга. Справа врач из Израиля и три медсестрички, две из Еревана и одна из Киева. За их спинами большая палатка с красным крестом над входом. У Гали есть эта фотография, но она засунула ее куда-то очень далеко – ей тяжело вспоминать то время. Сейчас, глядя на снимок, Галя остро почувствовала запах внутри этой палатки. Запах крови, лекарств и хлорки. И увидела ловкие руки Юры и кровь на них. Кровь Ромки, мальчика, оглушенного невыносимым горем, с широко распахнутыми глазами, в которых была одна темнота.

– Это вы в Спитаке?

– Да.

– Покажи, – Настя протянула руку. – Ох, как же люди смогли все это пережить? – задумчиво пробормотала она, пристально вглядываясь в фото.

– Люди могут все. – Галя посмотрела на часы. – Настюша, ты не проголодалась?

– Нет, – племянница мотнула головой, – я хочу пить.

– Хорошо, я сейчас спущусь в аптеку.

– Я с тобой, – сказал Дима, – хочу кофе, на первом этаже есть автомат.

Галя вынула из сумки кошелек.

– Настюша, я с телефоном, – она похлопала рукой по карману халата. – Если что – звони.

– Ага… Я немного посплю, – девушка зевнула.

– А в туалет не хочешь?

– Нет.

– Ладно, мы скоро вернемся.

Как только дверь закрылась, Настя снова уставилась в телевизор, но, что происходит на экране, понимала плохо – она все время думала о Лешке и Оксане. Думала и косилась на рюкзак, лежащий возле дивана, – звонил Леша или не звонил? А Оксана? Настя вынула из кармана рюкзака телефон, осмотрела его со всех сторон, подула и, убедившись, что ни в одной щелке нет влаги, включила. Ей казалось, что он загружается невероятно долго, а ей так хотелось увидеть, звонил Леша или нет. Если не звонил, то… Губы девушки дрогнули, и на глаза тут же навернулись слезы – она не знала, что будет делать, если Леша не звонил ни разу. Она просто умрет, и все. Потому что это непостижимо. А вдруг он уже знает о ДТП и все равно не позвонил? Хм… Нет, он не знает. Откуда? Ох, как же она сразу не увидела в Оксане врага? Вот правильно говорила бабушка: «У замужней женщины подруг не бывает». Предположим, она еще не замужем, но у влюбленных женщин подруг тоже не должно быть категорически! А она Оксану везде за собой таскала, и Новый год вместе встречали, и на каникулах вместе. А надо было подумать: почему ни один из парней не встречался с нею больше месяца? Они все козлы, говорила Оксана. Нет, это она козлиха! И парни эти увидели ее поганую сущность, подумала Настя, чертя на экране графический код. Через пару секунд посыпались сообщения, и Настя едва не выронила смартфон из рук – это был всякий мусор, а Леша звонил всего один раз… Всего один! Услышал «зараз немає зв’язку» – и все? И ничего не написал… Как же так?! Он должен был звонить и звонить, пока она не ответит. Писать, снова звонить… А он… Он уже получил сообщение, что она в сети, так почему не звонит? Сердце перевернулось в горле, и Настя горько заплакала.

Дверь открылась, вошел Дима, и тут же зазвонил телефон. На экране появилась фотография Леши.

– Настюша, я тебе воду принес.

– Спасибо, – буркнула она и отклонила вызов.

– Эй, ты чего? – Дима наклонился над ней. – Тебе плохо?

– Нет, все нормально. – Она взяла из его рук бутылку воды.

– Как нормально? – Дима опустился на диван. – Ты плачешь!

– Я не плачу.

Дима сдвинул брови.

– Дима, извини, я не хочу сейчас говорить об этом.

– Ну, раз не хочешь… – Он развел руками и снова пристально посмотрел на Настю. – Ты меня не обманываешь?

– Нет, я тебя не обманываю. У меня все нормально. У меня правда ничего не болит. Абсолютно ничего. Ты иди.

– Уверена?

– Да, иди. Все нормально.

– Ладно… – Он не сводил с нее глаз. – Звони, если что.

– Обязательно.

Наплакавшись вволю, она вытерла слезы и уставилась на экран смартфона. Несколько минут она сидела, держа палец над экраном, а потом коснулась его.

Пять гудков… Леша обычно отвечает на втором, максимум на третьем.

– Настя, привет.

Сердце оборвалось и ухнуло далеко вниз – ну и голос у него! Совсем чужой. Сердится? Ну и пусть! Настя насупилась, втянула голову в плечи.

– Здравствуй.

– Здравствуй. Почему ты отклонила мой вызов?

– Не могла говорить.

– А сейчас можешь?

– Могу.

Пауза.

– Настя, я хотел спросить…

– Что ты хотел спросить?

– Я не понимаю, что происходит.

– Не понимаешь? А мне кажется, ты все прекрасно понимаешь.

Пауза. Ей страшно – только бы он не бросил трубку.

– Я считаю, ты неправа.

– Я неправа? Извини, Леша, это не я заигрывала с Оксаной, а ты!

– Я с ней не заигрывал.

