Текст книги "Лики Богов"

Широкая кисть раскрылась, выпуская девичью руку, скользнув по осиной талии, прижала Умилу к могучему торсу. Не ослабляя объятий, боясь, что она вновь упорхнёт, Баровит шепнул:

– Не понимаю тебя. Сказала же, что не любишь. Отчего мучаешь меня так жестоко?

Проведя подушечками пальцев по его щеке, погладив длинные волосы, омуженка выпалила на одном дыхании:

– То кривда* была. Думала смогу отпустить тебя, да оказалось, что непосильно оно мне. В Аримии ухаживания твои принимала, не потому, как разум мой страсть затмила, а потому, как люб ты мне. Отказалась замуж за тебя идти, оттого, что не хотела службу оставлять, не хотела тебя одного на войну отпускать. Боялась за тебя, за брата с отцом да за друзей наших. Не знаю как быть теперича, да не может сердце моё кривить пред тобой боле.

Душа витязя ликовала от заветных слов. Сильнее прижав к себе Умилу, Баровит улыбнулся. Поцеловав её губы, шею, шепнул на ушко:

– Со всеми бедами управимся вместе. Любовь силой своей дух питает, не бойся ничего. Знаю кого замуж зову, знаю, что не станешь целыми днями утварь натирать да полы мести. Сам щи варить обучен да рубахи латать, не для того ты мне нужна. Меркнет Тары лик, коли тебя нет рядом. Не оставляй меня, прошу, со мной будь.

– Куда ж я денусь? – улыбнулась Умила, наслаждаясь музыкой его голоса. – Давно уж мысли пленил, сердце украл. Завсегда тенью твоей буду.

– Душа моя, – шепнул Баровит, скользя губами по нежной шее, целуя пульсирующую под тонкой кожей венку, ямочку под ключицей. Теряя разум от её прикосновений, медленно развязал шнурок на рубахе, оголяя девичьи плечи. Тонкие пальцы сильнее впились в его руки, сладостный вздох сорвался с губ, дурманом пьяня душу.

Умила легонько толкнула Баровита, заставив опуститься на массивный камень. Жадно покрывая нежную шею поцелуями, витязь почувствовал, как её пальцы ловко отстегнули его ремень, потянули рубаху вверх. Ответным движением, схватив расшитый оберегами край, Баровит изгнал тонкую ткань, явив пленительные изгибы, любуясь красотой этой непокорной дивницы. Опустившись на его колени, Умила вновь прильнула к губам. Сильные руки витязя в сладостном беспамятстве сжали стройный стан, заскользили по жилистому телу. Подставляя грудь под лаву поцелуев, Умила запрокинула голову, блаженно улыбнувшись, закрыла глаза. Проведя рукой по его груди, животу, потянула края плетёного пояса.

__________________________________________________________________

Кривда* – ложь.

Колкий хлад коснулся плеча витязя. Неохотно оторвавшись от нежной кожи, он обернулся – безмолвная тень, гласом Нави нависала над ним.

«Уходи, не до тебя» – отмахнулся в мыслях Баровит.

Но усопший предок оставался на месте, медленно вытянув руку, указал в сторону моря. Зорька, утопая в плену ласк, посмотрел поверх плеча Умилы и замер. Там, на горизонте виднелись четыре османских корабля.

– Умила, одевайся, – прошептал Баровит, разжимая объятия.

– Что? – опешила златовласая.

– Одевайся, – повторил дружинник, не отрывая глаз от горизонта. Гневно рыкнув, завязал пояс Умилиных штанов, и принялся за свой.

Омуженка резко обернулась, отчего золотистые локоны хлестнули воина по щеке. Глаза расширились от увиденного, спрыгнув с колен возлюбленного, она схватила рубахи. Швырнув одну Баровиту, нырнула в свою. Зорька, подняв оружие, сжал девичью руку и ринулся прочь. Умила на ходу, под позвякивание ножен, затянула на талии ремень. Тёмные плети ветвей хлестали тела беглецов, извилистая тропка вела наверх, к ничего неподозревающим братьям.

