Текст книги "Лики Богов"

– Кажется, я тебя знаю, – шепнул князь. – Кто ты?

– Багатур, – выдавил старик, не слушая вопроса, – вылитый Багатур, аки две капли воды. Ты чадом малым был, когда Святозар убил твого отца, разгромил каганат. Помню, как забрали тебя с матерью, помню, как ты кричал. Я прожил долго, очень долго, потому как верил, что ты вернёшься ко мне.

– Кто ты? – хмурясь, шепнул князь.

– Я Ахмад – твой дед, – трясясь, прохрипел старик. – Твоя мать была моей дочерью.

– Дед, – повторил Заремир. – Как звали меня?

– Зиевил, – улыбнулся старик, – сын великого кагана Багатура.

Шёпоты переросли в гул, хазары, толкаясь, повскакивали с лавок. Неужели прямой потомок великих каганов, законный правитель уцелел? Неужели это не слухи? Неужели есть надежда на возрождение могущественного государства?

Заремир всматривался в лик деда, не веря, что кто-то из его семьи смог выжить. Опомнившись, взглянул на Асилу – друг улыбнулся ему, разделяя трепетный момент.

– Приведи моих сыновей, друже, – попросил князь. Воевода, кивнув, вышел из палаты. Заремир обратился к присутствующим, бережно сжимая в руках трясущуюся кисть деда: – Братья! Двадцать лет ждал я этого часа. Тридцать пять лет созерцал ненавистные лики. Мать рассказала о том, кто я таков, да слишком рано оставила этот мир, оставила меня один на один с убийцей моего рода. Святозару не хватило духа убить беззащитную женщину да малое дитя. Он лишил меня семьи, трона, имени, да не сломил мого духа. Я рос с его сыновьями, учился военному делу, познал славянскую веру, познал тайны устройства Тархтарии. Познал силу да слабость славянского рода. Обретя власть, я готов приумножить её. Император Византии поддерживает моё стремление, желая помочь златом да войском. Возглавив Тархтарию, провозгласив себя единым правителем, я восстановлю хазарский каганат. Верну вам грады, земли, былое величие. Желаете ли вы того?

Молчание воцарилось в зале. Булан, смерив взглядом князя, ухмыльнулся.

– Желаем ли? В былые времена от имени нашего всякий трясся, аки осиновый лист, казна от злата трещала. Что теперича есть у нас? Позволение славян остаться в своих градах да вести торговлю под их надзором?

– Ага, – перебил молодой воин, – теперича благодарны должны быть им за жизни сохранённые, за дома нетронутые.

– Аки неприкаянные по наймам скитаемся, – поддержали его, – кровь проливаем за земли чужие.

– Мы за тобой пойдём, – подытожил Булан, – куда скажешь пойдём. Ибо терять нам нечего.

Звук приближающихся шагов заставил собравшихся замолчать, приковал к себе взволнованные взоры. Чеканя шаг, в зал вошёл Асила, за ним – двое молодых воинов девятнадцати и семнадцати лет отроду. Заремир улыбнулся сыновьям, жестом подозвал к себе. Ахмад взглянул на правнуков, протянул к ним руки.

– Вацлав да Дарен Заремировичи, – сказал князь. – Чада мои, взгляните, мой дед-Ахмад, единственный выживший родич наш.

Ахмад гладил волосы оторопевших воинов, всматриваясь в белые лица, жгучие карие глаза. Не верилось несчастному старцу, что сбылась давняя мечта. Перед ним стояли его внук – великий воин, мудрый правитель – и двое правнуков, в коих была та же стать.

– Наследники Багатура, – прохрипел старик. – В них течёт кровь великих каганов. Умелые воины, кои смогут возродить Хазарию. Настало время поднять главы, настало время обнажить мечи. Скачите по всем уездам да землям, созовите братьев, возвестите, что каган вернулся!

– Да! – закричали собравшиеся.

Заремир посмотрел на Асилу – тот улыбнулся, кивнул, подтверждая, что всё идёт как задумано.

Песня Лели

Тонкие синие ленты могучей реки плели длинные косы волн, рьяно мчались по каменной чешуе земной тверди, огибая основания величавых гор. Крошечные капельки ледяным жемчугом падали на раскалённую кожу валунов, покрывая её мелкими веснушками. Резвые пташки сновали в небесном океане, рассыпали переливистую трель по всей округе, вторя шелесту вековых деревьев.

