Текст книги "Он от нас не ушел. Воспоминания о духовном отце – приснопамятном архимандрите Науме (Байбородине)"

Как Господь привел меня к старцу

Сама я первый раз увидела батюшку в 1968 году, когда мне было 6 лет. Как уже писала выше, раньше меня батюшку выбрала сама тогда еще трехлетняя, а ныне покойная моя сестра Елена.

А я попала к батюшке уже в надвратном Предтеченском храме. Не помню, кто был вместе с моей мамой и со мной, кажется, кто-то из моих теток. Батюшка спросил меня, в чем я каюсь? Но мне было шесть лет, и я имела твердую уверенность, что до семи лет о грехах рано говорить. Я никаких грехов не назвала, хотя уж точно их имела, вполне серьезные и осознанные.

И вот эта уверенность, что младенцы ни за что не отвечают, мне тогда не дала сказать что-то важное. А мои родственники заулыбались и стали говорить, что батюшка, наверное, спутал меня с Наташей, моей тетей, которая меня старше на два с половиной года. Конечно, старец ничего не путал. Я потом много раз видела и слышала батюшкины беседы с младенцами. Понятно, что Святая Церковь установила возраст с семи лет для обязательной исповеди. Но весьма полезно даже самым маленьким детям объяснять, что такое грех и как надо стараться его избегать. А если уж не получилось избежать, то сразу же каяться.

После этого случая я не была у батюшки лет десять. Я знала, что мои родные ездят к нему, видела чад батюшки во Владимире, но я росла очень противной девчонкой и даже смеялась над этими будущими игумениями и схимницами. Я их сторонилась, а они избегали меня. А потом, когда мне было шестнадцать лет, я вдруг надумала, сама не зная зачем, пойти к старцу вместе со своей тетей Наташей. Прежде чем заговорить со мной, батюшка отругал меня за некоторые вещи. Мне это, конечно, очень не понравилось, и я решила больше к батюшке никогда не ходить. Гордая была, строптивая…

Осознанно, по-настоящему я попала к старцу в 1982 году и считаю этот год отправной точкой, с которой сама стала чадом батюшкиным. Мне тогда уже исполнилось двадцать лет. У меня появилось вдруг какое-то странное, непонятное для самой себя желание – служить Богу. Что это такое, я и сама не знала. Ведь у меня никаких талантов и умений не было, ни к чему я совершенно не была готова. Тут у меня хватило ума совсем не слушать своих друзей, и даже не знаю как, но с этим своим неутолимым желанием я обратилась к своей благочестивейшей бабушке.

Бабушка сразу поставила условие: такой вопрос должен решить только батюшка! И пришлось мне снова, хоть и не очень с большой охотой, идти к батюшке. Ну, если в шестнадцать лет, как я говорила выше, батюшка меня поругал, в двадцать лет вины только прибавилось, и снова я получила по первое число. Но тут уже у меня была какая-то готовность немножко потерпеть. Потому что соображала же я все-таки, что Богу служить надо в чистоте.

Конечно, я тогда совсем не понимала, как важны в деле служения Богу послушание и самоотвержение. Батюшка выслушал мои страстные речи и сказал, что хорошо бы мне поступить в мединститут. На это я категорически возразила, что ни за что в медицину не пойду, потому что боюсь покойников! И вообще, при чем же здесь медицина, не могла понять! Ведь я же собралась служить Богу!

Я к тому времени уже присмотрела себе место псаломщицы в одном маленьком городке. Это мне казалось настолько духовным и романтичным: старинный храм на берегу реки, транспорта нет, только паром с берега на берег, красота!

И я – такая благочестивая, на клиросе! Конечно, батюшка видел все духовными глазами, он представлял, какие трудности мне предстоят. Ведь это не игрушка – быть псаломщиком. Устава я совершенно не знала, только что голос и слух имела, и все. Но самое главное: ведь какой бы хулиганкой ни была, а выросла я все-таки в очень чистой и благочестивой обстановке. Все священники, которых я знала с детства, были настоящие пастыри, благоговейные служители Престола Божия. А с чем мне придется столкнуться в самостоятельной жизни на приходе, я даже и представить себе не могла! Как только Господь уберег меня: я сохранила веру и саму себя только за молитвы старца!

С прихода я уже стала ездить к батюшке регулярно. Во всякий свободный от службы день ездила в Лавру. Старец меня каждый раз ругал за что-нибудь, но, слава Богу, меня уже было не остановить. Конечно, я менялась не сразу, очень постепенно, да даже и вообще сначала не менялась. Какая пришла тусовщица с Крещатика, такой долго и оставалась.

