Текст книги "Последний романтик"

– Почему бы не отдать одного Джо с Сандрин? – осенило меня. – Свадебный подарок! – Идея показалась мне отличной, но Кэролайн замотала головой.

– Только не Джо, – начала Кэролайн и осеклась. Что-то промелькнуло по ее лицу, не кошки и не дом, что-то более давнее и глубокое. – Слушай, давай выйдем на минутку. – Поглядывая на кошку, она попятилась из комнаты.

В конце коридора я заметила внешнюю круглую стену башенки, покрашенную в тот же лиловый цвет, что и дом снаружи. Из маленького окна на пол падал прямоугольник солнечного света. Все вместе это выглядело таинственным и волшебным, как замок принцессы.

– Кэролайн, – спросила я, – а помнишь нашу игру в королеву-мать там, на пруду? Помнишь ложку? Как ты думаешь, она в конце концов нашла свою дочь?

Кэролайн посмотрела на меня и смущенно покачала головой:

– Прости, Фиона, но я не помню.

– Не помнишь? – Я так ясно помнила все изгибы ручки той ложки, все пузырьки в толстом зеленом бутылочном стекле. Все истории, которые мы сочиняли друг другу. Как она могла это забыть?

– Фиона, иди сюда, мне надо тебе что-то сказать.

Я села рядом с Кэролайн на верхней ступеньке.

– Рене думает, это началось снова, – сказала она. – У Джо проблемы. Алкоголь, наркотики, видения, или как он там их называет. В прошлый раз мы тебе не сказали.

В первый момент мне показалось, что Кэролайн говорит о ком-то другом, о другом Джо, не о нашем брате. Но никакого другого Джо не было.

– Что? Какой «прошлый раз»?

– Когда он был еще в колледже. Когда бросил бейсбол.

– Ты имеешь в виду колено, – сказала я, и это не был вопрос.

Я помнила тот день, когда Джо позвонил Нони и сказал, что у него травма колена. Я обедала за кухонным столом. Нони говорила по белому телефону с длинным спиральным проводом, висевшему в кухне на стене. «Джо! – сказала она и потом: – Что случилось?» Я видела, как ее лицо оживилось и затем сникло.

– Фиона, не было никакой травмы колена, – мягко сказала Кэролайн. – Его просто выгнали из команды.

Я потрясла головой:

– Но… А как же то письмо от тренера?

– Его написала Рене.

– А операция?

– Не было никакой операции.

– Но Джо ходил на костылях.

– Он одолжил их. Только на те несколько дней, когда приехали вы с Нони.

– Я тебе не верю, – сказала я.

Кэролайн посмотрела на меня.

– Рене этого и боялась, – сказала она. – Что ты рассердишься.

– Я не сержусь. Я… – Я встала и пошла от своей сестры по коридору, в комнату внутри башенки. Изнутри она была меньше и темнее, чем казалась снаружи. В ней дуло. Потолок не заострялся кверху, а был плоским и высотой только два с небольшим метра; обшивка вся в водяных разводах. Это напоминало вовсе не волшебную башню, а камеру. Я быстро вышла оттуда и постояла в коридоре, прислушиваясь к мяуканью котят.

Как описать то чувство, когда ты внезапно узнаешь, что не знал чего-то, в чем был уверен? Я помнила, как после того звонка Джо Нони несколько часов проплакала. Она пыталась дозвониться тренеру, потом врачу команды. Потом ей позвонила Рене и все объяснила. Разрыв сухожилия, мениск, как хрупки все эти связки, как трудно полное восстановление. После этого звонка Нони больше не плакала, но была в отчаянии. Ее мечта, мечта Джо испарилась после одного неверного шага.

Но оказалось, что не было никакого шага. Ни разрыва сухожилия, ни хирургической операции. Я замотала головой.

– Ты, наверно, что-то не так поняла! – крикнула я Кэролайн, которая, повернувшись, смотрела на меня. – Я не понимаю, как вы могли бы это устроить. Джо сказал бы мне. Или Нони узнала бы… – И я осеклась. Внезапно я поняла, что Кэролайн говорила правду.

