Текст книги "Лехаим, бояре, или Мельпомена смеется. Актерские байки"

Хорошо сказал, или Оговорочка

Лучше недоиграть, чем переиграть.

Мария Савина

Олег Ефремов, игравший императора Николая Первого, вместо: «Я в ответе за все и за всех!» однажды во время спектакля заявил: «Я в ответе за все… и за свет!»

Последовала ошеломленная пауза. Первым опомнился Евгений Евстигнеев: «Тогда уж и за газ, ваше величество!»

* * *

Но в следующий раз сам Евстигнеев не смог выкрутиться от своей собственной оговорки. В постановке по пьесе Шатрова «Большевики», он, выйдя от раненого Ленина в зал, вместо фразы: «У Ленина лоб желтый, восковой…» сообщил: «У Ленина… жоп желтый!..» Спектакль надолго остановился. Артисты расползлись за кулисы – хохотать.

* * *

В финальной сцене «Маскарада» молодой актер должен был, сидя за карточным столом, произнести нервно: «Пики козыри», задавая этим тон всей картине. От волнения он произнес: «Коки пизари». Тон картине, конечно, был задан. Но какой-то не тот.

* * *

Гастроли провинциального театра, последний спектакль, трезвых нет.

Шекспировская хроника, шестнадцать трупов на сцене. Финал. Один цезарь над телом другого. И там такой текст в переводе Щепкиной-Куперник:

«Я должен был увидеть твой закат иль дать тебе своим полюбоваться».

И артист говорит:

– Я должен был увидеть твой… конец!

И задумчиво спросил:

– Иль дать тебе своим полюбоваться?..

И «мертвые» поползли со сцены.

* * *

Александр Ширвиндт исполнял роль повесы, который всю ночь водил сына своей старой любовницы по злачным местам. В пути герои теряют друг друга, и герой Ширвиндта возвращается домой один. Узнав об этом, пожилая дама набрасывается на него со страшными обвинениями. Заканчиваться ее монолог должен был словами: «Где мой сын?» Но актриса оговорилась и произнесла: «Где мой сыр?» В зале – тишина. Невозмутимый Ширвиндт, поглядев на нее с ухмылкой, ответил: «Я его съел!»

* * *

Михаил Ульянов играл роль Цезаря.

Он должен был произнести:

– А теперь бал, который дает всему Риму царица Египта.

Но вместо этого произнес:

– А теперь на бал с царицей Египта, которая дает всему Риму…

* * *

Однажды довольно известный конферансье подбежал на концерте к замечательной певице Маквале Касрашвили: «Лапулек, быстренько-быстренько: как вас объявить? Я люблю, чтобы оригинальненько!!!» «Ну… не надо ничего придумывать, – ответила Маквала. – Просто скажите: «Солистка Большого Театра Союза ССР, народная артистка Грузинской ССР Маквала Касрашвили!»» «Фу, лапулек, – скривился конферансье, – как банально! Ну ладно, я что-нибудь сам!..» и возвестил: «А сейчас… на эту сцену выходит Большое Искусство! Для вас поет любимица публики… блистательная… Макака! Насрадзе!!!»

* * *

Великий оперный режиссер Борис Покровский пришел впервые в Большой театр, когда там царствовал главный дирижер Николай Голованов. «Ну вот что, молодой, – сказал Голованов, – тебя никто все равно слушать не будет, так что ты сиди в зале, если какие замечания будут – мне скажи, а я уж сам!».

Репетировали «Бориса Годунова», полная сцена народу, Покровский на ухо Голованову: «Николай Семенович, скажите хору, чтобы они вот это: «Правосла-а-а-вные, православные!» – не в оркестровую яму пели, а в зал, дальним рядам, и руки пусть туда тянут!» «Правильно!» – стукнул кулаком Голованов и заорал на хористов: «Какого черта вы в оркестр руки тянете? Где вы там православных увидели?!»

* * *

Театр имени Моссовета. Спектакль «Красавец мужчина». Актриса Этель Марголина, обращаясь к тетушке, вместо «Ах, тетя, я полюбила его с первого взгляда» выпалила:

– Ах, тетя, я полюбила его с первого раза.

