Текст книги "Лики Богов"

***

Тонкие пальцы обхватывали гибкие ветви молодых деревьев, голубые глаза внимательно всматривались вдаль, стопы неслышно касались влажной травы. Колючие кустарники тщетно пытались ухватиться за ножны сабель, вырывая лишь тихий стук золочёных рукоятей. Остановившись, омуженка шепнула через плечо:

– Что именно тебе духи сказали?

– Встань на кончик медвежьего хвоста, – отозвался мужской голос за спиной.

Златовласая вздохнула, окинула взором гору, которую местные, за сходство со свирепым хищником, склонившимся к морю, звали Медвежьей. Подниматься придётся долго.

– Ну что делать? Пойдём.

– Сама-то, что чуешь? – спросил брат.

– Наверх тянет, – отозвалась Умила, поднимаясь по наклонной поверхности.

– В будущий раз молока духам налью перед сном, – бубнил Волот, хватаясь за стволы деревьев, – дабы понятней говорили. Толи дело мать наша. Батя сказывал, она с духами говорила, аки мы меж собой. Всё понятно – иди в тот-то лес, при такой-то луне, по той-то тропке, до такого-то дерева, опосле из кустов высунись, всё увидишь… а тут «кончик медвежьего хвоста», пади разбери что это.

Сестра хихикнула причитаниям витязя, продолжая подниматься вверх по каменистым выступам, поросшим мхом и тонкой сетью корней.

– Так может, ты забыть чего успел? – рассуждала омуженка, цепляясь за ветви. – Надо было сразу меня будить, а ты всё волосы мне гладил, щёку целовал.

Округлив глаза, Волот замер.

– Я? Ты чего, Умила, когда ж я тебя так будил?

Девушка остановилась и, обернувшись, задумчиво уставилась на него.

– Ну да. Ты-то завсегда за плечо трясёшь да в ухо «Умила» орёшь, – согласилась она.

– Не кричал на тебя ни разу, – возразил брат.

– Ну не могло же мне то присниться, – сомневалась она.

– Тебе не приснилось. Есть один молодец, что заботой тебя окружает, а ты, коза горная, дважды его уже развернула, – хитро прищурился воин. – А когда мы уходили, его уже в сарае не было.

– Как не было? – напряглась голубоглазая.

– Так. Ушёл куда-то, – пожал плечами Волот.

– Куда? – спросила омуженка, прожигая брата взглядом.

– Откуда мне знать? – насупился он.

– Он – твой друг, – не унималась Умила.

– Он – твой жених, – заметил Волот. – Не волнуйся ты так, сам ушёл, сам воротится… К обеду точно… коли Радмилка лапши наварит. Она, в отличие от тебя, знает, чем Баровита порадовать.

Златовласая шлёпнула брата ладонью по лбу.

– Да ну тебя. Сбил меня, след потеряла.

Заметив вспыхнувший румянец, Волот тихо посмеивался над сестрой. Опершись спиной о шершавый ствол, скрестив на груди руки, ждал пока она вновь найдёт незримый след. Умила закрыла глаза, вытянула в стороны руки, прислушалась к ощущениям – правую ладонь обдало жаром.

– Выше, – констатировала она.

– Веди меня, – широко улыбнулся брат.

Ряды клонящихся к подножью горы деревьев становились всё реже. Девичьи пальцы цеплялись за холодные камни, колени, даже через плотную кожу высоких сапог, чувствовали каждую грань острых пород. Наконец-то путники вышли на плато, теперь можно было выпрямиться во весь рост и осмотреться. Широкая ладонь брата легла на плечо омуженки.

– Вон он – медвежий хвост.

Девушка посмотрелась на возвышение вдали, где пучками торчал кустарник, лоскутами зеленела трава. Нужно было пройти плато вдоль, подняться ещё выше, но Умила оставалась неподвижной, прислушиваясь к внутреннему голосу.

– Не знаю, родимый, меня вниз тянет, – сказала она, пересекая каменную площадку.

Опершись о валун, подалась вперёд. Едва взглянув на склон горы, Умила резко пригнулась, спряталась за камень. Волот прошмыгнул к ней, посмотрел вниз – семеро османцев выволакивали из стоящего на отшибе деревни дома молодую девушку. Вслед за ними бежали с криками её родители.

– Спускаемся, – скомандовал Волот.

