Текст книги "Спроси свое сердце"

– Ты хорошо отделалась, – сказал Юра, помогая Насте сесть в кресло на колесиках. – Бог тебя хранит. Сейчас сделаем анализ крови и гипсовую повязку. Кстати, повязка будет от коленного сустава до лодыжки, но это не тот гипс, тяжелый и неудобный, а полимерный, легкий, с ним ты сможешь даже ванну принимать. Потом тебя посмотрит невропатолог. Галя, ты все время с нею будешь?

– Да, конечно.

– Это хорошо. Надеюсь, вы быстро управитесь, – сказал он. – Сейчас вас отведут в лабораторию. Галя, когда все закончите, позвони мне, я посмотрю заключение.

Сделав гипсовую повязку, медсестра прочла Насте небольшую лекцию о том, как обходиться с ней, и добавила:

– Вы должны купить костыли, через дорогу есть магазин. Если не купите, можете взять пару под ответственность Юрия Ильича, а потом вернете.

– Спасибо, мы постараемся сегодня купить, – ответила Галя.

– Смотрите сами. А что слышно от Романа Рубеновича?

– Все хорошо.

– Он замечательный человек, а уж врач какой! Пациенты его обожают. Передайте, что тут все по нему скучают, пусть бережет себя.

– Обязательно передам.

Невропатолога на месте не оказалось, и Галя позвонила Юре.

– Я сейчас выясню, где она, и сообщу тебе, – ответил он.

Галя положила смартфон в карман и тут же натолкнулась на вопросительный взгляд Насти.

– Ну давай, спрашивай, – она усмехнулась, – вижу, тебе не терпится.

– А то! – Настя выпучила глаза. – Вы так смотрели друг на друга!

– Как? – Галя почувствовала, что краснеет, хотя повода для этого не было: они с Юрой уже давно в тех отношениях, когда причин краснеть нет. Хотя… Причина есть – можно покраснеть от счастья.

– Как? Да вы… Слушай, это он? Твой друг? – В ее глазах плясало веселое любопытство.

– Да, это мой друг.

Племянница смотрела на нее так, будто впервые увидела.

– А он интересный. Он что, жил в Киеве?

– Да.

– А теперь здесь будет жить?

– Да.

– Вы близкие друзья?

– А что ты понимаешь под словом «близкие»?

– Вы любовники?

– Мы очень близкие друзья. Такой ответ тебя устроит?

– Ты его любишь?

– Конечно, он же мой друг.

– Галь, я не об этом!

– Настюша, сейчас не время об этом говорить. Давай потом.

– А он тебя любит?

– Настя, отстань.

Раздался звонок, это был Юра.

– Невропатолог придет примерно через час, ее вызвали к больным в палату. Она позвонит мне, как только освободится. Слушай, давай я дам тебе ключ от своего кабинета, посидите там, не торчать же вам в коридоре. И Настя сможет полежать, там диван удобный.

– Хорошая мысль.

– Сейчас я к вам приду.

Разговор закончился, и смартфон снова зазвонил.

– Галь, ну что там? – спросил Дима.

– Сотрясения нет, гипс наложили.

– Фух… Я получил копию протокола ДТП.

– К Насте есть претензии?

– Никаких.

– Дима, надо купить костыли, через дорогу от госпиталя есть магазин.

– Хорошо, сейчас спрошу у гугла. Кстати, меня в госпиталь пропустят?

Галя услышала за спиной шаги и обернулась – к ней шел Юрка.

– Повиси минутку. – Она опустила руку с телефоном: – Юра, отчим Насти хочет приехать. Его пропустят через КПП?

– Пусть возьмет паспорт или права, а я предупрежу дежурных.

– Спасибо. – Она прижала телефон к уху: – Права с тобой?

– Конечно.

– Приезжай, тебя пропустят. Скажешь, что тебя ждет Ярош Юрий Ильич. Как приедешь, позвони мне. Ждем тебя. – И она спрятала смартфон в карман.

– Мой кабинет вон там, – Юра показал в конец коридора, – пойдем.

Он покатил перед собой кресло с Настей и остановился перед дверью с табличкой «Хирург-травматолог, врач высшей категории Ярош Юрий Ильич».

