Текст книги "Последний романтик"

– Нормально, – ответила я, улыбаясь сестре. – Все отлично.

Кэролайн кивнула с отсутствующим видом.

– Ну и хорошо, – сказала она, не глядя на меня. – Тебе не нужно, не знаю, денег там или еще чего-нибудь?

– Спонсируешь искусство? – спросила я, качая головой. – Не, спасибо, Кэролайн.

В душе я была социалистом и брала деньги у сестер и брата так же, как в моем воображении директор «Почувствуй климат!» принимал пожертвования у терзаемых виной крупных корпораций. У нас были те же ценности и идеалы; мы просто реализовывали их различными способами. Но ее предположение, что мне нужны деньги, и желание предложить их меня смутило. Я знала, что сестры считают меня безответственной, но разве я не пришла сегодня ей помочь? Разве это не считается?

Я заглянула в заднее стекло машины; кошка лежала там неподвижно, раскинув лапы под странными углами.

– Все еще в отключке, – сказала я.

– Я не могу их оставить, – ответила Кэролайн. – Ты была права, это чересчур. Давай отвезем в приют.

– Ты уверена?

Кэролайн кивнула.

– Они не умрут. Я уверена, их там пристроят в хорошие дома. Они выглядят как породистые котята. Люди увидят, что у них хороший потенциал.

– Думаю, так лучше всего, – согласилась я. – Я знаю одно место в Милфорде. Мы можем успеть туда до шести.

Кэролайн помедлила.

– Фиона, а ты не можешь сделать это сама?

– Что?

– Ты можешь отвезти их в приют? Я не могу. Я этого не вынесу.

– Но как? У меня нет машины. Мне придется тогда бросить тебя тут.

– Нет. Возьми их с собой в город. На поезде. Они будут в отключке еще несколько часов. Я дам тебе денег на такси со станции. Ты поедешь оттуда прямо в приют. Ладно?

Предложение Кэролайн показалось мне, мягко говоря, нелепым – я, в пригородном поезде в будний день, в час пик, с коробкой, полной котят и их толстой, злобной, спящей матерью, но я не хотела, чтобы Кэролайн передумала. Сестре должен был кто-то помочь, и этим кем-то была я.

– Ладно, – согласилась я. – Я это сделаю.

– И еще одно, – сказала Кэролайн с робкой улыбкой. – Прочти мне стихотворение, которое ты написала для Джо и Сандрин?

– Правда? – спросила я. Она весь день была такой небрежной. Да еще, ко всему прочему, насколько я знала, Кэролайн никогда в жизни не прочла ни одного стихотворения, не говоря о моих. – А разве уже не поздно? Тебе не надо ехать?

– Нет, еще нет, – сказала она. – Ты же знаешь, я не смогу прийти к Джо на праздник. А я хочу послушать это стихотворение.

Налетел ветер, подняв волосы вокруг моего лица. Я ощутила дрожь неловкости и смущения, оставшуюся со времен юности и всех ее робких желаний. Казалось бы, смешно, что мне все еще так нужно одобрение моих сестер, но это было так.

– Ты потрясающе выглядишь, – сказала Кэролайн, глядя на меня. – Я тебе говорила? Такая сильная и красивая. Пожалуйста, прочти мне стихи. Правда. Я так хочу их услышать.

– Ладно.

Вытащив из сумки исписанный листок, я встала перед Кэролайн. Она присела на шаткую ступеньку крыльца, дерево потрескивало, когда она пыталась усесться поудобнее. Это был новый дом ее семьи – с пошатнувшимся крыльцом, изящными перилами, облупившейся краской того же оттенка, что и лиловая сердцевина морских раковин. Острая крыша башенки и ее скаты, изогнутые, как полумесяцы, выделялись на фоне синего неба.

– Кэролайн, он правда похож на замок, – сказала я. – Честно.

Она перестала ерзать.

– Я готова. Читай.

– Оно называется «Он и Она», – начала я.

Когда я читала стихотворение, вдруг каркнула ворона, и ветер совсем утих, так что Кэролайн могла расслышать каждое слово. В конце моя сестра захлопала и сказала: «Фиона, это прекрасно! Джо очень понравится».