Осторожно, но, не мешкая понапрасну, витязи заскользили от камня к камню, наблюдая за тем, как два османца обнажили мечи, приставили их к шеям несчастных родителей; остальные – потащили девушку к морю.

– Ты стариков освободи, – шепнул брат, – а я младе подсоблю.

– Любопытно отчего? – хитро прищурилась Умила.

– Оттого, что со стариками двое остались, а девку пятеро тащат. О тебе забочусь, – заверил Волот.

– Ну-ну, али просто девка глянулась, – улыбнулась сестра.

– Не без того, – кивнул витязь, пробираясь вдоль камней.

Синеглазая женщина, лет пятидесяти пяти, нервно хватаясь за кудрявые смоляные волосы, подёрнутые сединой, кричала изо всех сил, не зная как помочь дочери.

– Что ж вы делаете? Отпустите её!

Худощавый мужичок попытался вырваться из крепкой хватки османца, кинуться вслед за дочерью, но холодный металл коснулся шеи, отчего маленькая капелька крови побежала по его груди. Тёмные глаза прищурились, оскалившееся лицо приблизилось к плачущей женщине.

– Будешь лечить наших воинов, – медленно сказал османец, коверкая славянскую речь, – подумай, что мы с дочерью твоей сотворим, коли ты противиться станешь.

Глаза матери наполнились ужасом, ответ уж готов был сорваться с дрожащих губ, как слепящая лента, с хрустом вонзилась в висок османца. Отскочив в сторону, женщина зажала ладонью рот, всматриваясь в лежащее у ног тело, расползающееся под ним блестящее алое пятно. Второй османец обернулся, выпустив из рук старика – стройная девушка стояла перед ним, сжимая окровавленную саблю. Узкие штанины прятались в высоких сапогах, белую рубаху перетягивал на талии широкий кожаный пояс; её волосы в лучах солнца казались золотыми, а бездонные озёра глаз окидывали захватчика холодом.

Провернув саблю, Умила в один шаг настигла османца, лезвия клинков пронзительно звякнули. Отбросив славянку, воин сделал выпад. Девушка отвела меч, вцепившись в смоляные волосы, опустила его голову на своё колено. Воин попятился, растирая по лицу кровь. Провернувшись, Умила атаковала вновь. Османец едва успел блокировать её саблю, замахнулся кулаком. Златовласая прогнулась, видя, как широкий кулак пролетает над её лицом; отскочив в сторону, снова ринулась на противника. Клинки скрестились, тюрок оскалился, предчувствуя скорую победу, но девушка резко отвела его меч и ударила ногой в голову. Османец покачнулся, на мгновение утратив зрение. Не теряя времени, провернув саблю, Умила рассекла шею противника. Оставив заливающегося кровью врага, подошла к опешившим людям.

– Живы все? – спросила она.

– Они дочку нашу забрали, – залепетала женщина, цепляясь за рубаху воительницы. – Они хотели, дабы я их раненых лечила, а я отказалась, теперича они дочь забрали.

– Успокойся, мать, – сказала златовласая, сжав плечо женщины, – брат мой на подмогу ей бросился. Нет у осман сил против него.

– Я тоже пойду, – заявил мужчина и ринулся к тропе.

– Стой, – осекла Умила, хватая его за рукав, – видно ж по тебе, что не воин, токмо испортишь всё. Бери жену да в деревню бегите, прячьтесь, а мы дочь вашу воротим.

– Как же? Мы с тобой, – влезла знахарка.

Женщина говорила что-то ещё, но Умила уже не слушала. Заметив вдали клубы пыли, всмотрелась получше – всадники приближались к ним.

– Бегите живо! – зарычала она. – Прячьтесь да носа не высовывайте! Скоро здесь конники будут. Со всех ног бегите!

Мужик схватил жену за руку и бросился к деревеньке. Обернувшись, знахарка увидела, как тонкая девичья фигурка скрылась за острыми валунами. Что-то заставляло верить этой незнакомке.

***

Османы спускались с горы, волоча за собой чернявую девушку. Тонкие пальцы напрасно пытались разжать крепкую хватку, ноги упирались в валуны, но тщетно. Кареглазый воин хохотал, говорил ей что-то на своём. Четверо осман шли впереди, что-то бурно обсуждая. Взгляд девушки метался между пленителями, липкий страх всё сильней сжимал виски. Что же с ней станет? Неожиданно в поле бокового зрения возник длинный серебристый отблеск, мощный удар чем-то тяжёлым поразил затылок её мучителя. Девушка отчётливо слышала хруст черепной кости, видела, как поток крови вырывается изо рта османца. Ноги пленницы подкосились, ком подступил к горлу. Над кудрявой головой просвистело лезвие, в тот же миг за спиной что-то рухнуло, какой-то круглый предмет покатился вниз. Снова этот свист. Синеглазая, переборов страх, подняла взор – высоченный воин калечил тела её обидчиков, два меча вращались в его руках, сливаясь в сверкающие солнца.

