Текст книги "ЗвездА БеzумиЯ"

Кисловатый озон.

Бессмертие проникающее в дома.

Холодное, вытянувшееся рукопожатие вечера – с севера. Одинокое окно на фасаде сквозит притаившимся звучанием страха, вглядывающегося в своего небесного друга.

Машина не заводилась. Стояла как вкопанная вселенная – в песок.

Ну и где эти всадники, которые мне помогут? Отмажут. Выследят…

Отлить. Умрешь легко, не возродишься в муках – темнеющий, сползающий след по стене. Их мечты одинаковы как позы стаканов: мечты.

Оправился. Вернувшееся было настроение катилось куда-то вбок и удирало – и приходилось постоянно догонять, дергать его, словно провинившуюся собаку на поводке – все равно уже все потеряно: нашкодившая гадина. Формы липнущего к телу безумия и бесконечного падения в черные мысли: возникающая

…шаги приближались, сзади, вытягивая опасность из-под левой лопатки – скрылись, свернув за угол – облегчение…

Вынул мобильник.

– Эй, чувак, ты куда-то торопишься?

…не останавливаться…

Фигуры отделились от стены, окружили. Один вытянул руку:

– Давай.

…деревянно соображая: я же не брал ничего… все там и

– Ребя… – и еле успел увернуться от летящего кулака… в спину… продираясь сквозь клумбу, получая удары… пытаясь подняться – словно карабкаясь по стене… вырвался и

…приподнял голову: задушенная заря в реке (пригашенная как сигарета). Коридор сужался, и равнины вставали ночью без ума. Пастух звал на казнь, виляло ветром безмолвие… глаз потух.

Холодный пепел в ладони. Отрепья полнолуния в зеркале… Лицо свое разверни, мумия синего света – потрясен вечером чистым, твоими прозрачными словами …жег сухую траву в поле, медленную печаль. Она не слышала ничего – было не разбудить ее: спавшую, познавшую…

Слабый выстрел далеко, в окне. Слабый свист…

Обелиск в доме. Гость. В углу спички, соль. Сижу один, спорю с тенью: над плечами – пламя свечи. Полный звезд дом безголовый! Нет дверей, нет слов на это. Нет выхода

Ум лошадей загнанный на обрыв! Лошади шепчутся, поглядывая на меня – на смерть.

Пустили голову в буйно поле. Покатилась, золотой Луной обернулась – улыбнулась! Сказала мне: «Нет». Уронила браслет…

…я по полю шел, ничего не помнил: в голове – ночь. Голова – в звездах. Лег на землю-мать, сырую от крови. Соловьи искривили пространство. Тяжелые корабли приближали шаги:

…кто там молится в зеркале? Над душой-тревогой… нет души – призрак: тень вернется в ночь – закрой лицо свое, человеч

Всхлипы щеколды в полуночи, желтые камни в небе. Держи, строитель, стены, что сам сложил – себе на…

А ты видел высокий свод собственного творения!?

А ты отрицал все, к чему прикасалась десница твоя?!

Умерло время в ладонях твоих как змея. Остался ты ни с чем. Один. Зодчий мрака…

…слышал выстрелы, поднявшиеся в черном поле, гоняющиеся за волками. Умерло все в моих волках: смерть втягивала охотников в изумрудные тропики – губы твои ни с чем несравнимы! Волки твои в моей груди. Все нашли пищу – умерло время в зубах.

…слышал шорохи войны в травах, ползущие сны убитых. Живые и мертвые – все спящие. Видел сон: он лежал среди поля… Терял солнце вместе с кровью. Собрался с силами – и поплыл берег в глазах, чужой, а как близкий. Кто-то бросил венок вслед. Кто-то тряс за плечо: я открыл глаза, ответил «нет». И вода иссякла: я лежал на камнях, ветер пас мои мысли в стороне…

Стоял готовый к молитве. К казни.

Ветер шлифует зеркала и отражения просачиваются наружу

…тротуар: патрульная служба, народ снимает на мобильники.