Солнечные зайчики прыгали по металлическому кружеву кольчуг, соскальзывали с рукоятей мечей, заставляя воинов щуриться. Цветущая Тара встречала защитников Кырыма, раскрывая широкие объятия, одаривая теплом божественной любви. Плотный строй дружинников приближался к раскинувшейся на сочной равнине деревушке. Маленькие домики с красивыми двориками, голосистое пение петухов и гул кипящей работы – упоительная сладость для сердец усталых воинов. Осознание того, что они смогли защитить покой и свободу братьев, отстоять землю, данную Богами, согревало души, убеждало в том, что их боевые товарищи не напрасно отдали жизни.

Навстречу дружине уже бежали миряне; женщины голосили, ребятня ликовала. От толпы отделилась стройная девушка, которая обгоняя ветер, рвалась к горячо любимому витязю. Передав поводья шагающему рядом Баровиту, Волот ринулся к синеглазой красавице. Крепкие руки подхватили тонкий стан, закружили, словно лёгкое пёрышко утренней пташки. Хрустальные росинки сорвались с девичьих ресниц, покатились по щеке воина.

– Любавушка, – шепнул Бер, проведя рукой по нежной коже девушки, – что же ты плачешь?

– От счастья, свет очей моих, – улыбнулась она, – от счастья, что вижу тебя.

Война всегда приносит боль, холод и опустошение, но сила духа внуков Тарха заставила неприятеля сгинуть, лишь горстке осман удалось бежать, оставляя залитые солнцем земли. Теперь воины могли обрести спокойствие и предаться приятным мыслям о возвращении домой. Ликующая толпа окружила дружинников вниманием и почтением, сегодня в деревне праздник. А посему заботливые хозяйки спешили к печам, мужики топили бани, накидывали дружинным коням овёс. Приятная суета воцарилась в селении. На улицу из домов выносили столы и лавки, молодые красавицы расстилали расшитые скатерти, мальчишки восторженно рассматривали резные черены мечей под одобрительные улыбки воинов. Лишь воеводы не спешили присоединяться к бурным приготовлениям, затаившись в выделенном селянами доме.

Жаркие струны небесного светила заливали просторную светлицу. Воеводы вели беседу, ещё раз прокручивая события минувшей битвы, выявляя слабые места своих дружин и отмечая самых умелых воинов. Жалобный скрип прервал разговор, дверь несмело отворилась, явив Волота и выглядывающую из-за его плеч Умилу. Велибор, ухмыльнувшись, бросил взгляд в окно, за которым маячил Баровит. Быстро смекнув что к чему, Велибор хлопнул друга по плечу.

– Поговори с чадами, Демир, а я покамест прослежу как приготовления идут.

Демир в ответ лишь вздохнул, окинув взором переминающихся с ноги на ногу отпрысков. Дверь вновь скрипнула, и брат с сестрой остались наедине с отцом. Сжав плечи Бера, Умила буравила родителя взглядом. Волот был очень серьёзен и не решался заговорить первым. Демир знал, что такими его дети становились лишь в особенных случаях. В решающие моменты, очень важные для них, брат с сестрой превращались в единое целое, словно читая мысли друг друга, и случалось подобное не только во время сражений. Отец догадывался для решения какого вопроса Волоту понадобилась поддержка сестры, это было неизбежно и сулило хлопоты.

– Чего пришли? – вздохнул воевода.

– Отец, – загремел голос витязя, – я хочу жениться. Прошу тебя идти со мной… свататься.

– Да уж, – буркнул Демир. – В Камуле девок красных для тебя не нашлось.

– Боги любовь даруют, – решительно продолжил сын, – лишь им ведомо кто, где да как её встретит.

– Тятенька, – пролепетала Умила, – сам же говорил, что любовь отвергать не можно. А Любава – девка ладненькая, со взором ласковым да сердцем добрым.

– Ишь ты, – ухмыльнулся отец, кивнув в сторону окна. – Знаю я бедолагу одного со взором ласковым да сердцем добрым. Давно уж я ему согласие родительское дал, да вот токмо люба его носом всё вертит.