Но когда шла к батюшке, старалась всеми силами принять приличный вид. Я прямо в лаврском туалете снимала с себя серьги, стирала косметику, невидимками изо всей силы закалывала свою коротенькую челочку и тщательно повязывала голову платком, чтобы не видно было, какие у меня короткие волосы. Батюшка один раз сказал при мне моему настоятелю (нынешнему владыке): «А за что ты ее поощряешь? Ты ж видишь, какая она лицемерка!» Я разулыбалась, думаю, это он меня просто смиряет так! Что во мне лицемерного? А потом сразу подумала: «Да уж! А кто в туалете челку закалывает и прячет под платочек?»

Архимандрит Наум, 1980-е годы

Решила: не буду лицемерить! Пришла в следующий раз с открытыми ушами, не снимая серег. А Батюшка мне говорит: «Обрати внимание, чем ниже уровень развития, тем больше человек стремится себя украсить. Гляди, вон дикие племена все лицо раскрашивают, кольца и в ушах, и в носу. Ты себе в нос не хочешь ничего повесить?» Я говорю: «Нет!» А батюшка продолжает: «В первую очередь в девушке ценятся интеллект и порядочность, а украшения никакой роли не играют. Сними серьги и не носи больше». Я с очень кислым видом повиновалась. Думала: «Ну вот тебе, зато не лицемерила! Надо вот это мне было идти с серьгами на виду?!» Как мне жалко было их снимать – просто не высказать. Но с грехом пополам смирилась.

Батюшка уже тогда делал попытки говорить со мной о самом главном. Он спросил, не хочу ли я в монастырь? Я сказала, что ни в коем случае! Батюшка так грустно отреагировал: «Значит, замуж хочешь…» Мне как-то от этих слов стало очень стыдно, и я начала оправдываться, что в замужестве меня интересует не само замужество, но не могу же я одна оставаться, я боюсь одиночества. А батюшка сказал, что если Бога узнаешь, то никогда не будешь одинока. Я потом эти слова бесконечно вспоминала и тысячу раз с ними полностью соглашалась. Но тогда я еще была совсем-совсем дикая. Батюшка говорил: «Что же с тобой делать? К монашеству ты не способна. А замуж выдавать – это любому парню жизнь испортить. Ты же как мальчишка, тебе надо было бы мальчишкой родиться, ты такая хулиганка!»

Я уже к тому времени искренне полюбила батюшку, и мне от него что угодно было не обидно слышать. И со всем была согласна: да, я дикая и неорганизованная. В монастырь я совсем не собиралась, но мне хотелось сказать что-то угодное батюшке, что ли, или уж я не знаю, как это так у меня получилось, Господь вразумил, и я ответила: «Батюшка, а вы помолитесь за меня, может, я когда-нибудь стану пригодной для монастыря».

Сказала исключительно из приличия, вовсе о монастыре не думала. Батюшка, как сейчас понимаю, тогда изучал меня, присматривался, на что я окажусь способной.

Мне все казались такими благочестивыми, а я сама себе каким-то гадким утенком. Как-то раз мы пришли к Батюшке с моей теткой Наташей. Я вообще тогда ничего в Лавре не понимала да и до сих пор остаюсь в стороне от Лавры, за что даже очень благодарю Бога: Лавра для меня была, есть и, надеюсь, будет домом Святого Сергия, местом особого благоволения Пресвятой Троицы. Я не узнала бытовой стороны Лавры, но теперь, конечно, понимаю общую схему монастырской жизни.

И вот тогда такая для меня непонятная ситуация. Мы стоим с Наташей у батюшки в приемной, народу, как всегда много. А батюшка был тогда еще очень энергичный, подвижный, он постоянно переходил от одной группы людей к другой, из помещения в помещение.

И вот заходит одна из лаврских трудниц и громко кричит: «Батюшка, благослови мне двух человек!» Слово «благослови» я не могла понять как слово «дай, выдай, направь». Я понимала буквально: благословить – это осенить крестом. Значит, думала я, у нее тут где-то за дверью есть два человека, ждущих благословения. Но потом я быстро поняла свою ошибку, потому что эта женщина (можно сказать, старушка) подошла вдруг к нам с Наташей и спросила, не хотим ли мы помочь на монастырской кухне? Тогда я сообразила, что значит «благословить двух человек». Это значит – послать двух человек из посетителей на кухню поработать. Я совсем не была трудолюбивой, и мне вовсе не хотелось идти на кухню, но я подумала, что отказаться будет большим грехом, и вынуждена была согласиться. Но эта трудница подвела нас к батюшке, чтобы он все-таки и буквально нас благословил. Я думала, батюшка одобрит нас за благие намерения. Но не тут-то было!