Красные крылья зари

Огромный шар расплавленного золота медленно покидал небосвод. Острые пики сизых елей атаковали его нежное тело, грозясь изранить слепящее светило. В изломах каменной тверди крошечными огоньками переливалась слюда, лишь стоило лучам уходящего солнца коснуться шершавой кожи горы. Озорные лучики принялись щекотать неподвижного гиганта, скользнули внутрь расщелины и канули во тьме. Их не менее смелые братья запрыгали по малахитовому бархату мха, осыпая его багрянцем. Дрёма* мягкой поступью бродила меж деревьев, баюкая, погружая мир в сонное забвенье.

Жизнь замирала, огромное зелёное сердце стучало всё медленней. Стихли песни и весёлый смех, оконца потухали одно за другим, миряне расходились по домам, и лишь несколько дружинников помогали мужикам занести лавки обратно. В сонную деревушку ворвались двое беглецов, пролетев вихрем мимо серых заборов. Остановившись у двери отведённой воеводам избёнки, Баровит резко повернулся к спутнице, обхватил хрупкие плечи.

__________________________________________________________________

Дрёма* – Богиня дремоты и сонных мечтаний.

– Собери баб с чадами да отправляйся с ними к Алустону…

– Я тебе здесь нужна, – перебила омуженка.

– Послушай, душа моя, – нежно улыбнулся воин, кладя ладони на девичьи щёки, – ты мирянам нужна. Кто их защитит? В деревне чад малых много, не дело их по избам прятать. К Алустону их веди, Радмилу в Кырым отправь, пусть Уласа на помощь кличет.

Умила, не отрывая пристального взгляда от Баровита, нервно вздохнула, ощутив, как от щёк отстраняются его ладони. Девушка нехотя направилась к стройному ряду дворов, проворачивая в голове иное развитие событий.

Через считанные минуты сонные дворики заполнились людьми, женскими причитаниями и детским плачем. Фырчали кони, поскрипывали повозки, звенела сталь. Мужики, ещё вчера бывшие ремесленниками и пахарями, хватали молоты, вилы и ножи. Они шли за удаляющимися повозками, готовые в любой момент встать щитом между своими семьями и османами. Громовые голоса воевод раздавали команды, дружинники занимали позиции. Велибор со своими воинами остался в деревне, Демир же направился в лесу, который успел освоить за время пребывания в этих местах. Остановившись у сизой кромки, камулский воевода всмотрелся в тропку, бегущую от моря к деревне. Эта каменистая лента была самой короткой дорогой к поселению. Проведя рукой по широкой бороде, Демир обернулся к сыну.

– Ступай с Баровитом к скалам. Встретите осман, коли те решат с тыла зайти.

– Как скажешь, отец, – кивнул Бер и канул в густой вязи кустарника, Зорька шёл следом.

– Остальные со мной. К берегу пойдём, – заключил воевода.

– Да, батый, – раздались голоса воинов.

Листья гибких ветвей, усыпанные пеплом позднего вечера, скрыли широкие спины дружинников. Тишина воцарилась вновь, лишь изредка хрустели хворостинки под тяжёлой поступью.

За час деревня опустела, даже едва уловимое позвякивание кольчуг и мечей растворилось во всепоглощающей тиши. Потухли лучины в оконцах домов, во всех, кроме того, что ютился на самом краю поселения. В нём звучали девичьи мольбы и причитания, тонкие пальцы сжимали красный передник материнского платья. Любава, стоя на коленях, пыталась уговорить Валькирию идти со всеми в Алустон, но знахарка решительно отказывалась.

– Пойми ты, – чеканила хозяйка дома, – осман много. А коли кого из наших ранят? Что делать прикажешь?

– Тогда с тобой останусь, – всхлипнула девушка, – раны перевязать али отвар какой изготовить… Ты же выучила меня всему, матушка.

Женщина сжала губы, прерывисто высвободив передник из цепкой хватки дочери, направилась к сундуку. Массивная крышка глухо ударилась о стену, являя мотки чистой льняной ткани.

– Права дочь, – возник за спиной голос Путяты, – коли раненых много будет, одна ты не управишься. А я разве воды токмо натаскать смогу да лавки сдвинуть. Нет у меня знаний лекарских.

Валькирия остановилась посреди светлицы, положила свёрток ткани в лукошко и, вздохнув, взглянула на дочь.

– Ваша правда. Токмо, что Волот скажет на то, Любавушка?

Глава семьи, скрестив на груди руки, обвёл женщин взглядом.