– Да не толпитесь вы… Камеры убрали! – сержант вяло оттесняет зевак.

Ошалелый, отмудоханный – на газоне.

Инспектор… хорошенькая, в красиво пригнанной форме:

– Лейтенант Вачовски. Можно узнать ваше имя?

– Что? А-а, это… Нео

(соврал, зачем…)

– Простите?

– Поэт. Литератор… псевдоним.

Понимающе кивает.

– На вас напали?

– Не помню. Не… да.

Пытаясь собраться с мыслями.

– Кого-нибудь запомнили – приметы… Что-нибудь пропало?

– А? Да нет… Хотя, – ощупывая одежду, – кажется медальон. На память… был у меня роман с девчонкой по вызову… это не важно… я еще ей цикл посвятил – «Песни для Тринити».

– ?

– Как у Лу Рида. Очень ей понравились, влюбилась в меня… да вот же он!

Медальон болтается на шейке лейтенанта.

Срывая, прямо с цепочкой…

– Я даже знаю, что там написано – на обратной стороне… «На память моему самому любимому клиенту Кену».

Поддевая ногтем крышечку – широким жестом демонстрируя зрителям.

– Вот! «На память моему самому любимому клиенту… Ларри».

Молча вырывает медальон, сматывает и убирает в нагрудный карман.

Мастер короткого промаха…

Нашаривая ключ от машины. Мать, вашу… Хотя, может, лучше было сдаться – посидеть в участке… дать интервью, ага. Лебовски в маленьком городе – с большим… Повезло еще, что это гопники. Всего лишь гопники… И все равно – свобода от свалившегося напряжения… испачканная в траве штанина, кажется на щеке что-то… да – мобильник: им нужен был мобильник. Деньги и развлечения… они это получили – задаром…

Ключ, зажигание…

Мотор взревел, набирая холостые обороты.

Так: убрал ногу с педали. Успокоился.

Поехали…

Улыбался сквозняку, врывающемуся в салон. Солнце неслось в черной смоле листьев – соленый город многоточием пляжей, с края блещущего саксофона – всегда есть шансы на ошибку! всегда под рукой глоток вина (ну, в крайнем случае, надпись на стене, в мужском туалете)

мелькнувшее «…мобильной свя…» Нам сю-

– Могу я чем-то…

– …да!

(крошка, можешь. Уже не стебешься?)

…выходя на улицу – тихо матерясь и вставляя «симку» в подержанный, дешевый мобильник. Старую карту, припрятанную в рукаве. Старую дорогу… Ловко тебя провели вокруг рыльца! Наставили на путь. Из двух возможностей ты отвергаешь обе. Значит – ты Избранный, мать твою!

Двор…

Заехал вглубь, припарковался: пока голубка. Надеюсь, тебя найдут раньше…

Разношенные туфли – как время, сорный город… «Шаровая молния» – корабль с таким названием проплывает мимо, по каналу. Дежавю: гладь канала, корабль. Вяленое солнце за дальними деревьями…

Моя жизнь, моя Тихуана…

Мокко тает в чашечках с кофе, перемигиваясь с бродягами.

Солнечная география лета.

Лютеранский костел…

Прохладные плиты, колонны. Ангелы позевывают в кулак…

Скамья: склонив голову на сложенные ладони, делая вид… да что за хрень?: ведь тебе же пох…! все равно ничего не чувствуешь, не… Как это там: «Нравственное помешательство: неизлечимо… С.-Пб., 1905». Прими – и будь счастлив… Задрожавшие плечи, сдерживаясь – почти бегом, почти что смеясь!: ты же все знал, с самого начала – так какого… да потому, что херня это все – показалось… по…

Сбросили вес

стрелки собора:

город, принявший в свои объятия – дружелюбие ветра, вывесок… не по себе – от… Клоун. Забей… голый воздух облипает кожу, гнезда ласточек затерянные среди крыш – скоро они появятся в вечерней газете…

Глупое круглое солнце уже садилось.

Городские поля: кривляющийся воздух над раскаленным кладбищем.