– Прошу! – Он открыл дверь ключом и закатил кресло внутрь. – На беспорядок не обращайте внимания, я еще не разобрал вещи.

Здесь не было беспорядка – просто стол был завален папками и бумагами. Между синим кожаным диваном и креслом разместились две картонные коробки, доверху набитые книгами и папками. Такие же две коробки стояли между столом и топчаном, накрытым одноразовой простыней. На стене напротив стола – телевизор, за белой шторой – умывальник. Все было неустроенно, но для Галки это было самое уютное место на земле. После собственного дома. Потому что это был его кабинет.

– А телевизор можно посмотреть? – спросила Настя.

– Да, можно. Давай я помогу на диван пересесть. – Он наклонился, и Настя обхватила его руками за шею. – Раз, два… Вот так… Молодец. – И она оказалась на диване.

– Вот тебе еще, – он бросил ей маленькую подушку, обтянутую серым груботканым холстом. Вторая, побольше, уже была под ее спиной. – А вот пульт. Отдыхайте, а я пошел, у меня много работы.

Проходя мимо Гали, он дотронулся до ее плеча:

– Очень рад тебя видеть. Я приду за вами или позвоню.

Она кивнула.

– На всякий случай, – он протянул связку ключей, – вот этот, самый длинный, – он коснулся пальцем ключа.

Несколько мгновений Галя не могла оторвать глаз от его руки – она помнит каждую вену, каждую складочку, форму каждого ногтя, она может нарисовать все это с закрытыми глазами. Наверное, он почувствовал ее взгляд, потому что его руки задрожали.

Он кашлянул, будто поперхнулся, и сказал:

– Закрывать против часовой стрелки, открывать, соответственно, по часовой.

– Поняла. – Галя взяла связку.

И он вышел из кабинета.

Глава 3

Галя осмотрелась и села в кресло. Надо прийти в себя. Вот так всегда, стоит его увидеть, и ее выбивает из колеи, как юную девчонку. И это не один год, а почти четверть века.

Настя нашла какой-то молодежный сериал, а Галя, немного успокоившись, набрала номер сестры.

– Мы сейчас ждем приема у невропатолога… – начала она.

– Дима мне все сказал, – перебила ее Рита. – Мне приезжать?

– Как хочешь.

– Хорошо, я подумаю.

– Думай.

Галя уже хотела прервать разговор, но услышала вопрос Риты:

– Настя тебе что-нибудь говорила?

– Что именно тебя интересует?

– Сегодня мы повздорили с Димой, это было неприятно, но мы не знали, что она дома.

– А, ты об этом. Да, Настя сказала, что вы ссорились.

– Ладно, у меня все. – И сестра прервала разговор.

Галя посмотрела на коробку, стоящую рядом с ее креслом.

– Мама спрашивала, все ли я тебе рассказываю? – Настя усмехнулась.

– Да. – Галя вынула из коробки рамку, в ней был сертификат о прохождении специализации по комбустиологии.

– Знаешь, если б она хотела найти со мною общий язык, она бы нашла. Честно, я не понимаю… Вы родные сестры, а такие разные. Иногда мне кажется, что ей нельзя было иметь детей.

– Ну ты скажешь! – Галя положила сертификат в коробку.

– Да, нельзя. Лучше вообще не рожать, чем быть такой матерью.

– Прости, дорогая, но тебя тогда бы не было. И вообще, тебе грех жаловаться.

– А ты не защищай ее, – недовольно фыркнула Настя, – она не имеет права предъявлять ко мне претензии.

– Какие претензии?

– А такие… Что я ей ничего не рассказываю. И, вместо того чтобы вести себя достойно, начинает орать, руками размахивать. И еще упрекает, что я ее не уважаю.

– А ты ее уважаешь?

Хлопая ресницами, Настя уставилась на Галю.

– Хороший вопрос, – задумчиво протянула она и нахмурилась. – Если честно, не знаю, я не задумывалась над этим. У меня такое чувство, будто я ей чужая. Ей все чужие, и Дима тоже, хоть она с ним десять лет живет. Мне кажется, она сама себе чужая. А я ей всю жизнь как бельмо в глазу.