– Он ведь главу мне снимет, когда узнает, что не отправил тебя со всеми.

– Он поймёт всё, тятенька, – взмолилась девушка.

– Ладно, давай снадобья готовить, – махнула рукой мать, направившись в горницу.

– Поймёт, – хмыкнул Путята. – А коли по уму рассудить, то я отец, пока я решаю где тебе быть.

Любава поцеловала отцовскую щёку, обогрев сердце родительское улыбкой, и упорхнула вслед за матерью.

***

Алые нити, пронзающие тяжёлые чернильные облака, растворились в локонах грядущей ночи. Иссяк пурпур горячих поцелуев вечерней зари, лишь холодный аметистовый иней сковывал нежное тело темнеющего неба. Гибкие линии могучих кораблей замерли на морской глади, перестав резать шёлковую кожу водной толщи. Десяток лодок заскользил по синей бездне, разделяясь на группы. Одна из них причалила к каменистому бережку, упирающемуся в лес. Серые рыбёшки гальки, жалобно шепча, расползались по береговой тверди под тяжёлой поступью захватчиков. Воцарившаяся тишина звенела тревогой, заставляя взгляды ловить каждое движение, будь то вспорхнувшая птица или раскачивающиеся на ветру ветви.

Османы медленно расходились по берегу, крались в вечерней мгле, вслушивались в заупокойную песнь ветра. Прохладное дыхание Стрибога касалось чёрных кудрей, подхватывало длинные полы кафтанов, разбивалось об острые лезвия мечей, рассекаясь на тонкие извилистые ленты. Одна из них ускорила бег, свиснув, впилась в шею чужака. Сдавленный хрип сорвался с губ, широкая ладонь обхватила гладкое древко. Поверженный забился в агонии; тюрки, встав плечом к плечу, выставили щиты, укрывая своего стрельца. Лучник всмотрелся во тьму, из которой вылетела тархтарская стрела. От охотничьего взгляда не ускользнуло движение ветвей, пальцы отпустили хвостовик, мгновение… и металлическая капля жадно впилась в цель.

Ладонь скользнула по шершавой коре, крепко сжала ветку. Дружинник, стиснув зубы, оттолкнулся от ствола и приземлился на землю. Зажав пальцами османское древко, прочертив спиной по могучему телу сосны, опустился на траву.

«А Радмилка бы успела соскочить» – подумал Вятко.

Глаза впились во тьму, от которой отделился высокий силуэт. Витязь в два шага поравнялся со стрельцом опустился напротив и, протянув ему сакс, обхватил стремительно пропитывающееся кровью плечо. Стрелец, сжав зубами рукоять, медленно выдохнул. Ждан рванул стрелу и с силой сдавил пульсирующую рану сложенной вчетверо тканью. Сдавленный рык вырвался из-за деревянной рукояти.

– Жить будет, – заключил витязь.

– Хорошо, – раздался хрипловатый голос из ниоткуда. – Вятко, на рожон не лезь, поберегись лучше.

Вятко кивнул незримому «духу», положив дрожащую руку на рану, отпуская от себя Ждана.

– Ждан, бери себе пятерых дружинников, обойди осман и ударь со спины. Остальные со мной останутся, – продолжал голос.

– Да, батый, – отозвался витязь, поднимаясь с колен.

Кивнув соратникам, Ждан вновь слился с царящим мраком.

– Батый, османы уже близко, – послышался шёпот из кроны раскидистого кедра.

– Ждите, – велел воевода. – Надобно их ещё подпустить.

Тишина вновь опустилась на плетёный купол спящего дворца, прохладное дыхание Стрибога обвило древесные колонны, неся в ладонях терпкий аромат хвои. Хруст тонких сухих веточек, устилающих земляной пол, выдал осторожную поступь тюрок. Взоры впились в лесной мрак, лезвия мечей отстранили плети кустарников. Ночные хищники шли по кровавому следу жертвы, чувствовали её запах… ощущали биение загнанного сердца… слышали прерывистое дыхание.