* * *

В спектакле Театра на Таганке «Товарищ, верь!» по письмам Пушкина на сцене стоял возок со множеством окошек и дверей, из которых появлялись актеры, игравшие Пушкина в разных ипостасях – Пушкиных в спектакле было аж четыре.

Вот один из них, Рамзес Джабраилов, открывает свое окошечко и вместо фразы: «На крыльях вымысла носимый ум улетал за край земли!» – произносит:

– На крыльях вынесла… мосиный… ун уметал… закрал….. ЗАКРЫЛ!

И действительно с досадой захлопнул окошечко. Действие остановилось: на глазах зрителя возок долго трясся от хохота сидящих внутри остальных Пушкиных, а потом все дверцы открылись, и Пушкины бросились врассыпную за кулисы – дохохатывать!

* * *

В спектакле «Ревизор» Анатолий Папанов играл Городничего. Спектакль начинался с его выхода на сцену с объявлением:

– Я пригласил вас, господа, чтобы сообщить пренеприятное известие: к нам едет ревизор! Из Петербурга! Инкогнито!

Но один раз он вышел и сообщил:

– Я пригласил вас, господа, чтобы сообщить пренеприятное известие: к нам едет Хлестаков!

Актёры нервно переглянулись, ведь дальше можно уже не играть – сюжет рассыпался… Папанов немного постоял в задумчивости и добавил:

– Да-а, едет… Но не просто так!

– А как?! – тут же встрепенулись актёры.

– Инкогнито!

Дальше спектакль потёк как обычно.

* * *

В спектакле «Мартовские иды» у актёра была роль Цезаря. В одной из сцен он сидел на троне, а из-за кулис появлялась ослепительная Клеопатра в исполнении Юлии Борисовой, и актёр должен был говорить:

– Сколько раз я держал на коленях этого маленького свернувшегося в клубочек котёночка и слышал, как голосок возле плеча мне шептал…

Но однажды Борисова вышла и услышала:

– Сколько раз я держал на коленях этого маленького скотёночка… и он мне говорил…

Цезарь запнулся и окончательно забыл текст.

Актриса еле сдержалась, чтобы не расхохотаться, а потом каждый раз перед выходом на сцену за кулисами ей шептали: «Скотёночек, ты готова?»

* * *

Ю. Богатырев. Евгений Евстигнеев

В конце 60-х в «Современнике» вышел спектакль «Большевики». Худрук Олег Ефремов очень волновался за эту пьесу – заключительную часть трилогии, выпущенной к юбилею Октябрьской революции. У Евстигнеева была серьезная роль наркома Луначарского, которую он чуть было не превратил в комедийную своими фирменными оговорками. В одной из сцен после покушения на Ленина Луначарский приказал поставить часовых у входа «в цирк» вместо «в ЦИК». Зал и другие актёры захохотали, а Евстигнеев прижал к глазам платок и якобы зарыдал от переживаний.

* * *

Настоящий голос – явление редкое и подчас достается человеку, по всем другим статьям не годящемуся для сценической деятельности. Слуха нет, пластика, как у Буратино, в голове полное отсутствие «сала». Однако – голос!

Говорят, в Большом театре один солист, обладающий от природы большим басом, но имевший серьезные проблемы с музыкальным слухом, никак не мог справиться с Песней Варлаама в опере Мусоргского «Борис Годунов». Там между строчками текста звучит семь четвертей оркестровой музыки, буквально так: «Как во городе было во Казани!» (раз – два – три – четыре – пять – шесть – семь! – играет оркестр), «Грозный царь пировал да веселился!» (оркестр вновь: раз – два – три – четыре – пять – шесть – семь!), «Он татарей бил нещадно…» ну и так далее. Вот в эти семь четвертей и не мог попасть несчастный бас: то раньше начнет, то позже. Дирижер пригрозил: еще раз – и выгонит из спектакля.

Бас побежал к концертмейстеру: помоги, говорит, придумай что-нибудь! Тот поморщился: «Сто раз уже репетировали, какой же ты мудила! Ну ладно, давай так сделаем. Тебе надо про себя пропевать какую-нибудь фразу, которая бы точно укладывалась в эти семь четвертей. Ну, вот хоть эту: „Ка-кой-же-я-му-ди-ла!“».