Глава 6

В день празднования помолвки Джо у Рене было суточное дежурство в приемном отделении. Она специализировалась в трансплантационной хирургии, но Джайпа, ответственный дежурный, позвал ее подежурить, потому что ему не хватало народа. Как студент-медик, Рене всегда любила работать в приемном, работа была грязной, срочной, быстрой – во всем противоположной трансплантации, так что она сказала: «Конечно, Джайпа», но если она не уйдет ровно в семь, чтобы успеть на помолвку брата, то Джайпа будет иметь дело с его невестой.

– Обещаешь? – спросил Джайпа; он раньше уже видел Сандрин. – Звучит привлекательно.

Первые десять часов смены были напряженными – огнестрельное ранение, два сердечных приступа, три сломанных ноги, шизофреник, забывший принять лекарство, но потом Рене даже умудрилась поспать пару часов на шаткой резидентской кушетке. Она проснулась, съела бейгель, выпила кофе, и последние часы дежурства прошли относительно спокойно. Ей оставалось полтора часа до конца смены. Попискивали сердечные мониторы, скрипели тапки медсестер. Внешние стеклянные двери распахнулись, вошли два парамедика, обсуждая последний бейсбольный сезон. Они смеялись. Рене зевнула.

Всю предыдущую неделю она уговаривала себя, что с праздником все будет нормально, а может, даже и весело, но вот в такие моменты – когда она была уставшей, ее защитный механизм отключенным, а мозг не занят наложением швов или переливанием крови, – она могла быть честной сама с собой. Нет, она не хочет идти праздновать помолвку Джо и Сандрин. Два часа изображать радость за неудачное решение Джо жениться на Сандрин Кейхилл. Два часа натужных бесед с банкирами, адвокатами и постаревшими соучениками Джо по Олдену. Два часа ответов на вопросы о своем семейном положении – нет, не замужем, нет, без детей! – и два часа отсутствия мыслей о том, что Джо должен будет всю жизнь спать на том, что сам постелил.

Или нет? Всегда было трудно сказать, чего Джо – обаятельный, любезный, беспечный Джо – хотел сам для себя. В этом-то и заключалась проблема. Рене и раньше не удавалось определить это. В колледже она не распознала симптомы и думала, что с ним все в порядке. Это просто вечеринки с приятелями, говорила она Кэролайн. А потом, внезапно и очень быстро, Джо по спирали вылетел из-под контроля.

А сестры считают, что она преувеличивает.

Вчера Кэролайн позвонила и сказала ей об этом.

– Тебе не кажется, что Фиона знала бы, если бы там было что-то не то? – говорила она.

Это было правдой: Фиона и Джо всегда были близки, и она смотрела на него снизу вверх. В последнее время Рене нерегулярно видела Джо. Они оба так много работали и были заняты. А еще реже она видела Джо без Сандрин.

– Я не смогу прийти, – продолжала Кэролайн. – У меня по уши возни с переездом и с новым домом. Так что в любом случае непонятно, когда бы мы могли осуществить это твое вмешательство.

– Как можно скорее. Мы должны что-то сделать, пока все не вышло из-под контроля, – сказала Рене. – Ты не можешь оставить меня одну с этим, Кэролайн. Снова.

На секунду в трубке воцарилась тишина.

– Рене, я рожала ребенка. Я не собиралась бросать тебя одну.

Рене осознала, что ее раздражение было несправедливо. Она знала, что в тот раз Кэролайн хотела помочь ей. Но все равно Кэролайн надавила на самые чувствительные точки Рене. Поскольку у Рене не было семьи и детей, то всегда ожидалось, что именно она будет делать то, что должно быть сделано. Печь пироги на Благодарение. Говорить с Нони о ее завещании. Давать Фионе денег для залога при съеме квартиры. И Джо. Вечно Джо. Однажды Рене взяла на себя эту ответственность и гордилась тем, что именно она отвечает за все. Но больше так не будет.

Рене закрыла глаза, отодвинула трубку ото рта и сделала медленный вдох. Нони как-то прислала ей статью о медитативном дыхании и о том, как оно успокаивает нервную систему. Когда Рене начинала думать о брате, у нее в груди начинало беспорядочно стучать, а сейчас этот стук был просто оглушающим. Она думала, будет ли он на наркотиках на собственной помолвке. Очень возможно. Эйс-то туда придет.