Вятко медленно вытащил нож из-за сапога, издал стон чуть громче, надеясь, что Ивар не проглядит и успеет выпустить стрелу. Преследователь не заставил себя ждать, вскоре тень вытянулась рядом со стрельцом. Глубокие глаза окинули раненого холодом, османец замахнулся мечом, но тут же замер; выронив оружие, повалился на траву, явив стрелу в темени. За его спиной Вятко увидел ещё одного тюрка и мгновенно метнул в него нож. Несчастный, обхватив руками рукоять и пытаясь достать холодный металл из шеи, встал на колени. Кровь лилась из его рта, вместе с жизнью покидая тело. Когда соратники приблизились к нему, убийцы уже не было. Османы заозирались по сторонам. Ветер вновь вторгся в утопающий в забвении дворец, заставил хромовые листья трепетать от холода и страха. От липкой тьмы отделились фигуры, свист лезвий тяжёлых мечей разрезал воздух, скупой свет Дивии соскользнул с металлического кружева кольчуг. Дружинники приближались к незваным гостям, давая понять, что дальше их не пропустят. Захватчики, оскалившись, ринулись в бой, не желая отступать.

Демир уклонился от вражеского клинка, схватив противника за горло, сдавил его. Шейные позвонки щёлкнули, и обмякшее тело повалилось на землю. Отразив османскую сталь, воевода провернулся, опустил тяжёлый меч на соперника, разрубив его от плеча до пояса. Ледяной взор батыя следил за каждым из дружинников, острые лезвия ножей, слетая с кончиков пальцев, вонзались в осман, исписанный рунами клинок пел траурную песнь, рисуя в воздухе причудливые фигуры, калеча тела захватчиков. Тархтары, словно читая мысли воеводы, загоняли осман вглубь леса, разбивали отряд на мелкие части, не оставляя шанса на спасение.

Отшлифованная морем галька жалобно скрипела под тяжёлой поступью. Доносившиеся до слуха звуки боя и крики соратников, заставляли караульных двигаться к лесу. Увесистый камень рассёк воздух и с глухим стуком впился в висок османца, повергая наземь. Командир, переступив через неподвижное тело, устремил взор в извивающийся мрак. От тени деревьев, укрывающих бок скалы, отделился высокий воин, провернув в руке меч, сказал на османском языке:

– Выбирай, или вы садитесь в лодку и гребёте отсюда, либо вы оставляете здесь жизни.

– Мы никуда не уйдём, – оскалился тюрок.

– Ну, тогда не обижайся, – ухмыльнулся Ждан и ринулся на соперника.

Звон их клинков разбился о горную твердь, завибрировал в холодном дыхании ночи. Витязь отвёл саблю и с размаха ударил противника в голову. Тот попятился, затряс кудрями, но вновь впился чернотой глаз в славянина. Поддев носком сапога гальку, тюрок подкинул её в лицо соперника. Ждан выставил предплечье, закрываясь от камней; османец мгновенно атаковал. Дружинник пригнулся ещё ниже и, отпружинив, проскользнул под рукой противника. Развернувшись, Ждан сжал черен двумя руками, со всей силы опустил меч на спину командира. От удара звенья кольчуги впились в плоть, позвонки едва слышно хрустнули под стальным кружевом. Серые рыбёшки, гонимые прочь тяжестью обмякшего тела, разлетелись в стороны, застучали по остывшему берегу. Звёздные искры, капающие на водную гладь, отразились в расширившихся от боли глазах. Не владея ногами, османец сжал в руках гальку – понимание произошедшего приговором ударилось в сердце.

– Оставишь меня мешком здесь валяться? – прохрипел он, чувствуя на себе взор противника. – Где же ваше хвалёное славянское благородство?

– Ты славный воин, – ответил Ждан, занеся над парализованным османцем меч, – так прими смерть славную.

Карие глаза застыли, зря в никуда, рубиновые ручейки заспешили к чёрной кромке моря, покидая обезглавленную плоть.

Османы, видя смерть командира, с диким рыком ринулись на дружинников, гонимые гневом и жаждой мести. Уверенность в победе, питаемая численным перевесом, придавала османам сил, но тархтары извивались, словно языки пламени, растворялись во мраке подобно духам и не знали пощады. Стальной звон стих, стоны и крики угасли. Пристальный взор окинул тела поверженных, скользнул по своим подопечным.

– Живы все?

– Все, – отозвались они.

– Тогда возвращаемся к батыю, – сказал Ждан, вытирая от крови меч. – Токмо в оба глаза смотрите, ненароком какой османец выскочит… готовы будьте.