Тяжёлый клинок отвёл османскую сталь, второй – отрубил сопернику руку. Несчастный закричал, сжимая кровоточащую конечность, резкий взмах меча оборвал его голос, повергнув на землю. Третий воин кинулся на витязя, кромсая воздух саблями; Волот блокировал клинки, развёл их в стороны и ударил османца с головы в нос. Мир угас в глазах захватчика, острая боль в груди пришла из ниоткуда. Последний выживший бросился прочь. Перехватив меч, Волот метнул оружие в беглеца. Одиннадцатикилограммовая сталь, впившись в спину османца, заставила его остаться на этой горе.

Витязь подошёл к перепуганной красавице, убирая меч в ножны. Ей было не больше семнадцати; синие, словно лепестки василька, глаза пристально смотрели на него, бархатные длинные ресницы боялись сомкнуться, чёрные брови изогнулись в удивлении. Ветер играл с растрепавшимися локонами, что на фоне белоснежной кожи казались смоляными. Витязь улыбнулся, протянул руку.

– Испугалась?

– Да, – не стала лукавить девушка, вложив кисть в широкую ладонь.

– Не бойся, не обидят тебя боле, – заверил витязь, помогая подняться.

Девушка невольно пробежалась взглядом по изувеченным телам, горько ухмыльнулась:

– Да уж.

– Меня Волотом звать, – представился дружинник, не выпуская нежной кисти.

– Любава, – пролепетала чернявая, даже не пытаясь вызволить руку из крепкой, но при этом нежной хватки.

Его серые глаза в свете солнышка казались расплавленным серебром, тонкие дуги ресниц, словно нарисованные углём, очерчивали их контур. Высокие мужественные скулы, прямые русые волосы, собранные в хвост, – необычная внешность для этих мест. Могучий воин с добрым и нежным взглядом. Понимала Любава, что негоже так заглядываться, но оторваться не могла.

– Имя какое красивое, – вырвал девушку из раздумий бархатистый голос, – ласковое.

Щёки вспыхнули румянцем, пушистые ресницы смущённо прикрыли глаза.

– Что я вижу? – неожиданно раздался женский голос. – Сейчас расплачусь!

Любава оглянулась – высокая златовласая девушка в мужской одежде, уперев руки в бока, придирчиво рассматривала её. На бедре незнакомки, прячась в ножнах, закреплённых на широком ремне, висели две сабли, на сапогах, закрывающих колени, красовались рукояти ножей. Волот явно знал её, потому как широко улыбнулся воительнице, но и руки Любавиной не выпустил. Пальцы омуженки легли на изрезанный рунами черен*, высвободили меч из обмякшего тела.

– Управилась, Умилушка? – спросил Волот.

– Никак сомневался? – фыркнула голубоглазая, вытирая клинок об одежду трупа.

_________________________________________________________________

Черен* – прямой участок рукояти меча для ручного хвата.

– Переживал, – поправил Бер. – Как миряне?

– Ты спасла моих родителей? – оживилась Любава.

– Да, – кивнула омуженка, – в деревню их отправила. Думала, вы тоже туда спуститесь, да, смотрю, расцепиться не смогли.

– Так мы сейчас спустимся, – не видел сложностей Волот.

– Не спустимся, – возразила Умила, протягивая ему меч, – конники сюда скачут.

– Много? – нахмурился витязь, убирая клинок в ножны. – Вдвоём не раскидаем?

– Вдвоём раскидаем, – ухмыльнулась Умила, – а вот с ней – нет. Куда ты её здесь денешь, одни камни вокруг?

– Тебе отдам, бегите, я их задержу, – предложил Волот.

– Вместе побежим, – осекла омуженка и стремительно направилась в сторону обрыва, – морем уйдём.

Витязь кивнул, крепче сжав руку мирянки, поспешил за сестрой. Ошеломлённая Любава следовала за ним, бежала что есть мочи, слыша за спиной топот копыт. Понимание происходящего понемногу приходило к ней.