Рене досчитала до шести, вдох, семь, выдох.

– Рене? – позвала Кэролайн. – Ты тут? Мы уже закончили?

Рене открыла глаза и решила, что все эти дыхательные упражнения – фигня.

– Ладно, – сказала она, – я поговорю с ним на празднике. Просто поговорю, и там посмотрим. Я расскажу тебе, что из этого получится.

Звонок был окончен, но биение в груди Рене продолжалось, нервное стаккато Джо-Джо-Джо, которое сопровождало ее весь этот день, и весь следующий, и даже сейчас, когда она пила свой кофе в приемном отделении, и стук становился громче с каждой минутой, приближавшей ее к этой помолвке.

Джайпа проскользнул к сестринской стойке и положил на стол свой айфон. Он подмигнул Рене и нажал кнопку. В воздух полились первые ноты Пятой Бетховена, Джайпа громко хрустнул суставами пальцев и начал представление. С плотно закрытыми глазами, раскинутыми руками, кровавым следом на груди его небесно-голубого халата. Джайпа рассказывал Рене, что почти поступил в музыкальную школу, но родители сказали, что будут платить за учебу, только если он переведется в медицинский. И он перевелся.

Джайпа нравился Рене, хотя она ему не доверяла. Как-то он сказал ей: «Рене, ты не похожа на остальных стажерок. Я не в плохом, а в хорошем смысле». Сейчас он встречался с медсестрой, прелестной двадцатидвухлетней брюнеткой из Арканзаса.

Рене смотрела, как Джайпа изображал одно из первых крещендо. «Вообще-то он сейчас должен был бы заполнять бумаги с одним из врачей», – подумала она. У старшего по смене есть обязанности; и он получает больше их всех. Но Джайпа любил устраивать представления, и Рене знала об этом. Сестры, врачи, техники, все знали об этом, и все останавливались посмотреть, проходя мимо. Рене увидела, как Джайпа приоткрыл один глаз, чтобы оценить аудиторию; после чего продолжил, делая драматические взмахи руками.

«Эти мужчины…» – подумала Рене. Сколько часов она потратила, вынося смехотворное поведение разочарованных мужчин.

Двери в приемное отделение разъехались, и поток холодного воздуха с улицы пронесся сквозь приемную, регистратуру, распределитель, вплоть до смотровых. Рене поежилась и плотнее натянула на себя кофту.

– Помогите! – раздался мужской голос. – Спасите мою жену!

Немедленно все сонное помещение приемного покоя в конце смены взорвалось десятком различных действий. Сестра с каталкой побежала вперед. Джайпа выключил музыку. Стажер первого года схватил стетоскоп и устремился к выходу. Рене зевнула и посмотрела на часы. Сорок пять минут до конца смены. Сорок пять минут до вечеринки. Она снова села и стала ждать, когда привезут пациента.

Это не заняло много времени. Дверь распахнулась, и Джайпа с двумя медсестрами вкатили каталку. На ней лежала беременная женщина с задранной рубашкой, открывающей голый живот и залитые кровью ноги. Женщину держал за руку мужчина средних лет, в джинсах и линялой майке с надписью «Нирвана». Он был бледным, с красными глазами.

Рене сразу же поняла, что произошло: неудачная попытка домашних родов. Длинные волосы женщины были мокрыми – ванна. От мужчины волнами шли запахи пота и ароматических эссенций.

– Вы муж? – спросил Джайпа у мужчины. Тот кивнул. – Мэм, какой у вас срок? Есть ли осложнения со здоровьем?

– Сорок одна неделя, – ответил муж. – И у нее диабет.

– Диабет? – Джайпа остановился и положил руки на туго натянутую кожу живота женщины. Нажал, оценивая. – Многоводие, – сказал он Рене. – Нужно делать кесарево сечение.

Рене сняла со стены трубку и позвонила наверх в хирургию.

Женщина начала плакать.

– Не позволяй им забирать меня, – сказала она мужу. – Не оставляй меня.

– Я буду с тобой, – ответил он.

– Не давай им забирать меня. – У нее началась схватка, и она резко втянула воздух.

– Я найду тебя, – говорил муж, гладя ее по голове. – Я непременно тебя найду.

Когда он произнес это, Рене ждала ответа из хирургии. Она почувствовала, как трубка ударила ее по уху, и поняла, что у нее трясутся руки.