Дружинники, кивнув, направились к лесу, что продолжал мирно погружаться в сонное забвение этой страшной, кровожадной ночи.

***

Серый конь, фырча, рьяно бил копытами земную твердь, калеча нежную кожу сочной травы. Умила всмотрелась в повозки с детьми и женщинами, вооружённых мужиков, и вновь обратила взор к лесу, скрывшему маленькую деревеньку.

– Я тоже думаю, что миряне сами до Алустона доберутся, – прозвучал девичий голос за спиной. – А гонцом заместо меня любой стать может.

Обернувшись, Умила внимательно посмотрела на подругу – огненные глаза лукаво блестели, ветер играл с выбившимися из косы светло-русыми прядками, тонкие пальцы нежно скользили по тетиве. Лучница чинно восседала в седле, явно не желая гнать коня во весь опор к Кырыму. Улыбнувшись ей, омуженка направилась к мирянам, увлекая за собой Пепла. Подойдя к парнишке лет четырнадцати, ведущему под уздцы деревенскую клячу, Умила скрестила на груди руки, смерив отрока взглядом.

– Прошка, верно? – прищурилась омуженка.

– Верно, – кивнул он.

– Говорят, ты в седле держишься неплохо да по быстроте тебе равных нет, – улыбнулась Умила.

– Правду говорят, – подтвердил Проша, горделиво вскинув голову.

– Бери коня мого да скачи в Кырым к атаману Уласу, скажи Демир Камулский помощи его просит. Не бойся загнать коня, Пепел силён да вынослив, до Кырыма меньше, чем за час доберёшься.

Прошка восторженно посмотрел на скакуна, робко погладил дымчатую гриву.

– Всё как велите сделаю, Умила Демировна, – заверил мальчишка, запрыгивая на коня. Пепел, фыркнув, помчался к крепости, словно лепесток, гонимый быстрыми волнами горной реки.

Радмила ухмыльнулась подруге, протянув ей руку.

– Ой влетит нам опять от Зорьки… аки пить дать, влетит.

– Не впервой, – хмыкнула Умила, обвивая руками талию лучницы.

***

Стальной скрежет извилистыми нитями впивался в прохладный ночной воздух. Дрожащие языки пламени танцевали на высохших кольях заборов, брошенных телегах, соломенных крышах курятников. Яркие всполохи, отражаясь, мерцали в плетении кольчуг, перекидывались на зеркала мечей, блестели в глянце шлемов. Ледяные взоры защитников впивались в тёмные глаза осман, сердца не знали пощады и рвались в бой, не жалея себя. Тангутские дружинники сдерживали неприятеля, не пуская за пределы деревни. Тюрки желали свести счёты, отомстить за павших под Кырымом братьев. Обе стороны, истекая ненавистью и злостью, стремились к победе.

Османский воин, видя, как трое дружинников зажимают в кольцо его соратников, ринулся на подмогу. Скупой блеск стали пронёсся мимо лица, заставив остановиться. Тюрок провернулся вдоль выброшенного в него меча, отчего полы кафтана глухо разогнали воздух. Воин с размаха атаковал славянина, но соперник успел отстраниться, и искривлённое лезвие лишь сбило шлем с его головы. Оставленные без покрова кудри вспыхнули золотом в свете беснующегося пламени, зелёные глаза прищурились, губы скривились в злой ухмылке. Злат ринулся на османца, вызвав у него ответное движение, резко остановился, отскочил в сторону, пропуская острую саблю мимо себя, и молниеносно опустил тяжёлый клинок на его шею. Обезглавленное тело рухнуло на землю. Воин, не обронив взора на поверженного, бросился в клокочущее людское облако, рычащее боевыми выкриками и предсмертными хрипами.

Велибор ловко вращал меч в могучей ладони, калеча осман. Его светло-голубые глаза неустанно следили за дружинниками – болело сердце воеводы за подопечных, раны которых не успели ещё затянуться с прошлых битв, лёгкой добычей становились они. Велибор блокировал меч, отвёл клинок в сторону и с размаха поразил висок соперника тяжёлым кулаком. Османец пошатнулся, осел на вытоптанную твердь, не подавая признаков жизни. Старый воин видел, как Битмир, лишь сегодня взявший меч в неокрепшие руки, бьётся с умелым противником, быстрым и хитрым. Воевода со всех ног бросился на выручку. Проступающая на рубахе Битмира кровь заставляла Велибора бежать ещё быстрее.