Конечно, они могли все устроить. Мы же, все четверо, могли хранить секрет Нони все время Паузы. Я сама сейчас хранила секрет о блоге и о том, как провожу время за пределами офиса. Скиннеры умели хранить секреты. Это с честностью у нас не очень получалось.

– Жаль, что вы мне тогда не сказали, – прошептала я.

– Ты была слишком маленькой.

– Мне было семнадцать.

– Ты всегда обожала Джо. И всех его друзей. Мы подумали… – Кэролайн помолчала. – Мы с Рене решили, что лучше тебе не говорить. Вот и все.

– Я не сказала бы Нони, – ответила я. – Я сохранила бы ваш секрет.

Кэролайн снова внимательно посмотрела на меня.

– Джо говорил, что папа велел ему перестать играть в бейсбол, – произнесла она безо всякого выражения. – Папа сказал, что его бросковая рука уже не та. Это сказал ему папа.

– Папа? – И я немедленно вспомнила тот давний день во время Паузы, когда Джо взял меня в наш старый желтый дом, и мы стояли в бывшей родительской спальне и ждали нашего отца. Я никогда никому об этом не рассказывала и не сказала Кэролайн и сейчас. Но это воспоминание было как маленькая, ужасная бомба, которую я держала в руке.

* * *

Кэролайн неделями не говорила Нони, что бросила учебу.

– Ты должна сказать Нони, – говорил ей Натан за завтраком или перед сном. Говоря это, он всегда как-то касался ее – брал за руку, гладил по плечу, но это не помогало.

– Я не могу, – всегда отвечала Кэролайн. – Она будет ужасно разочарована.

– Возможно. Но ты все равно должна сказать.

С годами Натан все же завоевал расположение Нони, и теперь его отношения с ней были даже лучше, чем у Кэролайн. Но он не знал Нони так, как знала она. Он не понимал странного сочетания большой и малой истории, оживлявшей родительство Нони. Кэролайн же помнила все дискуссии о феминизме за обеденным столом, банку из-под варенья на подоконнике, полную долларовых купюр, куда собирались деньги на колледж. Успех Натана не был символом, он был просто успехом.

Месяц спустя после ухода из университета Кэролайн сидела в плетеном гамаке, висевшем между двумя осинами на заднем дворе, когда Натан принес ей телефонную трубку.

– Звони своей матери, – велел он. – Я больше не могу ей врать.

Кэролайн взяла телефон, но звонить не стала. Откинувшись на спину, она наблюдала, как белая бабочка порхает с одного поникшего ноготка на другой.

«Может, – думала Кэролайн, – Нони вспомнит, как сама была беременна. Как болит спина, как плохо спится, как трудно сосредоточиться, и мозг постоянно переключается с одного на другое, и постоянно слышится биение маленького сердца». Как Кэролайн могла сосредоточиться? Как она могла соревноваться с кучей подростков, которые гуляли все выходные и искренне верили, что события семнадцатого века достойны обсуждения. С людьми, которые думали только о себе? Кэролайн находилась в другом измерении. Более того, она вышла уже за собственные пределы – ее мысли и чаяния тянулись шире и дальше, в будущее человечества, в простирающиеся ветви семейного древа, растущего вширь, где она была самым его центром, мощным, питающим стволом.

Бабочка упорхнула из виду, и Кэролайн взяла телефон и позвонила матери.

– Ох, Кэролайн, – сказала Нони, когда та все объяснила. – Ну какое же ты древо! Тебе всего двадцать три.

– Но я знаю, чего хочу. И для этого мне не нужна ученая степень.

– Но твои желания могут измениться. Я имею в виду только это. Чтобы ты была готова к любому будущему. – Нони помолчала. – А с Рене ты это обсуждала?

– Нет. – Кэролайн почувствовала знакомые уколы пренебрежения. – Мне не нужно обсуждать это с Рене. Это всего один семестр, Нони. Я всегда смогу восстановиться.

– Но ты же не станешь.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю, – ответила Нони. – Я знаю, что ты этого не сделаешь.

И Кэролайн, которая всегда считала себя добродушной и легкой, оптимистом, во всем видящим светлую сторону, вдруг разъярилась. Не говоря ни слова, она швырнула тяжелую трубку беспроводного телефона на землю и откинулась обратно в гамак, тяжело и жарко дыша, прижимая руку к груди. Было ужасно влажно, даже для Кентукки, и на Кэролайн в тот день была только пара боксерских трусов Натана и старый верх от купальника, оставляющий снаружи весь живот. Когда ее дыхание выровнялось, она заметила, что у нее на губе, на висках и даже на животе выступили крупные капли пота.