– Это неправда, Рита просто не умеет выражать свои чувства. В глубине души она хорошая.

– Ой, не надо! Злость она умеет выражать. Знаешь, когда я была маленькая, думала, что я неродная. Вот что: я не хочу ехать домой, сессию я сдала, и, если ты не против, я к тебе поеду.

– Пожалуйста, мне будет веселее. Но твоя мама может обидеться.

– Это ее дело. – Настя поджала губы. – Я на нее тоже обиделась. Она сегодня так орала на меня! Она обвинила меня в том, что я подслушивала. А я понятия не имела, что они придут! Слышала б ты, что она несла! – Настя закатила глаза. – У меня тут свои проблемы, я только с Лешей поссорилась, думала, приду домой, успокоюсь, все обдумаю, а тут они являются! И знаешь, что я поняла?

– Что?

– Что она ненормальная!

– Настя, так нельзя говорить о матери!

– Можно! Она доиграется, что Дима ее оставит! А я не хочу, чтоб они расставались, он очень хороший, он мне как отец. В общем, так, – она рассматривала ссадины на руке, – я у тебя побуду. А то в четырех стенах с сумасшедшей матерью у меня крыша поедет. – Настя заискивающе улыбнулась.

Да, ей повезло с тетей, думала Настя, она адекватная, знает, что в жизни главное, а на что можно не обращать внимание. У нее все как-то само собой получилось – и работа хорошая, и люди уважают. И сестру терпит, а ведь та с ней, мягко говоря, не всегда вежливая, но с Гали как с гуся вода, она умеет со всеми дружить, всегда в хорошем настроении, особенно по утрам – ходит по дому, поливает цветы и разговаривает с ними. И с холодильником разговаривает. Не только с ним, а со всей техникой – благодарит за помощь. Наверное, потому холодильник не ломался двадцать лет, а стиральная машина «Сименс» – вообще страшно произнести, целых двадцать шесть. А самое большое чудо – автомобиль «жигули», который недавно продали. Как только Галя приехала на новенькой «тойоте», тут же прибежал сосед: продайте «жигули» моему куму, он в деревне живет, а они из тех, настоящих, что не ломаются и не гниют. Галя ни в какую. А потом Рома сказал, что пора продавать, что ему больно смотреть на эту машину. И еще сказал, что покойников нужно отпускать. Галя тут же позвонила соседу, и все, больше они машинку эту не видели. Но, перед тем как расстаться, они фотографировались с машиной чуть ли не в обнимку. В альбоме Гали есть фотография, на которой Рома со своей семьей возле этих «жигулей», ему там десять лет, и вся его семья еще живая…

Понятно, почему этот Юрий Ильич так на нее смотрит. Она регулярно в спортивный зал ходит, к косметологу ездит, любит красивую одежду, обувь и выглядит значительно моложе своих пятидесяти трех. А вот мама любит загорать в солярии и выглядит старше своих лет. Многие говорят, что загар омолаживает, но это неправда, он старит. Мама теперь выглядит старше Димы. Ох, только бы они не расстались! Как она вопила: «Как ты смеешь меня обвинять!» Наверное, опять завела себе кого-то, она это умеет, а Дима узнал. И что теперь будет? Вот горе…

Такого мужчину она больше не встретит, Дима замечательный, добрый, спокойный. Настоящий папа. Его сыновья неохотно с ним общаются, они обижены – это понятно, поэтому его надо жалеть, помочь справиться с этим, а мама не помогает. И в ателье она ему не помогает, сидит дома, ходит по магазинам, с подружками по кафе, а его ателье в городе чуть ли не самое известное. Правда, сейчас люди не очень стремятся шить одежду на заказ, это дорого, но давние клиенты остались, и еще танцоры добавились – Дима разработал хорошие лекала для танцевальных фраков, и от ребят отбоя нет, так что он работает в выходные и в праздники и очень устает. А недавно заказывали фраки японцы и норвежцы, у них там пошив стоит намного дороже. Настя спросила, а как же примерка, а Дима говорит, мол, он находит ребят с такими же размерами и отлично справляется с заказами. Но если бы не цех, отшивающий массовку для базара, с деньгами было бы очень туго – марку «Дмитрий Шваюк» уже знают, и вещи закупает не только харьковский рынок, но и одесский, киевский, львовский. А маме все не так.