Двое тюрок преградили воеводе путь. Рыкнув, батый двинулся на осман. Сталь вновь запела, тяжёлый клинок, лязгая по звеньям кольчуг, ломал кости соперников. Велибор отражал атаки, не спуская глаз с теряющего силы Битмира… воевода понимал, что не успевает. Вот выбитый из ослабевших рук меч летит на землю, Битмир, выхватив сакс, блокирует саблю противника. Тюрок резко бьёт кулаком в перетянутый повязками, кровоточащий торс, и дружинник пятится, скорчившись от боли.

– Битмир! – закричал воевода, разрубив тело своего соперника.

Лёгкое дуновение ветра, едва коснувшееся слуха Велибора, мгновенно заглушил сдавленный крик османца. Тюрок, выронив саблю, припал на колени – в его спине красовался сакс с чёрной рукоятью. Хозяин оружия появился столь же неожиданно, вытащил из тела противника нож и, перерезав ему горло, в один прыжок приблизился к Битмиру.

– Благодарю, Злат, – улыбнулся Битмир, обхватив себя рукой.

Спокойно выдохнув, Велибор вновь бросился на свирепеющих осман, что словно черти лезли со всех сторон.

Бой клокотал сотней голосов, тянулся нескончаемой пыткой, забирая силы, обрывая жизни. Вихрат – тангутский дружинник – отбросив лук, выхватил сакс, прикрывая шатающегося Геровита. Друзья отбивались от четверых османцев, призвав все силы, невзирая на иступляющую боль. Яркое пламя слепило Геровита, вязкая кровь капала с пальцев, с глухим стуком разбиваясь о траву. Стрелец чувствовал, как из-под ног уходит земля, как чьё-то ледяное дыхание касается затылка.

– Эй, друже, ты чего удумал? – крикнул Вихрат, видя, как его собрат оседает наземь.

Вихрат блокировал занесённый над собой клинок, замечая, как второй османец заступает сбоку. Тархтарин резко оттолкнул от себя противника, ударил его в грудь ногой и мгновенно метнул сакс во второго. Слыша глухой стук упавшего тела, Вихрат выхватил из-за сапога нож, впился взглядом в ухмыляющегося соперника, явно не желавшего заканчивать бой.

«Это конец» – подумал дружинник, сжимая в руке нож.

Что-то тёмное и невероятно быстрое, едва слышно свистнув, впилось в голову приближающегося противника. Столь крепкий и ловкий османский воин не сделал больше и шага, сражённый стрелой меткого охотника. Тонкая тень, соскользнув с крыши дома, приземлилась рядом с Вихратом.

– Чего рот разинул? К другу свому подойди, – зашипела лучница, вкладывая стрелу в лук.

– Да, Радмила Игоревна, – пробормотал ошарашенный дружинник и кинулся к Геровиту.

Огненные глаза впились в цель, тугая тетива напряжённо заворчала, и мгновенная Смерть пронеслась в воздухе под взмах пушистых ресниц. Мелкая дрожь вибрирующего лука пробежала по ладони хозяйки, буравящей хищным взором силуэты воинов. В зареве разрастающегося пламени они казались угольно-чёрными, словно неоплаканные души, поднявшиеся из Нави. Почувствовав движение за спиной, Радмила резко развернулась, увела плечом лука вражеский клинок. Выхватив из тула стрелу, шагнула навстречу, выбрасывая наконечник в глаз соперника. Под пронзительный крик ослеплённого мужчины, девушка вырвала стрелу, вложила её в лук и выпустила в очередную цель. Бегло обтерев о безрукавку взмокшую, перепачканную кровью ладонь, Радмила задрала левый рукав рубахи. Красная ткань обнажила кожаный кожух, таящий стальных пчёл. Узловатые пальцы, ловко выхватывая заточенные ромбы, выпустили скрытое оружие в шеи приближающихся осман. Заприметив тул на поясе бьющегося в агонии врага, Радмила подскочила к нему, схватив охапку стрел, ринулась дальше.

