Текст книги "Лехаим, бояре, или Мельпомена смеется. Актерские байки"

* * *

Однажды один из режиссеров-новаторов пригласил Сергея Бондарчука на просмотр своего фильма – экспериментальной трактовки рассказов Чехова. После показа мэтра попросили высказать своё мнение.

– Прекрасно! Прекрасно! – похвалил Бондарчук. – Я в очередной раз убедился, что Чехов бессмертен. Его не убили даже такой кошмарной режиссурой!

* * *

Какое-то время в театре им. Маяковского играли сразу трое Ильиных: Адольф Ильин и его сыновья Владимир и Александр. Режиссёр театра Андрей Гончаров был знаменит тем, что на репетициях впадал в раж, начинал кричать, размахивать руками и понять его было сложно…

И вот на одной из репетиций режиссёр возмутился плохой игрой кого-то из актёров и решил его заменить. «Это Ильин должен играть! Ильина сюда! Немедленно на сцену!» – кричал Гончаров.

– Какого Ильина? Кого позвать? – суетились помощники.

– Ну этого… такого!.. – описывал руками непонятную фигуру режиссёр.

– Сашу?

– Да, именно, Сашу!

Нашли Александра Ильина, бегом привели к Гончарову. Режиссёр кинул на актёра бешеный взгляд и затопал ногами: «Это не тот Саша!»… Помощники побежали за «другим Сашей» – Владимиром Ильиным.

* * *

Однажды Георгий Товстоногов решил пресечь в своем театре кошачью вакханалию и запретил кому бы то ни было – от уборщицы до примадонны – подкармливать обнаглевших четвероногих. А надо заметить, что среди кошек БДТ была всеобщая любимица – естественно, Машка. Весь театр прятал ее от глаз сурового мэтра, тихо подкармливая и балуя за кулисами. И вот однажды идет репетиция. Товстоногов в ударе, артисты хорошо играют. И вдруг он замечает, что лица актеров напряглись и они явно не думают о спектакле.

Артисты со сцены видели, как по центральному проходу совершенно раскованной походкой к ним направляется Машка.

Товстоногов заметил ее тогда, когда она подошла к сцене и попыталась запрыгнуть на нее. Но, поскольку Машка была глубоко беременна, она свалилась, чем еще больше усилила напряжение в зале. Кошка пошла на вторую попытку. Прыгнула и на передних лапах повисла, не в силах подтянуть тело.

– Ну помогите же ей кто-нибудь, – пробасил Товстоногов.

Актеры и чиновники

Карьера этой актрисы началась с выдающейся роли, которую она сыграла в жизни режиссера.

Габриэль Лауб

Один известный и заслуженный работник кино, находясь уже в престарелом возрасте, женился на молоденькой актрисе. Случай вовсе не редкий в артистической жизни, но, тем не менее, представляя свою молоденькую жену, заслуженный работник отшучивался:

– Вот женился, но, как говорится, на появление наследников не надеюсь.

На что Георгий Бурков заметил:

– Надеяться, конечно, не нужно, но опасаться стоит!

Е. Самойлов. Георгий Бурков

* * *

Владимир Спиваков приехал с концертом в какой-то небольшой российский городок вместе с концертмейстером. Директор Дома культуры недовольно спрашивает:

– Как, вы только двое приехали?

– Да, а что?

– В афише же написано: Бах, Гендель, Сен-Санс.

* * *

Как-то Ростропович должен был ехать в одну из первых поездок за границу и хотел, чтобы с ним поехала Галина Павловна. Ему говорят:

– Невозможно. Напиши заявление: «В связи с плохим состоянием здоровья прошу отправить в командировку мою супругу».

Он написал: «В связи с отличным состоянием моего здоровья, прошу направить в командировку мою супругу». Посмеялись и разрешили.

* * *

Когда во время телемоста «Москва-Сиэтл» наша дама заявила: «В Советском Союзе секса нет», наш театр ПЛЮС – Профессиональные Любители Юмора и Сатиры (правда, художественный руководитель театра А. Арканов расшифровал аббревиатуру иначе: Подайте Лучшим Юмористам Страны) – решил немедленно создать спектакль «Секс по-советски». Арканов изрек: «Какая песня самая сексуальная? «Интернационал». Начинается со слова: «вставай!» Дальше идет пессимистический поворот: «никто не даст нам…» А конец оптимистический: «Своею собственной рукой…»

* * *

Жил и работал на свете один известный дирижер по фамилии Хайкин. О его персоне ходит много баек – и вот одна из них. Дело было давно. Решили его назначить главным дирижером Большого театра. И вот вызывают его в высокую партийную инстанцию и заявляют, что так мол и так, Большой театр – гордость нашей страны. И все бы хорошо, только вот фамилия ваша не русская и не популярная – желательно бы исправить…

На что Хайкин ответил:

– Ну что же, если вы так считаете, то давайте в моей фамилии вторую букву заменим на «у» – фамилия станет очень русская, а главное, безусловно популярная…

* * *

Екатерина Алексеевна Фурцева вручала Ленинскую премию. После кремлевской церемонии, она же пригласила всех на банкет, в спецзал ресторана «Прага».