Златовласая закатила глаза, поджав губы, спряталась за спину брата. Но слова, так вертевшиеся на языке всё же сорвались с пухлых губ и еле слышно завибрировали в воздухе.

– Ничего ты, тятька, не понимаешь.

– Куда ж мне? – расхохотался воевода.

– Отец, а давай обо мне сначала, – вернулся к разговору Волот.

– Давай, – насупился Демир. – С того начнём, что ты без малого месяц как знаешь девку ту.

– Что с того? – нахмурился сын.

Золотые локоны вновь легли на плечо брата, хитрый взгляд упал на отца, отчего воеводе сразу стало не по себе.

– Тятенька, – улыбнулась девушка, – а сколько ты с матушкой нашей знаком был, прежде чем её замуж позвал?

Воспоминания минувших лет никогда не отпускали сердце умелого воина, жили в нём, храня память о самой любимой женщине, что подарила ему не только шесть лет счастья, но и двоих прекрасных детей.

– В Камбалу* я тогда прибыл родителей да сестёр проведать, – дрогнувшим голосом ответил Демир. – Пошёл в храм Роду поклониться, там увидал создание неземное, что требу Творцу возносило. Неделю я за ней хвостом ходил, а на Купала* замуж позвал… она пошла за меня, тогда в счастье своё сам не верил.

Воевода сжал кулак, закрыл глаза. Тоска колкой метелью окутала сердце, не излечило маетную душу время, лишь заставило жить дальше с этой болью.

– А через срок положенный Волот появился, – улыбнулся Демир, пересилив печаль, и бросил взор на сына. – Народился кабанярой, мать с тобой от зари до зари мучилась, думала лопнет.

– Так было в кого кабанярой народиться, – пробурчал Бер, смерив взглядом отца.

– Значит, идём? – радостно взвизгнула Умила.

– А коли родители не пустят её? Единственная дочь, как она стариков одних оставит? Камул вона где, плыть до него надобно. Месяц в пути, – вздохнул Демир.

– С собой возьмём, – нашёлся Волот, – увезём в Камул. Родителей Любавиных к жизни городской приладим, отец её счетоводом в Кырыме был.

– Да, – закатил глаза воевода, – нужен нам такой человек очень. Мы-то с Главешем сами деньгу не сосчитаем.

– Мать Любавина – знахарка сильная, – выпалила Умила. – В Камуле с тех пор, как матушки не стало, ни ведунов, ни знахарей нет. Горожане к волхву со всякой бедой идут, а он один у нас да стар уже. Ему помощник, ой, как нужен.

– Поселим мы где их, покамест свадьбу не сыграем? – прищурился отец.

– Так здесь сыграем, – предложил сын.

– Ага, нам отплывать надобно, – загремел воевода. – Мы Уласу подсобили, осман прогнали. Все домой воротиться хотят. А к свадьбе месяц готовиться будете.

– Не уж толь к свадьбе месяц готовиться станем? – возмутилась омуженка. – Отчего так долго? Вы с матушкой как быстро сыграли?

Демир замялся, нахмурился, не решаясь об этом с детьми говорить, но вздохнув, выдавил:

__________________________________________________________________

Камбалу* – центр Катайского края Великой Тархтарии.

Купала* – Бог Летнего Солнца. Праздник Купала – день летнего солнцестояния, в который молодые люди создавали свои семьи.

– Давно то было да проще. Коли сердце дрогнуло да жизнь друг без друга не мила боле, то в ночь на Купала обряд вершили. На утро я Аделю в родительский дом женой уж привёл, конечно, благословение их загодя получил. За неделю со своими дружинными братьями терем нам срубил в Камуле, службу воинскую я там уж нёс. Столько лет прошло, а день, когда в Камул привёз её, да как она котёнка вперёд себя в дом пустила, помню, словно вчера то было… Для счастья гулянка на весь град не надобна, счастье тишину любит. То сейчас многие стали христианство принимать, венчание, посты да дребедень всякая. На их манер наши обряды меняться стали, все готовятся к чему-то, молодых мучают, пируют два дня. Я бы по старинке поступил, токмо, не думаю, что Любавины родители на такое согласятся. Потому придётся их селить куда-то. Куда? К нам-то нельзя – осудят.