Кладбищем мух. Рубились руки в рукопожатия – сырые консервы времени. Смердишь. Убиваешь время, в ожидании просветления. Как Иван Грозный… да пошел ты! Все, нах… пора: или игровой автомат или музыкальный.

– Ну, как там мои дела…

Прыжки ветра. Время прорастало в мысли, становилось квадратным.

– Потрясно, дружище! А ты не можешь добавить что-нибудь покруче?

волки ночных экспрессов: чувствуешь их голод?

– И как долго?

Объявления лепили пощечины пространству, и зеленоватый яд облаков почему-то становился губами – рыбьими и немыми, как в зеркале. Меняющийся мир зарешетил себя всеми своими ребрами, избегая взглядов в мою сторону.

– У твоей бывшей? Могу… где? …ладно.

Тачки, телки, красотки.

Черствая подошва города.

Горизонт разлегся ужаленным воплем:

сквозь него проползают насекомые автомобилей…

«дерьмо дерьмо дерьмо дерьмо дерьмо» – где-то в районе задницы… Сатори в Лас-Вегасе. Ненависть в Париже… Человеческая плоть треплется ветром: мы похожи на объявления в отделе знакомств. Обмена… Отыскать какую-то сексуальность, что бы вернуть способность делать что-то! Девственницы психуют пока их не трахнешь.

Банановый ветер – король полей… Уже не задаешь вопросов. Безвыходность пляжей. Молчание наступающих трупных солдат – дней – уже перекидывающих с плеч лопаты, которыми они зароют свой приход, в том месте, где все это произносится отлетающим ветром мыслей. Плантации чумы и сифилиса. Две босые ступни крупным планом. Хочется лечь на пол…

Шершень никотина в легких. Уличный комар, ухаживающий за прохожими, жестянка водостока… рассудок ветра вел по аллеям, мешал говорить – с их лицами, птицами… Цой разгребает старые газеты… Будем петь для ущербного солнца – перепачканные кровью и звездами. Змеями. В одежде из кожи. Из мрамора. Мрака… кошки, присевшие на корточки и готовые нас растерзать

– Ну и где твоя тачка?

Рекламные подвиги, прочищающие мозги.

– Решил избавиться, пока не дорого.

подонки слоняются в поисках приключений: вылезли из тел, расползлись по бульварам

– Надо же: а ты у нас умный.

еще немного этого пойла и я блевану, на собственные останки.

– Ладно. Поехали…

Они жили в старом доме, с протекающей крышей. В мансарде на втором этаже. Полевые цветы повсюду – в горшках, в банках заполненных водопроводной водой. Что-то коктебельское, воздушное. Любил приходить к ним в гости – отвлечься, забыться в этой пригородной саванне.

Теперь подоконники пусты. Цветы пересажены на клумбу – за дом, в одиночество. Вещи сложены на диван и накрыты ковром… любовь здесь больше не живет.

Продавленное кресло. Столик, пепельница… старый винил, старый Дилан… суматоха языка и этого сборища – полный ленивых чувств, азарта. Поклонницы, травка – растянулся на бархатном голубом диване. Старая кожа для новой жертвы. Прочел поэму на пару долларов. Две кошки драли ковер на полу, выплеснул на них портвейн из своего стакана… Качество знакомых, выпивка. Моррисон. Дух, слоняющийся на вечеринке. Бык одиночества в этом пространстве. Неон пленяет голосом похожим на губы красотки: вот этой… исчезновение с птицами как святая ошибка… высохшая скорлупа на дне стеклянной вазы. Пустой.

«Пленники понятий о самих себе: совокупляющиеся слова, плоть. Занавес разговора, скрывающий собеседников друг от друга – театр теней. Мир мертвых.

Молчание обнажено, неприлично. Одна из вещей, с которой мы не были в близости. По отношению к нему, мы все девственники, все ему не доверяем.

Ветер – закон без определенного места жительства. Смерть приходит и лишает себя тайны, разоблачается. Похожа на молчание – обнаженностью. (С ней как в сексе – важен процесс, а не результат).

