Текст книги "Лики Богов"

Лезвие сабли пело траурную песнь, выбивая искры из мечей и кровь из тел. Гибкие руки ловко перехватывали рукоять, голубые глаза следили за каждым движением противника. Осман было много… слишком, нужно отступать. Обернувшись, казак увидел открытую дверь башни, винтовая лестница внутри неё вела в город, во внешнюю крепость. Воин ринулся к двери, но из тени коридора показались два османца, преграждая путь. За спиной казака было ещё четверо, из соседней башни доносилась чужая речь, значит к ним шло подкрепление.

«Это конец» – пронеслось в голове воина.

Османцы ринулись на казака, лезвие сабли блокировало мечи, задирая их вверх. Воин коленом поразил солнечное сплетение одного из соперников, заставив его согнуться и на время отступить. Второй османец атаковал ноги, но казак подпрыгнул, пропустив клинок под собой, и с силой выбросил саблю в противника. Чернявый прогнулся, увидев лишь блеск острия. Вывернувшись, он отбил очередную атаку казака, отведя изогнутую сталь мечом, выхватил сакс и резко направил его в голову соперника. Казак пригнулся, и клинок лишь сбил с него шапку, из-под которой длинной чёрной змеёй показалась коса. Тюрок знал о женщинах-воинах в этих землях, поэтому не был удивлён и снова занёс меч над девушкой. Она отскочила в сторону, перевернулась, кинув взгляд на четверых «зрителей», ждущих чем же всё закончится, и корчащегося юношу, который всё никак не мог прийти в себя от её удара. Воительница, отпружинив от каменного пола, ринулась на соперника; сабля, свирепо просвистев, выбила меч из рук воина, из широкого рукава тёмно-синего кафтана вылетел нож и, соскользнув с девичьих пальчиков, вонзился в горло османца. Услышав приближающиеся шаги, казачка обернулась – рычащий тюрок, всё-таки оклемавшийся от её удара, атаковал со спины, но в последний миг, остановившись, упал на серые плиты. Тонкие алые ленты расползлись по его шее, выступая из-за лезвия ножа, красовавшегося в затылке. Девушка, не понимая происходящее, смотрела на самоцветы, украшающее рукоять ножа, что бросали скупые отблески на смоляные кудри поверженного.

Из ступора казачку вывел металлический звон и яростные выкрики –четверо осман атаковали златовласую воительницу. Незнакомка, вращая сабли, извивалась, подобно языку пламени. Казачка, смахнув с ресниц минутное замешательство, бросилась на помощь. Подлетев к османцу, скрестившему с омуженкой клинки, она с размаха снесла ему голову, затем, прокрутившись, выбила из рук следующего соперника топор, лизнула елманью его шею. Умила остановила меч одного, отвела серп другого и ударила тюрка ногой в голову. Противник пошатнулся, отступил на пару шагов, вторая сабля мгновенно полетела в голову его соратника. Пригнувшись, османец отскочил назад. Умила молниеносно настигла его, снова блокировала меч, вторым клинком снизу-вверх пронзила его подреберье. Почувствовав приближение, омуженка резко выставила за спину саблю, серп тут же с силой ударился о елмань. Вырвав из безжизненного тела «близняшку», Умила с полуоборота выбросила её назад. За спиной послышался сдавленный крик, девушка вызволила клинок, и противник рухнул на каменный пол. Из башни вырвались трое осман, уставились на трупы соратников.

– Сюда, быстро, – крикнула казачка, указав саблей на противоположную башню.

Тархтарки бросились к открытой двери, но не пробежав и половины пути, увидели воинов, неспешно выходящих из узкой обители. Переглянувшись, османы насмешливо заговорили на своём, указывая в сторону девушек остриями мечей. Один из них, ухмыльнувшись, закрыл дверь, задвинул засов.

– Тебя как звать? – спросила чернявая, посмотрев со стены вниз, прикинув расстояние до земли – прыжок равносилен самоубийству.

– Умила, – ответила омуженка. – А тебя?

– Маруся, – улыбнулась казачка. – Благодарю, что помогла. Видать, мы тут поляжем с тобой.

– Да ладно, – нервно ухмыльнулась омуженка, – всего-то, порубаем их вдвоём… аки пить дать.