– Не ври мне! – в сердцах крикнула Настя. – Я все видела, я не слепая! – И она швырнула смартфон на диван.

И снова горько заплакала.

Некоторое время Леша с недоумением смотрел перед собой – кажется, он сказал совсем не то, что собирался. Вот идиот! Он сунул телефон в карман джинсов и вернулся к скамейке.

– Поговорил? – поинтересовался приятель, хрустя чипсами.

– Поговорил, – буркнул Леша, опускаясь на скамейку.

– Так ты идешь в кино?

– Нет, – он отрицательно мотнул головой.

– Хм… Вижу, у тебя совсем нет настроения.

– Ты прав.

– А что так? С Настей поссорились?

– Есть немножко.

– С девчонками легко поссориться. Им всегда что-то не так. Небось приревновала, да?

– Да, приревновала. К своей подруге.

Парень усмехнулся и искоса посмотрел на Лешу:

– По делу?

– Да какое по делу?! – вспыхнул Алексей. – Я разговаривал с ее подругой, а она такая подходит – что вы тут веселитесь? Ну да, мы смеялись, это что, запрещено? Я вообще ничего не понимаю! – Он досадливо махнул рукой.

Парень забросил в рот очередную порцию чипсов.

– А что тут понимать? Они сами виноваты, – произнес он с набитым ртом. – Знакомят с подругами, а потом ревнуют. Я их тоже не понимаю, – он скривился. – Я встречался с одной, так у нее подруга была на первом месте. Даже обидно как-то. Представляешь, подруга эта начала на меня наезжать ни с того ни с сего. Я тогда сказал обеим: все, девочки, вижу, я тут третий лишний, – и свалил. Запомни: подруги – это зло, они существуют для того, чтобы все разрушать, вот такое мое мнение. А сколько ты с Настей встречаешься?

– Почти четыре месяца.

– Ого! Это серьезно. Я ни с одной девчонкой так долго не встречался. Ешь, – он протянул ему чипсы.

Леша сунул руку в пачку.

– Девчонки – это терра инкогнита, – продолжил приятель, – это как по минному полю ходить. Даже не знаю, как с ними жить можно, – он развел руки в стороны. – Я вот смотрю на родителей и не пойму – любили они когда-нибудь друг друга? В общем, мне страшно заводить отношения, страшно жениться, честное слово. А еще вылупится киндер и будет из моих нервов вить веревки… Нее, я так не хочу, – приятель мотнул головой и отправил в рот пригоршню чипсов.

Прожевав, он сунул пакетик Леше и вытер руки о джинсы.

– Все, Леха, я пошел. – Он встал со скамейки. – На связи. – Он пожал Леше руку и направился в сторону станции метро.

Леша проводил его взглядом до подземного перехода и вынул из кармана смартфон. А там, на экране, фотография Насти. Ее глаза, полные любви. И улыбка… Только она умеет так улыбаться.

Странно все это было – он увидел ее в ночном клубе в День влюбленных. Увидел и перестал замечать все вокруг. Он и раньше видел ее в коридорах универа, но ничего подобного с ним не было. А сейчас лицо будто жаром опалило, жар этот проник внутрь, в грудь, и заставил сердце впервые в жизни биться неистово. Парни потом смеялись, подтрунивали, мол, вид у тебя был такой, будто тебе сделали лоботомию, мол, жаль, что тебя никто не сфотографировал в эту минуту. А тогда они не смеялись, а даже помогли, пошарили глазами по клубу, переспросили: «Вот эта, беленькая, с длинными волосами?» Он кивнул и получил пинок под зад:

– Иди, нечего глазеть. Давай, давай, смелее!

Он упирается, а друзья ему: иди, иди!

– Она из нашего универа, кажется, с третьего курса, – крикнул кто-то в спину.

– Знаю, – огрызнулся Леша и нырнул в толпу.

Пробирается он сквозь эту толпу, его толкают, на ноги наступают, что-то кричат прямо в ухо, а он только ее видит. Ему показалось, что она его заметила. Вот уже метра два осталось, и тут его будто под дых чем-то тяжелым ударили – к ней парень подошел. Стоит Леша посреди веселящихся людей и обзывает себя последними словами. Обозвал и назад поворачивает, и тут его кто-то по плечу легонько «тук-тук»… Он оборачивается, а это… она. Все вокруг замолчало и пропало. Только ее он видит и только ее слышит.

– Привет. – Она улыбается.

– Привет. – В горле – как в пустыне, он растягивает губы в улыбке и ругает себя: идиотом выглядишь, полным идиотом!

– Ты ко мне шел? – И такие у нее глаза удивительные.

– Да, к тебе, – выдохнул он.

Она засмеялась:

– Я так и поняла…

Странно, но ее смех не резанул его самолюбие – он был добрым, он шел из ее души. И ему показалось, что вспыхнула яркая звезда и осыпала его своими искрами, а в груди образовалось что-то хрустальное.