Сексуальные облака

Желание взобраться на небо

Ливень сексуален, похож на будущее – освежающее. По отношению к нему мы все женщины – все принимаем»

Тополиный пух стелется вдоль глади полов, и сквозняк уже подмел целое облако под ножки моего стула… Пепельница, блокнот. «Беретта» с веселящим газом… окно: неподвижный, старающийся ускользнуть сквозь самого себя воздух. Поднятая от стола голова находит реальность в приблизительном свете всех форм, едва бессмысленность снова занимает свое законное место среди творения. Или космоса: планеты вещей светились воссозданным хаосом, и апокалипсис раскрытых дверей стоял медленным пленом совершающегося обряда солнца, залившего поздним светом вечность и безразличие длящихся сумерек… Все как бы испарялось – но сам процесс существовал и давал право именовать его «Будущее», что таковым и являлось: с добавкой «Всеобщее».

Черно было и сверху. Полоса света оказывалась лишь чертой маяка, делящего свое на дураков и утопленников: горящее полено, ненужная ветру свеча. Лампа потухала, вспыхивала – тени укачивали собеседника на досках стены: собеседник молчал, был тьмой – ни для кого и зачем. Все уравнивалось как круги на воде – центр был главным. Не стоило идти за его краями – отставшим грозил потоп.

«Несносность понятий – основное правило моего языка: нет ветра. Однако способ описания познаваемого не сводится к тождеству уравнений типа: безбожное есть бесполезное. Призрачность самого сознания лежит в стороне от него. Не говоря загадками, я снова прячусь в излишнесть – таково мое одеяние, ибо сам я не знаю: кто я? Адски чувствовать себя невыразителем».

Странный блеск мешал забыться

…твои пальцы коснулись лба и птицы умерли, оставив догорать тишину… Чем я был для тебя? Позволил всему случиться, естественному ходу событий. Принял этот подарок – ничем не рискуя, не жертвуя… Ну, да. Принял. Не напрягаясь. Не… Жил как жил: с обломами, с кайфом. Ничего из себя не строил. И все же… (а если ты меня не будешь раздражать вот там и вот тут – тогда… ну, в смысле: ты все еще здесь, старый педик?)

Сумерки вкрались в глаза.

Запорошенный рот молчал обо всем как об умершем. О тайне.

Совокупность зеркал сообщает нескольким солнцам код рухнувших связей: дихотомия забавлялась уровнем своего исчисления – «…овальная империя, овальная империя…». Бьющийся в судорогах блеск метет сквозь жалюзи и мягко целует пол, у окончания моей неподвижности.

«Лишенный предчувствия самого себя должен слыть пустым памятником обстоятельств. Не так традиционно лишь познавание сути уходящего прощения, плачущего памятью списанных божеств. Настоящее оглядывает исход из самого себя и способно стать ветром, или его источником. Что это дает? Не ставшую мерилом Вечность».

Остывшая пасть света.

Сияние мух в остановленном парадоксе пространства. Шелковые бабочки пряли тишину летних окон, украшенных арабесками блеска: золотой квадрат.

Тени навестили нас своим ужасом.

Сияние снов утомило глаза, танец времени и материи – и ненужность ощущалась во всем, стоило только

Сатурн головы.

Золотой урок… Золотой крюк выбирающий ловца отражений.

Жизнь как ленивая служанка – выбирала высокие ноты и выбрасывала в одиночество, в лунное окно – под откос: пол-доллара, четвертак… ни на что не разменивая

…утопали в бархатном диване, в бархатном океане… остался в комнате для двоих, где и одному мало места – в комнате, со старым осколком зеркала в пальцах…

…раскинув руки, спокойно уснув – бэнг бэнг

теперь ты совершенно свободен – бэнг бэнг

любовь уже выбрала крылья – бэнг бэнг

этим солнечным утром

сказала прощай

Несет дерьмом ниоткуда…

Наверное, кто-то сходит с ума. Наверное, где-то строят дома

Дрожь в светильниках как пробегающее дыхание: мы не предавались мечтам – мы поменяли их с явью местами… Линолеум, стол. Стакан. Сидел, поигрывая зажигалкой: обрывок пламени в пальцах – длится, плавно подрагивая… совсем чуть-чуть, на донышке… щелчок – и свет погас: не спрашивай, куда исчез огонь

Ползущие низкие облака сбрасывают дождь.