Батюшка с удивлением говорит этой рабе Божией: «Да ты что! У тебя что, совсем глаз нет? Куда же ты молодых девчонок на монастырскую кухню отправляешь? А если они там начнут монахов соблазнять? Ты же их совсем не знаешь. А если они окажутся заразными? Да разве так можно?» Мы, конечно, с Наташей чуть от стыда сквозь землю не провалились. Думаю: вот тебе на! Согласились, называется, надо больно было! А батюшка показал на пожилую супружескую пару: «Вот этих бери! Это люди немолодые, испытанные. Гляди, вон у него даже орден есть церковный!» При этих словах батюшка распахнул на мужчине пальто, и все действительно увидели церковную награду. После такого возвеличивания супруги, разумеется, не могли уже отказаться и торжественно прошествовали на кухню, а я сразу же сообразила свою выгоду: мне теперь ничего не надо резать, чистить, мыть – ура! И была очень рада и благодарна батюшке.

Эстония. Кохтла-Ярве

На самовольно выбранном приходе недолго пришлось мне потрудиться. Слишком слаба я была и слишком глупа, чтобы справиться с навалившимися искушениями. Тут я снова сделала попытку отойти от батюшки. Самовольно ушла с места, переехала к владыке А., другу моего отца, уже там презентовала себя как псаломщицу и регента. Владыка благословил меня на приход, но и оттуда я очень скоро убежала. К тому времени в стране уже был открыт первый регентский класс – в Ленинграде, и мы с моей младшей тетушкой надумали туда поступить. Но тетя-то пошла к батюшке за благословением, а я и не подумала. Во-первых, мне было стыдно, что я убежала за один год из двух мест, а во-вторых, я знала, что батюшка тете не благословил поступать, и поняла, что, скорее всего, и мне не благословит.

Когда я находилась в Ленинграде, очень настойчиво молилась. Мне хотелось поступить, и я убеждала Господа, что ведь это же мне будет полезно, а если не поступлю, то могу сотворить страшные поступки (какие – Богу было известно!). И вот так, в таком глупом, наивном дерзновении я пыталась «шантажировать» Господа. Но все же, когда была на Смоленском кладбище, хватило у меня ума попросить у Ксеньюшки не чего-то конкретного, а полезного себе для спасения души. Хотя я очень хотела, чтобы этим полезным оказалась моя учеба в регентском. Но вот меня вдруг все-таки не приняли, и я со страшным ропотом поехала в аэропорт, чтобы лететь к родителям, в Киев. На душе у меня было скверно, и я действительно имела настроение всем все доказать! Но Господь за молитвы моего духовника уже вел меня и не дал ничему плохому случиться. До самолета я дошла четким шагом, стуча огромными каблучищами, а с самолета вышла тихой болезненной поступью, еле передвигая ноги. Пришлось в аэропорту даже переобуться в домашние тапочки, чтобы хоть как-то добраться до дома. Я резко и сильно заболела. Проболела почти полгода, и ничего мне не помогало, я на глазах превращалась в старуху, слабую, немощную.

Конечно, я понимала, откуда такая напасть и где из этой напасти выход. Совершенно очевидно требовалось встать, собраться и поехать к батюшке. Я хотела только попросить прощения и забыть свое неудавшееся псаломщичество. Понимала и верила, что, как только попаду к батюшке, у меня восстановится здоровье, вернутся бодрость и жизнерадостность, но пребывала в расслабленном состоянии и не могла заставить себя подняться, одеться, добраться до поезда. Ни на что не было сил! И вот уже перед самым Великим постом в 1984 году я все же, очень сильно перемогаясь, кое-как решаюсь встать и хоть ползком, но двигаться к своему духовному отцу. Я уже никаких подвигов не хотела, только прощения и исцеления. А батюшка, будто не замечая моего жалкого состояния, говорит: «Вот в Калязине псаломщик нужен, поезжай туда». Я так и ахнула. Говорю: «Батюшка, да уж если на то пошло, то у меня же папа священник, я могу у него на клиросе петь и службу вести».

Батюшка мне на это отвечает: «Вот ты не понимаешь. Смотри, если человек, к примеру, очень голоден, то ему в радость даже сырой морковки погрызть, ведь так?» «Так», – отвечаю. – «А если картошки отварить, это же посытнее будет?» – «Да, – говорю, – посытнее». – «Ну а если полный обед приготовить: из первого, второго, с десертом, пирогами, разными закусками, – то как лучше?» Я говорю: «Ну, конечно же, обед лучше!» Батюшка и делает вывод: «Вот, в еде ты понимаешь, а в духовной жизни – нет. С родителями жить – это как будто одной сырой морковкой питаться, для души мало пользы!»