– Как морем? – взвизгнула она.

– Ну, коли об скалы не разобьёмся, то уйдём, – бросила через плечо златовласая. – Плавать-то ты, надеюсь, умеешь?

– Умею, – кивнула чернявая. – А коли разобьёмся?

– Ты не думай о том, – улыбнулся Волот, продолжая бежать по каменной спине «пьющего медведя», – от края посильнее оттолкнись токмо.

Беглецы стремительно приближались к склону, поросшему травой и кустарником. Согнув колени, боком, стараясь не покатиться кубарем, спустились к каменистому выступу, нависающему над шепчущим морем. Умила прыгнула первой, Волот улыбнулся Любаве, сжав тонкую девичью кисть. Красавица кивнула в ответ и, невзирая на сковывающий ледяной страх, оттолкнулась от края скалы. Преследователи остановились у склона, копыта выбили сотни мелких камушков. Османы загалдели, вскинули руки, развернули скакунов и погнали их к спуску, надеясь перехватить тархтар на берегу.

Прохладная стихия приняла беглецов, слегка оглушив своей толщей. Друг за другом показавшись из голубой бездны, они стали жадно глотать воздух. Златовласая закрутилась, цепляясь взглядом за берег.

– Вон там, Волот, видишь? У леса наши лагерь разбили, – затараторила она.

– Ага, вижу, – отозвался брат, – да османцы спускаются. Морем придётся до своих добираться. Надеюсь, стрельцов средь осман нет.

– Кажись нет, – согласилась Умила, разгребая перед собой воду.

– Да ведь далеко очень, – сказала Любава, оценив расстояние до кромки леса.

– Али выбор есть? – прошипела омуженка. – Плыви, давай молча.

Плыли молча, чернявая понемногу отставала. Османы в море лезть не стали, но и с берега уходить не торопились, хоть и заметили лагерь тархтар. Волот обернулся.

– Устала, Любавушка?

– Сарафан плыть мешает, – пояснила девушка.

– Так сними его, – прошипела Умила.

– Как я тебе на плаву разденусь?! – вспылила чернявая.

– Влезай мне на спину, – предложил Волот, подумав, что в море только бабьей драки ему не хватало.

Любава охотно согласилась, вцепившись в широкие плечи воина. Умила одарила её укоризненным взглядом, что сильно смутило мирянку.

– Невеста твоя? – шёпотом спросила она.

– Сестра, – пояснил Волот. – Али не похожи?

– Похожи, – широко улыбнулась Любава, – чем-то.

Ответ витязя почему-то очень порадовал девушку. Было в этом воине что-то родное, не потому как спас её, а просто сердце ёкнуло и отпускать не хотело, несмотря на то, что не знала ничего о нём, кроме имени.

– Тебе не тяжело плыть с двумя мечами на поясе да мной на спине? – любопытствовала Любава.

– Посильно, – ответил Волот, косясь на осман. – Умила, дай мне нож.

– Думаешь, они к нам полезут? – нахмурилась омуженка.

– Кто их знает? – сказал брат.

Любава видела, как вода скрыла золотые волосы, ощутила, как тонкие пальцы коснулись её ноги. Вскоре Умила вынырнула, протянула брату нож. Зажав его зубами, Волот поплыл дальше. Умила вновь изогнулась, вытащила из синей толщи нож поменьше и тоже сомкнула на клинке зубы. Демировичи плыли то и дело, поглядывая на всадников – османы спешились, но входить в воду не стали. В лагере тоже заметили беглецов. От Любавиных глаз не смогло укрыться то, как плечистый воин, растолкав суетящихся дружинников, вошёл в море почти по грудь, встречая их. Девушка была точно уверена, что Умила при его виде поплыла быстрее, словно он был единственной надеждой. Видела, как пальцы омуженки вцепились в протянутые руки витязя, как нетерпеливо обвила его шею, как он прижал златовласую к себе, забрав у неё нож. Волот тоже был рад видеть этого дружинника. Нащупав ногами дно, выпрямился, спрятал клинок в ножны. Любава поспешила соскользнуть с широкой спины, но тут же бегущая волна скрыла её с головой. Крепкие руки обхватили точёную талию, приподняв, прижали к мускулистому торсу.

– Рано ты соскочила, – улыбнулся Волот, убирая с её лица мокрые пряди.