Стали пробовать: «Как во городе было во Казани! (ка-кой-же-я-му-ди-ла!) Грозный царь пировал да веселился! (ка-кой-же-я-му-ди-ла!) Он татарей…» Классно получилось! Раз десять пропели, и бас, гордый и во всеоружии, отправился на спектакль. Дошел до злополучного номера. Спел первую строчку, пропел про себя неприличную фразу, уверенно начал: «Грозный царь…» – дирижер с бешеными глазами показывает палец: мол, опять вступил на одну четверть раньше. Со следующей фразой тоже самое. Словом, совсем облажался: кончил петь – оркестр еще играет… Уйдя со сцены, с криком: «Убью!» бросился искать концертмейстера. Тот только руками развел: «Ну, ведь десять раз репетировали! Ну, давай еще раз: как ты пел?» «Как во городе было во Казани, – стал загибать пальцы бас, – ка-кой-же-я-му-дак!..»

* * *

Однажды конферансье в филармонии объявил: «Народный артист СССР Давид Ойстрах. Соло на арфистке Вере Дуловой».

* * *

На радио очень популярна история о дикторе. Вместо расхожей фразы «Плыви, мой челн по воле волн» он роскошным густым баритоном произносит «Плыви, мой член…». Неловкая пауза, диктор обреченно заканчивает: «…по воле влен…»

* * *

Провинциальный театр. Идет пьеса про пограничников. Главный герой должен произнести: «Я отличный певун и плясун». Что случилось с актером – загадка. Однако очень эмоционально и четко он вдруг заявил: «Я отличный писун и плевун». Спектакль продолжить не смогли.

* * *

Один ныне известный актер в молодости играя в спектакле по французской пьесе никак не мог произнести фразу: «Вчера на улице Вожирар я ограбил банк» Название улицы у него никак не получалось сказать чисто. Уже выпуск спектакля, генеральные репетиции, а все никак.

Премьера. Перед этой фразой все, кто был на сцене, замерли в ожидании конфуза. Артист поднатужился и четко произнес: «Вчера на улице ВО-ЖИ-РАР…». Партнеры облегченно выдохнули, а герой продолжил гордо: «Я ограбил БАНЮ!»

* * *

В театре им. Вахтангова играли пьесу «В начале века» (естественно, имелся в виду век ХХ). Одна из сцен заканчивается таким диалогом:

«– Господа, поручик Уточкин приземлился!

– Сейчас эта новость всколыхнет города Бордо и Марсель!»

Однажды актер, говорящий первую фразу, громогласно объявил:

– Господа, поручик Уточкин разбился!

Его партнер, понимая, что бравурный тон далее не уместен, вздохнул, опечалился и задумчиво протянул:

– Да, сейчас эта новость всколыхнет города Мордо и Бордель…

* * *

«Лехаим» – это еврейское слово обычно произносится в конце произнесения тоста и означает «За жизнь».

Однажды на спектакле народного еврейского театра в Перми произошел такой случай. Естественно, в репертуаре театра были русские классические пьесы на русском языке. Играли драму А.С. Пушкина «Борис Годунов». Там есть одно место, где за столом пируют приближенные царя. Действие шло своим чередом. Но вот, по сценарию один из артистов должен был встать и произнести заздравный тост. Он встает в боярском облачении и совершенно неожиданно для себя и для всех остальных громко провозглашает:

– Лехаим, бояре!

Зал так и лег от смеха.

* * *

Актер Вахтанговского театра Владимир Коваль рассказывал, как режиссер Шихматов ставил ему режиссерскую задачу. «Представьте себе, дорогой, – вальяжным своим баритоном фантазировал он, – что вы едете на дачу к любовнице. Выходя из электрички, вы видите, что из соседнего вагона выходит ее муж. Вы соображаете, что ему ехать на автобусе минут сорок, хватаете такси, доезжаете за двадцать минут, быстро делаете то, зачем приехали, и как раз в ту минуту, когда муж входит в дверь, пулей выскакиваете в окно… Вот так, дорогой мой! Надеюсь, вы теперь поняли, в каком темпоритме вы должны играть водевиль?!»

Накладка вышла

Сколько актеров выглядели бы естественно, если бы не имели никакого таланта.

