Текст книги "Без фильтров. Истории, которые делают нас живыми"

История третья
Про День СВЯТОГО Валентина

3наете, наверное, я даже немного завидую нынешнему поколению. И не важно, какому из «нынешних». Если вы моложе меня (а оказаться такими нетрудно), я вам завидую. Понятно?

Все достаточно просто. Вот, например, в мои четырнадцать из средств связи у меня имелась раскладная «Моторола» розового цвета, а в ней «телефонная книжка», куда я заботливо вписывала любого человека, с которым была знакома даже косвенно. В ней отыскались бы и «дядя Ваня, мамина работа, токарь», и «Валентина Петровна, медсестра, школа», короче, куча «нужных» людей, у которых все равно нельзя было спросить о том, что действительно меня волновало.

Сейчас мы независимо от возраста можем зайти в Инстаграм или в любую другую социальную сеть и узнать, как выщипывать брови и какой сегодня день по лунному календарю, случайно пройти марафон и научиться красить стрелки.

Во времена моего детства из случайного я могла найти разве что шприц в подъезде, а он не сильно помог бы мне в решении задач подросткового периода.

Из забавного пончика я превратилась в девочку, которая, возможно, станет красивой, когда вырастет. Но не сейчас. Встречаются же такие дети, и вы наверняка их видели, на которых мы смотрим и думаем: «Просто надо подождать лет пять. Просто подождать». Я тоже была таким ребенком. И если вам кажется, что я слишком много пишу о внешности, то… вам не кажется.

Ребенок в таком возрасте не помнит медали и грамоты с конкурсов, каждую «пятерку» или как учитель по русскому языку назвал его «самым талантливым». Зато хорошо помнит другое. Я, например, – усики над губой, густые сросшиеся брови, огромные глаза и маленький рот. Почему? Потому что в классе мне ежедневно о них напоминали.

Дети – самые честные создания. Но еще и самые жестокие. Им пока не объясняли про уважение и чужие границы, про толерантность и прочее «бла-бла-бла». Они не торопятся встать на твое место и делят мир на черное и белое. Но каким бы ты ни был и как бы к тебе ни относились окружающие, ты в любом случае способен чувствовать и обязательно влюбишься. Именно это произошло со мной той зимой перед Днем святого Валентина.

Люди, записанные в контактах моего телефона, не могли подсказать, как влюбить в себя самого красивого мальчика в школе, и даже как убрать усики над губой. Откровенно говоря, никто бы мне не помог, потому что говорить о подобном я тоже не хотела. Я не психолог, но я считаю, этот момент детства очень важным, когда ты впервые влюбляешься и думаешь, что же делать с таким странным ощущением.

Выбор оказался невелик. Я не пила «Ягуар», не гуляла по вечерам и не одевалась как «модные девчонки». Откровенно говоря, я была самым обычным ботаном, который даже не всегда получал «пятерки», а просто так выглядел.

Спустя много лет, пообщавшись с одноклассниками, я выяснила, что они воспринимали происходящее совсем по-другому. Но мы ведь всегда легко забываем плохое, верно? Память делает нас «хорошими людьми», и я никого не осуждаю за это.

За неделю до четырнадцатого февраля на первом этаже поставили коробку. «Прием писем любви» – гласила надпись на ней, а рядом красовалась уродская наклейка с сердечком.

Важный день, он каждый год становился событием. Старшеклассники заходили в класс и сообщали: «Петрова – пять писем, Мурзов – три письма», и так далее. Кто получал больше всего писем, тот пользовался авторитетом и почетом, а значит, на весь год становился «королем» или «королевой». Жалоб на то, что я ни разу не заслужила такого титула, вы от меня не услышите. Я, конечно, могла накупить «валентинок», написать на них свое имя и послать себе, но прекрасно понимала, что все сразу догадаются. А если я не могу выиграть честно – «се ля ви», ничего не поделаешь.

Я не знала, отправлять мне свою открытку ему или нет. С одной стороны, это был праздник любви, а с другой, у меня хватало ума, чтобы не питать иллюзий по поводу его отношения ко мне.