Незнакомец протянул им руку, которую уставший витязь охотно принял, наваливаясь на его плечо.

– Ого, а эту диву вы в морской пене отыскали? – ухмыльнулся он.

– Любава, знакомься – Баровит – друг мой лучший, – сказал Волот.

– Рада знакомству, Баровит, – улыбнулась девушка.

– Я тоже, – кивнул воин. Переведя взгляд на Умилу, шепнул нежно: – Притомилась?

– Немного, – кивнула Умила, не отрывая головы от его каменной груди. – Сам-то давно воротился? Был где? Предупредил бы хоть.

– Воротился недавно, с вестями, всё тебе расскажу. А предупредить мог, да ты так сладко спала, не хотелось тревожить, – ответил Баровит. Хитро прищурившись, шепнул ещё тише: – Не уж толь волновалась за меня, Умила?

– Ну тебя, – фыркнула омуженка, устало ударив ладонью по его груди, вызвав тем самым лишь улыбку.

На берегу беглецов встречали дружинники во главе с сердитым усатым дядькой. Он явно был чем-то недоволен. Поёжившись от его тяжёлого взора, Любава спряталась за спину Волота.

– У вас троих языков нет что ли? – пробасил он. – Сказать трудно было куды вас черти понесли?

– Не серчай, тять, – тяжело дыша, сказала Умила, – мы с братом мирян выручали.

– Благодарю вас, – пролепетала Любава, цепляясь за рубаху Волота.

– А ты, Баровит, тоже спасал кого? – нахмурился воевода.

– Я по горе Медвежьей прошёлся, – ответил старший дружинник, не выпуская из объятий Умилу. – Видел войско османское на подступе к подножью горы Кырым. Покамест мы тут малые отрядцы ловим, они крепость в осаду возьмут.

– Что ты делать будешь? – фыркнул Демир. – Ладно. Умила, переодень девку… да сама тоже. Волот, отведёшь её в деревню к родителям. Собираемся!

– Стой, батый, – встрял Баровит. – Чего собираться-то, коли не знаем о вороге ничего?

– Да, нам бы понять, сколько их да где, – подхватила Умила.

– Да как в крепость незаметно пробраться, – добавил Волот, – дабы жителей из осады вывести.

– Умные все такие, – всплеснул руками воевода. – Мы тут звездой яркой османам светим, беду на деревню кликаем. В лес поглубжее уйти надобно, прежде чем репу чесать.

– А-а-а, – протянула троица.

Махнул на них рукой Демир и пошёл к дружинникам. От толпы отделилась светловолосая девушка, ухмыляясь, направилась к друзьям.

– Отхватили? – злорадствовала она. – То-то. Опять мне за вас влетело.

– Чего ты ему сказала? – закатила глаза Умила.

– Правду, – заявила подруга. – Ладно, пошли переодеваться, хватит мужиков мокрыми рубахами сманивать.

Любава прикрылась руками и, заливаясь краской, поспешила за незнакомкой. Умила, окатив присутствующих холодным взором, буркнула:

– Пущай смотрят, мне не жалко.

Баровит за её спиной показал соратникам кулак, все всё поняли и принялись собирать вещи. Пустые котелки зачёрпывали морскую воду, опрокидывали её на костёр, отчего пламя шипело и плевалось дымом, перед тем, как угаснуть. Омуженки, отвязав от сёдел сумки, направились в лес, беглянка не отставала. Мокрая одежда, причмокивая, падала на траву, сухая, соскользнув с веток, пыталась налезть на влажную кожу. Девушка с огненными глазами рассказывала Умиле последние новости, свесив ноги с поваленного дерева.

– Ты чего так подозрительно на порты смотришь, чернявая? – неожиданно спросила она.

– Меня Любава зовут, – представилась гостья. – То мужские порты ведь.

– А меня Радмила, – улыбнулась девушка. – Ты нос-то не вороти, одевай чего дают.

– Никакие они не мужские, – фыркнула Умила, затягивая ремни на сапогах, – то мои порты.

Расправив рубаху, взглянув на обнявшие ноги штанины, Любава недовольно сжала губы.

– Непривычно мне в том – ноги открыты, рубаха коротка, – пробубнила она.

– Правильно, в длинной рубахе драться неудобно, – закатила глаза Умила, закрепив на талии ремень с ножнами.

– Ладно всё, тут никого таким видом не удивишь, – успокаивала Радмила. – Дружинники к нам уже привыкли, ты им в сарафане боле глянулась.