Первый тост, как и положено министру культуры, Фурцева произнесла за своего начальника – Никиту Хрущева, который, по ее словам, за всех нас все время думает.

Потом пошли тосты за нас, лауреатов. Я оказался в компании Твардовского, Рихтера, Сарьяна, Пашенной… Тост за тостом, рюмка за рюмкой – незаметно все расслабились, за столами стало шумно…

Вдруг Екатерина Алексеевна со всей прямотой простой женщины, которая управляет государством, говорит: «Товарищи, давайте споем!» Я, грешным делом, подумал, что петь мы сейчас будем не иначе как «Интернационал». Но ошибся. Аджубей тут же подхватил идею министра: «Товарищи, – предложил он, – давайте споем «Бублики»! Как я потом узнал – это была любимая песня Екатерины Алексеевны.

Фурцева запела:

 
Купите бублики,
Горячи бублики…
 

Все, кто знал слова, подхватили:

 
Гоните рублики,
Сюда скорей…
 

Рихтер был шокирован этой бесхитростной песенкой времен нэпа. Фурцева остановилась и предложила перейти в соседний небольшой зал. Там стоял круглый стол, вокруг него пуфики. Все расположились. Здесь же стояло черное, обшарпанное пианино. И вот на этом инструменте Фурцева просит Рихтера подыграть.

Тот, надо отдать ему должное, отнесся к просьбе с юмором. Весело подошел к инструменту, весело сел, весело начал играть тему. Но, очевидно, от того, что пальцы Рихтера были не приспособлены к столь примитивному наигрышу, ему никак не удавалось попасть в такт аккомпанемента.

Рихтер, наверное, бессознательно стремился разукрасить эту примитивную мелодию вариациями. Фурцева сбивалась, несколько раз останавливалась и начинала петь сначала, потом, не выдержала, и говорит: «За что только тебе, Рихтер, дали Ленинскую премию?! Ты даже аккомпанировать толком не можешь!»

* * *

На одном из расширенных худсоветов Фурцева вдруг резко обрушилась на казачьи ансамбли.

А. Баженова. Худсовет

«Зачем нам столько хоров этих? – бушевала она. – Ансамбль кубанских казаков, донских казаков, терских, сибирских!.. Надо объединить их всех, сделать один большой казачий коллектив, и дело с концом!».

Смирнов-Сокольский – известный советский конферансье тут же заметил: «Не выйдет, Екатерина Алексеевна. До вас это уже пытался сделать генерал Деникин!».

* * *

В самом начале шестидесятых за городом проходила встреча Н. С. Хрущева и правительства с творческой интеллигенцией. В числе приглашенных были три семейные киношные пары:

Сергей Бондарчук – Ирина Скобцева, Николай Рыбников – Алла Ларионова, Вячеслав Тихонов – Нонна Мордюкова. Все чувствовали некоторое напряжение, лишь простодушный и неуемный Рыбников, подвыпив, веселился от души. Сначала он перебил начавшего выступать Хрущева, а когда перепуганные артисты попросили Рыбникова замолчать, тот куда-то исчез. Через некоторое время он вернулся к столу, волоча за собой огромный мешок…

– Что это? – обмерев, спросила у мужа Алла Ларионова.

– Раки! На кухне стащил, – торжественным шепотом ответил Рыбников. – Там у них много…

В этот момент к актерскому столу подошел человек в черном костюме и сказал вежливо, но жестко:

– Вы, наверно, хотите домой!

– Хотим! – ответил, обидевшись, Рыбников. – Все! Надоело! Поехали отсюда!

Их отвели к машине и отправили домой…

Утром протрезвевший Рыбников схватился за голову. Что теперь будет? Арест, тюрьма, увольнение с «Мосфильма»!..