А уж это ее вечное высокомерие…

Есть высокомерие скрытое, а есть бросающееся в глаза. Так вот Риткино из последних. Проснулось оно едва ли не в детстве, и это удивляло, но также доказывало, что дитя рождается с уже «встроенным» характером и хрен его изменишь. У Галки высокомерия не было, а росли они в совершенно одинаковых условиях, обе без отцов, и никаких привилегий, кроме внешних, Рита не имела. Бог наградил ее длинными ногами и темными блестящими волосами, а Галю – ни тем ни другим, и она выглядела как слегка общипанный цыпленок на фоне лебедеподобной сестры. Им было двенадцать и восемь лет соответственно, когда отец Маргариты сообщил, что будет подавать на развод и раздел квартиры (квартиру от завода получил он, еще когда жил с первой женой, вернее, получил трехкомнатную, а после развода ему осталась двухкомнатная) и что завтра сюда придет его новая жена, уже третья. Почему Валентине Степановне не везло с мужьями, никто не знает, она была женщиной неглупой и интересной. Отец Маргариты сделал, как обещал – на следующий день он вернулся с работы с ярко накрашенной полной блондинкой, двумя чемоданами и замком. Замок он сам врезал в дверь комнаты, и у них получилась, как сказала Валя дочерям, коммунальная квартира. Валя тут же вызвала слесаря из ЖЭКа, и в двери второй комнаты тоже появился замок. А потом началось такое, что и вспоминать не хочется: отец Маргариты и ярко накрашенная устраивали по ночам такой шум, что Валя взяла девочек, кое-какие вещички и переехала к подруге, та жила с маленькой дочкой. Несколько дней Валя с подругой после ужина засиживались в кухне – перетирали ситуацию, и Валя ложилась спать далеко за полночь. Квартира была малогабаритная, и утро напоминало аврал на тонущем корабле – все спешили, всем одновременно надо было в туалет и ванную. Возникло неудобство с ключами – подруга дала им одну пару ключей на троих, категорически запретила делать копии и попросила, чтобы Рита и Галя одни в квартире не оставались. Это было вполне терпимое условие – девочки ходили на продленку, потом отправлялись в детский сад за дочкой хозяйки, а в половине шестого хозяйка уже была дома. Около шести приходила Валя. Она быстренько кормила их, сама перекусывала и шла в парикмахерскую, расположенную тут же во дворе; там она подрабатывала уборщицей – отсутствие мужниной зарплаты и его отказ платить алименты до суда давали о себе знать. Отец Гали вообще алименты не платил и находился неизвестно где.

На обратном пути Валя забегала на телеграф, звонила в Люботин, потому как подруга запретила звонить по межгороду. Родителям Валя ни слова не сказала о таком радикальном повороте в ее жизни, потому как после первого развода с Галкиным отцом уже наслушалась. Но гостеприимство подруги, увы, измерялось в днях. Шел одиннадцатый день, когда она вдруг завелась с пол-оборота – утром в чайнике не осталось горячей воды – и высказала все, что лежало на ее уставшей душе. Это «все» крутилось вокруг быстрого расхода продуктов, мыла, шампуня и электроэнергии. О счетчиках воды тогда еще понятия не имели, иначе был бы поднят и этот вопрос. И еще она переживала, что гости звонили по межгороду.

– Мы не звонили, честное слово, – оправдывалась Валя, стараясь утихомирить подругу. Ей очень не хотелось ехать в Люботин, а уж тем более возвращаться в квартиру мужа.

– В конце месяца узнаем, – парировала подруга.

– Я приношу продукты каждый день, шампуни покупаю…

– Я не знаю, что ты приносишь, но мои траты увеличились.