Маруся лишь горько улыбнулась, провернув в руках саблю. Умила солнцами закрутила клинки, не подпуская к себе осман, закрывающих путь отступления. Казачка приняла на себя двоих воинов, свирепо лязгая саблей по мечам. Лезвия резали воздух, впивались в тела соперников, но ранения не были смертельными и лишь пробуждали в тюрках злость. Славянки приближались друг к другу всё ближе и ближе, прожигая голубыми глазами захватчиков. Мощный удар заставил дверь отдалённой башни содрогнуться и жалобно заскрипеть, второй удар вызвал град мелких камушков осыпающихся стен. Умила, воспользовавшись замешательством одного из осман, резко провела лезвием сабли по его шее; блокировав вторым клинком меч очередного противника, крикнула Марусе:

– Из какой башни в град спуститься можно?

– Из той, что позади меня, – ответила казачка, отбивая вражеские выпады.

– Беги к ней! Глядишь, свезёт да открытой окажется. Я осман подержу пока.

Маруся увела топор соперника в сторону, ударила его ногой по голове и, выхватив из-за пояса бебут*, вонзила его в бок пошатнувшегося воина. Запрыгнув на бойницу, с размаха снесла голову второму противнику. Спрыгнув, бросила взгляд на рычащую Умилу и, поколебавшись, поспешила к противоположной башне.

Дверь вновь содрогнулась, отчего османы, охранявшие вход, отскочили подальше. Ступор охватил воинов, смотрящих на то, как массивная дверь, вырывая из стены засов, срывается с петель и с оглушительным грохотом падает на каменный пол. Из мрака узкого коридора вышел широкоплечий витязь, грозно взирая на ошарашенных противников. Один из осман, выйдя из оцепенения, бросился на чужака, размахнувшись секирой*. Его соратники, сомкнув раскрытые рты, ринулись следом. Прищурившись, витязь разрубил древко секиры, провернув в руке черен, выбил клинок у второго соперника. Османцы попятились, выхватывая ножи.

– Баровит, – шепнула Умила, всматриваясь в спины осман, бросающихся на витязя словно собаки.

– Умила! Давай сюда! – крикнула Маруся, хватаясь за засов.

Омуженка подалась было к казачке, но вновь замерла.

– Помоги дверь отворить, – прошипела Маруся, упираясь ногой в стену, изо всех сил впиваясь в ручку засова. – Заела железяка проклятущая.

Умила не слышала казачку, она смотрела на Баровита, отбивающего выпады осман. Видела, как его меч разрубил одного противника, как ещё трое вновь кидаются на витязя.

__________________________________________________________________

Бебут* – казачий кинжал с изогнутым клинком.

Секира* – рубящее холодное оружие, одна из разновидностей боевого топора с длинным лезвием.

Ноги сами понесли её к Зорьке, но вдруг из темноты башенного коридора вырвалась тонкая тень, оттолкнувшись ногой от бойницы, выпустила стрелу в одного из мечников. Приземлившись, лучница выглянула из-за плеча Баровита и выстрелила во второго.

– Радмила? – пролепетала омуженка.

Османы пятились, пытаясь найти пути отступления, но старший дружинник не собирался их отпускать. Выбив меч из рук соперника, Баровит схватил его за горло и сбросил с замковой стены.

Маруся, рыкнув, в который раз рванула засов – со скрипом тот поддался. Крошечные камушки застучали по сапогам, знаменуя маленькую победу. Вытерев рукавом пот со лба, чернявая улыбнулась, подошла к застывшей Умиле.

– Хорош таращиться, опосле мужика поделите. Там нашим помощь надобна, – шепнула она на ухо омуженке.

– Что? – возмутилась златовласая. – Да с чего ты взяла?

Маруся лишь ухмыльнулась, кивнув своим спасителям.

– О, ещё одна вояка? – улыбнулся старший дружинник, подойдя к девушкам. – Там Волот от крепостных стен осман оттеснил, нас к тебе направил. Я к нему ворочусь, а вы оставшихся перебейте.

– Я с тобой, – вызвалась Умила.

– Перебей всех осман, что в крепость пролезли, – спокойно повторил витязь и канул во мраке башни.