Больной горизонт лег в собственное бессмертие, спасся… – вот бы и мне так, и всем.

Желать другим того же, что и себе – вот Добродетель! А вот Истина: желаю самоубийства.

Приставленный к зеркалу пистолет:

страх прогремел, словно подкосились ноги у рояля!

Ха-ха, ха… Сейчас не XIX век: доза, прикид, стимулятор… Полиция нравов противоречит самой себе. Лесбийские приключения апатии пытались удовлетворить себя сами и выродились. Пластичность самосексуальности стала Едина. Кто ноль – тот сам!

Тогда зачем ты з д е с ь! Надоело прятаться?: раз-два-три-четыре-пять… Слишком давно с жизнью ничего не происходит. Сидишь на берегу, ждешь, когда вода принесет труп твоего убийцы…

Вечер взятый на поруки… Отвернутый никель крана в черной тишине керамики: как мертвый Маяковский заполнивший ушную раковину ванной. Черный карантин квадрата. Пустота на месте бывшего зуба. Вымокшая тишина на губах утонувшего. Полная жатва.

…сказала бэнг бэнг…

Сидящий в кресле являлся центром мира.

Число звезд этому не равнялось: равнялось времени – время равнялось нулю.

Взгляд вверх:

потолок…

взял в пальцы смычок, приложил к струнам: и скрипка взвизгнула – «kill!»

а что еще остается? где на самом деле актеры, когда они не на сцене?

…остается твой страх, мальчик.

Время медленно тает, приближая развязку к виску, пульсирующему загнанной жилкой. Покурить бы… Шорох вентилятора в душной комнате – метет пустоту в раскрытые окна

Письменность заполняла вещи. Письменность создавала себе глаза, прозревала. Мнимые дни. Ноги в полночи. Плюнь в спину пути и задуй огарок в горсти. Нем и незряч. Сидел в голове. Выл ветер за дверью, влек к себе фитиль свечки. Пол был – этого было достаточно. Гигантская глина тела – никто не возьмет печаль, никто не возьмет горсть песка… Спящий раскрывает глаза, закутавшись в одеяло, проходит вдоль окон: волны вплетаются в надгробия набережной – здесь, в солнечном аду… Материя сна настраивает свой механизм. Поворот головы: это не мое тело, там… рука снимает телефонную трубку на другом конце, голос произносит: «просыпайся» – и дверь захлопывается как мышеловка.

Рожденный!

Один, в пустоте. Пробуешь на ощупь эти текстуры: кафель, полотенца. Смеситель облитый ртутью… оскал зеркала: тьма. Вынуть, осторожно, скол портсигара с полочки – блик уплыл, прикусив рубчик сумрака – фильтр сигареты в зубах.

Уснувший алфавит настенных часов. Черный крот времени тикал механизмом будильника, словно закопанное взрывное устройство. Растягивался, пытаясь заполнить пустоту, словно пробовал языком выемку, оставшуюся от зуба: вырванного… щелкал зажигалкой как выключателем: бесполезным, мертвым… нет огня.

Туман. Подворье нелепо. Попугай покашливает в клетке, скрипит прутьями. Скорбный сон тишины… Молчание вьется пыткой сигареты над мудростью клавиш – старых, желтых как бильярдные шары. Или зубы тапера. Неулыбчивы тени, не закончены жесты – в картинах, в цветочных горшках. Плыли полы отражением холода, ныли зубы… «цок» лошади у крыльца, внизу:

булыжный туман.

Петербург.

Вздрогнул: пришел в себя.

Холодный пот. Фигуры часов занимались неясным сексом в темноте.