Вот так многолетняя дружба разбилась о скалы под названием «быт». Подруга попросила Валю оставить деньги на оплату электричества и освободить комнату. Валя позвонила мужу, а он вдруг говорит, мол, не приходи, я дам тебе три тысячи рублей, а ты мне расписку, что на квартиру претендовать не будешь. Валя от радости едва язык не проглотила: три тысячи стоила однокомнатная кооперативная. И согласилась. Муж настоял, чтобы передачу денег оформили у нотариуса, и после этого Валя с дочками вернулась в Люботин. Родители ее встретили без особой радости, а вот внучкам были рады несказанно. И девочки тоже обрадовались – дедушку и бабушку они любили. Бабушка работала руководителем диспетчерской службы железнодорожной станции «Люботин» и была дамой с властным характером, а дедушка был человеком скромным, тихим, но занимал весьма солидную для того времени должность начальника базы промышленных товаров. Правда, иногда он брал бутылку водки и молча пил, но все понимали, что он войну вспоминает.

Внучек они любили, можно сказать, одинаково, с небольшим перевесом в сторону Риты. Может, потому, что она младшая, а может, потому что более напористая. То и дело было слышно: мне нужно то, мне нужно это! Мама, конечно, ставила Риту на место словом или делом – по заднице, но лекарство это действовало недолго.

– Рита наглая, вся в отца, – услышала как-то Галка тихий голос мамы.

– Не говори так про свое дитя, – упрекнула ее бабушка.

– Она меня достала, – оправдывалась мама.

– Дите не может достать, потому что оно твое. Вот что я скажу тебе, дочка: ты тоже не всегда была сахарная, но такая судьба матерей – все терпеть, потому что любовь идет от матери к ребенку, а уж никак не наоборот.

– Мама, ну ты же видишь, какая она? Такие истерики устраивает, хоть вешайся! Перед соседями стыдно!

Да, Ритка умела устроить истерику, особенно если дедушка Степа что-то привозил только Гале – юбку или туфли. Она так орала, хоть уши затыкай. И еще у нее была привычка – дедушка заедет во двор, она сразу к багажнику, откроет и нырнет туда почти с головой, одни ноги торчат. Галю отталкивает, роется, увидит что-то, засунет под мышку – и бегом в дом. И не дай бог, если засунутое надо отдать Гале.

– А ты терпи, – поучает бабушка маму.

– Я терплю, иначе уже не знаю, что с нею сделала бы.

– Не смей так говорить, она твоя дочь. Вот что я тебе скажу, не зря ты не ужилась ни с одним мужем, ты и жена плохая, и мать никакая.

– Я никакая мать? – возмущается мама.

– Да, Валентина, ты плохая мать, раз не можешь найти общий язык с дочкой.

– Но с Галей нахожу!

– У Гали твоей ни характера, ни кожи, ни рожи. Потому и так.

Вот такая была у них бабушка. А однажды она при всех дала маме увесистую оплеуху и прошипела:

– Бог тебя накажет.

Может, Бог и наказал Валентину, кто знает. Замуж она так больше и не вышла и умерла от инсульта, не дожив трех месяцев до шестидесяти. Дедушку и бабушку, ушедших с разницей ровно в сорок дней – сначала бабушка, потом дед, – она пережила всего на два года. Положа руку на сердце, Валентина не страдала ни по одному из мужей, отличалась таким же суровым характером, как и ее мама, и давление никогда не измеряла, хотя в ушах шумело постоянно. Она считала, что будет жить столько, сколько ей отведено. На дочек душевные силы тратила, но не очень – считала, что это пустое, что характер дается с рождением, и ничего ты с ним не сделаешь. Вон на мужей все нервы истратила, а толку? В общем, Валентина жила тихо, подруг не имела, в гости не ходила и к себе не звала, вещи донашивала старые, даже кримпленовые платья в двадцать первый век перетащила и носила с каким-то необъяснимым упрямством. И чувствовала себя вполне комфортно. Правда, был период от первого развода Риты до появления ее четвертого гражданского мужа, когда Валентина просыпалась среди ночи от тяжести камня, лежащего на душе, и название этому камню было «В кого она такая?». Валентина и так и эдак прокручивала в голове вопрос, почему дочь такая непостоянная и почему выбирает самые поганые экземпляры многочисленного мужского рода. И где зарыта ее материнская вина, или недосмотр, или ошибка? И однажды вынесла приговор: слаба на передок.