– Так у меня их поселим, батый, – неожиданно возник голос.

Обернувшись, воевода увидал в окне своего ученика. Демир не был удивлён, потому как эта троица с детства вместе везде сновала, да и Баровит ему близок, словно сын родной.

– Хоромы мои всё равно пустуют, – продолжил Зорька, – а я покамест у родителей потеснюсь.

– Али с нами поживёшь, – улыбнулась Умила, – у нас места много.

– Али с вами, – улыбнулся в ответ витязь.

Демир провёл рукой по глазам, окинул молодежь взглядом и сдался.

***

Широкий дом сиротливо стоял на самом краю деревни. По аккуратному дворику, кудахтая, ходили куры, стройные яблони вторили песням ветра, резные ставни слегка постукивали по бревенчатым стенам. Извилистая тропка вела четверых гостей к уютной обители. Самый старший из них хмурил брови, погружаясь в омут мыслей. Демир думал с чего начнёт, вдруг уговаривать придётся, и что с сыном его станется, если родители упрутся и не захотят дочь отдавать. Вопросов было очень много, они роились в голове воеводы, с дикой силой сдавливали виски.

Постучав в дверь, Демир вслушался в приближающиеся шаги. Волнение неприятной мурашкой пробежало по груди. Дверь открыл Путята – хозяин дома – и, словно потеряв дар речи, уставился на четырёх витязей. Опомнившись, глава семейства, пригласительным жестом предложил гостям войти. Согнувшись вдвое, Демир вошёл внутрь. Волот, бросив беглый взгляд на сестру с другом, последовал за ним. В светлице их встретила Валькирия с дочерью. Просияв при виде Волота, Любава нервно закрутила полотенце. Родители, переглянувшись, удивлённо уставились на гостей.

– Здравы будьте, хозяева, – пробасил Демир и тихо добавил: – Не умею я делать этого… По делу к вам пришли мы.

– Что привело вас, Демир Акимович? – спросил Любавин отец.

– Наградила Леля* чад наших даром святым, посему пришли мы руки дочери вашей просить, – не церемонясь, выдал воевода.

Валькирия посмотрела на опешившего мужа, затем перевела взгляд на вспыхнувшую румянцем дочь. Волот улыбнулся Любаве, отчего девичье сердце успокоилось, дыхание стало ровней.

– Любавушка, ты нам, что на то скажешь? – первой нашлась мать.

– Матушка, тятенька, – залепетала невеста, – я дня без него не проживу, не держите меня… молю вас.

Родители долго молчали, изредка переглядываясь. Об одном думали они – Любава была самой красивой девушкой в окраине, но всех её воздыхателей призвали в Аримию. Одни пали в боях, другие вернулись калеками, а третьи привезли с тех земель жён. Остальные мужчины в окрестных селениях были либо вдовцами, либо ещё не достигли возраста вступления в брак. Так и получилось, что Любава осталась в не у дел при всей своей красоте, уме и золотых руках. А время шло, и вместе с весной наступило её семнадцатое лето. Коли до восемнадцати не выйдет, то останется старой девой, а того не хотели ни родители, ни она. И вот сейчас, перед ними стоит величавый красавец – витязь, умелый воин княжеской дружины, потомственный воин. Таковым за службу князь платит не серебром, платит золотом. Да и родом жених был из большого города самого богатого края Великой Тархтарии. Удача! Чего тут думать? Соглашаться да уж завтра спешно свадьбу играть. Но всё же на сердца родительские ложилась печаль.

Путята дрожащей рукой провёл по бородке, снова глянул на дочь, перевёл взор на жену и, заприметив крошечную капельку в уголках её глаз, решился заговорить:

– То радость, конечно, большая для нас. Да Волот зять завидный, токмо, одни мы с матерью останемся. Двое сыновей наших на войне с Аримией полегли, мы даже курганов их не видели.

__________________________________________________________________

Леля* – дочь Лады, Богиня весны, девичьей любви, искренности и красоты.

Демир нахмурился, погрузившись в воспоминания, спросил:

– Как звали сыновей ваших?

– Озим да Самовит.