Однако обошлось: днем ему позвонила министр культуры Фурцева и успокоила:

– Николай Николаевич, не волнуйтесь. Все в порядке, живите дальше…

* * *

Однажды, выступая в Министерстве культуры перед членами коллегии, среди которых был Борис Ливанов, министр Фурцева развивала свою любимую идею об организации повсюду, где только возможно, «художественной самодеятельности» и договорилась до того, что, по ее мнению, «самодеятельность должна скоро вытеснить профессиональное искусство».

– Борис Николаевич, – прервав речь, обратилась она к Ливанову. – Я вижу, вы что-то рисуете в блокноте и меня не слушаете? Вы что, со мной не согласны?

– Я слушаю, – ответил Ливанов. – Вы радуетесь тому, что профессиональное искусство скоро исчезнет, а я – профессионал. Вот вы бы, Екатерина Алексеевна, стали пользоваться услугами самодеятельного гинеколога?

Обсуждение закончилось гомерическим хохотом всех присутствующих.

* * *

Говорят, что в пятидесятые годы некий автор принес в «Москонцерт» сценарий эстрадного представления под названием «Эх, е… твою мать!». Художественный совет категорически зарубил программу из-за названия: сказали, что «Эх!» – ОТДАЕТ ЦЫГАНЩИНОЙ!!!

* * *

В дурацкой пьесе про советских ученых актер, игравший секретаря партийной организации института, вместо текста: «Зачем же так огульно охаивать…» – произнес: «Зачем же так ОГАЛЬНО ОХУИВАТЬ…», за что был немедленно из театра уволен.

* * *

Однажды Леонид Куравлев поднимался в лифте с одним чиновником кино, которого многие недолюбливали. А поскольку чиновник этот был неглуп, то понимал это прекрасно, а потому был подозрителен и всегда пытался узнать, что думают о нем окружающие. Что-то не ладилось в тот день у Куравлева, поэтому он был мрачен и сосредоточен, думая о своих проблемах. Чиновник же пытливо смотрел на него, а потом не выдержал и сказал:

– Леонид, я дал бы десять рублей, чтобы узнать, о чем ты сейчас думаешь… – Уверяю тебя, то, о чем я думаю, денег этих не стоит, – ответил Куравлев. – Ну, все-таки, о чем? – О тебе я думал! – сказал Куравлев и вышел из лифта на нужном этаже.

* * *

После триумфальных гастролей в Соединенных Штатах Ростроповича пригласили в советское посольство и объяснили, что львиную долю гонорара он должен сдать в посольство. Ростропович возражать не стал, он только попросил своего импресарио Юрока купить на весь гонорар фарфоровую вазу и вечером доставить ее в посольство, где был назначен прием. Доставили немыслимой красоты вазу, Ростропович взял ее, полюбовался и… развел руки. Ваза, ударившись о мраморный пол, разлетелась на кусочки. Подобрав один из них и аккуратно завернув в носовой платок, он сказал послу:

– Это – мое, а остальное – ваше…

* * *

У Евгения Моргунова был тяжёлый характер, и он любил розыгрыши, которые граничили с аферами. Например, у него всегда была при себе красная корочка, содержимое которой никто никогда не видел. Размахивая удостоверением, он ловил таксиста и приказывал водителю гнать за какой-либо машиной в сторону своего дома, а потом как ни в чём ни бывало шёл домой. Но однажды его розыгрыш пошёл во благо всему Театру киноактёра. Когда в театр с проверкой приехали Молотов и Каганович, их перехватил Евгений Моргунов и представился художественным руководителем. В этом качестве он целый час беседовал с ними о перспективах кино и жаловался на небольшие зарплаты актёров низшей категории… Когда об этом узнал настоящий худрук, то чуть не потерял сознание, но вскоре актёрам пришёл приказ о повышении зарплаты.

* * *

В 70-е годы Иннокентия Смоктуновского назначили кандидатом в депутаты от одного из областных центров. Он такой чести совсем не хотел, но долго не мог придумать как отказаться. И вот на пышном банкете в честь будущих депутатов актёр произнес тост:

– Я хочу выпить за то, чтобы полки магазинов заполнились, а на столах наших избирателей появились такие же продукты, какие я вижу здесь. Я буду стараться.

Вскоре его имя исчезло из депутатских списков…

* * *

Леонид Быков готовился снимать фильм и приехал к давнему знакомому, который занимал важный пост в хозяйственных органах Москвы и решал вопросы по предоставлению съёмочных площадок. Знакомство было нужным, но несколько навязчивым, так как Быкову постоянно демонстрировали таланты маленькой дочки, уверяя его, что она вундеркинд и ему надо обратить на неё внимание для будущих фильмов. На этот раз дочки дома не было, но была жена хозяина, которая села за рояль и начала что-то играть – она брала уроки музыки и захотела развлечь гостя. Увидев, что Быков погрустнел, хозяин поинтересовался:

– Вы любите музыку?