Я провела в сомнениях всю неделю до дня Х и очень переживала, правильно ли я в итоге поступила.

С утра началась ужасная метель, но как настоящая женщина, я проснулась в день любви с ощущением маленького праздника. Получив с утра цветы от отца и поцелуй от мамы, я распустила заплетенные на ночь косички. Мама достала новое платье. Черное, по фигуре, с темными колготками оно смотрелось так, будто я как минимум иду на свидание с принцем мечты. Мне даже разрешили накрасить губы помадой. Одним словом, я была чудо как хороша. Даже метель, казалось, немного успокоилась от одного моего вида.

Первые несколько уроков мы вели себя как шпионы, каждый раз затихали, слыша смех старшеклассников, идущих по этажу. «Вдруг, сейчас зайдут к нам! Вдруг!»

Чем ближе раздавались шаги, тем сильнее замирало мое сердце. «Правильно или нет? Правильно или…» Одним словом, когда на четвертом уроке к нам зашли с заветной коробкой, я уже устала переживать и почти не слушала, какие называют фамилии. «Хохлов – два, Манурян – четыре, Иванова – восемь».

Моя фамилия так и не прозвучала. Я незаметно доставала из портфеля салфетку, чтобы стереть остатки помады с губ, и тут услышала: «Кальницкая».

Знаете, подобного еще не случалось, чтобы за моей громко произнесенной фамилией следовало что-то хорошее. Особенно если ее насмешливо выговорил Андрей, в которого я и была влюблена.

Я молча подняла глаза, сжимая в руках салфетку с пятнами полустертой помады. А он стоял посреди кабинета и держал в руках листок.

«Я прочитал твое письмо, – продолжил он, и было заметно, что его просто распирает от смеха. – Так вот, запомни здесь и сейчас. Никогда, никогда в жизни я не влюблюсь в тебя, потому что ты – СТРАШНАЯ!»

Я не вскочила со стула, не выбежала из кабинета и ничего не сказала. Я просто молча сидела с этой дурацкой салфеткой в руке до тех пор, пока все не вышли из класса на перемену.

Я слышала хохот со всех сторон, хохот двадцати детей, которые смотрели на меня в этот момент. Видела лицо учительницы, которая пыталась что-то сказать. Память стирает плохие моменты? Вы уверены?

Когда все вышли из кабинета, учительница сказала: «Следующий урок тут будет пусто. Если хочешь, останься».

Я криво улыбнулась, дождалась звонка с перемены и ушла.

На улице по-прежнему мела метель, а на мне было все то же потрясающее платье.

* * *

Пока я не закончила школу, мне пришлось видеть Андрея до девятого класса. А спустя семь лет на встрече выпускников я узнала, что ту самую «валентинку», которую он зачитал, написала девочка Оля, потому что хотела посмеяться. Ведь тогда, мучаясь выбором, я все-таки испугалась и ничего ему не послала.

И позже тот самый уже не мальчик Андрей, немного подвыпивший, подошел ко мне и сказал: «Ты так изменилась. Стала такой красивой. Мы же были детьми, понимаешь? Кто старое помянет, и все такое. Ты же филолог, сама знаешь, да?» Я ответила ему: «Да, да», – и вышла на улицу.

Бедный мальчик Андрей даже не представлял, что сделал мне величайший подарок.

Кем бы я стала, получая кучу «валентинок»? Разве захотела бы много чего доказать этому миру, если бы тогда не услышала общий смех?

Мною двигала боль, но я не стояла на месте, а шла. И это гораздо важнее.

Выйдя из душной школы, я села в свою машину и открыла записную книжку. Теперь в ней остались только мои друзья, и нам было, что обсудить.

ДЕТИ – САМЫЕ ЧЕСТНЫЕ СОЗДАНИЯ.

НО ЕЩЕ И САМЫЕ ЖЕСТОКИЕ. ИМ ПОКА НЕ ОБЪЯСНЯЛИ ПРО УВАЖЕНИЕ И ЧУЖИЕ ГРАНИЦЫ.