Иллюзия стула скорчилась в углу. Вынул лезвие из брюк – небритый убийца возник в зеркале, из темноты: хаос занавесок послужит хорошей фатой заснувшей Офелии… тошноватое ощущение ползло по спине, нажимало на позвонки. Обшарил ящики, плащ – бесполезно… словно поднесли свечку к самым губам: прикуривай! Шкрябнула мышь за дверью. Буфет несокрушим и хрустален. Помяни Мое Имя.

…дверь на лестничную площадку: лунный переход ступеней в иное измерение. В преисподнюю – лишаи света на стенах и пол охвачен лунным пламенем. Подъезд: рыхлая мгла навстречу… клекот летучих мышей вместо объятий. Огнем охваченный кот выходит из кустов на середину клумбы: внутренний свет цветов, свечение земли… шорох

яблоки падали с веток, катились, сбивали с ног. С мыслей… пятипалое пламя – темнота медвежья

…вытерли ноги о голову:

вышли —

и словно начал вдруг таять кубик сахара в глубине – нежно, под затылочной костью

Город затравлен неоном: лужи пахнут бензином, мертвыми звездами…

Протухшие фонари. Рекламы шепчут признания сексуальным языком. Скамейки предлагают свои тела как уличные девки. Полупустые парковки, ботинки намокли. Плыл месяц лужей. Мокр запах, опрелость листвы немного пьяна. Чего еще не было?

Закисший карбид, баннер… мертвые слоняются в поисках тел. Штамп перекрестка как гексаграмма И-Цзин: позы света на тротуарах, измазанные неоном лица. Отмеренные вселенные падают в глаза: бесконечно, бессмысленно…

Ночь. Пустота. Очередь, обернувшаяся на мое возвращение. Один из нас вышел – наружу

Киоск – опал света в сырых развалинах вселенной.

Во что выливаются реки? Во что смотрят глаза? В зеркала.

Сердце начинается с падения – есть границы, которым надо разбиться. Ударившись о конечное завершение многообразия – о Ничто. Став ничем, несуществующее сердце становится Настоящим. Падая в Бога, Настоящее становится Его Сердцем: Бог Настоящ

…глаза лошадей – пасущихся, пьющих воду ушедшего…

…позывные увязшие в паутине.

– Да…

Бамбуковая пустота скамейки. Пыль и память…

Лишь тонко наступали будущие собаки иллюзий – верные спутники очага: где он теперь горит?

– Что: так херово?

И куда денутся несуществующие псы после окончательного угасания жертвенника?

– Зачем? А хотя… я в городе.

…обними меня…

– Не ори – зажигалка сломалась. Где? Ладно…

Квартет помоек. Кончившееся топливо дней. Полная убеждений река сползала сама с себя и не была собой даже дважды. Яркие кубики окон складывались в пирамиды. Никто не был забыт. Все были одиноки. Мыши и львы ходили по проволоке, акробат валялся внизу… летящий занавес ветра – так мало времени отдано рукам и крыльям твоих волос, предчувствия зеркал ожидающих взрыва – в пенном хрустале рук, объятий!

Слепой дождь искал небеса, о которые можно разбиться – и Небеса проросли!

Попробуй ограничить Небо

«Привет!

Знаешь, я вчера сидела на берегу (море здесь чистое и какое-то особенно спокойное) и вспоминала все, что у нас завязывается с тобой.

Здесь очень мало людей, событий и прошлое (лучше сказать настоящее – наше) как-то спокойно, неторопливо входит и занимает свое место в жизни. Странно у нас все вяжется: вроде и нет большой любви, как ее обычно изображают, нет сильной привязанности… неважно: это ничего не меняет. Главное, что оно объединяет нас, где бы мы ни были, чем бы ни занимались и наплевать, как оно там называется!

Ну, вот – написала, а сама задумалась: не слишком ли все это загрузно, занудно… Здесь настигает состояние отрешенности, и легко почувствовать, что только время способно умереть: умирая, оно растворяется, исчезает. У моря есть ощущение того, что все дороги заканчиваются…

Черт: впала в манию величия.