– Детка, – сказала она своему животу, – иногда Нони бывает грубой и злой. Иногда просто сукой. Но она нас любит. Правда. Она любит нас так же, как остальных.

Кэролайн закрыла глаза и погрузилась в странный полусон, где ей казалось, что она снова и снова бьет кулаками по дереву. Дерево, естественно, не отвечало, а просто стояло, бесстрастное, как все деревья, что только побуждало Кэролайн бить сильнее, пинать и кричать, что угодно, лишь бы вызвать реакцию, но она добилась только того, что все кулаки и ноги болели и были разбиты.

Потом она проснулась. Телефон звонил, звонил, звонил. На экране высвечивался номер Рене. Целую минуту Кэролайн сжимала и разжимала ладони, глядя на них и думая о своем сне и разбитых руках. Она все еще сердилась на Нони, которая всегда столько требовала от своих детей, так много, и при этом отказывалась признавать искренние старания Кэролайн. Нони так горячо верила в собственный опыт, что не могла вообразить себе сценарий, где он стал бы непригодным. Любила ли когда-нибудь Нони своего мужа так, как она, Кэролайн, любит Натана Даффи? Вряд ли. Приходилось ли Нони когда-то выбирать свой образ жизни, как пришлось Кэролайн? Точно нет. Жизнь Нони просто пролилась на нее, как ведро молока.

Телефон продолжал звонить, но Кэролайн не отвечала. Она и так знала, зачем звонит Рене – Нони попросила ее уговорить Кэролайн остаться в университете, чтобы ее жизнь хоть как-то напоминала то чудо, каким была жизнь Рене. Кэролайн и Рене могли поговорить об этом на будущей неделе, или через месяц, или следующим Рождеством. Или же могли сделать это прямо сейчас. Кэролайн взяла трубку.

– Каро, – сказала Рене. Она плакала.

– Я все решила, – быстро выговорила Кэролайн. – Ты меня не отговоришь.

– Что? – удивилась Рене. – Нет, – это Джо.

– Джо? – Кэролайн резко села, и это внезапное движение ее неравномерно распределенного веса нарушило равновесие гамака. Какое-то время он качался, а потом она вылетела из него, тяжело приземлившись на четвереньки, так, что живот коснулся травы. Она схватила телефон:

– Что случилось с Джо?

Пока Рене объясняла, Кэролайн медленно села. Она потерла ушибленное колено, но не заметила стекавшую по ноге струйку крови.

У Джо, говорила Рене, неприятности. Что-то там с вечеринкой их содружества в колледже, с переизбытком алкогольного пунша, разными запрещенными веществами и тремя сотнями студентов. После чего два десятка человек попали в больницу, в реанимацию. Одна девушка умерла. Джо был одним из организаторов вечеринки, сказала Рене, и декан подошел к нему со всей строгостью. Его выгнали из бейсбольной команды. Его могут даже совсем исключить.

– Нони не должна об этом узнать, – сказала Рене, и в ее голосе было то отчаяние прошлых лет, которого Кэролайн не слышала уже давно. – Я собиралась сегодня встретиться с несколькими людьми из колледжа, но у меня экзамены. Я должна готовиться к сдаче на квалификацию.

– Рене, я помогу, – сказала Кэролайн и вспомнила, как дралась во сне с деревом. Она думала, что дерево – это Нони, но, возможно, это был Джо. Не важно, какие неприятности происходили вокруг него, он всегда был тем же самым – невозмутимым, упрямым, безразличным ко всему: земле, небу и дождю, питающим его каждый день.

Кэролайн и Рене проговорили примерно час, обсудив все, что им известно и что они могут благоразумно утаить от Нони. Они вчерне набросали план: Рене пойдет на встречу, выяснит, насколько серьезна ситуация с исключением из колледжа Джо, и попытается убедить руководство воздержаться от этого. Потом они с Кэролайн вместе что-нибудь придумают. Почему Джо больше не в команде? Травма была наиболее убедительным объяснением – в прошлом году у него уже была трещина в колене, и тренер Марти всегда беспокоился за его левую ногу. Они защитят Нони. Они всегда это делали.