Жюль Ренар

Ефим Копелян был актером Ленинградского БДТ. Он рассказывал, как, впервые выходя на прославленную сцену, от волнения появился не через дверь, а через окно. На сцене в это время находился тогдашний премьер театра, к которому после спектакля и отправился извиняться удрученный Копелян. Премьер выслушал сбивчивые тексты, тяжело вздохнул, и спросил: «А больше ты ничего не заметил, Копелян? Ты ведь, голубчик, мало того, что вошел через окно, ты ведь вышел-то… через камин!!!».

* * *

В небольшом провинциальном городе столичный театр показывал «Грозу» Островского. В финальной сцене, когда Катерина бросается в реку, для смягчения последствий падения использовали маты. Обычно их на гастроли не возили и искали на месте. А в этот раз матов не нашли. Пришлось брать предложенный где-то батут. Актрису о подмене не предупредили.

И вот во время спектакля героиня с криком бросается в реку… и вылетает обратно. С криком… И так несколько раз. В этот момент один из актеров произносит: «Да-а-а, не принимает матушка-Волга…»

* * *

На сцене появилась графиня. Актер, исполняющий роль ее сына, забыл слова. Суфлер шипит ему:

– В графине вы видите мать! В графине вы видите мать!

Тот берет со стола графин и, с удивлением глядя в него, произносит:

– Мама, как ты туда попала?!

* * *

Конферансье Николай Смирнов-Сокольский находил выход из любого положения. На одном из концертов он перепутал пианиста Якова Флиера со скрипачом Самуилом Фурером и объявил публике: «Сейчас выступит скрипач Флиер». Пианист, естественно, запротестовал. Тогда артист вышел на сцену и произнес: «Прошу меня извинить, уважаемые товарищи. Дело в том, что Яков Флиер забыл скрипку дома, поэтому будет играть на рояле. А это еще труднее».

* * *

Во время концерта на сцене звучит голос конферансье:

– Выступает заслуженный артист Иванов!

Иванов, уже от души «набуфетившийся», стараясь не качаться, с трудом выходит на авансцену, кланяется и, не удержавшись, падает в оркестровую яму. В зале хохот. После недолгого молчания – невозмутимый голос ведущего:

– Следующим номером нашей программы…

* * *

Помню, как кто-то из актеров рассказывал. Шел спектакль про Олега Кошевого. Актриса, играющая мать Олега, читает длинный пафосный монолог. Во время монолога падает задник (задняя часть декорации или занавес, отделяющий сцену от пространства позади нее), за которым обнаруживается рабочий сцены, стоящий на табуретке и вкручивающий лампочку. Длинная пауза, зал замер, гробовая тишина. Рабочий нашелся:

– А Олег дома?

* * *

По рассказам друзей, единственным недостатком Евгения Евстигнеева было то, что ему всегда с трудом запоминал текст. Однажды актер должен был появиться сцене в ключевом, поворотном моменте спектакля, и его реплика была настолько важной, что без нее дальнейшее действие не могло развиваться. Евгений Александрович вышел и внезапно замолчал, припоминая слова. Слова не вспоминались. Ничуть не смутившись, Евстигнеев повернулся к стоявшим на заднем плане актерам и со своей неповторимой интонацией произнес:

– Что же вы молчите?

Несмотря на нервное напряжение, среди актеров послышался смех, а некоторые из них потихоньку скрылись за кулисами. Евстигнеев медленно прошелся по сцене, как бы о чем-то размышляя, повернулся к тем, кто остался, и снова спросил:

– Вы что же, так и будете молчать?

Партнеры по спектаклю, едва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться, и не придумав ничего лучшего, оставили Евстигнеева одного. Он еще раз задумчиво прошелся по сцене. Потом произнес:

– Ну, раз все ушли, то и я уйду! И ушел за кулисы.

* * *

Перед тем как приехать на постановку в «Современник», Анджей Вайда решил посмотреть «На дне» по Горькому, где Евгений Евстигнеев потрясающе играл Сатина. Монолог «Человек – это звучит гордо» он произносил не пафосно, как это было принято, а с папиросой во рту. В результате хрестоматийный текст производил грандиозное впечатление. Но у Евстигнеева была плохая память, и он все время сокращал длинный монолог. Режиссер (Волчек) подошла к артисту и строго сказала: – Женя! Завтра приедет Вайда. Выучи заново монолог, а то будет безумно стыдно. На спектакле все шло хорошо. До монолога Сатина.