Мелкая дрожь пробежала по рукам омуженки, сердце рвалось за крепостные стены. Она вслушивалась в шаги Баровита, но и их вскоре поглотила тишь. Умила почувствовала, как запястья коснулись огрубевшие пальцы лучницы. Вздохнув, омуженка посмотрела в огненные глаза подруги, лукавые, с искоркой озорства – в них читалось то же опасение, то же желание быть рядом с теми, кто дорог.

Маруся уже шагала к северной башне, изредка оглядываясь на соратниц. Её маленькие стопы заскользили по винту лестницы, хрупкая фигурка слилась с тенью каменной обители; дружинницы шли следом. Зрелище хаоса предстало перед ними – горели крыши домов, искалеченные тела казаков и осман лежали в лужах крови, раненые молили о помощи. Умила видела, как Баровит, перемахнув через крепостную бойницу, спускался по верёвке вниз, где-то там был и её брат, её отец.

– Радмила, ты зря спустилась, воротайся в башню да осман высматривай, Марусю прикрывай, – сказала омуженка и сделала шаг к крепостной стене.

– Баровит велел тебе с нами быть, – возразила подруга.

– Что с того? – прошипела Умила. – Может, сама за ним идти хочешь? Не отлипаешь от него, аки лист банный.

Огненные глаза округлились в недоумении, тонкие губы едва уловимо дрогнули, пальцы нервно проехались по плечу таящегося в налучье лука. Удивление сменилось обидой, отчего глаза недобро блеснули.

– Благодарю за помощь, подруженька дорогая! Кабы не ты, порубали бы нас с чернявой османцы проклятые, – скривилась лучница и поклонилась в пол. – Не к чему мне было спешить к тебе? Сама бы управилась? В следующий раз покойней буду.

– Эй! – крикнула казачка. – Сказала же, опосле мужика поделите!

Но девушки её не слышали. Резко развернувшись, Радмила направилась к башне, шипя бранные слова. Опомнившись, Умила бросилась за подругой, схватив за руку, развернула к себе.

– Прости меня, – пролепетала она.

– То знаешь у тебя всё от чего? – кипела лучница. – От недо… от бездетности! Всем плешь проела!.. Ступай с чернявой, я вас сверху прикрывать стану.

Радмила, вывернув руку из захвата, побежала по винтовой лестнице, продолжая шептать себе под нос всевозможные ругательства в адрес подруги. Свистнув, Маруся улыбнулась, вслушиваясь в топот копыт. Вороной жеребец выскочил из-за покосившихся торговых лавок, приблизившись к хозяйке, остановился, склоняясь в пригласительном жесте.

– Запрыгивай ко мне, – сказала казачка.

Но Умила не спешила, закрыв глаза, вытянула в сторону руку. В памяти вспыхнула тёмно-коричневая грива и медные бока скакуна, девушка мысленно позвала его. Тёплый ветерок заиграл золотистыми локонами омуженки, словно шепча что-то на ухо. Со следующим порывом ветра из-за замковых стен вылетел гнедой конь, встал за спиной омуженки как вкопанный, уткнувшись носом в девичью ладонь.

– Как ты это сделала? – поразилась Маруся.

– Тайна, – ухмыльнулась златовласая, запрыгивая на спину скакуна.

Топот копыт вновь разлился по земле, жеребцы врывались в клубы дыма, перепрыгивали брошенные корзины, разбитые горшки и тела убитых. Всадницы заглядывали в каждый покосившийся дом, в каждый полуразрушенный сарай, высматривая чужаков, ища выживших.