Приговор этот не обжаловали, а поведение Риты она обсуждала со всеми, даже с базарными торговками, которых в глаза видела два раза в жизни – первый и последний. Рита так и не простила матери этих разговоров, расползшихся по Люботину как тараканы.

Дедушка Степа Риту жалел, особенно после того, как рухнул ее первый брак, рухнул на исходе первого года, и она просто сбежала в неизвестном направлении, не оставив даже записки. Думали в милицию обращаться, но исчезла дорожная сумка и некоторые вещи, так что позвонили в дом профессора Дахно, и Маша внесла некоторую ясность:

– Рита уехала в Киев.

Вот и слава богу – жива, а это самое главное. А тут и сама Рита позвонила, сказала, что поживет немного в столице, поработает. Уехала она в середине осени, а вернулась в конце лета – худющая, один нос торчал и зубы. И покой в доме будто корова языком слизала, потому как Рита заводилась на пустом месте с пол-оборота. Бабка с матерью тоже подливали масла в огонь, и в один далеко не прекрасный день, когда бабка заорала: «Вон из моего дома, лярва!», Степан Степанович понял, что пора принимать меры. Он надавил на кого-то, нашел какие-то связи, и Валентине, почти двадцать лет стоящей в очереди на кооператив, выделили однокомнатную квартиру – это было последнее советское распределение, а через четырнадцать дней Советский Союз почил в бозе. Вопрос о том, кто будет жить в квартирке, пахнущей стружкой и замазкой для окон, даже не обсуждался – у Гали муж и крыша над головой уже были. Кооператив оплатили теми самыми тремя тысячами – они, к счастью, не успели сгореть в топке перестройки, и уже на следующее утро после получения ордера Степан Степанович привез туда бригаду ремонтников. За неделю все, что нужно, было подогнано, подклеено, перекрашено и переделано. Мебель доставил директор мебельного, сантехнику – директор «Тысячи мелочей», шторы и гардины – девочки из магазина для молодоженов. А на семейном совете Степан Степанович объявил, что, когда они с бабушкой уйдут к праотцам, квартира останется Рите, а дом Гале. Про Валентину речь не шла, она была просто звеном между двумя поколениями, и такая роль ее, кажется, устраивала. Во всяком случае, она одинаково конфликтовала и с родителями, и с дочерьми, ничью сторону не принимала и вела себя так, будто знает то, чего не знает никто. В этом неуправляемом оркестре человеческих страстей Рита играла первую скрипку, выдавая жалостливые ноты даже в том возрасте, когда девке уже и по заднице не дашь, и не накричишь. То ей надеть нечего, то у нее голова болит, то живот, то «я такая несчастная!». Страдала напоказ. Действительно ли она так уж мучилась из-за первого мужа, растоптавшего ее любовь, известно не было. Но спустя годы принимать это во внимание даже дедушка стал с оговорками – дотерпев до Риткиных тридцати и четвертого гражданского мужа, он охладел к внучке. А бабушка во время одной из истерик схватила ее за волосы и дернула с такой силой, что сместила шейные позвонки. Галя сильно испугалась – это смахивало на сломанную шею Мерил Стрип в фильме «Смерть ей к лицу», но сестра обматерила бабушку, оттолкнула Галю и рванула к мануальщику.

Конечно, никто в семье не ставил перед собой цель прекратить Риткины капризы именно в тридцать – все получилось само собой. Ритка после случая с шеей как-то притихла, и рядом со злостью в ее глазах затаилась горькая обида. Правда, реже приезжать не стала – овощи, фрукты, консервация нужны. Да и маленькая Настюша уже топала по доскам пола, по которым когда-то такими же маленькими ножками топала бабушка Валя. Но дочка, живущая у стариков, Риту не сильно заботила, приедет – и в гости к Машке. Вернется с сумерками, а поздно вечером, когда Настюша уже спит, снова уходит и возвращается в два, а то и три часа ночи. Местные сплетницы охотно полоскали ее имя, как, впрочем, и имя любой привлекательной женщины.