– Алло? Алло? – говорила сестра на том конце линии. – Операционная готова, поднимайте ее. Алло?

* * *

Я непременно тебя найду.

Рене не знала, как его зовут, и никогда больше не видела его после той ночи, но много лет она каждый день думала о мужчине из той машины. Каждый ускоренный стук сердца, если ей приходилось идти по темной улице; каждый всплеск адреналина, вызванный внезапным испугом; каждый спазм напряжения или беспокойства, когда она оказывалась наедине с незнакомым мужчиной даже на самый краткий миг – в лифте, в очереди, случайно встретившись на тихой улице. Во всем этом, в осознании своей ежедневной беззащитности, она винила человека из машины.

Тем вечером много лет назад Рене вышла из школьного автобуса, а она стояла там, эта незнакомая машина. Коричневый двухдверник, длинный и приземистый, с капотом, напоминающим по форме лисий нос. Она не разбиралась в машинах, не знала, какая это марка, но форма была вполне запоминающейся, и она вспомнила, что видела ее неделю назад и, кажется, еще неделей раньше. Когда она могла видеть эту машину, ожидающую на автобусной остановке? Она не могла сказать точно, да это и не было важно.

Фары автобуса горели в ранней вечерней темноте, как рубины. Было начало ноября, после Хеллоуина прошла неделя. Потемневшие палые листья рыхлыми кучами лежали на тротуарах и забивали решетки водостоков. Деревья оголились, в раскидистой паутине их ветвей кляксами темнели опустевшие птичьи гнезда.

Из автобуса была высунута специальная металлическая ручка, преграждающая движение машин с другой стороны, но они все равно проезжали, просто огибая ее.

– Вы должны остановиться, это закон! – вяло кричал водитель из окна.

Рене помахала рукой Мисси, Кэти и Терезе, и каждая из них побрела домой по своей улице, склонившись под тяжестью школьного рюкзака. У Мисси с рюкзака свисал футляр для флейты, хлопая ее по бедру.

Автобус отъехал, и Рене осталась на остановке одна. Напротив, через улицу, стояла машина. Фары были потушены, но Рене различала силуэт на переднем сиденье. Мужской силуэт. Локоть из окна. Темные очки, несмотря на вечернее время. Она видела этого мужчину, но не боялась, по крайней мере сначала. Это был третий год Паузы. Рене было некогда бояться. Тренировки, уроки, бейсбол Джо, готовка еды, уборка, мытье посуды и стирка. Все детские ужасы настолько воплотились – темнота, смерть, одиночество, – что уже стали практически комфортными. Обстоятельства, к которым она привыкла. Страхи, превратившиеся в рутину.

Рене быстро пошла по улице, она всегда ходила быстро, думая, как сунет в духовку замороженную пиццу на ужин, – или они уже съели ее в понедельник? Она вспомнила, что еще в морозилке есть коробка макарон с сыром, оранжевая, как жилет дорожных рабочих. Ей хотелось есть. Она еще ускорила шаг.

И тут она услышала его голос:

– Эй, детка. Я тебя уже видел.

Машина была тут, прямо возле нее, у обочины дороги. Его голос не был ни громким, ни угрожающим. Она огляделась: вокруг никого не было. На дороге ни одной машины. Время ужина. Во всех домах, мимо которых она шла, светились окна. Каждый огонек был своей собственной отдельной вселенной.

Рене повернула голову и улыбнулась. Зачем она улыбнулась? Улыбнись хорошему дяде. Это было инстинктивно, воспитано в ней с детства, и она пожалела об этом, как только ее губы шевельнулись.

– Да, детка, – сказал мужчина. – У тебя милая улыбка. Хочешь, я тебя подвезу? Давай садись. На улице холодно.

Рене замотала головой.

– Нет, спасибо, – сказала она.

До дому было четыре квартала на восток, потом три на север, вверх по холму, второй дом направо. Брат и сестры ждали ее. Нони не выходила уже пять дней. Или шесть?

– Думаю, ты должна сесть. Думаю, ты хочешь сесть ко мне. Давай. Ты хорошенькая, тебе кто-то говорил об этом? Я люблю хорошеньких. – Его голос звучал почти убаюкивающе. Но за его словами Рене расслышала нечто большее, какое-то наэлектризованное стремление. Нужду. Первые капли из крана, который только-только начинает протекать.