История четвертая
Про СЕМЬЮ и безграничность материнской любви

Мы сидим за праздничным столом. В этом году мне исполняется двадцать один год. Собрались только родственники. Я люблю их и знаю все наперед, и потому иногда поглядываю на часы. Через несколько минут дядя Ваня произнесет длинный тост, потом включат музыкальный канал и запоют. Начнут с украинских песен, а дальше – по нарастающей: сначала тихо, чтобы соседи не услышали, а потом все громче и громче. Бабушка станет убирать со стола, а мы все ее остановим. Папа отправится на балкон за новой бутылкой вина, и все встретят его улыбками, потому что, не найдя ее, он принесет коньяк, и постепенно забудут о поводе встречи.

Справа от меня сидит мама, я сжимаю ее руку. Моя нежная, милая мамочка.

Начинают петь. Я тихо разворачиваюсь к ней, чтобы обнять и прошептать: «Я, наверное, пойду». Прощаюсь, нежно обнимая и целуя дальних родственников, бабушку, братьев, отца.

Мама выходит меня провожать. Пока я обуваюсь и параллельно пытаюсь вызвать такси, она стоит, прислонившись к стене, и смотрит на меня с полуулыбкой.

Есть один вопрос, который я хочу ей задать и все никак не решаюсь. Вот уже много лет.

– Мам, – тихо произношу я. – Есть одна вещь, которую я до сих пор не могу понять. В которую не могу поверить.

Она вопросительно поднимает бровь. Это ее особенность, привычка человека, который прошел через многое, – меньше слов.

– Помнишь? Когда я уходила из дома, когда жила не пойми где столько времени, когда работала на рынке. Ты… вычеркнула меня из жизни, да? Мне было всего пятнадцать.

Я тороплюсь, потому что боюсь испугаться и так и не договорить до конца. Слишком долго эта фраза жила во мне. Слишком долго мне хотелось узнать на нее ответ.

Это случилось шесть лет назад. Стоял теплый май, на самом деле теплый. Самое время для тусовок с друзьями и приятных вечеров. Они слишком рано начались в моей жизни. Оглядываясь назад и вспоминая о случившемся, я смеюсь. Это забавная история, которая кажется веселой, когда я рассказываю ее в компаниях. Но оставаясь наедине с собой, я впадаю от нее в ужас.

Мне было всего пятнадцать, когда я решила, что взрослая жизнь – это мое. Моя мама, моя милая мамочка родила уже второго сына, и, откровенно говоря, родителям было не до меня. Не потому, что они меня не любили. Отнюдь. Просто мама добивалась всего сама: денег, почета, успеха. Как ребенок голодного времени, выросшая буквально с одним платьем в поселковом центре в Украине, она очень хорошо знала цену благополучной жизни, и потому хотела дать нам все. Образование, комфортную жизнь в столице и много-много вещей и игрушек. Пропадая днями и ночами на работе, она медленно, но упрямо создавала свой бизнес в то непростое время с бесконечными кризисами, сменой власти и рэкетирами, а нами занималась няня и иногда приезжавшие бабушка с дедушкой. Основное внимание, конечно, уделялось моим маленьким братьям. Мама мне доверяла, хотя не думаю, что я этого заслуживала.

В пятнадцать лет я попала в плохую компанию и как будто обрела свой второй дом. Нет, мы не употребляли наркотики и не грабили палатки. Мы ходили по клубам, вечеринкам, впискам и прочим ночным мероприятиям. Я «ночевала у подруг», отпрашивалась, давя на «доверие». И моя мама, слишком сильно устававшая на работе, но хотевшая дать своему ребенку хоть немного любви, отпускала меня. Мне кажется, она думала, что таким образом заслуживает мое расположение. А я так подло и мерзко пользовалась этим.

Как устроены подростки? Сильнее всего в них проявляется умение манипулировать и зависимость от собственных огромных желаний. Думаю, я вела себя еще хуже. Все детские комплексы вылезли наружу и нашли отклик среди новых друзей. Они ненавидели тех, кто обижал меня когда-то, и всегда говорили, что я красивая. А я, подобно черной дыре, всасывала эти «одобрения» ежедневно, все больше и больше на них подсаживаясь. Я отдала бы этим ребятам все, если бы они попросили. Все, что имела, и даже немного больше. Потому что они меня понимали. В моей голове я была звездой компании. А разве, когда тебе пятнадцать, есть что-то важнее?