– Человек – это я, ты… – начал актер…

Повисла страшная пауза. Евстигнеев от волнения окончательно забыл слова и смог произнести лишь ключевую фразу: «Человек – это звучит гордо!» – после чего затянулся цигаркой и сплюнул. Волчек в ужасе повернулась к Вайде и увидела, что тот плачет.

– Анджей, прости, он не сказал всех слов!!! Вайда, промокая глаза платком, ответил с польским акцентом: «Галя! Зачем слова, когда он так играет?!»

* * *

Приезжает Ваграм Папазян в провинциальный театр – играть Отелло. И выдают ему в качестве Дездемоны молоденькую дебютанточку. Она, естественно, волнуется. И вот подходит дело к сцене её убиения. На сцене такая вся из себя целомудренная кровать под балдахином. И вот легла эта самая дебютантка за этим балдахином ногами не в ту сторону. Открывает Отелло с одной стороны балдахин – а там ноги. Ну – что поделать, закрыл Отелло балдахин и этак призадумался тяжко. А Дездемона сообразила, что лежит не в том направлении, и перелегла. Открывает Отелло балдахин с другой стороны, а там… опять ноги!

* * *

«Чайка» Чехова. В финале спектакля, как известно, должен прозвучать выстрел. Потом на сцену должен выйти доктор Дорн и сказать: «Дело в том, что Константин Гаврилович застрелился»… Но сегодня пауза затянулась. И выстрела нет. Доктор Дорн, видимо, понимает, что что-то произошло, и нужно спасать положение. Тогда он выходит, долго стоит, все-таки ожидая, что сейчас будет выстрел, но поскольку выстрела по-прежнему нет, он говорит:

– Дело в том, что Константин Гаврилович повесился.

И тут раздается выстрел. Тогда он, еще подумав, произносит:

– И застрелился.

* * *

По сюжету одной пьесы муж должен был неожиданно войти в комнату, где неверная жена только что сожгла письмо от любовника. Втянув воздух ноздрями, он кричал, что слышит запах жженой бумаги. И недвусмысленно интересовался, что же столь секретное сожгла его жена. Пойманная за руку супруга со слезами во всем признавалась.

На премьере же сценический рабочий забыл зажечь свечу на столе. Блудница долго металась по сцене и пыталась понять, что ей делать со злополучным письмом. В конце концов, от безнадежности положения она разорвала его на мелкие клочки. Вошедший муж оглядел картину и после секундного замешательства произнес: «Я слышу запах рваной бумаги! Сударыня, извольте объясниться!»

* * *

На одном из спектаклей «Евгений Онегин» в сцене дуэли героев пистолет не выстрелил. Но Онегин не растерялся и ударил Ленского ногой. Тот оказался сообразительным малым и с возгласом: «Какое коварство! Я все понял: сапог отравлен!» – упал и умер в конвульсиях.

* * *

Самая короткая пьеса о Ленине случайно была сыграна в советские годы в каком-то заштатном театре. Открывается занавес. На сцене – старинный тяжелый стол, лампа с зеленым абажуром. За столом сидит Ленин, пишет «декретъ». В этот момент наверху, над сценой, у электрика что-то ломается, или выпадает из рук, и оттуда падает какая-то тяжеленная штука. То ли софит, то ли еще что. Падает прицельно Ленину на темечко. Ленин падает на пол. Занавес, естественно, тут же закрывается.

* * *

1972 год. Малый театр. Накануне премьеры спектакля «Собор Парижской Богоматери». Роль горбуна Квазимодо досталась старожилу театра актеру Степану Петровичу (имя изменено). Спектакль, по идее режиссера, начинался с того, что Квазимодо (Степан Петрович) в полумраке должен был под звук колоколов пролететь, держась за канат через всю сцену. Но был у него один маленький недостаток – очень уж он любил водочкой побаловаться. И вот настал день премьеры. Перед премьерой Степан Петрович пришел на спектакль вусмерть пьяным. Шатаясь из стороны в сторону, он добрёл до гримерки, нацепил горб и лохмотья Квазимодо. Зал полон.