Кэролайн выключила телефон. Продолжая сидеть на траве, она вдруг поняла, что у нее ломит поясницу и болят ноги. Она чувствовала… что именно? Внутреннее неудобство, нарастающий дискомфорт. Она вдруг заметила, как в воздухе гудят насекомые, и как перед ее глазами медленно пролетают облачка цветочной пыльцы, и как пышно и ярко зеленеют трава и листья, и даже облака над головой показались ей какими-то слишком южными. В Бексли никогда не было такого шиповника, как тут. Пышного. Надрывного.

Кэролайн снова попыталась встать и опять не смогла из-за внутреннего дискомфорта. Она подумала, услышит ли ее Натан. Нет. Он был в доме со своими лягушками. Кажется, как раз наступило время их кормить.

И тут она увидала темную лужу на траве и на своих ногах. Крови было явно больше, чем от разбитой коленки.

Используя гамак в качестве шаткой опоры, она встала и тут же ощутила, как у нее по ногам хлынула жидкость, и почувствовала резкую, скручивающую боль. «Нет, – подумала она. – Нет. Слишком рано. Срок был только тридцать четыре недели».

– Натан! – закричала Кэролайн, складываясь пополам.

* * *

– Вот так Луис родился в тот день, когда Джо выгнали из бейсбольной команды, – сказала мне Кэролайн. – Рене придумала историю про травму колена. Рене разобралась с колледжем.

Мы сидели на вершине лестницы. Все это время я возила ногтем по шероховатостям перил, ковыряя дорожку в толстом слое белой краски, и вдруг остановилась.

– Но как же это все может случиться снова? – спросила я.

– Ну, потому что Джо слишком много пьет. Кокаин, а может, и другие наркотики. Недавно у него было что-то вроде сердечного приступа. Рене волнуется, что он подвергает себя риску, но он, конечно, все отрицает. Она думает, что Джо нужно вмешательство. И она хочет, чтобы мы сделали это все вместе, втроем. – Кэролайн помолчала. – Я думаю, ему просто нужно повзрослеть. Для начала ему нужен свой врач. Почему Рене продолжает этим заниматься?

– Джо не употребляет кокаин, – сказала я.

– Да он годами это делает, – ответила Кэролайн. – Ты что, не замечала?

Я покачала головой. Но вообще-то… Что я видела? Джо постоянно бегает в ванну, шутки насчет слишком много кофе, сопливый нос и красные глаза. Нервозность, возбужденность. В колледже все всегда курили траву, сладковато-душный запах исходил от его волос и одежды. На прошлое Рождество у Нони Джо не выпускал из рук стакан джина с тоником, и высосанные ломтики лимона валялись на каждом столе, на каждой полке.

– Это Эйс достает ему наркотики, – сказала Кэролайн. – Так говорит Рене.

В последние пару лет Джо с Эйсом снова стали дружить. Во время учебы они разбежались, но теперь оба жили в Нью-Йорке, и оба много работали в своих офисах в высоких башнях. В рассказах Джо Эйс представал совсем другим, чем тогда, в наши летние дни на пруду. Больше не агрессивный и не потерянный, не пытающийся никого впечатлить своей бравадой и рискованными штуками. Я верила брату.

Но в этот последний час с Кэролайн передо мной разверзлась пропасть. Джо, Кэролайн и Рене стояли по одну ее сторону, а я, самая младшая, ребенок, – по другую.

Из спальни раздался всплеск кошачьего писка, и мы с Кэролайн обернулись на дверь.

– Надо разобраться с кошкой, – сказала Кэролайн.

– Ладно, я подожду тут, – ответила я, не глядя на нее.

Кэролайн вздохнула, прикрыла глаза и тут же снова их распахнула.

– Знаю! У меня есть немного оксикодона, – сказала она.

Я подняла брови.

– Постоянная боль в спине, – пояснила Кэролайн. – Сама попробуй выносить двух младенцев до тридцати девяти недель. Пойдем найдем банку туны.

