Текст книги "Бриллианты безымянной реки"
Автор книги: Татьяна Беспалова
Жанр: Приключения: прочее, Приключения
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
– Сложная, – кивнула женщина. – Капитан, это ты. Это тебя москвич ищет. Другого Архиереева в Ч. нет. Ну всё! Пока! Мне на смену!
Она вскочила на велосипед. Взгляд её торжествующе сиял, как у победительницы, как у чемпионки, взошедшей на пьедестал олимпийских состязаний. Где же я мог видеть этот ясный, твёрдый, торжествующий взгляд? На миг мне показалось: вот сейчас расцелует, но она просто укатила по пыльной дороге, исчезла в знойном мареве.
– Вы Архиереев? – Я решительно приблизился к окошку киоска.
– Вот так наша Изольда. Годная невеста, правда? – ответил Архиереев нарочно невпопад.
– Я Тер-Оганян.
Усатая улыбка старого киоскёра померкла.
– Прекрасно! – из последних сил стараясь казаться бодрым, произнёс он и ещё раз повторил:
– Тер-Оганян – это прекрасно!
– Цейхмистер… товарищ Цейхмистер… Клавдий Васильевич сказала мне, что вам известна судьба моего отца. Это очень важно. Я за этим и приехал из Москвы. Специально, чтобы повидать вас.
Архиереев сдулся: усы обвисли, плечи опустились, взгляд сделался рассеянным. Я заметил эту внезапную перемену, но почему-то она меня не насторожила.
– Цейхмистера знаю. Он один из основателей этого городишки, так же как и я. А вот о Тер-Оганяне мне ничего не известно.
– Как же так? Отец… Цейхмистер не мог солгать… Так солгать… Он сам же меня сюда отправил!
– Помню Клавдия Васильевича. Хороший человек. Но что же поделать, видно, он перепутал. Столько лет прошло! А вы понравились Изольде. Как она вам?
– Изольда? Да ничего. Комсомолка.
– Значок она носит просто для красоты, как брошь. Гордится до сих пор, что в комсомол приняли, хоть и не комсомольского возраста. Изольде нашей тридцать пять, а всё ещё не замужем, потому что женихов достойных нет в нашей глухомани, а она разборчивая.
– Как же быть с моим отцом? Гамлет Тер-Оганян. «Дальстрой». Не припоминаете?
– По профессии энергетик. Закончила вуз заочно. Работает сменной дежурной на станции. Работа ответственная. Знаете, какие у них там зарплаты?
– Нет… да… мне не интересно…
– Четыреста рублей! Это с учётом северной надбавки. Хорошая невеста.
– Странно! Она шла на работу и несла с собой зарплату. Обычно бывает наоборот… вернёмся же к нашему вопросу…
– Цейхмистер… Клавдий Васильевич сказал мне, что вы располагаете сведениями о моём отце, Гамлете Тер-Оганяне. Он даже пересказал вашу историю. Припомните! Тысяча девятьсот пятьдесят девятый год. Палаточный лагерь на берегу Вилюя. Собрание в первом бараке, когда вы вместе выбирали название для этого городка. А потом была вечеринка. Припомните, у вас была сорокалитровая канистра спирта.
– Как же! Как же! Канистру помню. Но в те времена в этих местах правил сухой закон.
– Вы выпили, разговорились.
– Всё помню. Тер-Оганяна не помню.
– Я Тер-Оганян!
– Похож… Ну, в смысле, тоже армянин. Явно не Цейхмистера сынок.
– Вот и я о том же!
Допрашивая Архиереева, в запале мне удалось засунуть в оконце киоска не только голову, но и плечи. Таким образом киоскёр начисто лишился возможности отгородиться от меня, захлопнув оконце киоска. Вблизи прищуренные глаза собеседника, его усы и брови больше не казались мне приятными. Кулаки мои чесались. Схватить бы его за полы куртёнки, тряхнуть пару раз – сразу всё вспомнится, и «Дальстрой», и Гамлет Тер-Оганян.