Уже целую неделю ничем не занимаюсь – зависаю в этой прозрачности. Бродяжничаю, разговариваю с деревьями. Нужно будет обязательно купить краски – акварель или акрил: хочется это ощущение написать, если конечно получится. Хотя, я замечаю, в последнее время мне все чаще это состояние удается – само, без усилий…

Знаешь – мне кажется, что мы оба – сумасшедшие, и давай никому не позволим нас лечить…»

Голуби, гибнущие на липком асфальте, среди чудовищных машин.

Глумливая улыбка висела, и чума сигары дымилась, поджаривая губы…

Ортопедические паузы шагов. Плавно опускающееся стекло припаркованной машины. Инопланетянка за рулем. Бесстрастная, в черных очках – Тринити, Маргарита… Стоит ли потеря дня, избегающего новой встречи? Не дождетесь… (запустившийся двигатель в космосе)

Асфальт сиял и цвел рисунками. Кошки исчезли как перед катастрофой.

Прошлое просилось на улицу словно ребенок: поиграть, побегать с такими же не имеющими собственных воспоминаний мгновениями!

согнутая нога на предпоследней клетке:

если точно подбить камешек

…лопнуло окно!

мучительно летящие осколки —

словно песок, брошенный в глаза – в насмешку за…

четко, как оловянный солдатик… оглянулся:

молния завязла в грязи, была похожа

на расстроенную скрипку —

мое материальное сердце! —

«ангел мой соломенный тихо сходит с ума приютив ласточек в колком теле» – неужели это были мы… мы… хочется смеяться беззвучно – только губы мешали, и пахли травой и тиной… Волга текла в голове, нас прибивало к берегу – две кучи водорослей… пора было возвращаться, но ты не хотела отвечать, покачивалась в воде

…ветер, обслуживающий бесшумность зеркал, мучительная длительность бегущих…

Мысли тонули, и трудно было принять, согласиться на ясный абсурд логики:

сон уже начался, это лишь снится: ночь, пустое зеркало, занавеска в проеме балкона

– …кажется. Вызывай «скорую»…

отражения отслаивали свои фальшивые образы —

шевелюру Эйнштейна, голубя Пикассо в когтях держащего шар

– …ориентировку – цвет, марка…

Солнце.

Немота перекрестков, пылящий ветер…

ты выпустила птиц в окна, забыла указать адрес —

гору воздуха надул ветер

…птицы приближались, принося воспоминания – и нелепо чувствовалось собственное отсутствие в этом веселом щебете – так, словно и самих птиц не было, а ты – и есть это самое прошлое, тщетно заглядывающее в глаза – в поисках то ли себя самого, то ли собственных своих следов. Но следы были не здесь – следы оставались в книгах с окнами, и неизвестно как было попасть в их двойственную буквенную сущность. Разбить окно?

…холод влетает в салон – лица, халаты… лунный диск в мелькающем блеске деревьев… объект мыслей распадался на части

Монотонно постукивающие часы внутри головы.

Взгляд обрушивающийся на безмолвие, ускользающее в прошлое – от тебя, от тебя, милая. Бестолковое чувство, завершающее свой огонь, замыкающее кольцо – огненное кольцо вокруг лба

…на полу между чувствами… трясут, пытаются дозвониться – мобильник молчит, но это

…компьютерное небо плескалось в бассейне: сидели на бортике, вяло переговаривались… призраки в глубине, что на той стороне, и сопровождающие тьму свечи, несомые невидимыми руками – много, много глаз молчало на меня, колыхались голубоватые одежды: как счастье, как сумерки – я понял…

берег, раскрытый футляр тела: шел, оставляя следы хрусталя, ожившее молчание сумерек. Это безмолвный голос перекатывает камни во рту эха, возникающего в утробе Девы. Пастух чертит звуки вечерним рожком – спокойно, не длясь… Волны с глазами волов, бриллианты воды в двух шагах от полуночи – словно зажмуренные глаза ребенка. Зрачки напоминали плывущее стадо: ленивые мысли воды вытекали и жгли накопившееся солнце в своем астрономическом теле. Увязнувшие в свободе быки полностью лишились различий – купались в хрустальной неизвестности, пока память не стала невозвратима, не стала собой… мимо, мимо плыли идущие, свечи… Молчало время у меня в пустоте. Играл орган и творил море, валы, глубины фосфоресцирующие, гнетущие… блаженные, блаженные воды исчезновения…