***

У подножья каменной стены бурлила серебряная река, воя сотней голосов, рассыпаясь металлическим звоном. Надрывное лошадиное ржание разносилось по всей округе, билось о стройные тела деревьев. Ярость, перемешиваясь с отчаянием, повисала в воздухе густым маревом, затмевая человеческий разум. Османы не желали оставлять лакомую крепость, не желали ни с чем возвращаться домой. Кырым был сердцем полуострова, самым мощным военным укреплением во всей округе. Здесь был и источник пресной воды, и провизия, и золото в храмах. Османы желали этой победы всей душой; восстановив в крепости силы, они могли легко взять соседнюю крепость Биюк Кастель и маленький острог Алустон. Тогда к их княжеству присоединились бы порт, плодородные земли, торговые пути. Тогда бы у них появился ресурс и надёжные оборонительные позиции, тогда бы противостоять Персии стало бы легче. Османам, во чтобы то ни стало, необходимо было сохранить целостность своего истерзанного войной с Персией княжества. Если Персия поглотит их вновь, то о независимости можно будет забыть. Поэтому османы дрались на смерть, свирепея от натиска дружинников. Противник был силён, хоть и уступал в числе. Это пугало ещё сильнее, османы бросались на дружинников гурьбой, но каждый убитый воин уносил с собой десяток тюрков. Особый страх вселяли витязи, они казались неуязвимыми и щедро поили землю вражеской кровью. В бой с витязями вступали лишь самые смелые воины османского княжества, стараясь отвести их как можно дальше друг от друга. Сейчас целью тюрков был темноволосый витязь, пытающийся пробиться к крепостным воротам.

Провернув меч, Ждан отвёл атаку османца, тот мгновенно выхватил из-за пояса нож и метнул в соперника. Витязь резко ушёл в сторону, припав на одно колено; острое лезвие пронеслось возле лица, срезав локон тёмно-русых волос. Перехватив меч рукоятью вперёд, Ждан с разворота рассёк живот противника, вскочив, блокировал клинок очередного соперника, выхватил сакс и вонзил его в шею османца.

Пытаясь отдышаться, витязь скользнул взглядом по клокочущему хаосу. Голубые глаза всматривались в пёстрый поток спин, ловили отблески мечей, искали воеводу… и нашли его. Демир яростно рубил захватчиков, пропуская Велибора со Златом к Волоту. Но османцы сжимали кольцо, всё больше отделяя отца от сына. Бросившись к другу на подмогу, Ждан метнул сакс, и блестящая сталь вонзилась в висок неприятеля. Османец вмиг обмяк, выпуская из рук занесённый над Бером меч. Волот, не обращая внимания на рухнувшее за спиной тело, опустил клинок на шею противника, развернувшись, вонзил второе лезвие в тело очередного врага. Ждан встал рядом с другом, готовый принять на себя гнев неприятеля.

– Благодарю, друже, – тяжело дыша, сказал Волот.

Ждан лишь улыбнулся в ответ.

– Главное, их в крепость не пустить, – сказал Бэр, закрывая собой подход к крепостным воротам.

– Легко сказать, – ухмыльнулся выбившийся из сил друг, оценивая количество осман.

Неожиданно, откуда-то сверху спустилась широкая тень, выбив из высохшей земли клубы пыли, встала за спинами витязей.

– Чего приуныли? Али заскучали без меня, – раздался родной голос.

– Ну, теперича втроём-то мы их точно перебьём, – улыбнулся Баровиту Волот.

Ввернувшись в землю, Ждан выставил над головой меч, блокировав саблю соперника, выхватил из-за сапога нож и резко выбросил его в бок османца. Волот скрестил мечи, зажав топорище, оттолкнул противника ногой и, размахнувшись, опустил клинок на его шею, оборвав жизнь несчастного. Отразив удар следующего противника, поразил рукоятью меча его висок. Отвернувшись от рухнувшего замертво османца, Волот бросил беглый взгляд на Баровита – витязь, выбив мечом саблю из рук тюрка, обрушил на его плечо всю тяжесть своей стали, разрубив туловище соперника до бедра.

Стерев со лба пот, Волот осмотрелся – бой ревел свистом стрел, слепил блеском стальных клинков, захлёбывался людской кровью. Протяжное лошадиное ржание пронизывало воздух, топот копыт сотрясал землю. Силы оставляли дружинников, а османы, перепрыгивая тела павших соратников, рвались в бой, предпочитая бегству славную смерть. Топот копыт становился всё отчетливей, улюлюканье наездников и свист лезвий, коснулись слуха друзей. Конники Уласа, прорвав «кольцо», рубили осман, не зная пощады. Грациозная всадница отделилась от строя, вращая саблю, ринулась к витязям. Нежно-голубые глаза девушки были наполнены ненавистью, клинок калечил тела захватчиков, красные губы искривлял хищный оскал, утробное рычание вырывалось из-за стиснутых зубов, гнев вёл её… до конца.