Мы с Кэролайн вышли из дому и доехали до главной улицы Хэмдена в поисках кошачьей еды. В тесном, пыльном углу магазинчика мы отыскали две банки консервов тунца. Кэролайн купила еще пачку «Мальборо».

В машине она закурила.

– Не знала, что ты куришь, – сказала я.

– Со старших классов, – ответила Кэролайн. – Я все еще думаю об этом. В последнее время я много об этом думаю. Только Натану не говори. А то он со мной разведется. Слишком уж неженственно. – Кэролайн глубоко затянулась и выпустила в окно длинную, мощную струю дыма. – О!.. – И она закрыла глаза.

С закрытыми глазами и запрокинутой головой моя сестра выглядела иначе. «Побежденная, – подумала я. – Покинутая, потерянная, заблудшая». Она сдалась затяжке никотина, проблеме с кошкой, стрессу от нового дома. Кэролайн всегда была такой бодрой и уверенной, так надежно обладающей главными жизненными ценностями – дом, дети, любовь, – что ее хорошее настроение казалось мне некоей данностью. Что за причины у Кэролайн терзаться сомнениями, проводить хотя бы одну ночь, глядя в темноту потолка? Но, конечно, и у нее были свои пределы. У всех нас были.

Я подумала о работе Джо в «Морган капитал»: роскошный офис, вечеринки на яхте и бонусы. И Сандрин. Годовое ухаживание, завершившееся обручальным кольцом с солитером размером с желудь, торчащим у нее на пальце и, казалось, поглощавшим весь свет в помещении. На той неделе босс Джо, Кайл Морган, устраивал вечеринку по поводу их помолвки. Была приглашена сотня гостей, нанят джазовый квартет, официанты и кейтеринг, бармены и флористы, все в бело-зелено-розовой цветовой гамме. Это было почти такое же пафосное событие, как сама свадьба. Так хотела Сандрин. Сандрин с ее хвостиком, с бледно-розовыми ногтями. На том завтраке месяц назад она рассеянно крутила на пальце бриллиант. С каждым его поворотом я думала, каково это, играть с таким красивым кольцом, осознавать его значение и обладать им во всей полноте.

– Думаю, нам нечего беспокоиться о Джо, – сказала я Кэролайн. – Я не большой фанат Сандрин, но он ее любит. Он женится! У него трудная работа, но это то, чем он занимается. И у него полно друзей. Рене преувеличивает. Может, он и курит траву или выпивает лишнего по выходным, но что вы хотите?.. Он столько работает. У всех нас есть свои слабости.

Кэролайн выпрямилась, зажав губами сигарету.

– Понимаешь? – сказала я.

– Но Рене считает, что он тратит слишком много.

– Ну и что? У него много денег.

– Он купил машину и место для парковки. Он тебе говорил? И они ищут четырехкомнатную квартиру в Верхнем Вест-Сайде. Запад Центрального парка. Ты хоть представляешь, сколько это может стоить?

– Он занимается финансами. Это другой мир. Рене все свое время проводит с больными людьми. Конечно, она будет думать, что он болен. Но Джо не болен.

Я видела, что Кэролайн в сомнении. Мы всегда слушались Рене в важных вопросах. Не то чтобы мы считали ее непогрешимой, но она грешила меньше нас всех.

– Я знаю Джо лучше, чем Рене, – продолжала я. – Если бы с ним случилось что-то плохое, он бы мне сказал. – Едва я произнесла это, как поняла, что это неправда, это перестало быть правдой. Когда мы с Джо в последний раз общались вдвоем, без Сандрин? Или Нони? Когда мы говорили о чем-то, кроме его работы, моей работы, и сколько денег мне надо у него одолжить?

– Ой, я не знаю, – вздохнула Кэролайн и потерла глаза.

И в этот момент Кэролайн, моя сестра, которая всегда хотела видеть хорошее в людях или домах, начала верить мне. С Джо все в порядке. Вмешательство совершенно не нужно.

– Но ты должна будешь убедить Рене, – сказала она. – Ты никогда не поймаешь ее по телефону. Поговори с ней на помолвке. Она обещала Джо, что придет.