Это что-то он мог сравнивать только с крошечным хрустальным графином, единственной памятью о прапрадедушке, погибшем в сталинском концлагере. В этом графине всегда была водочка, настоянная на тоненько, не толще соломки нарезанной шкурке лимона. Полосочки шкурки закручивались спиральками и дугами, и Леша, еще совсем маленький, любил взбалтывать водку и смотреть, как спиральки и дуги всплывают, танцуют, падают, сталкиваются, и этими проделками с графином он наводил на бабушку неподдельный ужас. А потом ругал себя за то, что бабушка, покряхтывая и держась за сердце, лезла на стул и прятала графин подальше, на верхнюю полку старого буфета из карельской березы.

Может, оттуда, из дальних, но так отчетливо запечатленных воспоминаний, берет начало его неспособность сказать что-то неприятное другому человеку? Сделать больно не только намеренно, но и нечаянно. Осудить, когда все вокруг судят. В его семье никогда не ссорились, не упрекали друг друга, не поучали. Правда, любили почесать языками на предмет образованности, культурного уровня, умения одеваться – не в смысле дорого, а в смысле со вкусом. И еще иногда проскальзывало язвительное о происхождении – кто какого круга и какой закваски. Эти разговоры Леша не любил, остро ощущая их старомодность, все, что было до эпохи смартфонов, он воспринимал не иначе как музейный экспонат, достойный вежливого внимания, и не более, – в Фейсбуке, знаете ли, нет графы «происхождение». И еще он не клеймил пьяниц и наркоманов, знал, что это не прихоти, а болезни, вписанные в генетический код, как почечная недостаточность или язва желудка.

Над их семьей, конечно, тоже время от времени собирались тучки, – то кто-то заболеет, то кто-то с кем-то поругается, но болезнь лечили, поругавшихся мирили, и жизнь текла дальше.

В его личные дела не лезли, советовали соблюдать правила безопасности и гигиены – так витиевато обозначалось использование презерватива; учили разумно тратить деньги и время и выбирать девушку головой, а не другим местом.

Чем Леша выбрал Настю – трудно сказать. Но когда он сообщил родителям, что влюбился, мама довольно сухо сказала:

– Не наследи там, где не нужно. – И довольно резко добавила: – Надеюсь, у тебя это несерьезно.

– Мама, – довольно официально произнес Леша, – а я надеюсь, что у меня это серьезно.

Еще в детском саду Леша понял, что не может отнять у девочки игрушку, не может толкнуть. В школе девчонки тыкали ручками в его спину, но он не мог на них сердиться – это же девчонки! Другой дал бы такого тумака, что летели б вверх тормашками, но не он. Это привносило в жизнь некоторые неудобства. В институте он тоже не мог ответить грубостью на девчачью грубость, а парни еще как отвечали! Конечно, к двадцати двум годам он уже пообтерся, немного заматерел – на хамство отвечал, но так, как ответил бы его дед, филолог. И за это прослыл на факультете джентльменом. К моменту знакомства с Настей он имел опыт общения с девушками, но ему еще не доводилось терпеть ухаживания со стороны подруги девушки. А Оксана приставала к нему, причем нагло, прямо на глазах Насти. И как он скажет Насте, что ее лучшая подруга, с которой она с первого класса, проявляет к нему интерес? Скажет, что она звонит ему просто так, поболтать, а потом держит у телефона полчаса? Нет, он не скажет. За плохие новости, знаете ли, раньше голову рубили, и Настя ему точно не поверит. Ведь в кафе она на него смотрела с укором, а не на Оксану. Что же делать? Надо все так и объяснить – хуже, чем сейчас, уже не будет.

Некоторое время он в нерешительности изучал Настино фото на экране, а потом решился. Она ответила после пятого звонка, когда его сердце уже совсем упало.

– Настя, – выдохнул он.

– Я слушаю тебя, – сказала она после недолгой паузы.

– Послушай, получилось какое-то недоразумение. Я считаю, нам нужно поговорить.

– Хорошо, давай поговорим.

– Нет, не по телефону. Когда мы можем встретиться?

– Я не знаю.

В солнечном сплетении образовалась пустота.

– Как не знаешь? – с трудом произнес он.

– Так. Я сейчас в госпитале.

– У двоюродного брата?

– Нет, он на фронте, я по своим делам.

– Каким делам? Ты заболела?

– Меня сбила машина.

– Как? Когда?! – закричал он так громко, что Настя убрала смартфон от уха.

– Сегодня.

– Почему ты не позвонила? Настя, что с тобой, родная? Какая нужна помощь?

– Леша, со мной все нормально. – Сердце Насти от счастья выпрыгивало из груди! – Я только ногу сломала.

– О господи! Настя, я бегу к тебе, я рядом, возле метро «Университет».

– Леша! – закричала она, услышав визг тормозов.

– Козел, ты куда лезешь?! Жить надоело?! – услышала она разъяренный женский голос.

– Извините… Я не хотел… Настя, я буду у тебя через пять минут. Что нужно купить?

– Ничего не нужно. У тебя есть с собой какой-то документ? – Она изо всех сил сохраняла в голосе обиду.

– Студенческий билет.

– Я не знаю, пропустят ли тебя по студенческому, тут контрольно-пропускной пункт.

– Буду прорываться. – Она слышала его учащенное дыхание. – Я сейчас буду у тебя…