За спинами дружинников с противным скрипом распахнулись крепостные ворота. Стрелы, вырвавшись из-за массивных створок, одна за другой впились в захватчиков. Две всадницы, обнажив сабли, бросились в поток осман, теснящих тангутскую дружину. Баровит и Ждан поспешили наездницам на подмогу, снося тюркам головы и конечности. Волот, сделав шаг к сестре, ощутил холодное прикосновение незримых рук. Тонкие пальцы впились в плечи, разворачивая витязя.

– Не сестре ты сейчас нужен, – шепнула Родослава, скользнув по щеке племянника мокрыми локонами.

Обернувшись, Бер встретился взглядом с казачкой. Незнакомка, выгнувшись в седле, с неистовой силой рассекла тело тюрка. Османы пятились, прожигая всадницу яростными взорами. Волот, в два шага приблизившись к её противникам, принял их на себя. За спиной, через звон стали раздался сдавленный девичий крик. Разрубив противника, Волот обернулся – казачка судорожно сжимала тонкие пальцы на древке стрелы, впившейся в грудь. Хрупкое тело обмякало, заваливалось на бок; Волот поймал девушку, прижал к себе, всматриваясь в спины воинов. Взгляд выхватил из толпы османского стрельца, заносящего руку над тулом. Мгновение, и стрелец, содрогаясь, осел на землю, извиваясь в агонии, хватаясь за пронзившее шею древко Радмилы.

Волот сжал в руках немеющее девичье тело. Казачка смотрела на него, но в тоже время, словно сквозь; красная пена выступала на губах, тёмные пряди прилипли к мокрому лбу.

– Потерпи немного, милая, – шепнул витязь, ища кого-то взглядом, – моя сестра тебе поможет. Умила! Умила!

– Не надо, – прошептала всадница и, улыбнувшись, выдохнула: – Боймир.

Бер видел, как потухают голубые глаза, как смерть сжимает костлявую ладонь на синеющих губах, как бледнеет тонкая кожа. Скорбь наполнила сердце витязя, тяжёлым камнем потянула вниз. Подушечки пальцев аккуратно легли на застывшие веки, опустили их.

– Мара, дочь небесного Сварога, хозяйка Нави, повелительница зимы, забери душу воина доблестного, что до последнего вздоха защищал землю Тарха да Тары. Очисть дух нерушимый от скверны огнём святым да проводи в Славь, дабы воссоединить с предками его, – шептал Волот.

Вокруг османской кровью захлёбывался бой, тлел, подобно догорающим углям. Видя изувеченные тела соратников, тархтары приходили в ярость, искореняя из сердец жалость. Каждый ступивший на кырымскую землю захватчик обретал сметь у подножья могучей крепости. Когда сердце последнего османца перестало биться, бой угас, оставив скверну смерти на белёсых клыках гор. Наступало иное время, время поисков раненых братьев, время мольбы, время плача по усопшим.

Торопливые шаги приблизились к Беру, сестринская кольчуга жалобно звякнула о его броню. Голос отца донёсся до витязя, но смысл сказанного не желал восприниматься. Чьи-то руки дотронулись до рукавов павшей воительницы, тихое всхлипывание ударилось о синюю ткань кафтана. Волот поднял взгляд – перед ним сидела ещё одна казачка, за ней, склонив головы, стояли отец, Велибор и высокий жилистый воин с глубоко посаженными серо-голубыми глазами. То был Улас – атаман зрячих конников, защищающий эту часть Малой Тархтарии.

– Такая младая, – выдавил витязь, глядя на атамана. – Как звали её?

– Дана, – пролепетала плачущая Маруся.

Улас, опустившись на колени, провёл рукой по замершему лицу казачки, вздохнул.

– Я знал, что случится так. Вот уж три месяца, как она смерти искала.

– Отчего? – пробасил Велибор.

– Муж у неё умер в бою, – ответил атаман, – месяца не прошло опосле свадьбы. Пожить толком не успели. Поняв, что не понесла от него, взяла саблю в руки да в наши ряды заместо мужа встала… Пойдём, друже, родителям отнесём её.