– В последней битве пали, – заговорил Волот. – К Самовиту я не поспел прорваться, он на руках моих душу отпустил. А Озима за день до того Умила с Радмилой из засады вытащили, да как не старались сестра моя да лекарь дружинный, через три дня Мара забрала его. В Кинсае* их курганы – четыре дня от Камула.

– Мы через три дня отбываем, – вступил воевода. – Предлагаю вам плыть с нами. Вместе доберёмся до Невера*, опосле пересядем на коней – я с дружиной в Камул отправлюсь, а вы с Волотом поплывёте в Кинсай. Поклонитесь курганам сыновей доблестных, а опосле в Камул приедете да с чистой совестью свадьбу сыграем. Покамест готовиться будем, у Баровита разместитесь, а опосле свадьбы в наши хоромы переберётесь. Заживём большой семьёй, дружной.

– А чего здесь свадьбу не сыграть? – робко пролепетала Любава. – Завтра нас волхв Кырымский перед Богами обручит.

– Нет, – осекла Валькирия. – До Кырыма полдня пути, столько ж обратно. А коли волхв ждать велит? Дружина вся из-за тебя одной дольше, чем надобно здесь сидеть станет, ибо без воеводы не уплывёт никто. У них тоже семьи, Любава, коих не одно лето не видели. К тому же, хочу сперва могилы сыновей увидеть. У вас вся жизнь впереди, подождёте немного.

Путята одобрительно кивнул, отчего дочь опустила глаза и грустно вздохнула. Волот самообладание не терял, волю родительскую со всем уважением принял. Демир с решением Валькирии был всецело согласен, ибо дела ратные сперва завершить хотел. На том и порешили.

***

Озорным ребёнком в деревню ворвалось веселье. Столы ломились от обилия блюд, ажурная трель балалаек лилась по округе, лаская слух. Дивные женские голоса рисовали прекрасные картины душевных песен, мальчишки носились меж столов, строя из себя отважных воинов и попутно тягая пироги. Давно так не радовались в деревне, как сегодня.

__________________________________________________________________

Кинсай* – город Катайского края Великой Тархтарии.

Невер* – левый приток Амура.

Дружинники вспоминали минувшие сражения, павших товарищей и с трепетом говорили о скорой дороге домой, ведь всё о чём мечтали – обнять жён, прижать к груди детей да родителям поклониться.

На каждом пиру приходит час мериться силушкой, и этот пир забава не обошла. Миряне с восторгом смотрели как дружинники умеют обращаться с оружием, как метко стреляет Радмила, попадая в колечко, зажатое между подушечками пальцев Умилы, сколько сил в витязях. Волот с Баровитом крутили брёвна, поднимали лавки с сидящими на них девками. Бабы выносили кадки*, заполняли водой, опускали в каждую по яблоку. Требовалось достать яблоки из воды, не используя рук. Умила с Баровитом справились с этой задачей, настолько легко, что селяне один за другим потянулись к кадкам. Фыркая, хохоча, кашляя, обливаясь водой и переворачивая кадки, каждый пытался достать этот скользкий, вертлявый плод. Любава грустно улыбалась всеобщему веселью, накручивая косу на тонкие пальчики. Волот, услышав обсуждения мужиков: «А смогёт ли Бер тот лошадь поднять?», решил, что небольшая прогулка его невесте нужна именно сейчас.

***

Пушистой лёгкой шалью легла на земли Тарха и Тары вечерняя дымка, окутав острые плечи гор, усталые головы деревьев, нежную кожу равнин. Птицы спешили в гнёзда, звери прятали детёнышей в норах и плотных зарослях тысячелетних лесов. Ласково улыбаясь удаляющемуся Хорсу, по небосводу вышагивала грациозная Дивия. Лиловыми ладьями неспешно плыли облака, унося с собой все тяготы минувшего дня. Под тихий шёпот резных листьев, по махровым травам, ступала прекрасная Леля, окидывая нежным взором засыпающий мир.

Молодая Богиня заприметила красивую пару, прогуливающуюся вдоль каменистой кромки морского берега. Леля чувствовала их душевный трепет и огромное желание сердец биться вместе, вечно. Сладостные ноты соскользнули с шёлковых уст, ветер подхватил мелодичный напев, сжав в ладонях, понёс влюблённым. Песнь чаровницы лилась шёпотом моря, стрекотом притаившихся в траве сверчков, кличем ночных птиц, отдалённым журчанием ручья. Богиня благословляла молодых, укрепляла чувства, повелевая пронести их через всю свою жизнь. Волот и Любава лишь того и желали.