Вихрат, оттащив Геровита за сарай, стал отчаянно бить его по щекам, трясти словно тряпичную куклу. Вскоре друг ответил ему протяжным хрипом, что большой радостью откликнулось в сердце дружинника. Торопливо закопавшись в переброшенной через плечо сумке, Вихрат достал смотанную льняную ленту и принялся перетягивать рану. Мягкая поступь стремительно приближалась к укрытию, но не несла беглецам угрозы – Радмила подбежала к соратникам, опустившись подле, осмотрела раны Геровита. Услышав лязг стали и знакомые выкрики, Вихрат выглянул из-за бревенчатой стены – Умила, вращая сабли, отбивала атаки осман. Недолго думая, дружинник скинул сумку с плеча и, выхватив из ножен лучницы сакс, бросился на подмогу под возмущённый возглас Радмилы.

Золоченый сокол провернулся в ладони, острое лезвие, мелодично пропев в воздухе, со звоном отбило очередную атаку неприятеля. Вторая сабля, перевернувшись рукоятью вперёд, облизала шею соперника и помчалась навстречу новому вызову. Скрестив клинки, Умила блокировала древко секиры. Рыкнув, отвела его в сторону и ударила соперника коленом в живот. Мужчина попятился, но, вновь размахнувшись, атаковал омуженку. Сабля с противным лязгом отвела лезвие топора. Едва успев отстраниться, тюрок взглянул на вторую саблю, пронёсшуюся в опасной близости от его шеи. Умила заметила ещё одного противника; отскочив в сторону, оттолкнулась от широких кольев забора и, расправив подобно хищной птице «крылья», прыгнула на османцев. Сабля лязгнула о меч, заставив остриё войти в землю, вторая сабля с большой амплитудой опустилась на шею мечника. Видя смерть товарища, тюрок схватил выбитую из рук секиру и с силой выбросил в омуженку. Изогнувшись, Умила ушла от выпада; ткань её рубахи с треском разошлась под нажимом лезвия топора. Не сразу почувствовав боль, омуженка с разворота снесла противнику голову. Бок медленно зажгло, мокрая ткань пристала к коже. Бегло осмотрев себя, Умила удостоверилась в том, что ранение не опасно. Заозиравшись по сторонам, попыталась найти Велибора, но вокруг были лишь османы, десятки осман.

Двое тюрков приближались к омуженке, третий – заходил со спины. Ледяной взор следил за их движениями, свистящие солнца не подпускали ближе. Внезапно отделившись от тьмы, Вихрат оттеснил от омуженки двух воинов. Пузатый османец, размахнувшись секирой, рванул на Умилу. Скрещенные сабли задержали топорище; османец, рыча, навалился всем весом. Омуженка почувствовала на себе родной взор, ухмыльнувшись, резко опустилась на одно колено, продолжая сдерживать натиск боевого топора. Взор лучницы впился в пульсирующую вену на открывшейся шее османца; пальцы послушно разжались, и тугая тетива изгнала стрелу. Пролетев над скрещенным оружием, стальной наконечник вонзился в артерию тюрка, ставя точку в его земном пути.

Умила вновь огляделась в поисках воеводы, улыбнувшись, отправила сабли в ножны и бросилась к Велибору, сбрасывающему с меча обмякшее тело. Сжав его плечо, рыкнула:

– Где тятька?

– Справится тятька твой, – буркнул Велибор. – Ты лучше спроси, где брат твой… да жених.

– Где они? – девичий голос дрогнул, пальцы ещё сильнее сжали кольчугу.

– У скалы, осман встречают.

– Вдвоём? – взвизгнула девушка.

– Вдвоём, – кивнул ей воевода.

Встретившись взглядом с подругой, Умила жестом позвала её за собой.

– Злата возьмите! – пробасил Велибор.

Демировна со всех ног бросилась к скале, лучница и дружинник не отставали. Тревога сжимала грудь, страх перед безжалостной судьбой, много лет преследовавший Умилу, колким инеем расползался по спине. Сердце бешено билось, пытаясь разогнать стынущую кровь. Ненависть ко всему, что угрожало любимым разрасталась пламенем, вытесняла мысли, заставляла бежать быстрее, и быстрее.