Рене больше не смотрела на мужчину. Она подтянула лямки рюкзака, засунула руки поглубже в карманы и ускорила шаг. Машина ехала вровень с ней.

Потом она не могла вспомнить, почему решила побежать. Что-то щелкнуло, химическая реакция, неуловимый инстинкт, осознание, что она в опасности.

Рене очень хорошо бегала. Она была создана для бега по пересеченной местности. Она любила его свободу, возможность прыжков и наклонов. И сейчас она рванула с места, представляя себе, что это кросс, неровный тротуар и скользкие листья, прыжок с бордюра на дорогу и обратно. Рюкзак молотил по ее спине, холодный воздух обжигал легкие. Она повернула на бегу, и машина тоже повернула, визжа тормозами. Все было как в кино, нереально, ненормально. Она слышала, как машина резко затормозила, и, обернувшись, увидела, как мужчина открывает дверь и выскакивает на дорогу. Он был ниже, чем она ожидала, тощий, кроме круглого живота, который торчал под его белой рубашкой. Его волосы были гладкими и темными, как машина. Он был похож на учителя или банковского клерка, совершенно безобидный с виду. И он погнался за ней.

Рене бежала быстрее, она нырнула в один двор, перебежала его, затем – в другой. Ей надо было остановиться и постучать в любую дверь, конечно, она должна была сделать именно это. Потом она будет месяцами, даже годами думать, почему она этого не сделала, но в тот момент, когда она бежала, ей казалось невозможным приблизиться к этим закрытым парадным дверям, к теплому свету этих окон.

Во время бега дыхание вырывалось из ее рта струйкой белого пара. Позади она слышала шаги мужчины, его тяжелое резкое дыхание. Окна одного дома были темными, – Хантеры уехали из города на чью-то свадьбу, – и она свернула туда. Во двор, вокруг дома, назад, на задний двор, который был похож на их старый двор в желтом доме. Качели, квадратная песочница, лужайка с клумбами, которые теперь были укрыты в ожидании зимы. Иногда Рене оставалась посидеть с близнецами Хантеров, девочками с темными кудряшками. Она любила играть с ними во дворе в любую погоду.

Сейчас Рене искала, где можно было бы спрятаться: под качелями, за сараем. Она скорчилась позади низенькой пластиковой горки, стараясь стать как можно меньше. Невидимой. Мужчина, тяжело дыша, вбежал во двор. Замедлил шаг, остановился. Рене поняла, что отсюда нет выхода. Мужчина осматривал двор, водя глазами. Как много времени ему понадобится? Двор был мал. Конечно, он найдет ее.

Человек из машины схватил Рене за руку и вытащил из-под горки. Она повернула голову и – бац! – он ударил ее, кулак скользнул по левой части головы. От удара она потеряла равновесие. Как получилось, что он уже оказался поверх нее? Ее рюкзак раскрылся, ручки, наклейки, ластики разлетелись по всей лужайке. Записка от подружки Дон, сложенная, как звездочка.

– Не смей убегать от меня, – говорил мужчина. – Никогда больше не смей от меня убегать, поняла? Я тебя найду. Я непременно тебя найду.

Рене боролась с ним, но он держал ее руками за плечи, и он был сильнее. Он дышал ей в лицо.

– Я непременно тебя найду, – снова и снова повторял он, и слюна брызгала ей в лицо, в глаза. Ей было больно, и она моргала, моргала, стараясь прочистить глаза.

И тут она услышала голос Джо:

– Рене! Рене!

– Джо! – попыталась крикнуть Рене, но не смогла. Тяжесть мужчины давила ей на грудь, на живот, и она не могла сказать ни слова, но она увидала его, Джо, своего брата. Он стоял у мужчины за спиной.

– Отвали от нее! – произнес Джо. Он прорычал это, и Рене никогда раньше и никогда впредь не слышала такого звука.

Он сильно пнул мужчину ногой, и еще раз, и еще, он пинал его, словно перед ним была запертая дверь, которую Джо пытался высадить. В свои десять лет Джо был ниже мужчины, но заметно сильнее в результате всех своих бейсбольных тренировок. И на нем были бейсбольные шиповки с железными шипами. Еще пинок, и Рене больше не придавливал вес мужчины.