__________________________________________________________________

Кадка* – емкость цилиндрической формы, сделанная из деревянных клепок (дощечек) и обтянутая металлическими или деревянными обручами.

Тонкие пальцы, сжав смоленой завиток, спрятали его за ушко, пушистые ресницы опустились, прикрывая печаль глубоких синих глаз. Пристальный взор окутал девушку, широкая ладонь сильнее сжала нежную кисть.

– Не печалься, душа моя.

– Не понимаю, отчего нельзя просто пожениться, без плясок? – обиженно лепетали надутые губки. – Отчего я в Камул должна словно беглянка плыть? А там, приедем мы, стало быть, в доме друга твого поселимся, аки неприкаянные. Почто всё это? Другое дело женой твоей в град войти.

Волот остановился, аккуратно развернул Любаву к себе. Заприметив блестящие росинки в уголках прекрасных глаз, провёл рукой по румяной щеке.

– Любавушка, волю родительскую уважать мы должны, – ответил он. – Неспокойно сердце матушки твоей, тоскует оно по сыновьям павшим. Так пусть отпустит она боль свою сперва. Всё будет у нас ещё, недолго ждать осталось.

Нежные руки обхватили широкий торс, чёрные кудри рассыпались по его груди. Согласна была девушка со словами возлюбленного, но сердце иначе молвило и, почему-то, очень спешило жить. Душа трепетала, желая как можно больше успеть, будто незримые песчинки отсчитывали время… будто не так много его у них было.

– От бабок слыхала, что когда-то давно шумных свадеб не играли, – шепнула синеглазая, – не плясали всем селом. Что когда двое решали свои судьбы вместе плести, то так рождалась новая семья.

– Было так, – кивнул Волот. – Мои родители так же жизнь свою начинали да счастливы были… хоть недолго, да счастливы.

Слова воина острой иглой вонзились в сердце, впуская сотни калёных струн в тело – этого Любава и боялась. Не пахарем и не ремесленником был этот красавец – землю родную защищал, летами на войне жил. Она хорошо помнила, как Волот рассказывал о братьях её, головы под Аримией сложивших. Не успели они семьи создать, детей после себя оставить – отдушину безутешным старикам. Оборвался род, угас, словно тонкая лучинка. А ведь Волот с ними был, и его Мара забрать могла, да видно час не пришёл ещё. А когда этот час наступит? Когда Макошь нить его серпом серебряным перережет? В старости глубокой или в рассвете сил? Весь род его славный витязями был, даже сестру эта ноша не обошла. Вместе они плечом к плечу в битвах сражаются и нет наследников у них. Очень хотелось Любаве матерью стать, успеть счастье подарить Волоту.

Отогнав тяжёлые мысли, красавица подняла на него томный взгляд, красные губы изогнулись в нежной улыбке, тонкие пальцы скользнули по щеке Бера.

– Богам все наши помыслы да чувства зримы, ибо они их даровали. Успеем наплясаться ещё, а семья наша сегодня родится.

Грациозное создание направилось к подножью скалы, потянув за собой оторопевшего воина. Волот не смел противиться этой дивнице, но и решению её удивлён был.

– Любава, – настороженно шепнул он.

– Токмо не говори, что не согласен со мной, – прищурилась девушка.

Отрицать очевидное не было смысла, ровно, как и желания.

Тонкие пальчики пробежали по синей ленте, обвивающей косу, и смоляные кудри, рассыпавшись по девичьим плечам, свернулись кольцами. Горячие поцелуи терпким мёдом пьянили витязя. Волот управился с мягкой тканью сарафана с не меньшей ловкостью, чем управлялся с мечами. Одежда опустилась на гладкие тела каменных рыбёшек, дремавших на берегу моря, вечерняя прохлада коснулась разгорячённой кожи. Любава отстранилась от витязя, кисти её рук, соскользнув с каменного торса, сжали широкую ладонь. Синеглазая чаровница шагнула в водную толщу, заставляя жениха следовать за собой. Ласковые морские ленты окутали внуков Тарха, Дивия укрыла их серебром своей шали, Дый приказал звёздам засиять ещё ярче.