– А как я в деревне появлюсь? Там девки так не ходят, – упёрлась Любава.

– Волотову рубаху сейчас принесу, – вздохнула Умила, – она тебе как раз по колено придётся.

– Ага, а ворот до пупка, – хохотала Радмила подруге вслед.

Синие глаза уставились на лучницу, та улыбнулась.

– Не боись, мы тебе шнурок потуже затянем.

Умила вернулась быстро, ступая неслышно, словно ночной хищник. Возникнув за спиной Любавы, перекинула через её плечо красную рубаху. От неожиданности чернявая взвизгнула, вцепившись в льняную ткань. Под хихиканье Радмилы, девушка одела рубаху, что и впрямь больше походила на платье. Вот только ворот обнажал ключицы, но предчувствуя гнев златовласой, беглянка не проронила ни звука.

– Поясом затени, так совсем ладно станет, – предложила Радмила.

– На такую что не одень, всё сядет ладно, – подтвердила Умила, завязывая на Любаве пояс. – Перси* пышные, чресла* круглые, не то, что мы с тобой – кожа с костьми.

– Да, – вздохнула Радмила, – мы завсегда носимся, аки сайгаки*, по ветвям векшами* прыгаем, да в сёдлах скачем. Как тут чему нарасти? Кабы ещё поесть можно было вдоволь, а то, что успел из котелка вытащить, то твоё.

– Ладно, девки, – смутилась Любава, – вам бы жаловаться, одна другой краше.

– Твоя правда, чернявая, – улыбнулась Радмила, спрыгивая с дерева, – перечить не стану. Идём, девки, заждались нас уже. Как пить дать, ворчать мужики станут.

Девичьи голоса послышались из-за густой поросли кустарника, лес выпустил преобразившихся красавиц. Дружинники, уж рассевшись по коням, томились в ожидании. Волот пригласительным жестом указал Любаве на скакуна. Усадив её в седло, повёл коня под уздцы. Синеглазая видела, как воины тронулись к лесу, позвякивая мечами и котелками, как грациозно сидят верхом омуженки, как Умила махнула ей на прощанье. Всё-таки добрая она, хоть и ворчит неустанно. Волот улыбнулся Любаве, вызвав в душе тёплый всплеск.

– Скажи, чего от тебя османы хотели? – спросил он, немного помолчав.

– Моя мать знахарка, людей лечит. Османы хотели, дабы она за их раненых взялась. Мать отказалась, посему они меня выволокли из дому, хотели напугать её.

__________________________________________________________________

Перси* – грудь.

Чресла* – бёдра.

Сайгак* – копытное животное, является представителем подсемейства антилоп.

Векша* – белка.

– Ясно, – сказал витязь и грустно добавил: – Моя мать ведуньей была. Людей лечила, с Богами да духами говорить могла. Я уж лик её светлый позабыл совсем.

– Давно её не стало? – робко спросила девушка.

– Мне пять лет было, Умилке – три, остались мы с отцом. Он хороший, лаской никогда не оделял, но матери не хватало… особенно Умиле.

– Жаль мне вас, – сказала Любава, положив руку на его плечо.

Деревня была уж совсем близко. Остановив коня, Волот посмотрел на девушку. Чернявая улыбнулась ему и хотела слезть, решив, что дальше он её не повезёт. Соскользнув с седла, девушка оказалась между скакуном и витязем, в смятении подалась в сторону, потеряв равновесие. Сильные руки сжали талию, не дав упасть.

– Скажи, Любавушка, – спросил Бер, утопая в синих глазах, – коли я решу наведаться к тебе, будешь ли ты мне рада?

– Буду, – улыбнулась она и, поднявшись на носочки, поцеловала его щёку. – Как не радоваться тому, кто тебе жизнь спас?

– Ну, а коли забыть про то, – замялся витязь. – Кабы я пахарем был, стала бы ты ждать меня?

– Забавен ты, Волот, – засмеялась Любава, – знакомы мы часа два от силы, а чувство такое, словно всю жизнь… Так скажу, коли не придёшь ко мне боле, то обижусь на тебя. А теперича пусти, меня родители ждут.

– Я тебя до дома провожу, а то мало ли, – улыбнулся довольный ответом дружинник.