Понедельник – караоке, вторник – R’n’B-вечеринка, среда – тусовка дома, а четверг – воскресенье – просто не спрашивайте. Вечный угар, когда ты едешь на метро туда, а с утра гуляешь около станции и ждешь ее открытия. Я видела лица людей, которые ехали поутру на работу и смотрели на меня осуждающе. «Да что они понимают в жизни?» – звучало в моей голове.

На тот момент у меня уже оформилась грудь, темные волосы и косметика прибавляли пару лет, да и паспорта никто никогда не спрашивал. Все было «окей». У меня, по крайней мере.

У каждой истории есть кульминация. Вам подтвердит любой начинающий сценарист, автор, да и просто человек, который прочитал хотя бы несколько книг. Пик. Высшая точка. Венец. Есть даже такая теория, что любые сценарии нашей жизни можно провести через литературу. Почему нет?

Кульминацией для моей милой, моей родной мамы стал один из вечеров, когда я уже нагло и открыто красила глаза, чтобы уйти в ночь. Не представляю, что испытывала она в тот момент. Не хочу представлять, что чувствуешь, когда твоя маленькая девочка, которую ты учила читать и писать, вульгарно красит глаза и уходит неизвестно куда поздно вечером.

Случился скандал – громкий, жесткий, жестокий.

Мама кричала, что я похожа на не пойми на кого, что она запрещает мне уходить, а еще про мораль и ответственность. Про то, что я закончу понятно где и как, если не сдохну раньше времени. А я кричала в ответ, что она ничего не понимает, что я все могу сама, что она мне не нужна и много других ужасных вещей, которые сейчас я не состоянии даже написать. Если я их напишу, получится, что они были. Переживу ли я подобное еще раз? НЕТ.

Это были самые ужасные вещи, которые ребенок просто не имеет права говорить маме. Но я – сказала:

– Ты мне не нужна!

Я не плакала. Я произнесла это отчетливо и твердо. НЕ НУЖНА.

Мама упала, у нее начались судороги. Она даже не плакала. Я не знаю, как это описать. Она выла, роняя слезы.

Тогда я тоже заплакала, но вышла и закрыла за собой дверь. Я думала только о том, что после подобных слов не могу вернуться назад. Сердце билось быстрее, чем ездят поезда в Токио.

Следующее, что я помню, – лавочка. Я сижу и перебираю контакты в телефонной трубке, рассказываю вкратце свою историю. Кто-то на тусовке, кто-то не может помочь, кто-то просто не отвечает. Слухи расходятся быстрее, особенно когда сама ты сидишь на лавочке, и желающих отозваться все меньше.

Спустя полчаса ответила одна подруга. Она была беременна, поэтому проводила вечера дома. На ее звонки тоже редко откликались, возможно, поэтому на мой она среагировала так быстро. «Конечно, приезжай, – сказала она. – Что-нибудь придумаем». Затем смс-ка с адресом, и еще через полчаса я уже сидела у нее на кухне.

Я ничего не объясняла, просто повторила несколько слов о том, что меня не понимают, и все. Уже тогда я четко осознавала, что натворила. Эго, которое помутило мой разум и позволило хотелкам взять вверх, чуть не убило мою маму. Мою милую, мою родную мамочку. Ту женщину, о которой в своей компании я всегда рассказывала, как о кумире. Ту самую, которая не побоялась в голодном 1993-м родить меня, хотя ее бросил мой биологический отец. Женщину, которая всю жизнь положила на то, чтобы сделать МЕНЯ счастливой, которая крепко держала меня за руку в нужный момент и всегда говорила: «Ты сможешь все. Ты сильная. Ты цельная. Ты – моя звезда. Я люблю тебя». Я предала ее. Я предала себя. И эти две фразы четко звучали в моей голове. И именно из-за них я не могла вернуться.