Сжав точёные бёдра, Волот поднял Любаву, словно лепесток василька, качающийся крошечной лодочкой на ладони ветра. Пушистые ресницы, укрыв томную синь, коснулись тонкой кожи, улыбка озарила прекрасное личико. Любава запрокинула голову, отчего волосы чёрными змеями расползлись по сизой глади. Пристальный взор скользнул по девичей груди, уловив блеск морских капель на белоснежной коже. С этой минуты Волот мог полноправно назвать Любаву своей женой, и мысль эта грела сердце сильнее самого жаркого солнца.

Сегодня Макошь вплела две нити в пёстрое полотно судеб, завязав узелок рождения новой семьи. Дивия укрыла супругов серебром своей шали, Дый заставил звёзды сиять ещё ярче, а Леля продолжала песнь, что лилась шёпотом моря, стрекотом притаившихся в траве сверчков, кличем ночных птиц и отдалённым журчанием ручья. Боги благословляли молодых, укрепляли их чувства, повелевая пронести через всю жизнь этот дар Сварожичей*.

__________________________________________________________________

Сварожичи* – дети Бога Сварога (Перун, Лёля, Жива, Морена, Лель и Полель, Стрибог и Семаргл).

***

Серо-голубым шатром развернулся вечер, сбросив с покатых плеч невесомую прохладу. Тишина опустила широкие крылья на леса и горы, поля и реки. Лишь маленькая деревенька гудела весельем, пир расшитой скатертью развернулся по селению, вдохнув радость мирной жизни в эти края. Столы ломились от яств, на вертелах зажаривались ягнята и куры, ручьевая форель и морская ставрида, квас наполнял кружки, дурманя нотками мяты и мёда.

Проводив лукавым взглядом брата, удаляющегося с Любавой в сторону моря, Умила подошла к гудящей толпе. Дружинники и миряне обступили двух витязей, решивших помериться силой. На их вытянутых в стороны руках восседали девушки, по две у каждого. С этим «грузом» воины приседали, кто больше. Пока, счёт был равный. Умила посмотрела на подругу, с азартом следящую за состязанием и, недовольно хмыкнув, впилась взглядом в Баровита, отчего аккуратное личико приобрело обиженный вид. Радмила, решив усложнить задание, в два шага приблизилась к приседающему Баровиту. Оттолкнувшись от его колена, встала на широкие плечи, бросила хитрый взгляд на соперника. В этот же миг от толпы отделился Злат и запрыгнул на плечи Ждана, отчего витязь покачнулся, но быстро поймал равновесие под девичье ойканье. Скрестив на груди руки, дружинник широко улыбнулся.

– Чай, я потяжелее тебя буду, Радмила Игоревна. Стало быть, победа за Жданом, – заявил Злат.

– Верно! – заголосила толпа.

Лучница в ответ лишь фыркнула, спрыгнув с друга; Злат последовал её примеру. Витязи опустили девушек на землю, отчего красавицы немного расстроились. Баровит бегло окинул взором присутствующих, нахмурив брови, спросил у Ждана:

– Куда Умила подевалась? Только что здесь была.

– Так она сразу ушла, как Радмила к тебе на плечи сиганула.

Улыбнувшись, Зорька похлопал победителя по плечу, и стал протискиваться меж гудящих людских рядов. Ждан вернулся за стол, ухмыльнулся Радмиле, сдержанно принимающей ухаживания Злата. Покручивая ладонями кружку с квасом, предался мечтам о том, как вскоре увидит лик сына… впервые.

Тонкие кисти отвели усыпанные бархатной листвой ветви, грациозная дива, отделившись от шелестящей стены, подошла к подножью скалы. Расщелина, широкой аркой вытянувшаяся в каменном теле, поманила девушку. Пальцы расстегнули ремень, и ножны, рухнув, звякнули о пёструю твердь. Умила опустилась на массивный камень под угловатой аркой, устремив взор на раскрашенное вечерней зарёй небо. Золотисто-розовое пламя охватывало темнеющую бездну, пронзая пурпурными всполохами, разбрасывая гранатовые искры. Алые языки щекотали нежные тела сапфировых и лиловых облаков, чинно плывущих по небу в образах сказочных зверей. Столь тонкое, прекрасное явление, сотворённое Сварогом, очаровывало омуженку, питало грусть в девичьем сердце. Тяжёлые думы сжимали виски, обида на саму себя комом вставала в горле.