Они продолжили путь, разговаривая обо всём, что приходило в голову. Гнедой жеребец спокойно следовал за хозяином, время от времени фырча на пробегающих мимо забияк. Люди выходили со дворов, перешёптываясь, рассматривали витязя. Но молодые ничего не замечали, пытаясь удержать каждый миг, проведённый вместе.

***

Золотые струны Ярилы пронизывали сплетённые кроны деревьев, освещая маленькую ладошку лесной полянки. Изумрудная трава жадно ловила солнечный свет, утопая в живительном тепле. Широкие копыта грубо вжали её в сырую землю, кони зафырчали, предчувствуя отдых и пир. Спешившись, всадники разбрелись по лесу, осматривая местность.

– Здесь останемся, – возвестил воевода.

Радмила деловито перекинула через плечо тул, поправила лук и, как всегда это было, пошла охотиться. Одни взялись за коней, освобождая от упряжи, другие расстелили подстилки и приняли сон. Умила заметила, как Баровит, растирая виски, ушёл в чащу. Знала она что его мучает, не могла оставить друга один на один с бедой, посему последовала за ним.

– Уйди же ты, – шептал воин, – не понимаю, чего ты хочешь.

Виски жгло огнём, в спину стучался колкий хлад, чужая речь лезла в голову, заглушая собственные мысли. Нежные ладони нежданно скользнули по его плечам, волнистые прядки защекотали щёку.

– Опять тот аримиец*?

– Да, – вздохнул витязь, – два месяца за мной ходит. Никак не могу от него отделаться.

– То он тебя сегодня увёл? – спросила Умила, усаживая Зорьку на землю.

– Нет, утром дед мой приходил, – покачал головой Баровит, прикрывая глаза при прикосновении её тонких пальчиков к горящим вискам. – Он меня на гору привёл, на крепость указал. А аримиец ходит за мной да молвит что-то. А что я не пойму, языка-то его не знаю.

– Ты на самый верх горы поднялся? – улыбнулась Умила, поглаживая виски витязя.

Баровит кивнул в ответ.

– А мы не дошли, на осман наткнулись.

– Я уж понял, – ухмыльнулся Зорька. – Смотрю, Волот себе подругу нашёл.

– У ворога отбил, – улыбаясь, поправила девушка. – Я смогу призвать мать да попросить её забрать аримийца.

– Сил у тебя на то уйдёт много, – возразил Баровит, – я сам.

– Ты два месяца назад мне то же самое сказал, – нахмурилась Умила, положив ладони на его небритые щёки. – В очи мне зри да думай о том воине.

– Чего о нём думать, он рядом стоит, – пробурчал витязь, погружаясь в холодные озёра её глаз.

__________________________________________________________________

Аримиец* – китаец.

Нежный голос взывал к Маре, получая отклик в каждой клеточке тела Баровита, уводя его в тонкий мир. Он чувствовал, как спину сковывает холод, но то был холод приятный, родной – значит, тётя Аделя пришла. Она учила его, ещё совсем мальчишку, общению с мёртвыми, но слишком рано ушла в Навь, так и не передав и крупицы своих знаний. Баровит пытался самостоятельно подчинить эту силу, но не всегда у него получалось.

– Устами красными Мары великой, заклинаю дух твой маетный, сгинь в царство тёмное, – шептала Умила. – Всем предкам взываю, силу свою на защиту витязя дайте. Укройте его пологом светлым, от духов навных оградите, живым потоком плоть напитайте. Матушка, помоги Баровиту, молю тебя.

Ветер смолк, перестали шелестеть листья, на низенькой травке выступил иней. Время словно остановилось. Умила смотрела на Зорьку, не убирая рук с его лица, – мил он сердцу девичьему, но, порой, боялась даже коснуться руки его, ведь понимала, что не сможет оторваться, что канет в этот омут с головой и сказать третье «нет» уже не получится… В прошлый-то раз сердцу больно от того было, всю ночь проплакала. Сейчас Баровит не слышал её, блуждая меж мирами. Сердце омуженки то бешено колотилось, то замирало, нежные чувства, кои прятала глубоко в душе, грозились вырваться неистовым потоком.

«Лишь один раз» – подумала Умила и, приблизившись, коснулась его губ.

Нежным и сладостным был поцелуй, больших сил стоило прервать его. Отстранившись, Умила позвала тихо:

– Баровит, вернись ко мне.

Зорька медленно открыл глаза, растёр озябшие пальцы, посмотрел на златовласую.

– Вроде ушёл. Благодарю тебя.