Он лежал, тяжело дыша, в грязи под качелями.

– Эй, малыш, – сказал он, протягивая вперед руки. – Что за… – Джо ударил его ногой в живот, еще раз и затем в голову. Снова, и снова, и снова.

– Джо! – закричала Рене.

Она поднялась и подбежала к брату.

– Ты можешь перестать? – попросила она. – Остановись.

Лицо человека было залито кровью. Рене так никогда и не могла вспомнить, как выглядел человек из машины. Перед глазами вставала кровавая каша, разбитый нос, свернутая челюсть.

Джо трясло.

– Надо идти, – сказала Рене. – Брось его.

– Он в порядке? – спросил Джо. – Он… – Его голос снова стал нормальным. Это был голос десятилетнего мальчика.

– Не важно. Нам надо идти. Пошли домой. – Рене вдруг стала абсолютно спокойной. Сердце билось спокойно и ровно. Страх немедленно прошел. Ничего не случилось, ничего такого, о чем следовало бы упоминать. Единственно реальным и важным было, чтобы они с Джо ушли из этого двора, с этого места рядом с человеком в крови. И от них не должно остаться никаких следов.

– Помоги мне собрать барахло, – сказала она Джо, и они начали собирать ее школьное добро: лиловый пенал на молнии, красную линейку, учебник по геометрии, две тетрадки. Записка, сложенная звездочкой, испачкалась и порвалась, когда Джо наступил на нее шипом. Рене аккуратно сложила записку и сунула в карман пальто.

А потом Рене взяла брата за руку, и они обошли дом Хантеров и вышли на тротуар. Коричневая машина стояла на углу, водительская дверца нараспашку, фары горят, тоненький электронный сигнал пищит, предупреждая владельца, что что-то не в порядке. Джо и Рене прошли мимо, не прибавляя шагу. Они не спешили, не привлекали к себе внимания. Они прошли три квартала на восток, еще три на север, поднялись на холм и вошли в парадную дверь серого дома. Домой.

Только переступив порог, Рене выпустила руку Джо.

– Где ты была? – тут же спросила я. – Мы так волновались!

Кэролайн сидела на диване с широко распахнутыми испуганными глазами.

– Мы в порядке, все в порядке, – сказала Рене.

Но потом она велела нам закрыть шторы и собрала нас всех в кухне.

Там, как можно спокойнее и понятнее, Рене рассказала нам часть истории, но не всю. С мудростью, несвойственной ее тринадцати годам, она понимала, что мы навсегда запомним этот вечер. Урок, который она хотела заложить в нас, был уроком осторожности. Опасения, но не ужаса. Этот выученный урок должен был избавить нас от опасности, чтобы с нами не случилось того, что случилось с ней. Рене взяла на себя всю тяжесть произошедшего, чтобы избавить от нее нас.

Так это видела сама Рене. И я была и до сего дня остаюсь благодарна ей. Из-за человека в машине я всегда носила в сумке перцовый баллончик, а в колледже прошла курсы самозащиты. Их вел бывший морской десантник, который называл нас «леди», но при этом учил, как бить мужчин по глазам и хватать за причинное место. И я, и Кэролайн хорошо выучили урок Рене.

А Джо? Он незаметно выкинул свои шиповки в помойку. Потом как следует вымылся и следующим утром как ни в чем ни бывало пошел на бейсбольную тренировку. Он сказал тренеру Марти, что потерял шиповки, наверно, забыл в автобусе, и Марти, пожав плечами, сказал: «Ладно, Джо» и нашел ему другую пару. Для Джо у Рене не было урока, только одна благодарность. Он стал ее спасителем. Она благодарила его и тем вечером, позже, и снова с утра. Так или иначе. Рене благодарила Джо каждый день следующие шестнадцать лет.

Но она никогда не волновалась о том, что человек из машины сделал Джо. Она не задумывалась, как дались ему пинки. Что сказало нашем брату то окровавленное лицо о нем самом.

* * *

– Я не брошу тебя, – снова повторил человек своей жене. – Я с тобой.

Рене повесила трубку.

– Там, наверху, все готово! – крикнула она Джайпе.

Джайпа кивнул Рене и махнул рукой, что она свободна.