Чем я был для Тебя…

– Начали…

Нагота солнца

Липнущий к зною асфальт

Одиночество раздевает нас полностью:

мы дышим пустотой, стоя в его распахнутых

небесных дверях…

Золотая рука искала к чему бы прикоснуться – там ты встретишь друзей, а я потеряюсь

* * *

Было сухо, словно в горло пропихнули водосток.

По решетке нервов прогуливался ветер обеих бездн. Бездны в нервах не нуждались – отсутствие являлось местом любой возможности – и только оно и было. Что стоит за отсутствием как его отражение? Что за моей спиной, когда есть поле зрения?

Три окна, дверь: тишина, осознанность, блаженство. Мама… меняется молоко в блюдце, ломтики белой булки похожи на кожу, на плоть… Старый Друг – наклоняется, спрашивает о чем-то… Действия для времени обязательны как обреченность для раба. Недеяния вечности… Из откуда еще доносятся голоса?

Жизнь. Этой болезни не было конца кроме конца, ибо началом была болезнь. Боль… И смутное ощущение, что что-то упустил – что-то

ангел растворился в зеркале

Зеркало, удерживающее отражение… сколько оно может принять отражений?

Брось в это озеро камень – и зеркало, всю жизнь висящее в комнате твоего ума, треснет! Будущее – как брошенный интегральный платок в темную пропасть разума: исчезает.

Глотка распухла от молчания. Тянуло в тропики словно птицу…

Бездействие – противоположное действие. Стань пустотой на месте любого образа или формы – и время исчезнет навсегда. Вместе с его проявителем. Все вещи – проявители времени.

Нет выхода. Есть начала. Нет выбора. Есть завершенность. Убив, родить можно было только лишь жизнь. Жизнь и должна была стать – быть! – убийцей. Потому что убивать-то ведь было и некого: Жизнь – была всюду. Только Жизнь и была – без перерыва и времени: и не было времени ее оценить! А, следовательно, и измерить: жизнь без измерений. Абсолютная!

Створка окна: звенит саранча в голове, подтачивая свои небылицы, вибрации океана…

Старый Друг… струится в своем измерении – это чувствуется даже так, с закрытыми гла

Ты вошла, тихо неся полотенце, тихо садясь на стул: блеск лужиц на кафеле, повязка на глазах

Сон слов не рождает чудовищ. Чудовище само сон: сон, снящийся себе – чудовище. Есть мысль – и есть топливо, порождающее огонь недвусмысленности. Расстояние между ними – Хаос.

Сознание, ноль…

Расстояния квадратов самих себе не равны нулю моего сознания. Я просто не помню о нем.

Я не сам!

Следовательно, все ложно здесь.

Но я веду за собой Путь. Я положил его в свое сердце – и наверно оно обвернуто канатами, а вход – вход в боль. Божественность – я боюсь, но я произнес это слово! Все здесь заодно. Напиток ночи сливается с жизнью моей души и становится днем. Он мне не принадлежит (уже), но позволяет мне быть в нем, внутри своего тепла:

«Я»?..

Сахарность, сладость причин сюда приведших – я приветствую вас, хотя и отравляюсь Вами. Смысл слова «нельзя» – нельзя сохранить. Полное слово – полнее меня – ведь любое из них творит меня, творит…

Последнее чувство угасает по вине моего скольжения к плоскости – там, на ней, я буду нем.

Все это – посюсторонне.

Я пью – я вдыхаю гордость ароматов, но не становлюсь их свойством – вот в этом лишь есть мое свойство. Я мал. Я – п у с т о т а капли… Амен.

Лучащаяся сущность – покидает меня