До начала спектакля остались считанные минуты. Режиссер, встретив Степан Петровича, опешивши сказал:

– Степан Петрович, да вы же по сцене пройти прямо не сможете, не то, что на канате летать.

– Да я 20 лет на сцене и прошу на этот счет не волноваться, – пробурчал Степан Петрович и направился к сцене.

На сцене полумрак, зазвонили колокола, вдруг, через всю сцену, слева направо пролетел Квазимодо, затем справа налево пролетел Квазимодо, затем ещё раз и ещё раз…

Раз эдак на шестой, Квазимодо остановился посреди сцены и повернувшись к переполненному залу спиной, держа канат в руке и смотря на кулисы, в полной тишине произнес:

– Итить твою бога мать! Я тут как последняя сука корячусь, а эти козлы еще занавес не подняли!

* * *

После института Леонида Броневого отправили по распределению в драматический театр одного из уральских городов. Там молодому актёру дали роль без слов – он играл милиционера, который приводил бандита на допрос и потом уводил обратно. Броневой очень готовился, заказал себе сапоги со скрипом, бутафорский пистолет, новую гимнастерку… Допрос вёл полковник в исполнении пожилого народного артиста, которого эта щеголеватость раздражала. Сначала он попросил не скрипеть сапогами, потом – не трогать кобуру, потом ещё что-то, а примерно на третий спектакль «полковник» нагнулся над листами допроса и завис. После затянувшейся паузы встал, показал Броневому на бандита со словами: «Прошу допросить!» – и нетвердо ушёл за кулисы. Оказалось, что у «полковника» начался запой…

Молодой актёр, хоть уже почти выучил сцену, тут же покрылся испариной. Что делать – сел за стол, закурил и начал играть. Весь театр собрался за кулисами посмотреть на провал! Однако Броневой ловкими импровизациями успешно вёл сцену, пока не настало время фразы:

– А вы знаете, подследственный, что на сумочке убитой кассирши обнаружены…

И тут у него вылетело из головы «…отпечатки, идентичные вашим». Броневой запнулся и продолжил:

– …следы, похожие на ваши!

Сидевший спиной к залу «бандит» затрясся от хохота и всхлипнул.

– Что, разрыдался? – продолжил побледневший Броневой. – Ты у нас ещё не так поплачешь!

Со сцены они оба буквально уползали, но за спасённый спектакль Броневому выписали благодарность и премию.

* * *

В 1990-х годах театр «Ленком» давал спектакль «Школа для эмигрантов» на сцене одного из провинциальных театров. В день премьеры в театре была зарплата и местные работники её хорошо отметили.

Вечером один из осветителей заснул и во время спектакля упал на сцену, буквально под ноги Александру Абдулову, который рассказывал о приглашении на приём у графа Винницкого…

– Посланец от графа прилетел! – невозмутимо произнёс актёр.

Осветителя срочно унесли со сцены.

* * *

Начинающий актёр Евгений Евстигнеев играл стражника в спектакле «Овод». Роль была без слов, он выводил Овода на расстрел и после команды «Пли!» стрелял. Одновременно с этим за кулисами раздавался хлопок шумового пистолета… И вот один раз с шумовым пистолетом возникла заминка, и актёров попросили потянуть время. Они вступили в импровизированный диалог, что-то там говорили, а из кулис шептали: «Сейчас-сейчас, уже заряжают…». Евстигнеев решил сымитировать последнюю проверку пистолета, развернул его к себе и заглянул в дуло. В этот момент за кулисами грохнул выстрел! Стражник от неожиданности шарахнулся, потерял равновесие и упал на Овода. В попытках удержаться Овод зацепил задник с нарисованной тюрьмой и вместе с ним рухнул на других актёров… Зрители решили, что это кульминация сцены – тюрьма разрушена! – и начали хлопать. Евстигнеев выбрался из-под декораций, неизвестно кому скомандовал «Поднять тюрьму!», и дали занавес.

* * *

Геннадий Бортников рассказывал.