Моя подруга Полина устроила меня на работу. Было лето, каникулы, и я с радостью начала «новую жизнь».

Савеловский рынок, продажа телефонов. Тысяча рублей в день, из которых шестьсот уходили на еду, двести на дорогу и еще двести я отдавала Полине – несла в «дом».

Так прошло два месяца. Мама мне не звонила, я не звонила ей. Абсолютная тишина.

Я думала, она меня вычеркнула из собственной жизни. Ведь правда, зачем ей такая дочь, когда есть еще два ребенка, и наверняка из них получится что-то более путное, что-то лучшее, чем из меня. Тусовки отошли на задний план, как и компания. Сложно гулять всю ночь, когда тебе вставать в семь утра.

Теперь уже я стала тем человеком, который наблюдает за ребятами, добирающимися из клубов на метро. Я не осуждала их и не завидовала. Я злилась. Мне казалось, что именно из-за них, из-за каждого, кого я видела, я и поступила тогда подобным образом. Это не я виновата, а они: клубы, тусовки, комплименты. Я перекладывала ответственность на них, но в душе понимала, что виновата только сама.

За неделю до своего дня рождения я столкнулась на улице с тетей Машей. Она удивленно спросила, почему давно не видела меня дома, но получила какой-то невнятный ответ. Мы стояли, смотрели друг на друга, а затем она просто приобняла меня и сказала: «Нет ничего дороже семьи», похлопала по плечу и ушла.

Вечером я позвонила маме.

* * *

– Вычеркнула ли я тебя? – Мамина бровь по-прежнему была высоко поднята, а я так и замерла, сгорбившись и надевая ботинок. – Ты правда считаешь, что Полина, будучи беременной, ни с того ни с сего приютила тебя и делила с тобой все? Еду, походы в кино и коммуналку. За твои двести рублей! Ты серьезно веришь, что в пятнадцать лет тебя за один день взяли бы работать на рынок торговать телефонами? Ты серьезно веришь, что я не знала, как проходят твои дни?

Теперь уже мои брови изумленно поднялись. Обе.

– Я просто позволила тебе сделать собственный выбор, – заключила мама. – И я рада, что для тебя тоже нет ничего важнее семьи.

Мне исполнился двадцать один год. Это был день моего рождения и, пожалуй, он стал самым лучшим в моей жизни.

ЭГО, КОТОРОЕ ПОМУТИЛО МОЙ РАЗУМ И ПОЗВОЛИЛО ХОТЕЛКАМ ВЗЯТЬ ВЕРХ, ЧУТЬ НЕ УБИЛО МОЮ МАМУ.

История пятая
Про ДРУЖБУ, которая дороже денег

Ненавижу зиму. Что за мерзкое время года. Я понимаю еще зима на Байкале или на Аляске, в крайнем случае, хотя бы в Гренландии. Но зима в Москве! Увольте. Комбо промозглого холода и ранней темноты, по которой нужно пройти через целый парк. Полный отстой.

Иду мимо церкви. Ночью она выглядит немного угнетающе. Могу себе представить, что испытывали крепостные в поместье, которое в наше время стало парком.

Тащиться в дальнюю даль зимой по холоду я могу только в одном случае – ради друга. Иду и злюсь. На себя и на нее. Больше на себя, конечно. Злиться на нее, это все равно, что говорить: «Почему ты в очередной раз не пытаешься меня понять». Я не ребенок и прекрасно знаю, она и не обязана меня понимать.

Парк заканчивается, я прохожу мимо мойки, пустой будки, в которой летом обычно продают арбузы, и цветочного магазина. В кармане рублей пятьдесят. «Наверное, не хватит», – думаю я, зябко поеживаясь внутри пуховика.

Лина живет на втором этаже. Не одна она, конечно, но меня интересует только два крайних окна. Они принадлежат квартире, в которой она и живет с сестрами Соней, Марьяной и мамой. Мы дружим лет с восьми, а сейчас нам шестнадцать.

Я останавливаюсь у нее под окнами. На улице темно, никого нет. Мерцает фонарь. Около дверей в подъезд дворник забыл метлу. Зачем метла зимой? И куда катиться наша страна?