Когда Кэролайн сдалась, я почувствовала определенное облегчение. Я спасла Джо, и со временем он будет мне благодарен. Это был также откат осознания того, что начало охватывать меня, – то, что я думала о Джо, было неверным. Я была младшей сестренкой, обожающей своего старшего брата, и никогда не смотрела на него объективно. Я с трудом могла признаться в этом себе. И я в жизни не призналась бы в этом Кэролайн.

Мы сидели молча уже три минуты, пять, десять, пока Кэролайн докуривала следующую сигарету.

– Кэролайн, а кошка? – наконец сказала я, мотнув головой в сторону дома.

– Ах да. – Она выкинула окурок в окно. – Пошли, разберемся с чертовой кошкой.

На кухне Кэролайн раскрошила ботинком три таблетки оксикодона и рассыпала их поверх блюдечка с тунцом из банки.

Сперва кошка не реагировала на блюдечко.

– Ну давай, это же тунец. Когда ты в последний раз ела такую вкусноту? – уговаривала ее Кэролайн.

Несколько котят спали, веки прикрывают глаза небесного цвета, мягкие пушистые тельца. Остальные возились вокруг кошкиного брюха и сосали. Кэролайн водила блюдцем возле кошкиного носа, и наконец она подняла голову и принюхалась к тунцу. Потом немного попробовала, а потом, в несколько глотков, блюдце опустело.

– Теперь ждать, – сказала Кэролайн.

– Сколько?

– Ну, мне нужно обычно минут пятнадцать. Но это с одной таблетки. – Кэролайн замолчала, прикидывая. – Надеюсь, мы ее не уморим, – сказала она наконец.

Все заняло пять минут. Кошка сперва завела, потом совсем закрыла глаза. Ее голова поникла.

Я нашла картонную коробку, и мы вместе положили туда кошку, она отяжелела, и ее было трудно поднимать, жидкий бетон в меховом мешке. Потом мы запихали туда котят, Кэролайн снесла коробку вниз и поставила на заднее сиденье машины. Небо затянуло облаками. Ветер крутил по лужайке упавшие листья. Один лист зацепился за мои волосы, отросшие с прошлого Рождества и выкрашенные в темно-каштановый с красноватым отливом, темнее моего натурального цвета. Кэролайн вынула лист из моих волос.

– Так ты с кем-то встречаешься? – спросила она.

– Ну, да, можно и так сказать, – ответила я.

Может быть, Кэролайн поняла бы про блог, но я была не готова рассказать ей. Пока нет. Мне нужно было предъявить своему семейству более определенные, безошибочные доказательства своего успеха. Я никогда не занималась спортом, не была отличницей, не была популярна в школе; я всегда только писала слова в своей тайной тетрадке, и теперь вот это, Последний Романтик.

– Кто-то важный? – спросила Кэролайн.

– Нет, это точно нет.

– Ты обязательно скоро кого-нибудь встретишь, – успокоила она меня. – Не волнуйся.

– А я и не волнуюсь, – сказала я. – Я и не ищу никого всерьез.

Кэролайн приподняла брови.

– Как ты делаешь щеки вот такими? Красишься? – спросила она.

– Нет, я не крашусь.

– И глаза у тебя выглядят как-то иначе.

– Кэролайн, я похудела. Почти на двадцать кило.

– А… – Кэролайн рассматривала меня, стоя в заросшем дворе грязного, несимпатичного дома, и я увидела в ее лице такую явную зависть, что у меня захватило дух. Когда Кэролайн было столько, сколько мне сейчас, у нее уже было трое детей, и она восемь лет была замужем за Натаном.

– Давай я заберу кошек, – сказала я. – Тебе и так хватает возни.

– Нет, – ответила она. – Я справлюсь.

Я видела, как сестра борется, пытаясь совместить две версии себя. Первая Кэролайн была мать, кормилица, женщина, желающая сохранить жизнь котятам, заботящаяся о своей семье, утешающая в беде, пекущая оладьи из ничего, она беспокоилась о Джо и переживала, что он делает то, что делает, она хотела защитить его. Но вторая Кэролайн была вымотана. Она хотела избавиться от котят; хотела, чтобы Натан хоть раз в жизни сам сделал оладьи; ей ничего не хотелось больше, чем спать ночь напролет в отеле, где простыни стирает кто-то другой. Ей хотелось, чтобы Джо позаботился о себе сам. Почему она должна заботиться обо всех? Когда она подписывалась на это? Казалось, что с каждым годом сфера ее обязанностей разрасталась и становилась все менее управляемой. Детский сад, подготовительная школа, начальная школа, домашнее обучение, новые города, новые материнские группы, новые коллеги Натана, новое расписание Натана. Нет. С нее достаточно. Кэролайн должна была подвести черту, чтобы не разорваться. Она сама могла бы лечь рядом с этой кошкой и ее дюжиной котят и больше никогда не просыпаться.