– Утомило тебя веселье, – раздался бархатистый голос, заставив златовласую вздрогнуть, – али мы наскучили?

– Наскучили, – повторила голубоглазая, поднимаясь с камня.

– Ты сама не своя в последнее время, – заметил Баровит, подходя ближе. – Случилось чего?

Пряча глаза, девушка сделала шаг в сторону моря, но сразу замерла в нерешительности.

– От войны устала. По Камулу соскучилась. В Камбалу к родне хочу съездить да на свадьбе Волота с Любавой поскорее погулять.

– Погуляем на свадьбе, Умилушка, – улыбнулся Баровит. – Завтра уж в дорогу собираться станем.

Воин задумчиво наблюдал за тем, как Ярило игриво кидает последние лучи на волны собранных в косу волос, заставляя расплавленное золото стекать по их шёлку.

– Всю жизнь тебя знаю, родная, – тихо сказал Баровит. – Гложет душу твою печаль, токмо скрываешь ты её от меня. Отчего? Боишься не пойму?

Умила резко развернулась, изогнувшись подобно ленте на ветру, дрожащей рукой схватила сабли.

– С чего мне в мысли свои тебя впускать? – фыркнула она, собираясь покинуть собеседника.

Широкая ладонь, сжав запястье, не дала омуженке уйти. Осторожно развернув её к себе, Баровит всмотрелся в красивое личико, остановив взгляд на вспыхнувшем нежном румянце.

– Не чужой я тебе, Умила, – серьёзно ответил Зорька. – Всё рассказать мне можешь… Коли токмо не я виной печали твоей стал.

Голубые глаза распахнулись ещё шире, губы вмиг сжались добела, усилившаяся дрожь перекинулась на руку воина. Баровит, не отводя от Умилы взгляд, решился рассказать о своих подозрениях.

– Много думал я о нас. Ты меня с малолетства знаешь, завсегда другом тебе был… Да вот уж больше лета я руки твоей добиваюсь… Может, в том печаль твоя, что ты доселе меня другом считаешь, да не хочешь сердца мого ранить? Видно, помутил я разум твой в Аримии, да любви пробудить не смог. Теперича, остыв, ты решила для себя что-то, а мне сказать о том боишься?

Эти слова заставили Умилу жадно проглотить воздух, вызвали крошечные капельки в уголках выразительных глаз. Баровит потупил взор, подумав, что прав оказался в своих догадках. Помолчав немного, набравшись сил, он продолжил тяжёлый разговор:

– Не молчи, Умилушка, скажи прав я али нет… Посмотри в очи да скажи, что не люб я тебе. Тогда пред Богами поклянусь душами предков своих, что верным другом останусь да не потревожу боле.

Девичья кисть нервно сжала ножны, заставив их робко звякнуть. Губы неохотно разомкнулись, неуверенный шёпот соскользнул с них:

– Не люб…

Голос осёкся, застряв в груди; пальцы разжались, и золочёные соколы вновь ударились об обточенные морем камни. Тонкие веки укрыли глаза, с пушистых ресниц упала слезинка, а освободившаяся от ноши ладонь зажала рот, не давая рыданиям вырваться наружу. Баровит, обхватив её локоть, приблизил девушку к себе.

– Не хотел слёз твоих, – горько улыбнулся он. – Я понял всё, не рви душу, родная. С этой поры сестрой считать тебя стану.

Грудь сковала боль, Умила чувствовала её также ясно, как лезвие, рассекающее плоть. Холод сжал виски, дрожью пробежал по спине. Душа кричала, билась неудержимо, словно что-то умирало внутри, угасало вместе с блеском его глаз цвета мёда. Осознание единственного и нерушимого вспыхнуло ярче тысячи солнц – она не желала быть Баровиту сестрой. Ладонь, освободив дрожащие губы, медленно легла на небритую щёку. Неведомое марево окутало омуженку, единым порывом девушка прильнула к его губам, отчего жар разлился по телу.