В моей сумке баллончики с краской, которые всю дорогу бились о мои ноги. Причем, абсолютно зря. Ну и как я на этом чистом желто-синем снегу напишу «Прости меня»?

Я снова злюсь, но сейчас только на себя. В следующий раз надо придумать план получше. Точнее, придумать хоть какой-то план или хотя бы начать о нем думать. Ладно. Чего уж теперь-то?

Перчаткой вывожу на снегу: «Лина, прости меня». Случайные прохожие улыбаются мне рассеяно. Они не видят, что написано, но, наверное, моя задумка кажется им милой.

А я по-прежнему злюсь. Дурацкая ситуация! Почему я должна что-то выдумывать? Почему подруга просто не может взять трубку? Фраза дописана. Окна закрыты шторами, но сквозь них пробивается теплый свет. Там, внутри, наверняка царит уют: обитатели квартиры пьют чай или читают книги, пока я тут стою под окнами, пытаясь добавить романтики простому московскому снегу.

Беру метлу, поднимаюсь по пожарной лестнице и начинаю стучать в окна черенком. Тут, наверное, следует упомянуть, чего мне это стоило с моей панической боязнью высоты (любой). Но нет. Злость смешивается со страхом, но он о другом. А вдруг Лина меня не простит? Вдруг я останусь без друга? И я сама виновата в этом.

Как я могла так поступить? Что творилось в моей голове? Почему я решила, что все это важнее дружбы? Откуда эти мысли? Что все обязаны понимать меня и любить. Просто так. Почему я думаю, что именно в подобном и заключается смысл дружбы?

Ничего не происходит, и я спускаюсь. Уже практически не чувствую рук. Очень холодно. Мою надпись уже почти совсем затоптали прохожие, которые неодобрительно косятся и как бы спрашивают – зачем? А я только пожимаю плечами.

Внезапно я замечаю, как открывается окно, а за ним…

* * *

«…а за ними мы придем отдельно».

На съемочной площадке всегда так. Все нужно выполнять быстро, четко и без лишних вопросов.

Одна из первых работ, за которую мне платили настоящие деньги, связана с кино. Я собирала массовку для программ и фильмов и получала по пятьсот рублей за человека. Всем было весело, а мне еще прибыльно. Позвала тридцать-сорок друзей, получила неплохую денежку.

ТАЩИТЬСЯ В ДАЛЬНЮЮ ДАЛЬ ЗИМОЙ ПО ХОЛОДУ Я МОГУ ТОЛЬКО В ОДНОМ СЛУЧАЕ – РАДИ ДРУГА.

Существовали люди, которые занимались этим профессионально. У них имелись целые базы и набиралось по сто-двести человек за одну смену. Такие деньжищи! Мне казалось, они всегда держались отдельно от ребят, как бы показывая свою принадлежность к другой касте. Словно рабовладельцы, которые сгоняют людей, как скот. Звучит грубо, но так и было.

Когда участвуешь в массовке, никто не спрашивает, хочешь ли ты пить и писать. Ты должен хлопать в определенное время, улыбаться и смеяться, когда поднимают нужную карточку. Ты продаешь свои эмоции за возможность увидеть собственное лицо по телевизору. Всего на секунду. А может, и не увидеть вообще. Тебя покупают за твое эго. А тех, кто приводит людей, покупают за «легкие деньги» без вложений и смс.

Мне очень нравилось мое занятие. Я чувствовала себя причастной к чему-то большому и, когда меня спрашивали, чем я занимаюсь, отвечала, что работаю «в телике».

Вообще, мне кажется, в ту пору я была не сильно приятным человеком. С огромным раздутым самолюбием и желаем показать миру и всем, что я могу. Конечно, это была сублимация комплексов, что ярко проиллюстрировала эта подработка.