* * *

Когда Натан услышал крики Кэролайн, когда он обнаружил ее лежащей на траве, держащейся за живот, как будто она пыталась удержать что-то внутри себя и это что-то не было ее частью, когда приехала неотложка (быстрее, чем Натан считал возможным), когда сестра в приемном покое сказала Натану, что ребенок вот-вот родится, что уже появилась головка, мистер Даффи, Кэролайн Даффи Скиннер во все горло закричала: «Черт!» и вытолкнула на свет младенца Луиса. Он был лиловый, весь в слизи и крови, с кучкой темных кудрявых волос и носиком размером с карандашный ластик, и орал так, что у него едва не отрывалась голова. Кэролайн прижала сына к груди и заплакала, потому что в этот момент поняла с абсолютной ясностью, что всю свою жизнь мечтала увидеть этого мальчика. Каждая минута ее жизни вела ее сюда, минута следовала за минутой, ведя ее вперед, и слава богу. Слава богу (хотя Кэролайн никогда не верила ни в какого бога), что она все сделала так, как сделала, и теперь сидит в этой ослепительно светлой комнате, в окружении этих двух чудесных женщин в желтых стерильных халатах и резиновых тапочках, которые издают такое тихое, приятное поскрипывание при каждом шаге, когда они ходят вокруг кровати, и держит в своих руках этого крошечного, прекрасного младенца.

Большим пальцем Кэролайн стерла капельку крови со щеки сына. У него были темно-голубые, почти черные, глаза, и он смотрел на нее с серьезностью, которая казалось глубокой и мудрой. «Но как? – подумала Кэролайн. – Как он может уже быть мудрым?»

– Посмотри на него. – Голос Натана из-за плеча так испугал Кэролайн, что она едва не уронила Луиса.

Она совсем забыла, что Натан тоже был здесь.

– О Натан, – сказала Кэролайн. – Посмотри на него!

– Он потрясающий.

Это было настолько очевидно, что Кэролайн даже не кивнула. Вдвоем они наблюдали, как Луис дышит.

Потом одна из чудесных женщин сказала, что должна забрать Луиса, чтобы проверить его дыхание и другие показатели, потому что его баллы по шкале Апгар были низкими. «Вы сможете навестить его через пару часов», – сказала она и мягко забрала Луиса из объятий Кэролайн. Пока медсестра ловко пеленала его в желтое байковое одеяльце с узором из мелких голубых слоников, Кэролайн начала всхлипывать. Натан взял ее руку, но и он плакал, и так они сидели, отчаянно стискивая руки друг друга, когда их сына унесли из комнаты.

Двадцать четыре часа спустя Кэролайн открыла глаза в своей больничной палате с бледно-розовыми, как раствор каламина, стенами. Младенец Луис, туго спеленутый, как сосиска, спал подле нее в колыбельке. Его уже выпустили из интенсивной терапии; через два дня их обоих должны были выписать домой.

На кресле возле колыбельки сидела Рене.

– Рене! – воскликнула Кэролайн.

– Поздравляю, соня, – сказала Рене. – Я сдала квалификационный экзамен и решила, что выберусь тебя навестить.

То ли дело было в послеродовых лекарствах, то ли в ее общем сонливом состоянии от появления новых материнских гормонов, но Кэролайн никогда в жизни не была так счастлива увидеть другого человека.

– Как же я рада, что ты приехала! – сказала она. – Я так тронута.

– Ну конечно, я приехала. Нони за тебя волновалась.

– Когда она приезжает?

– О, ну, у нее же работа. Она прилетит на той неделе. Натан сказал, что за это время вы как раз более-менее освоитесь.