– Я справлюсь, – сказал он.

Рене вернулась в сестринскую, предоставив Джайпе разбираться. Ее мысли ушли от человека в машине, эпизод исчез из ее головы в рамках той эффективной самозащиты, которую она с годами довела до совершенства: умение вытеснять одну сильную эмоцию другой. Теперь ее охватило знакомое раздражение. Всего этого – крови, глубокого страха в голосе мужчины, криков беременной женщины – можно было с легкостью избежать. Хотите рожать дома? Машина времени вам в помощь. Вернитесь в колониальную Америку, где в родах умирала каждая десятая женщина. Большинство несчастных случаев предотвратить невозможно, но на подготовку к этому у них было сорок недель.

То же раздражение она испытывала по поводу Джо. Пьянство, наркотики. Как человек, генетически предрасположенный к сердечным болезням, может регулярно употреблять кокаин?

Неделю назад они встретились здесь, возле уличного киоска с кофе рядом с госпиталем. Джо жаловался на странную боль в груди. Был момент, когда ему показалось, что сердце остановилось. Он описал это Рене так: «Знаешь, как будто лошадь, лошадь лягнула меня прямо сюда» – и положил руку в самый центр груди. Она немедленно позвонила приятелю-кардиологу и договорилась, чтобы Джо осмотрели.

Но проверки показали, что все нормально. Нет поводов для беспокойства.

– Джо, прекрати, просто прекрати принимать эту дрянь, – сказала Рене, обнимая ладонями стаканчик с кофе и сдувая пар в холодный осенний воздух. – Это опасно.

– Да я же совсем немного, – ответил он. Слопав в три укуса глазированный пончик, он облизывал с пальцев сахар. – Это приятно. И помогает мне перестать думать о работе. Знаешь, иногда нужно отвлечься.

– Лучше бы ты прошел какой-нибудь курс детокса.

Он рассмеялся:

– Рене. Я тебя люблю. Но брось ты это. Ты же слышала, что сказал твой приятель. Все тесты в норме. Я просто испугался, и все. У меня все под контролем.

– Лучше бы ты перестал якшаться с Эйсом.

– Эйс? Да ну, он же безвредный.

– Он торгует наркотиками.

– Это преувеличение. У него есть кое-какие связи, вот и все. Он хороший приятель.

– Я бы предпочла, чтобы он не был твоим приятелем. – Помолчав, Рене мягко добавила: – Джо, а ты… Ты еще хоть раз видел папу? Или какие-нибудь другие галлюцинации?

Джо посмотрел вверх, на небо, и перевел взгляд на Рене.

– Это не было галлюцинацией, – сказал он.

– Хорошо, ладно. Но ты его видел?

– Нет, Рене. Не видел. Я скажу тебе, когда это случится в следующий раз. Хорошо? – И он натянуто улыбнулся.

Рене взяла Джо за локоть и притянула к себе.

– Покажи мне руки, – сказала она. – Пожалуйста.

– Что? Зачем? – не понял Джо, но сделал это, вытянув вперед обе руки.

Прежде, чем он успел их отдернуть, Рене схватила его левую руку, задрала рукав рубашки и посмотрела на локтевой сгиб. Она увидела россыпь маленьких лиловых синяков, каждый не больше десятицентовой монетки, с ярко-красной точкой в центре. Рене резко втянула воздух и сказала:

– Джо.

– Рене. Расслабься. Это не героин. Кокс гораздо лучше, если его колоть. Я делал так всего несколько раз. Ничего страшного. Ну правда. – И тут же, противореча сам себе: – Мне жаль, что ты увидела. Слушай, я больше не буду. Ладно? Правда, я обещаю. Я могу бросить кокс. Это совсем несложно.

Тут у Джо зазвонил телефон, он вытянул у нее руку, чтобы ответить, сказал ей беззвучное: «Пока» – и ушел по Лексингтон-авеню.

Рене после этого была так взвинчена, что долго ходила и ходила по улицам, от Пресвитерианского госпиталя по Восточной Шестьдесят восьмой до самого центра. Что она могла сделать? Вмешаться в его жизнь? Он работал, он был влюблен, он собирался жениться, он жил нормальной, успешной, насыщенной жизнью. Возможно, она преувеличивает. Возможно, у нее истерика. Их отцу не делали вскрытия; они никогда не узнают, почему с ним случился этот внезапный сердечный приступ, от которого он умер. Возможно, это была слабость сердечной мышцы, а может, вентрикулярная фибрилляция. Рене позаботилась, чтобы Джо сделали все необходимые в таком случае проверки; все результаты были в норме. Но она все равно беспокоилась.