Тонкие пальцы Умилы соскользнули с металлических колец, выпуская плечо брата. Провожая его взглядом, омуженка думала о словах Уласа, что-то колкое неустанно крутилось в груди, воскрешая тревоги и сомнения. Боль усилилась, когда перед задумчивым взором предстал Баровит, обрывок фразы «…пожить толком не успели» калёной иглой впился в девичье сердце. Что-то оборвалось в ней, ком, сжав горло, не дал сделать и вдоха. Витязь опустился перед омуженкой, провёл рукой по нежной щеке.

– Не ранена ты, Умилушка?

Слова упрямо не желали слетать с губ, единым порывом девушка обхватила широкий торс, уткнулась лбом в грудь. Искренне удивлённый Баровит сжал стройный стан в объятиях, поцеловал шёлковые локоны, переливающиеся золотом в ласковых лучах Ярилы.

Каган

Вечер ступал по рябой груди моря, бархату трав, главам холмов. Белёсая дымка, соскальзывая с его плеч, стелилась по земле, цеплялась за острые пики башен, бойницы высоких стен. Могучая крепость, покоилась на берегу Русского моря, храня в своём чреве богатый город Тмутаракань. В тихой гавани покачивались торговые суда, отдалённо звучал церковный колокол. Каких только войн не знал град, каких только правителей не видел, каких только религий не вмещал. Словно ладья, гонимая ветром, переходил он от одной империи к другой. Жили в Тмутаракани греки и аланы, армяне и хазары, изредка сюда являлся малотархтарский князь. Славяне, не считая караульного войска с семьями, прибывали сюда лишь по торговым или военным делам, останавливались, но подолгу не жили. Имея обыкновение сохранять культуру завоёванных народов, ничего не меняли в облике града. Переполненный людьми, ладьями и товарами, в нём можно было найти что угодно. Здесь настаивались вина, чеканилась монета, тысячью благих вместилищ виделся град тархтарским купцам. Мирно текла жизнь… до сегодняшнего вечера.

Всё изменилось с прибытием Заремира Святозаровича. Готовясь к встрече с князем, глава града суетился, посылал за кем-то, ругался, разгонял слуг. Белокаменный замок вмиг опустел, затих. Лишь трое кухарок готовили ужин для князя и его приближённых. Из самого просторного зала выносили лишнюю утварь, оставляя только скамьи. Через тайный ход прибывали гости, рассаживались, перешёптываясь о причинах столь срочного собрания. Они ждали князя, но вот он, казалось, не спешил.

***

Мелодичный перезвон разливался по округе, купала скромно поблёскивали в лучах уходящего солнца. Священные тексты напевались греческой речью, согревая души прихожан. Арочные своды тянулись ввысь, ниши прикрывали иконы, воском истекали сотни свеч. Заремир вошёл в храм стремительно, уверенно, как входят победители. Прищурившись, окинул равнодушным взором воцарившееся согласие. За спиной князя возник высокий воин, жилистый, светловолосый. Запахи ладана и мирра ударили в нос, отчего воин, не сдерживаясь, громко чихнул. На секунду священник замолчал, вопросительно посмотрев на прибывших гостей. Глаза его расширились от удивления – князь Малой Тархтарии стоял перед ним. Что нужно язычнику в христианском храме?

– Простите его, – криво улыбнувшись, сказал Заремир по-гречески. – Продолжайте, пожалуйста.

Священнослужитель вновь уставился в молитвослов, продолжая службу. Заремир повернулся к спутнику, всмотрелся в покрытое шрамами лицо.

– Куда тут свечку ставить надобно?

Воин, потирая чешущийся нос, ухмыльнулся князю, протянул ему свечу.

– То я думал тебе ведомо… А коли нет, то ставь куды воткнётся.

Закатив глаза, Заремир забрал свечу, подошёл к золочёному кандилу*, в коем ярусами высились свечи, освещая грустный лик Богородицы. Поднеся фитиль к дрожащему пламени, всмотрелся в задумчивые, переполненные материнской любовью глаза. Склонив голову, нежно касаясь щекой лба младенца, она смотрела куда-то в сторону, мимо князя.