Я никогда не звала туда друзей, зная, как обходятся там с людьми, а те, кто хоть раз побывал, больше не соглашались. И с каждым разом я зарабатывала все меньше. Когда у меня в голове появились мысли совсем завязать с этим странным и унизительным приключением, Первый канал (роковой в моей жизни) начал снимать новое шоу. Теперь они платили чуть больше, порядка тысячи рублей за человека. Недолго думая, я предложила всем людям из моей базы прийти с условием, что они получат половину. Народу набралось много, но мне не хватало, хотелось еще и еще. И тогда я позвала Лину.

Я сказала, что будет классное шоу и ей понравится, а потом мы проедим тысячу в Макдоналдсе, и, вообще, она хоть посмотрит на мою работу. Лина согласилась.

Тут необходимо сделать отступление и обязательно сказать, что Лина была жестким интровертом, который максимально оберегает личное пространство от чужих людей. Она не ходит на большие мероприятия и тяжело переживает, когда кто-то к ней прикасается. Даже случайно.

Середина осени, на улице ветрено и промозгло. Съемка проходила в полузакрытом павильоне, в котором собрали всю массовку. Стулья отсутствовали, люди должны были прыгать перед сценой, приветствуя артистов. Никому не предлагали воды. Все как всегда.

Мы стояли у входа с ребятами и смотрели, как люди проходили в ангар. Небольшим «ручейком», по три-четыре человека в ряд. И Лина находилась среди них. Я видела по ее лицу, что ей плохо. Не физически, нет. Ей было морально тяжело, но она еще верила, что дальше, когда она зайдет, станет лучше. И веселее. Как я и обещала. Она посмотрела на меня и попыталась криво улыбнуться, а я пожала плечами.

Я не помню, что именно пошло не так в тот раз. Кажется, мы пригласили слишком много народа, надеясь заработать побольше, и в зале было не протолкнуться. Людей набилось, как селедок в бочке, и если в толпе подпрыгивал один, поневоле подпрыгивали все.

Когда идет съемка, ты не можешь выбраться из середины толпы и сбежать. Тогда, по крайней мере, точно не получилось бы. Лина зашла одной из первых и оказалась зажата в толпе таким образом, что не смогла выйти даже в десятиминутный перерыв.

Она написала мне очень много сообщений: от «Пожалуйста, помоги» до «У меня паническая атака». Я читала и не отзывалась. Я смалодушничала. Испугалась. Только один раз ответила: «Я ничего не могу сделать. Не переживай. Ты выйдешь, и все будет хорошо».

На ту смс-ку она не ответила. Я подумала, что у нее разрядился телефон.

Когда закончились съемки и все выходили из ангара, я ждала у дверей. Вот уже вышел последний человек, а Лина все не показывалась. Я вбежала внутрь, надеясь найти мою подругу, но ее нигде не было. Я стояла посреди огромного ангара и понимала, что это не розыгрыш и она не выпрыгнет у меня из-за спины.

Внутри пустого ангара я вдруг осознала, что тоже пустая внутри, раз позволила себе потерять друга. Только на следующий день я узнала, что ее вывели через черный выход, потому что она задыхалась. Ее нашли около дверей, когда она падала в обморок, пытаясь раздвинуть шторы.

* * *

…за шторами стоит Соня и улыбается мне. Рядом с ней – ее мама. Они обе машут мне рукой.

Я повожу плечами, неловко указываю на полузатоптанную надпись у меня за спиной и спрашиваю:

– А Лина дома?

Они переглядываются.

– Лина не выйдет, – спустя, наверное, минуту сообщает Соня.

– Ничего страшного. Я подожду, сколько потребуется.

– Может, вынести тебе чай?

Я вижу, как они хотят, чтобы мы поговорили.

– Не нужно. У меня с собой! – отвечаю я, показывая термос, и устраиваюсь на скамейке.

Ночь обещает быть длинной.

* * *

Долгие гудки в телефоне сменялись полотнами сообщений ВКонтакте и смс.

Лина не отвечала на звонки, не открывала переписку и даже не заходила на почту. Бросала телефон, как только слышала незнакомый голос, и запретила общим друзьям называть мое имя.

Она не говорила обо мне ничего плохо, нет. Она сделала намного хуже. Она просто удалила меня из своей жизни.