Ущелье

Узенькая тропка виляла меж каменистых оснований гор, поросших мхами и соснами. Графитовым пеплом опустилась ночь, породив сотни теней. Две из них, во мраке ущелья, казались валунами, но всё же медленно передвигались, прислушивались и снова замирали. Холодный взор Дивии осветил мужской лик, скользнул по русым волосам, собранным в хвост, рассыпался по стальным кольцам кольчуги. Широкая ладонь накрыла плечо воина, тихий голос едва слышно коснулся слуха:

– Здесь их встретим. Тут узко, не разойтись.

– Хитро, конечно, – ухмыльнулся Волот, – токмо мы с тобой тоже не развернёмся.

– Подальше друг от друга отойдём, дабы не мешаться, – предложил Баровит.

– Ага, прикрыть в случае чего друг друга не сможем.

– Ну тогда давай выйдем к берегу, – прорычал Зорька, – пусть нас османцы окружат да перебьют.

– Ты никогда меня не слушаешь, – закатил глаза Бер.

– Ты ничего не предложил ещё, – фыркнул старший дружинник.

– Я бы дал им из ущелья выйти, – рассуждал Волот, – встретил бы их один. Всей гурьбой они времени на меня тратить не станут, часть уйдёт в лес, потому как по-другому до деревни не дойти. Вот там, в чаще, ты их дождёшься.

– Чем это отличается от того, что я предложил? Да так мы точно друг дружку не прикроем, – ухмыльнулся Баровит.

– Ты не говорил про то, дабы нам для гостей дорогих две засады устроить, – заметил Бер. – А вот то, что помочь друг другу не сможем, то правда. Токмо по-другому не выйдет у нас.

– Ладно, брат, – улыбнулся Зорька, похлопав по плечу друга, – коли угодно Макоши нити наши обрезать, то никак мы Великую Мать не обманем.

– Да, – кивнул Волот, накрыв своей ладонью руку Баровита. – Прости, коли обидел чем да знай, что каждый миг своей жизни благодарен был Богам за то, что свели они судьбы наши.

Вытянувшись во весь рост, Волот направился к узкой горловине ущелья. Клинки лязгнули о ножны, провернулись в крепких руках, певуче распоров вуаль влажного воздуха. Зорька бросил взгляд на удаляющегося друга и, тяжело вздохнув, направился к лесной тропке. Тонкие кисти деревцев обняли воина, резные листья, нежно коснувшись его груди, скользнули по тёмно-русым волосам. Витязь слился с пряным мраком, растворился, будто и не был.

***

Звук десятков шагов разбился об острые выступы гор. По каменистой петляющей ленте, уходящей во тьму безмолвной бездны, вытянувшись длинной гусеницей, пробирался отряд. Османский воин, возглавляющий вереницу, покинул серый неуютный коридор. Запах хвои приятно защекотал нос, высокая трава хлестнула по голеням. Серебряные нити лунного света, зацепившись за длинные сосновые иглы, пролили бледный сок на могучий ствол векового дерева. Глубокие карие глаза подозрительно сощурились, странный блеск шершавой коры приковал внимание иноземца. Широкая фигура отделилась от тени раскидистой сосны, блестящие солнца зашипели предостережения. Воскликнув, османец крепче сжал секиру. Его соратники по одному вышли из ущелья. Глава отряда, смерив противника взглядом, приказал части войска следовать за собой, остальным – расправиться с тархтарином, и продвигаться к деревне.

Волот ледяным взором проводил два десятка непрошеных гостей, затем посмотрел на оставшихся воинов, теснившихся возле ущелья. Злая ухмылка исказила его лицо, клинки вновь мелодично разрезали воздух, уверенным шагом он приблизился к османам. Первый размахнулся секирой и с криком ринулся на Бера, второй, обнажив меч, стал медленно обходить витязя. Острый полумесяц лязгнул о тархтарскую сталь, Волот увёл топор в сторону и молниеносно блокировал вторым клинком меч османца. Он резко поразил коленом живот мечника и, провернув в руке черен, опустил клинок на первого противника. Тот отбил атаку секирой, но тут же ощутил жгучую боль в открывшемся подреберье. Витязь надавил на меч, и его остриё пронзило сердце соперника. Славянин прогнул спину, подаваясь назад, стальное зеркало рассекло прохладный воздух над ним. Бер с размаха отрубил руку нападавшему, вызволив из обмякшего тела меч, отразил третью атаку.