– Чем не Лада*? – пожав плечами, шепнул Заремир.

– Сам же говорил, всё едино, – пробурчал спутник, устанавливая свечу. – Какая разница теперича? Главное, знать куды подношения привозить, остальное неважно.

Кривая ухмылка исказила лицо князя. Перекрестившись, Заремир уставился в светло-голубые глаза друга.

– Никогда в тебе не было жажды познания, Асила. А ведь слово умами владеет. Силой можно забрать, подавить, да на долго ли то? Словом же, судьбы вершатся, империи строятся, союзы крепятся.

Вновь громко чихнув, Асила затёр нос, пригладил усы. Лукаво прищурившись, навалился на князя, сжав его плечи.

– Так верши, брат, верши, – шепнул он, указывая на приближающегося к ним настоятеля. – А я тебе мечом подсоблю, коли попросишь.

Заремир широко улыбнулся, похлопал друга по груди.

– За мной повторяй.

__________________________________________________________________

Кандило* – стоящие перед иконами в православном храме большие подсвечники.

Лада* – Небесная Мать, что породила богов, Богородица. Богиня любви и красоты. Покровительница семейных уз, защитница детей. Изображалась с младенцем на руках.

Старец в длинной чёрной одежде приблизился к нежданным гостям, настороженно всмотрелся в бородатые лица.

– Чего надобно язычникам в храме Христовом?

– Здравствуй, отче, – поклонился князь. – Прибыли мы с Византии. Вера святая империи великой сердца освятила наши…

– С чего вдруг? – нахмурился настоятель. – Ведомо мне, Заремир Святозарович, что ты Богами языческими одержим, что капища златом осыпаешь.

– Отче, – изобразив печаль на лице, парировал князь, – всю жизнь свою был воином ярым, питали дух мой лики Богов языческих. Верил я, что живу правильно, в богатстве да признании купаясь. Но на благословенной земле, познав сладость победы, утратил я зрение, ослеп. В единый миг мир померк, тьма окружила меня. Ни стало ничего, признание да богатство утратили вес. Беспомощный, словно дитя, я не знал как быть. Глас коснулся слуха мого, мудрый старец говорил со мной. В разговоре том понял я, что не освобождал люд, не даровал достаток ему, а крепил грехи свои. Долго говорили мы, всё больше я понимал истину, всё сильнее болела душа моя. Тогда я взмолился: «Отче, обрати меня к вере своей! Искупить хочу всё то, что летами сотворял. Во всех бедах один лишь я повинен, грешник, раб великого Господа». Мудрец сжалился надо мной, согласился таинство сотворить. С каждым омовением обретал я зрение, мир возвращался. Иным он предстал предо мной. Выйдя из храма, словно родившись заново, поспешил к другу верному, коего с детства раннего братом считал. Рассказал всё, что открылось мне, обратил взор на веру Христову. Теперича тебя просим, отче, крести его.

Настоятель недоверчиво посмотрел на Асилу – изрезанный шрамами лик не выражал ни смирения, ни скорби.

– Отче, прошу тебя, – заговорил киевский воевода, получив удал княжеским локтем в бок, – обрати в веру свою. Переродиться дух мой желает страстно, искупить грехи бесчисленные. Ради чад своих желаю того. Я-то пожил, творил зло да благо, а они молоды, могут избежать грехов моих. Открыть им истину желаю, обратить взоры на учение святое, аки делал когда-то учитель наш. Нас с Заремиром Святозаровичем с отрочества воспитывал великий воин Быслав Изборович. Будучи глубоко верующим христианином, старался нас к истине обратить, да не слышали мы речей его праведных. Ярость да жажда признания воинского умы застилали. Лишь теперича понимаю сколько правды в наставлениях отеческих было. Совестно мне оттого.

Вздохнув, настоятель кивнул в ответ. Он был знаком с именитым полководцем. Чтил Быслав Изборович христианскую веру, в смирении истину познавая. Никогда не упускал возможность посетить этот храм, если по долгу службы в Тмутаракани оказывался. Сможет он направить учеников своих, если свет истины ускользать от них станет.

– За мной ступайте. К свету обратиться никогда не поздно.