Из-за голубой занавески раздался очередной стон беременной женщины. Ее муж тихо плакал.

– С ней же все будет в порядке, да? – спросил он.

Ему никто не ответил.

Джайпа тихо говорил что-то в телефонную трубку и, поймав взгляд Рене, даже не улыбнулся. И тут из родильного отделения пришла высокая, крупная медсестра в розовой униформе и приняла командование. Занавеска отодвинулась, и все вместе – женщина, ее муж, доктора и сестры, каталка и капельница – плавно отправились по коридору в сторону лифтов, как передвижной цирк. Массивные двери, отделяющие приемный покой от остальной больницы, закрылись за ними с легким чпокающим звуком – Рене всегда думала, что именно так закупоривает свои люки подводная лодка, – и все они исчезли.

В приемном покое снова настал покой. Электронное попискивание мониторов давления. Тихие разговоры медсестер.

* * *

Рене никогда не считала себя ханжой. Ей нравилось думать о сексе. Она мастурбировала, каждый оргазм был маленьким совершенным чудом, и понимала, что одинаково возбуждается, когда видит твердую, круглую задницу их учителя на уроке математики и когда смотрит сцены с поцелуями в кино. Но при этом к восемнадцати годам у нее никогда еще не было бойфренда, она не была на свидании и целовалась только один раз – с прыщавым прыгуном в высоту на сборах конца сезона – было приятно, но не настолько, чтобы ей захотелось повторить этот опыт. Она не винила в своем безразличии того человека из машины, не совсем так. Это не стало прямой причиной и следствием. Но стоило ей почувствовать себя субъектом мужского сексуального интереса, как она ощущала поднимающуюся где-то в глотке волну беспокойства, легкий привкус отвращения. И, ко всему прочему, ей было некогда! Она была так занята! Соревнования по бегу, академический декатлон, четыре дополнительных класса, работа на полставки в лаборатории в Нью-Хейвене, занятия по субботам и добровольная работа на благотворительной кухне по вечерам в воскресенье. Вот почему она не ходит на свидания, объясняла Рене Нони, которая от всего сердца ее одобряла.

– У тебя еще будет куча времени для свиданий, – говорила Нони. – Мальчики в школе в любом случае совершенно пещерные люди.

Но вдруг, ближе к концу старшего класса, Бретт Свенсон пригласил ее на школьный выпускной бал.

Восемнадцать лет и девяносто три килограмма сплошных мышц, Бретт был звездой школьной команды по вольной борьбе. Густые темные брови, пухлый чувственный рот, плоские уши на квадратной голове. Бретт был симпатичным, по крайней мере так говорили его друзья, и Рене в целом нравилась его внешность – широкие плечи, плоский твердый живот, который он часто выставлял напоказ – в столовой, на уроке биологии, проходя по коридору, – задирая подол майки, чтобы вытереть лицо или губы, как будто сама необходимость таскать на себе всю эту гору мускулов вызывала у него потоотделение.

Ну да, Рене, может, и нравился этот живот. Но сам Бретт ей нравился не особо. Он слишком громко и слишком часто смеялся, ходил по школьным коридорам, как будто находился у себя дома, а все остальные ученики и учителя были всего лишь его гостями, пользующимися его гостеприимством. О Бретте ходили истории – он встречался с девочкой из колледжа, а как-то ночью переспал сразу с двумя. Рене слышала, что с ним спала Дженнифер Гаррит, и Сара Купер, и даже новенькая, Джули Фарли, похожая на жеребенка, с длинными ногами и брекетами. Все эти отмеченные им девочки словно носили на себе знак определенного опыта, шарма и какого-то тайного знания. У Бретта не было постоянной подружки. Такие официальные пары обычно возникали в школьном ансамбле или в шахматном клубе, и это, как правило, были ученики, не обладающие тем богатством возможностей, которым были наделены парни типа Бретта. Он, казалось, принял общественное обязательство распространять себя на всех вокруг.