Пришлось мне соглашаться, хотя я уже понимала, что какой там я псаломщик, так, название одно. Ничего не знаю, не умею, да еще и вся больная, с утраченным голосом. Тут вдруг батюшка передумал и вместо Калязина «прикрепил» меня к Зое Куркиной, сестре отца Вячеслава Куркина[17]17
  Протоиерей Вячеслав Куркин был верным чадом старца. В священном сане с 1977 года. До принятия сана с красным дипломом окончил Куйбышевский инженерно-строительный институт, работал по специальности на знаменитом Ижорском заводе. В 1980 году указом митрополита Алексия был назначен настоятелем Преображенской церкви Кохтла-Ярве. Это святое послушание отец Вячеслав бессменно нёс на протяжении 30 лет, отдавая приходу свои силы и пастырскую ревность, являясь одним из самых уважаемых священнослужителей ЭПЦ МП.Скончался 7 ноября 2010 года, похоронен на кладбище Пюхтицкого монастыря.


[Закрыть], и велел ехать в Кохтла-Ярве, к отцу Вячеславу на приход.

Настоятель Преображенского храма в городе Кохтла-Ярве протоиерей Вячеслав

Я говорю, что у меня совсем нет ни голоса, Куркин ни сил для регентства. А батюшка успокаивает: «А там ничего тебе и делать не придется, только пальчиком показывать». Ну, в это-то я слабо поверила, но деваться было некуда, приходилось выбирать: или оставаться на свою волю и чахнуть беспросветно, или слушаться батюшку и оживать!

Как-то, находясь на научном форуме, я услышала от одного из докладчиков такие слова: «Если мы идем в ногу со временем, мы безнадежно отстали». Мне эти слова проникли в сознание, но я сразу же подумала, что вот ведь говорят просто для красоты, не вкладывая никакого реального смысла в сказанное. Потому что настоящее опережение времени возможно только в Боге. Жизнь, построенная на перспективу, имеет свое основание в Священном Писании: Не имамы бо зде пребывающаго града, но грядущаго взыскуем (Евр. 13–14), и: простираюсь вперед, стремлюсь к цели, к почести вышнего звания Божия во Христе Иисусе (Флп. 3, 13–14). И кого-то, более опережающего свое время, чем батюшка архимандрит Наум, я в жизни своей не знала.

Отец Вячеслав Куркин в последние годы своей жизни

Многие ищут прозорливцев, «ищут знамений», но ведь, по сути, любой служитель Церкви, имеющий на себе благодать священства, уже прозорлив «по умолчанию». В батюшке главным было отнюдь не то, что он прозорлив. По моему глубокому убеждению, каждый священник, честно несущий свой пастырский крест, может оказаться в нужное для конкретного случая время прозорливым. Главное в батюшке было – его пламенная чистейшая вера в Бога, постоянное предстояние перед Господом, величайшая духовная собранность и настроенность именно вперед, в вечность, постоянная динамика жизни, решительное движение и побуждение всех к этому движению! Он сам жил во Христе и других учил тому же! И очень хорошо представлял, что мы должны делать сегодня то, без чего не сможем обойтись завтра.

Несмотря на то, что я решительно отказалась от мединститута, старец неоднократно повторял: «Посмотрим, что из тебя получится, монашкой станешь или на врача пойдешь учиться?» А было это уже в то время, когда я сама стала воображать себя будущей монахиней. Батюшка все оценивал очень трезво. Тогда, в 80-е годы, был большой приток молодежи в Церковь, и конкретно в монашество. Батюшка говорил, что это время не будет очень продолжительным, потом будет спад. Так и есть, к сожалению. Но тогда молодежь, открыв для себя нечто неслыханное и неизведанное, ринулась на подвиги. Многие хотели стать молитвенниками и подвижниками прямо тут и прямо сейчас.

Батюшка возился со всеми, как с малыми младенцами. Одна нынешняя монахиня, тогда еще совсем молодая и очень современная девушка, рассказывала, как она в первый раз попала к батюшке. Ей казалось, что там стоят старушки, для которых нужнее попасть к старцу, а она только им мешает. А это ведь – не в трамвае уступить место пожилому человеку. Старушки и так в церковь ходят и уж хоть чего-то, но знают, а она такая молодая, из нецерковной среды, сама только что крестившаяся, конечно, ей внимания надо было даже гораздо больше, чем этим старушкам. Батюшка ее опекал, приставил к ней такого как бы «вожатого», чтобы ей помогли не впадать в крайности, а спокойно окончить свою учебу в вузе. И когда она уже получила диплом, он ее радостно приветствовал, ведь она выполнила свое первое ответственное послушание.