Я продолжала строчить ей огромные письма, в которых вспоминала, как мы гуляли после школы часами, наблюдая за людьми и угадывая их профессии, как вместе ходили на кружки, читали книги, как прятались на лестнице, брали туда чай и разговаривали о важном. Я заверяла, что каждый может ошибиться.

Иногда очень грустно. Иногда очень нежно. Иногда очень зло.

Я обижаюсь, что она мной «играет».

Мне кажется, я никогда столько не писала.

Я пыталась встретить ее у школы. У друзей. Пыталась хотя бы увидеть. Но Лина оставалась холоднее айсберга, о который разбился «Титаник».

Так прошло два месяца.

* * *

Через тридцать минут ко мне вышла Соня. Она принесла сладкую булочку и чай, крепко обняла и, так ничего и не сказав, ушла обратно домой.

Она любила нас обеих и была уверена, что Лина меня не простит, а я никуда не уйду.

Было холодно, но я этого уже не чувствовала. Я держала булочку в руках, и жизнь уже не казалась такой жестокой.

* * *

Как тогда утром, когда за завтраком мама спросила меня:

– А где Лина? Почему я давно ее не видела?

– Мы не общаемся.

– Опять? Мне жаль, что я не смогла научить тебя дружить. Все твои «друзья» меняются раз в месяц. Держалась только Лина. Но даже ее уже нет.

Моя мама никогда не отличалась дипломатичностью. Сильная, самодостаточная, она всегда говорила правду. Вне зависимости от человека и ситуации. У нее было трое детей, серьезная работа и абсолютно не хватало времени на иллюзии и тактичные слова. Но именно благодаря ей, я все поняла. Она – права.

До определенного момента я считала, что друг – это человек, который ДОЛЖЕН всегда тебе помогать. Веселиться с тобой, грустить и тусоваться. Ну, и принимать тебя. Всегда. Чтобы ты ни сделал, как бы с ним ни поступил. Возможно, в этом был смысл. Но далеко не весь.

Друг – это человек, которого любишь, и в отношениях с ним нужно учитывать, что он хочет и предпочитает. Ему тоже должно быть хорошо с тобой, интересно и весело. Он – твой единомышленник. Вы должны идти по жизни рядом, уважая личное пространство друг друга, чтобы в момент, когда тебе понадобится надежная рука, тебя поддержали.

Та дружба, которая складывалась у меня до сих пор, являлась как бы игрой в одни ворота. Мне было не важно, почему со мной перестают дружить, я разворачивалась и уходила. И только потеря настолько важного для меня человека и мамины слова оказались пощечинами, следы от которых остались на моем лице.

ВНУТРИ ПУСТОГО АНГАРА Я ВДРУГ ОСОЗНАЛА, ЧТО ТОЖЕ ПУСТАЯ ВНУТРИ, РАЗ ПОЗВОЛИЛА СЕБЕ ПОТЕРЯТЬ ДРУГА.

Теперь, наконец-то узнав, что такое дружба, я не желала ее потерять. Но, если бы Лина все равно отказалась от меня, я приняла бы это. Уважая ее выбор. Хотя бы в последний раз.

* * *

«Это последние десять минут, – думала я. – И, если она не выйдет, я все-таки уйду».

Я замерзла, и даже Соня уже перестала выглядывать из-за шторы. Я допивала остатки чая, который был заварен как раз во время того самого завтрака с мамой, и улыбалась.

В комнате погас свет. На небе сияла полная луна. Я убрала термос в сумку к баллончикам и пошла домой.

Это была первая битва, проиграв которую, я не испытала стыда.

P. S. Спустя полгода мы помирились. Лина написала мне первой: «Я скучаю по твоему смеху. Прости, что принципы для меня оказались важнее дружбы. Важнее тебя». Я не стала отвечать, а просто приехала к ней.

Было начало лета. Я уселась на ту самую лавочку возле ее дома и написала: «Выходи. У меня с собой баллончики, и, может, теперь у нас получится ими что-то написать».

Мы дружим уже восемнадцать лет. И больше никогда в жизни я не позволила ни одному другу уйти, если он сам, конечно, этого не хотел.