Надо сказать, что некоторое время Галя подозревала, что сестрица подсела на наркоту. Но ни следов от уколов, ни широких зрачков, ни специфического запаха не было, так что слабые нервы сестры она объяснила неустроенностью. Нервы у той были действительно слабыми – все ссоры в доме заканчивались по одному из двух сценариев: либо Рита выскакивала из дома в чем была и возвращалась под утро, либо хватала сумку, называла всех бездушными и уматывала в Харьков, оставив на пороге рыдающую Настю.

– Не нужно ее трогать, – сказал однажды дедушка. – У нее что-то не так в душе.

Все прислушались к его совету и впредь старались Ритку не трогать, хотя «что-то не так» вылезло очень давно, еще в третьем классе.

Мама тогда работала инженером-проектировщиком, и зарплата у нее была такая, что, если б не дедушка и бабушка, не видать им ни курортов, ни моря, ни нарядов. Основная заслуга тут была дедушкина: он имел доступ к дефициту, но при этом вел очень скромный образ жизни. Как и все люботинцы, сажал картошку, бурячки и все то, что нужно для выживания большой семьи. Также он выращивал поросят и курочек. Он мог, конечно, на все это хозяйство наплевать и кататься как сыр в масле, но время было советское, и за сильно торчащие уши нетрудовых доходов можно было загреметь в места не столь отдаленные с конфискацией всего имущества. Да и бабушка, хоть и детдомовская, но явно сельского происхождения, признавала только свои огурчики, яйца и колбаску, а с весны по осень дня не могла прожить, чтоб не постоять в огороде кверху задом. И вот однажды дедушка приезжает домой и говорит, что был у него начальник управления социальной помощи малообеспеченным семьям, так вот начальник этот считает, что Валя должна прийти к нему с документами. Валя пришла, и в итоге Галю и Риту включили в список учеников, получающих в школе бесплатное питание. Галя спокойно хлебала молочный суп с лапшой, сидя за одним столом с малообеспеченными детьми, а с Ритой случилась истерика, когда она поняла, в какой список попала. А поняла она это с помощью подружки Маши Дахно, которая ей доходчиво объяснила, что за «бесплатным» столом едят только нищие – вон тот тупой урод, сын уборщицы, и вон та дурочка, дочка облезлой училки математики, матери-одиночки, и хата их вот-вот развалится. О том, что муж училки математики погиб в афганском конфликте, Маша не заикнулась, хотя осведомлена была об этом не хуже, чем ее мама, технолог швейного производства и супруга профессора Дахно. По правде говоря, Машкин отец был не доктором, а только кандидатом наук, но занимал должность профессора на кафедре дерматовенерологии медицинского института. Был он сравнительно молод для такой должности, чуть за сорок, но пронырлив. Супруга, Людмила Ивановна, коренная люботинка, в ту пору работала на фабрике по пошиву верхней одежды. Машу она родила в тридцать девять, это был ее первый брак, а у супруга второй. Она была дамой неприветливой, сама себе на уме, отличалась истовой набожностью, чтила все православные праздники и придерживалась всех постов. Придерживалась рьяно – в пост на базаре могла разнести в пух и прах любого за покупку продукта, в данный момент недозволенного к употреблению. Активничала в местной церкви, завела себе личного исповедника и регулярно ездила к нему за триста километров, о чем уведомляла всех, кому не лень было слушать. Дружили Дахно исключительно с верующими, а снимая трубку домашнего телефона, Людмила Ивановна вместо «алло» говорила: «Дом профессора Дахно».

Так вот – Рита выслушала мнение подружки о бесплатных обедах и помчалась домой. Дома она долго плакала и кричала, что никогда с нищими за один стол не сядет. Утром она потребовала деньги на завтрак, но денег ей никто не дал, а бабушка сунула в портфель бутерброды. Те так и вернулись домой нетронутыми – не будет она их есть, да еще на виду у всего класса! Маша бутерброды не приносит, и она не будет. И лучше умрет от голода. (На самом деле Маше каждый день заворачивали бутерброды, но она прятала их на дно портфеля, чтоб никто не увидел, и съедала тайком в укромном уголке. Была еще одна странность у Маши: она ненавидела резинки для волос, а девочек с такими резинками презирала. Рита резинки эти тоже стала презирать).