Кэролайн задумалась: когда же это они успели все обсудить и почему Нони не примчалась к ней немедленно? Если рождение первого внука не повод взять выходной не работе, что же тогда вообще повод? И сколько сейчас времени? И какой день?

И тут Рене улыбнулась и рассмеялась.

– Так удачно, что Луис родился именно в это время, – пояснила она.

– Удачно? Но он родился раньше срока, – не поняла Кэролайн.

– Я имела в виду, что это произошло в тот же день, когда у Джо случились все эти неприятности в колледже. И Нони как раз отвлеклась. Иначе, я уверена, мне бы все это не сошло. Так она все задавала бы вопросы и пыталась бы поговорить с тренером, а теперь она покупает ползунки. Все получилось просто отлично.

– А, ну да, конечно, – сказала Кэролайн; она все поняла. – Джо. Отличный тайминг.

Рене заглянула в колыбельку.

– Миленький, – сказала она, не дотрагиваясь до ребенка, и снова опустилась в кресло.

Они еще поговорили, хотя потом Кэролайн не могла вспомнить ни слова из этого разговора. Наверняка они говорили о Джо. Возможно, о родах тоже, о врачах, пеленках, срыгиваниях.

Но что Кэролайн запомнила, так это то, как она после ухода Рене лежала с закрытыми глазами и думала о Джо и младенце Луисе. О Нони, о сестерах, о том, как они росли и кем стали. И Кэролайн пришла к выводу – все, что она до сих пор знала о родительстве, не имеет значения. Что они с Натаном начнут все заново. Прошлое, до тех пор, пока ты помнишь о нем, не имеет никакого значения. Если ты обладаешь этим знанием, ты не провалишься в ту же самую яму. Тем днем в больнице, лежа возле своего новорожденного сына, Кэролайн поклялась ему, что будет лучшей матерью, чем та, что была у нее. И этот императив, хоть и порочный, порожденный чувством вины и освещенный личной историей Кэролайн, пронесет мою сестру сквозь следующие пятнадцать лет ее жизни. Лишь только после происшествия с Джо она осознает всю тщетность своей миссии. Понятие «лучше» совершенно нерелевантно в приложении к материнству, потому что все это мероприятие основано на предположении, что однажды, и скорее, чем ты думаешь, твой ребенок станет совершенно самостоятельным, независимым человеком, который будет принимать свои собственные решения. Этот ребенок необязательно будет помнить все костюмы на Хеллоуин, которые ты шила ему руками шесть лет подряд. Или будет, но станет ненавидеть тебя за это, потому что ему хотелось, чтобы они были покупные, как у всех друзей. Не важно, какой безупречной матерью ты стараешься быть; все равно рано или поздно твой ребенок уйдет в мир без тебя.

* * *

Убрав с дороги кошек, мы приступили к уборке на втором этаже. Мы скребли, терли, выметали кошачью шерсть, дерьмо и пыль, отмывали пятна с линолеума в ванной. Мы выкинули кошачье гнездо из газет. От света октябрьского солнца, проникшего в вымытые окна, спальни засветились, как будто где-то за пределами дома кто-то зажег гигантскую свечу.

– Я сошью шторы и, может быть, нарисую девочкам витраж на стене, – размечталась Кэролайн, когда мы стояли, осматривая результаты своей работы.

Я прищурила глаза и представила себе ее видение. Постоянный дом.

И тут Кэролайн сказала, что уже хватит, на сегодня довольно. Она сейчас поедет ночевать к Нони, а завтра вернется, чтобы проследить за работой службы уборки, которую решила заказать. Они явятся с самого утра командой из десяти человек с мощными пылесосами. К приезду семьи дом не станет идеальным, но будет чистым. И этого достаточно.

Мы снова оказались на улице уже к вечеру. Заходящее солнце светило сквозь оранжевые листья, воздух был прохладным.

– Спасибо, – сказала Кэролайн. – Правда, Фиона, я очень признательна, что ты приехала. Ты присмотрись к Джо на празднике, ладно? И скажи, что ты думаешь. Поговори с Рене. Не знаю. Может, ему и не нужна никакая помощь. Может, с ним все в порядке. – Кэролайн поежилась. – Погоди, я же даже не спросила тебя про работу, и твои стихи, и все остальное.