Преображенский храм города Кохтла-Ярве

Когда я приехала в Кохтла-Ярве, первым делом увидела там Нину Комарову (будущую игумению Софию)[18]18
  Игумения София (Комарова Нина Николаевна), 16.12.1945–04.04.2016 возглавляла в течение 24 лет возрожденный Покровский монастырь в городе Суздале.


[Закрыть]. Она была старшая над эстонскими сестрами. Я не понимала ее старшинства и не воспринимала как свое начальство, так как считала, что приехала как регент к отцу Вячеславу. Нина сразу запричитала: «Вот, еще одну прислали, что тут с ними всеми делать!» Бывало такое – иной раз некоторые из старших батюшкиных чад позволяли себе высказывать батюшке неудовольствие и претензии.

Меня она этим сразу же против себя настроила, и я ей резко сказала, что пусть насчет меня не беспокоится, я никакого отношения к ней не имею и не собираюсь иметь. Я не монашка и никогда ею не буду, просто приехала на работу. Сама Нина работала тогда просфорней в Йыхви, а там как раз произошла авария и поэтому негде было печь просфоры. Отец Вячеслав разрешил Нине пользоваться нашей церковной просфорней для храма в городе Йыхви. Нина приходила, ставила тесто, а пока оно подходило, заходила в мою келию и ложилась спать. Часто укладывалась даже на мою кровать. Мне это чрезвычайно не нравилось, и я пожаловалась отцу Вячеславу. Отец Вячеслав ей строго запретил так поступать.

В Эстонии я прожила немного, но очень активно. В это время я полностью сменила свою идейную позицию, там я «уязвилась любовью» (см.: Песн. 5, 8) к монашеству. Эта «язва» осталась неисцельной на всю последующую жизнь…

Батюшка уже тогда строже взял меня под свое руководство, я это чувствовала. Но еще не понимала, к чему иду. Я как-то стояла на коленках перед батюшкой, а сзади меня находилась одна благочестивая женщина, работающая в Лавре. Батюшка через мою голову обратился к этой женщине и сказал, показывая на меня: «Видишь, вот она стоит передо мной, совсем сырой материал. Из нее, как из глины, можно сейчас лепить что захочешь, можно ангела, а можно демона, смотря в какие руки попадет».

В Лавру ездила из Эстонии регулярно. А также в любое подходящее время ездила в Пюхтицы. Там я впервые поняла, что решила: никогда не выйду замуж. Сначала как-то жутко внутри было, я думала-думала об этом. Но потом поняла, что старец именно этого и ждет от меня. Да что старец! Ведь старец нас к Богу привести хочет, значит, этого хочет Сам Господь! И так мне радостно стало, поехала к батюшке, думаю: сейчас его обрадую, что я все поняла наконец!

Приезжаю, а у батюшки, как всегда, народ. Какая-то мамаша привела своего сыночка, видимо, совсем с ним сладу не было. Ему лет двадцать пять. Стоят они перед батюшкой, разговаривают с ним, а батюшка вдруг поворачивается ко мне и спрашивает: «Сколько тебе лет?» Отвечаю: «Двадцать два». «О, – говорит батюшка, – да тебе замуж давно пора!» Я аж подпрыгнула, думаю: ну надо же, не успела ему радостную весть сообщить, что я ни за что теперь не пойду замуж. Я завопила: «Нет-нет, батюшка, я сейчас вам что-то скажу!» Но батюшка ничего не слушает: «Я хочу, чтобы ты с ним познакомилась, может, из вас хорошая пара получится». Я стала доказывать, что никакая пара из меня не получится. Но батюшка не слушает. Говорит: «Иди познакомься с ним, своди его в археологический кабинет, может, понравитесь друг другу». И буквально выпроводил нас троих.

Я вышла злая, как мегера, но уже знала хоть слово такое – «послушание». Говорю им: «Вы на меня не смотрите всерьез, я только за послушание доведу вас до академии, а там мы расстанемся. У меня другие жизненные планы». Пошли мы, дошли до проходной, и нас почему-то не пустили. У меня такое было впервые. Но я обрадовалась, что мне не надо время на них тратить. Той мысли, что я и вправду могла бы обольститься идеей супружества за время совместной прогулки, даже и близко не допускала. Казалось мне, что я теперь такая твердыня, куда уж!