– Во благо, – улыбнулась красавица, поднимаясь с колен. – Тебе завсегда помочь я рада, знаешь о том. Не отворачивайся от меня впредь.

Повернувшись в сторону поляны, где расположились братья по службе воинской, омуженка сделала шаг, но крепкая рука стальной хваткой сжала кисть, не дав отдалиться. Лукаво прищурившись, Баровит всмотрелся в девичий лик.

– Умила, мне показалось али ты меня поцеловала?

– Ещё чего! – фыркнула она, вывернув руку из захвата. – Привиделось тебе… то мечты твои были. Мы меж собой всё уж выяснили, не нужно по новой начинать.

Умила стремительно зашагала к поляне, заливаясь стыдливым румянцем и нервно поправляя золотистые локоны. Шёлковые листья молодых деревцев скрыли стройный стан, скользнув по ножнам сабель.

– Ну да, рассказывай, – ухмыльнулся воин, проводив её взглядом.

Охота

Жаркий лучик прорвался сквозь пушистое облако, осыпав его розовой пудрой, зацепился за сизовато-зелёные хвоинки можжевельника и, не удержавшись, упал на стальное зеркало сабли. Золотой озорник заплясал на холодном глянце, расцеловал отразившийся в нём девичий лик, рассыпался сотней солнечных зайчиков по сочной траве. Тонкие пальцы под тихий скрежет прерывисто водили камнем по изогнутому лезвию. Цепкие ветви кустарника, покачнувшись от чьего-то прикосновения, зашелестели, привлекая внимание омуженки. Длинные ресницы взмыли вверх, голубые озёра выхватили из-за поросшего мхом валуна высокую широкоплечую фигуру. Сердце радостно забилось, губы слегка изогнулись в улыбке.

– Сызнова раньше петухов поднялся, Красная Зорька, – ухмыльнулась Умила.

Приблизившись, Баровит лёг на махровую траву, закрыл глаза, слушая, как внизу шумит речушка.

– Решил осмотреться.

– Ну как? – поинтересовалась омуженка, не отрываясь от заточки сабли.

– Тихо, – ответил витязь. – Не к добру то.

– Ясно, что не к добру, – ухмыльнулась Умила. – Тут уж нечистью не напугаешь, раз османцы дружину увидали. Мы затаились, да они тоже.

– Они скопищем сюда не сунутся, лазутчиков пошлют, – рассуждал Баровит, – изловить их надобно.

– Надобно, – девушка провела пальцем по золочёной рукояти сабли.

Изящное оружие нырнуло в ножны, щёлкнув напоследок. Златовласая посмотрела на витязя, аккуратно убрала с его закрытых глаз непослушную тёмно-русую прядь. – Придумаем что-нибудь… Идём с Волотом поговорим, он точно сообразит хитрость какую.

Баровит провёл тыльной стороной ладони по Умилиному рукаву, нахмурившись, открыл глаза, всмотрелся в нежные черты девичьего лика.

– Переставай без кольчуги ходить, родная.

– Кабы мы давеча в кольчугах ушли, то не выплыли бы, – возразила она.

– Тяжела тебе?

– Нет, Гроздан мне такую кольчужку сплёл, что не тяжелей рубахи, да плавать в ней трудно.

– Всё равно не забывай.

Наклонившись к нему, Умила лукаво улыбнулась.

– Ладно… раз так тебе спокойней станет.

Широкая ладонь скользнула по её плечу, шее, обхватив затылок, потянула вниз. Умила пыталась сопротивляться, уперевшись руками в землю, но тщетно. Сердце бешено стучало, охвативший трепет не давал сделать и вдоха. Омуженка зажмурилась, дабы не поддаться его чарам, не утонуть в медовом омуте глубоких глаз. Тёплое дыхание защекотало скулу, губы коснулись высокого лба. Сердце Умилы замерло, наслаждаясь кратким мигом нежности, призрачные мечты о семейном счастье шлейфом дурмана пронеслись в сознании. Баровит медленно разжал хватку. Едва почувствовав это, омуженка выпрямилась, семимильными шагами направилась к ажурной вязи можжевельника. Не смогли ускользнуть от цепкого взора витязя вспыхнувший на щеках румянец и застенчивая улыбка. Надежда на то, что чувства его взаимны, укоренилась в сердце, не позволяя сдаться. Поднявшись с зелёного ковра, Баровит кинулся вдогонку за грациозной дивницей*.