– Да, – сказал Быков. – Но пусть это не мешает вашей жене играть.

* * *

Абдулов долгое время был невыездным. Он шутил, что однажды выдал американской разведке план зрительного зала и репертуар театра на ближайшие полгода…

На самом деле причина была в отказе от сотрудничества с органами и тотальном незнании истории КПСС, а все выезжающие проходили собеседование-экзамен по этому «предмету». Но популярность актёра была настолько велика, что без него гастроли сильно теряли привлекательность в глазах приглашающей стороны.

Для начала ему в сопровождении гэбиста разрешили выезд в дружественную Кубу, а когда он продемонстрировал полное «облико морале», то поехал на гастроли в Париж. Утром в гостинице Абдулов увидел шесть человек в штатском, которые были готовы сопровождать актёров. Он подошёл к ним сзади, деликатно откашлялся и спросил:

– Будьте добры, вы не подскажите, как будет по-французски «Я прошу политического убежища»?

Самый здоровый гэбист чуть повернул голову и сквозь зубы процедил:

– Дома переведу…

Почти такую же историю рассказывали про Юрия Никулина.

В начале 70-х артисты советского цирка летели самолётом «Аэрофлота» во Францию на гастроли. В середине полёта Юрию Никулину стало скучно, и он решил немного развлечься. Увидев, как переводчица, летевшая вместе с делегацией, проходит по салону с решительным выражением лица, он остановил её и поинтересовался:

– Светлана Васильевна, а как будет по-французски: «Я хочу попросить политического убежища»?

Светлана Васильевна, переменившись в лице, развернулась на 180 градусов и через пару минут вернулась с заместителем руководителя делегации, который ласково поинтересовался:

– Юрий Владимирович, вы что-то хотели спросить?

– Да, – ответил Никулин. – Как будет по-французски: «Сколько стоят эти духи?»

Сидевший рядом его партнёр Михаил Шуйдин подтвердил, что так оно и было. Человек из органов внимательно посмотрел сначала на Никулина, затем на побледневшую переводчицу и, не сказав больше ни слова, удалился…

* * *

Однажды в театр Советской армии на спектакль «Смерть Иоанна Грозного» пришел Анастас Иванович Микоян. Времена были уже хрущевские, поэтому вождь вполне демократично зашел за кулисы, жал актерам руки, благодарил, а потом, вытерев слезу с глаз, сказал: «Да, да, это всё так и было!!»

* * *

Замечательной актрисе Малого театра В. О. Массалитиновой всенародную известность принесли фильмы «Детство Горького» и «В людях», где она сыграла бабушку Максима Горького. Получив за эти фильмы Государственную премию СССР, она приглашалась на приемы в Кремль и как-то раз сфотографировалась с И. В. Сталиным.

Однажды у нее испортился водопровод. Она пошла в ЖЭК. Начальник ЖЭКа сказал ей, что починить сразу не смогут, тогда она принесла фотографию со Сталиным, в надежде, что это будет иметь положительный эффект. Начальник, посмотрел на фотографию и сказал: «Как хорошо загримирован!»

* * *

Московский Малый театр собирался на гастроли во Францию и проходил инструктаж в партийных органах. Требования были обычными: по одному не гулять, ходить только группой, с местными в разговоры не вступать, опасаться провокаций журналистов и не посещать злачные места – казино, пляс Пигаль, кабаре «Crazy Horse» и «Moulin Rouge».

– Простите, а в театр «Красная мельница» можно сходить?

Спросил Евгений Весник.

– Ну, раз «красная», то почему бы и нет? Идите.

Так актёры получили официальное разрешение посетить-таки «Moulin Rouge».

* * *

Некоторые сцены фильма «Семнадцать мгновений весны» снимались в Германии, и все занятые в них актёры должны были пройти выездную комиссию. Уже популярный актёр Лев Дуров играл агента Клауса и как раз в Берлине его героя должны были убить. Он пошёл на собеседование и первый же вопрос вогнал его в ступор:

– Опишите, пожалуйста, как выглядит советский флаг.

Дуров подумал, что это шутка какая-то и решил поддержать:

– Белый череп с костями на чёрном фоне. Называется Весёлый Роджер.

– Назовите союзные республики.

Тут Дуров понял, что с ним не шутят, и разозлился.