– Благодарим тебя, отче, – просиял Заремир, следуя за старцем. – Храм твой прекрасен, да мал. Надо бы новые выстроить.

– Приход небольшой, – прохрипел настоятель, – этой обители хватает вполне.

– Наступит время, – уверил Заремир, – всё больше люда истину узреет. Новые храмы надобны станут. Готовым быть к тому желаю, посему возьму храм твой под своё попечительство, созову зодчих византийских. Обители христианские по Малой Тархтарии разрастутся, оттого отрадно мне станет.

Асила слушал обещания князя, накручивая ус на палец. Минуты отделяли его от вступления в новую жизнь… или попросту отдаляли время трапезы.

***

Широкие каменные стены удерживали прохладу в просторных залах замка. Эхо разносило по коридорам мужские бурчащие голоса. Там, за массивными дверями, теряли терпение хазарские воины. После падения каганата, им приходилось наниматься в тархтарские и византийские войска, дабы иметь источник существования. Не стало боле крупной державы, лишь лишённый крова люд, медленно растворяющийся в многочисленных народах. Теперь хазары ждали малотархтарского князя, в коем, по словам старейшин, текла кровь великих каганов*. Блёклый луч надежды теплился в сердцах, заставляя дожидаться высокородного господина.

Скрипнув, двери отворились, впуская во вмиг стихнувшую обитель долгожданного гостя. Высокий смуглый мужчина в дорогом красном кафтане пересёк палату, гордо взирая на присутствующих. Золочёные пуговицы, тянущиеся вдоль широкой груди, блестели в свете десятков факелов столь же ярко, как и глубокие карие глаза. За ним следовал светловолосый воин, чьё изрезанное шрамами лицо, было хорошо знакомо присутствующим. Воевода киевской дружины часто прибегал к помощи хазар, щедро платил, позволяя грабить завоёванные земли сколько душе угодно. Помимо этого, Асила был самым преданным соратником Заремира.

__________________________________________________________________

Кага́н* – высший титул суверена в средневековой кочевой иерархии.

Ходили слухи, что они были близки как братья. Но всё не ограничивалось только дружбой и совместными военными подвигами – женой князя была младшая сестра Асилы. К своим сорока летам Заремир имел двоих сыновей – отважных искусных воинов – и четырёх дочерей, старшая из которых готовилась стать женой византийского военачальника. Заремир никогда не упускал даже малейшей возможности укрепить свои позиции, в чём угодно.

Развернувшись на каблуках, князь всмотрелся в лица собравшихся. Измученные долгим ожиданием, они молча взирали на него. Асила закрыл двери, встал перед ними, скрестив на груди руки. Глава Тмутаракани – в прошлом хазарский военачальник, а теперь знатный купец – вытянулся во весь рост, не дожидаясь слов Заремира.

– Прежде чем заговоришь ты, малотархтарский князь, хотим мы проверить тебя. Среди нас есть муж, коий верой да правдой служил нашему павшему кагану. Коли узрит он в тебе его черты, то выслушаем. А коли нет, то встретимся с тобой лишь на всенародном вече.

– Твоя воля, Булан, – ухмыльнулся Заремир. – Испытывайте меня, аки угодно сердцам вашим.

Булан устремился к дверям, окинув холодным взором ухмыляющегося Асилу, вышел из палаты.

Хазары не сводили с князя глаз, рассматривали его, пытаясь найти присущие исключительно их народу черты. И таковые имелись – он был смуглее славянских мужей, едва-едва; глаза имели густой карий цвет. Недолго собравшиеся дожидались Булана. Ведя под руки ветхого старца, он вошёл в палату. Старик трясся всем телом, каждый шаг давался с большим трудом, но цель была слишком желанной, чтобы, сославшись на немощность, отказаться от неё. Заремир всмотрелся в сморщенное лицо, седые тонкие пряди – что-то в этом старике казалось знакомым, родным. Прищуриваясь, князь шагнул навстречу, склонившись, заглянул в выцветшие карие глаза. Старик ахнул, вытянув руку, коснулся щеки Заремира. Хрипя, попытался сказать что-то, но чувства переполняли, сотрясая ветхое тело ещё сильнее.