Мой дебют – спектакль «В дороге» не прошёл гладко. Одну из сцен мы с партнёром играли на фурке, которую вывозили из-за кулис. На этой площадке стояли стулья, стол с посудой. Рабочие резко вывезли фурку. Стулья попадали на сцену, со стола посыпалась посуда, мы с партнёром, ухватившись за стол, еле удержались на ногах. От неожиданности я громко крикнул: «Вы там что…» Продолжить фразу мне не позволила звенящая тишина, которая повисла в зале, и в этой тишине раздался извиняющийся голос рабочего: «Гена, мы больше не будем».

* * *

В одном из театров решили поставить спектакль по мотивам повести Р. Л. Стивенсона «Остров сокровищ». По задумке режиссера, для придания персонажу Джона Сильвера большей убедительности и достоверности, было бы хорошо дополнить его образ сидящим на плече живым попугаем, который, в идеале, еще должен был говорить знаменитые «Пиастры! Пиастры!». Задача, понятное дело, не из легких. Понятное дело, что для этих целей нужен был не какой-нибудь волнистый попугайчик, а яркая, крупная птица. В общем стали искать варианты, подключили друзей, знакомых, знакомых знакомых…

В итоге подходящий экземпляр нашли, причем он не только внешне соответствовал режиссерским представлениям о настоящем пиратском попугае, но и содержался в интеллигентной семье, что сводило на нет опасения услышать от него ненормативную лексику. Правда, вскоре оказалось, что и заветные «Пиастры! Пиастры!» от него вряд ли удастся услышать, более того, как ни бился режиссер и другие участники спектакля, попугай вообще отказывался что-либо говорить и молчал как партизан. Поскольку времени до премьеры оставалось все меньше, режиссер махнул на него рукой и решил, что пусть уже молчит, – есть живой попугай, и то хорошо.

Наступил день премьеры. Как и всегда бывает в таких случаях – в зале аншлаг. И вот, в одном из эпизодов, по случайности, рабочий сцены, готовя декорации для следующей сцены, нечаянно уронил за кулисами цепь. Услышав характерный дребезжащий звук, попугай громко и отчетливо, да еще и с соответствующим акцентом, произнес: «Тётю Сару к телефону!»

Зал валялся…

* * *

«Бесприданница» Островского. Премьера, первый спектакль. По спектаклю, Карандышев отговаривает текст: «Так не доставайся же ты никому» и стреляет в Ларису из пистолета, Лариса падает. А выстрел обеспечивался в то время так: реквизитор за кулисами, на реплику, бьет молотком по специальной гильзе, гильза бухает – Лариса падает.

Премьера… «Так не доставайся же ты никому!». Наводит пистолет, у этого за кулисами осечка, выстрела нет. Актер: «Так вот умри ж!» перезаряжает, наводит пистолет второй раз, за кулисами вторая осечка. Карандышев перезаряжает в третий раз: «Я убью тебя!», третья осечка. Лариса стоит. Вдруг из зала крик: «Гранатой ее глуши!». Занавес, спектакль сорвался, зрителям вернули деньги. Режиссер час бегал по театру за реквизитором с криком: «Убью, сволочь!!!».

На следующий день, вечером, опять «Бесприданница», с утра разбор вчерашнего полета: мат-перемат, все на реквизитора катят, тот оправдывается: «Но ведь не я гильзы делал, ну сырые в партии попались, но много же народу рядом, видите же, что происходит, можно же помочь, там у суфлера пьеса под рукой: шмякнул ей об стол, все оно какой-никакой выстрел, монтировщик там доской врезал обо что-нибудь, осветитель лампочку мог разбить, ну любой резкий звук, она бы поняла, что это выстрел, и упала бы».

Вечером спектакль, все нормально, доходит до смерти Ларисы, Карандышев: «Так не доставайся же ты никому!», наводит пистолет, у реквизитора опять осечка. Вдруг, с паузой в секунду, из разных концов за кулисами раздается неимоверный грохот: суфлер лупит пьесой об стол, монтировщики – молотками по железу, осветитель бьет лампочку. Лариса явно не понимает, что это выстрел, ибо на выстрел эта беда никак не походит, и продолжает стоять. Из зала крик: «Тебе ж вчера сказали, гранатой ее глуши!».