– Малаховка. Чертаново. Магнитогорск.

– И последний вопрос: назовите членов Политбюро.

– А почему я их должен знать? Это же ваше начальство, а я даже не член партии.

Выезд ему, конечно, запретили. На все нападки съёмочной группы, которая рисковала тоже остаться невыездной, он твердил: «Пусть меня убьют под Москвой!» В результате Штирлиц стрелял в Клауса недалеко от МКАДа.

* * *

В комедии 1965 года «Тридцать три» у Евгения Леонова была главная роль, но фильм тогда никто не увидел – его сразу же отправили на полку, где он пролежал 24 года. Спустя какое-то время актёр встретился с чиновником из Министерства культуры, и разговор зашёл о фильме – тот похвалил роль и сказал, что очень смеялся во время просмотра. «А почему же тогда на экраны не выпустили?» – удивился Леонов. На что получил ответ, что одно дело смотреть кино как зритель, и совсем другое – как сотрудник Министерства…

* * *

Тарификация в любом театре – самая болезненная тема.

В 60-х гг. в конфликтную комиссию по тарификации при Московском управлении культуры поступило заявление актрисы Театра имени Ленинского Комсомола (нынешний Ленком), не получившей повышения ставки. Получала она мизерную зарплату, что-то около 90 рублей, и просила прибавить 10 рублей. Главный режиссер театра Анатолий Эфрос встал насмерть. Актриса подала заявление в суд. Тут-то страдалица отыгралась: она предъявила несколько афиш, традиционно подписанных режиссером каждому исполнителю к премьере. Обычно такие надписи носят комплиментарно-поздравительный характер, но, как показал процесс, таящий в себе подводные рифы. На афишах режиссер писал (передаю общий смысл и настроение): «Благодарю за талантливую работу…», «Мал золотник, да дорог…», «Спасибо за творческое отношение к работе…» и т. д. Судья, человек простой и в театральной дипломатии не искушенный, задал всего один вопрос:

– Вы писали эти надписи?

– Да, но… – начал отвечать Эфрос.

Судья не дал ему договорить. Актрисе повысили зарплату не на десять рублей, как она просила, а на значительно большую сумму.

* * *

Театр им. Вахтангова – на гастролях в Греции. Годы были, как потом стали говорить, «застойные», так что при большом коллективе – два кэгэбэшника. Всюду суются, «бдят», дают указания. Перед началом вахтанговского шлягера «Принцесса Турандот» один из них подбегает к Евгению Симонову, главному режиссеру театра, и нервно ему выговаривает: «Евгений Рубенович, артист N пьян, еле на ногах стоит, это позор для советского артиста! У меня посол на спектакле и другие официальные лица!»

Симонов, убегая от надоевшего до чертей кэгэбэшника, прокричал на ходу: «Мне некогда, голубчик, разберитесь сами!»

Тот бежит в гримуборную. Артист N., засунув голову под кран с холодной водой, приводит себя в творческое самочувствие. Стоя над ним, гэбэшник звенящим голосом провозглашает: «Артист N! Официально вам заявляю, что вы сегодня не в форме!»

На что тот, отфыркиваясь от воды и еле ворочая языком, ответил вполне в стиле «Турандот»: «Ну и что? Ты вон тоже в штатском!»

* * *

В 1979 году актёр Борис Сичкин с женой эмигрировали в США. Родственников эмигрантов тогда уже не особо преследовали, но оставалась личная неприязнь… И вот когда тёща Сичкина решила поменять московскую квартиру, то не могла получить разрешение от председателя жилищного кооператива. Он ничем не мотивировал, просто отказывал и всё. Это тянулось до тех пор, пока в дело не вступил зять. На имя председателя пришла телеграмма из Америки со словами: «Дело устроено, поручение выполнил. Сообщи, куда перевести наличные». После телеграммы председателем заинтересовалось КГБ, его вызвали на допрос, и там он долго объяснял, что никаких дел с Америкой не имеет. Через некоторое время пришла ещё одна телеграмма с тем же вопросом: что же делать с председательскими деньгами за товар? Он сдался и разрешил тёще обмен.

* * *

Во время войны, работая на оборонном заводе, Моргунов написал лидеру Советского Союза: «Уважаемый Иосиф Виссарионович! Я рабочий завода СВАРЗ, болваночник, мечтаю попасть в искусство, но директор препятствует этому ‹…›. Примите меня в искусство!»»

Подобная выходка могла обойтись Моргунову слишком дорого, однако произошло невероятное: из Москвы пришел приказ откомандировать рабочего в театр.