Дедушка, видя такое дело, попросил всех выйти из комнаты и плотно закрыл дверь. В тот вечер он много чего рассказал Рите и про маму, которой тяжело, и про себя, выжившего в Голодомор, и про то, что есть за тем столом не зазорно – зазорно этого стесняться. Но слова Степана Степановича не дошли до внучки – чем дальше заходила ее дружба с Машей, тем больше она отдалялась от собственной семьи. И еще ей очень не нравилось, что она не катается как сыр в масле – внучка дедушкиного друга, заведующего овощной базой, очень даже каталась. Но дедушка не хотел рисковать. Он был сильно напуган судами над коллегами и крал аккуратно, в меру. И жил аккуратно, образцово-показательно, мол, смотрите, люди добрые, я чист и честен. Мол, не все заведующие базами воры и пройдохи, не все ездят на «волгах», я вот скромный, у меня «москвич». А чтоб купить его, долго стоял в очереди и долго копил деньги на сберкнижке – кто хочет, пожалуйста, проверяйте. Он не ел черную икру, закрыв окна плотными шторами, не шил рубашки на заказ, не имел любовниц, не ходил с корешами в баню. Не перестраивал довольно старый дом, не ставил новый забор, а собственными руками ремонтировал тот самый, что выделило его супруге управление железной дороги. Но вот женщин своих дефицитными продуктами кормил, о чем просил молчать, и одевал в дефицитные тряпки. Умеренно, чтоб не бросалось в глаза, и это тоже страшно злило Риту – она видела, как одета внучка заведующего овощной базой.

В доме Маши Риту о семье не спрашивали, и это еще больше отталкивало ее от родных; она стремилась подражать родителям подружки, людям высокообразованным и начитанным, с подачи Людмилы Ивановны ведущим беседы о Библии, а с подачи профессора Дахно – о Кафке, Ницше и гносеологии. Обедали они не по-простому, в кухне, а в столовой. Суп переливали из кастрюли в супницу и волокли в столовую. Правда, на их столе таких продуктов, как у Риты, отродясь не было, и это тешило ее самолюбие. Еще самолюбие тешила фраза «Моя подруга Маша, дочь профессора Дахно…». Произнося это, Рита будто откусывала от Маши то, чем Маша с нею никогда не поделится, и фраза эта погружала ее в мечты. А в мечтах она жила не в доме с огородом, не в Люботине, а в Харькове, в добротной многокомнатной профессорской квартире. Надо сказать, Дахно хоть и жили в своем доме, небольшом и довольно скромном, но картошку и бурячки не сажали, зато сажали всякие на то время диковинки – кольраби, брюссельскую капусту, редкие сорта клубники, сладких перцев и зелени. Но это не для Риты, нет. Она не будет рыться в земле. Однако приходилось, и это событие превращалось в процесс не менее зрелищный, чем поход с бутылкой воды, мыльницей и полотенцем из киоска, в котором она потом будет работать, в туалет через дорогу. Но это будет потом, а пока стоило бабушке сказать, что нужно прополоть клубнику, как Рита делала кривое лицо, принимала ванну и намазывалась от затылка до пяток питательным кремом. Сохла, надевала рубашку с длинным рукавом, брюки заправляла в высокие резиновые сапоги, на бейсболку наматывала парео, глаза закрывала солнцезащитными очками, под резиновые перчатки натягивала хлопковые и шла в огород с видом глубоко оскорбленного достоинства. После прополки она снова принимала ванну с пеной и снова намазывалась… В общем, такая жизнь была не для Риты.

А потом Маша и Рита временно расстались – Марья поступила в художественно-промышленный институт, и Рита не смогла этого пережить по причине полного отсутствия таланта к изобразительному искусству. Увы, довольствоваться ей пришлось автодорожным институтом. Но судьба обожает крутые повороты, и теперь Маша работает на мужа Риты, ее туда Людмила Ивановна пристроила, она Диму давно знает, он проходил на фабрике практику.