* * *

Одно время в театрах было запрещено пользоваться стартовыми пистолетами. Категорически приписывалось пользоваться на сцене макетами оружия, а выстрелы подавать из-за кулис. В одном театре на краю каменоломни стоит связанный комсомолец, а фашист целится в него из пистолета. Помреж за кулисами замешкался. Выстрела нет и нет. Фашист ждал-ждал и в недоумении почесал себе висок дулом пистолета. В этот самый момент грянула хлопушка помрежа! «Фашист», будучи артистом реалистической школы, рухнул замертво. Тогда комсомолец, понимая, что вся ответственность за финал легла на него, с криком «Живым не дамся!» бросается в штольню. Занавес.

* * *

Игралась в театре некая героическая музыкальная драма – с любовью, смертями и прочей патетикой. И вот за несколько часов до спектакля обнаруживается, что местная прима объелась мороженого и заглавную партию петь никак не может. Голос сел. Как говорится, всерьез и надолго. Режиссер – в панике: билетов, как на грех, раскупили много. И тут… в общем, совсем как в голливудском сюжете на тему «Так становятся звездами». Является к режиссеру одна молоденькая хористочка и заявляет, что она всю жизнь мечтала об этой роли, что она знает все арии, что она готова без единой репетиции все отпеть и отыграть, и т. д., и т. п. Режиссеру, в общем-то, деваться особо некуда. Он машет рукой и выпускает юное дарование на сцену. Но как только занавес поднялся и дарование открыло свой прелестный ротик, тут же обнаружилось, что голливудский сценарий в степях Украины ну никак не проходит. Поет юное создание прескверно, играет еще хуже. Режиссер за сценой мучается. Но не останавливать же спектакль, раз начали! Доходит дело до второго акта. Кульминация: героиня встречается со своим бывшим возлюбленным и в самый патетический момент призывает его: «Вбий мене!» (т. е. «Убей меня!» – спектакль идет по-украински). И герой должен совершить свое черное дело. Ну, юное дарование на сцене, как положено, раскидывает руки и восклицает: «Вбий мене!». Герой бросается на нее с бутафорским ножом и тут… Надо полагать, что лицо у артиста и вправду было зверское – намучился с партнершей за спектакль! Но так или иначе, а юная хористочка испугалась всерьез. И в последний момент отскочила в сторону. А стало быть, и не дала себя заколоть – как по роли положено. Оба стоят. Что делать – никто не знает. В конце концов хористочка решает продолжить с той же точки. Опять раскидывает руки и кричит: «Вбий мене!». Герой – на нее. А она, с перепугу – опять в сторону! В общем, повторилась история и в третий раз. Но тут уже герой изловчился, отловил-таки девицу и, как положено по роли, «убил». В этот момент за сценой должен был грянуть патетический хор. Но хор не грянул. Не грянул он потому, что все хористы и хористки стояли, согнувшись пополам, или катались по сцене (за задником) в припадке неудержимого хохота. А хохотали они потому, что режиссер спектакля, стоя рядом с ними и видя, что творится на сцене, стал биться головой о ближайшую трубу и приговаривать: «Поймай ее, суку, и убей! Поймай ее, суку, и убей!».

Вот до чего доводит людей искусство.

* * *

Однажды в «Евгении Онегине» секундант перепутал пистолеты и подал заряженный Ленскому. Ленский выстрелил, Онегин от неожиданности упал. Ленский, чтобы как-то заполнить понятную паузу, спел известную фразу Онегина: «Убит!». Секундант в замешательстве добавил: «Убит, да не тот».

* * *

Москва. Заезжая труппа давала в Михайловском манеже в Петербурге «Тараса Бульбу». В сцене, где Тарас убивает своего сына, Бульба мучительно долго стаскивал с плеча зацепившееся ружье, приговаривая: «Подожди, Андрий, вот сейчас я тебя убью!». Бедняга Андрий терпеливо ждал пока его убьют, а ружье все никак не поддавалось. Наконец распутав ремень, Тарас воскликнул: «Я тебя породил, я тебя и убью!» – и нажал курок…

Не тут-то было, осечка. «Погоди, Андрий, я тебя сейчас убью! Я тебя породил, я тебя и убью!» – запричитал снова Тарас Бульба, тщетно нажимая на курок под гомерический хохот зала. Наконец, за кулисами кто-то сжалился и ударил доской об пол, имитируя выстрел… Увы, в этот момент отчаявшийся Тарас Бульба уже рубил сына саблей.