Мою не успевшую толком разогреться пылкость остудила одна подробность или, как сказала бы Канкасова, nuans. На левом запястье моего неприятного собеседника обнаружились часы – странный механизм в корпусе из желтого металла с сияющими цифрами на синем циферблате. Неужто золотые? Я присмотрелся и прочитал на кожаном ремешке часов «Without freedom, life is suffering»[24]24
Без свободы жизнь страдание (англ.).
[Закрыть], а на циферблате изящным шрифтом начертанное наименование торговой марки Hamilton Automatic. Точно такие часы я видел у друга товарища Канкасова – дипломатического работника, несколько лет прожившего в одной из капиталистических стран. Заместив мой интерес, Архиереев то и дело, и будто в смущении, посматривал то на часы, то на меня. А я, горячась, готовый в любую минуту перейти к угрозам, всё уговаривал его, поминая фамилии всех известных мне московских начальников. Не обошлось и без упоминания товарища Канкасова, и его друга – дипломатического работника, а это уж совсем напрасно. Насмешливое выражение сменилось в лице Архиереева настороженным – и это всё, чего я добился.
– Время семнадцать часов, – проговорил мой собеседник. – Пора закрывать киоск. Посторонись-ка, джан. Надо газеты прибрать.
– Гамлет Тер-Оганян! Бутылку водки за любые сведения! Да что там бутылка! Ящик водки! Коньяка! Всё, что угодно!!! – выпалил я.
– Что?!! Взятка?!!
Мой собеседник рассмеялся. Смеющийся, он показался мне вовсе уж противным. Вцепиться бы в эти усишки, садануть кулаком меж прищуренных глаз или…
– Э! Да какой же ты горячий, Гамлет-джан, – отсмеявшись, проговорил Архиереев. – А рассказать мне ничего. Посторонись-ка! Или милицию вызвать?
Услышав в его голосе угрожающие нотки, я вынужден был предоставить ему возможность закрыть окошко киоска. Невелика беда! Ему всё равно от меня не уйти. Сейчас он закроет оконце киоска, выйдет из него, запрёт дверь на висячий замок – я приметил на двери киоска соответствующие петли – и отправится восвояси, скорее всего, домой, к своей старухе. Что мне мешает последовать за ним? Да я дойду до края света, лишь бы разыскать малейшие следы своего отца.
Впрочем, я уже на краю света. Вот там, над крышами городишки, на склонах сопки растёт невысокий, словно больной, лес. Этот лес простирается на север до самой тундры. Он простирается и на юг, и на запад, и на восток. А мне и невдомёк, что он такое, этот лес, какие угрозы и опасности он таит. Мне неизвестна и тундра, с которой он граничит. Что такое тундра? Каменистая, болотистая равнина, зимой превращающаяся в снежную пустыню?
Размышляя так, мне наконец удалось побороть собственную горячность. Но тут я заметил, что мой несговорчивый собеседник всё ещё не захлопнул оконце, а пишет что-то на полях позавчерашней газеты. Пишет торопливо, но почерк у него аккуратный и вполне разборчивый.
– Вот! – Он сунул газету мне. – Почитай и сразу верни, иначе…
Я выхватил у него газету, на полях которой тут же, незамедлительно прочёл следующие слова: «Дата смерти: 26.09.1949 г. Место захоронения…» Далее указаны географические координаты, широта и долгота, градусы и минуты. Смятенный, я разглядывал газету. Вертел её так и эдак. Обычная районная многотиражка. Новости Мирнинского района, портреты передовиков производства. В подвале статья о концерте художественной самодеятельности в местном пионерском лагере. На последней полосе мелким шрифтом частные объявления о продаже коров и мотоциклов. Ясно соображать мне мешала бившаяся в висках мысль о гибели моего отца, человека, которого я никогда не видел. Несколько недель назад и сам факт его существования не вызывал у меня никаких чувств, зато теперь, вдали от дома, в диком краю, весть о его смерти взволновала меня, лишив возможности мыслить здраво. Подумать только, географические координаты кладбища, будто нельзя указать адрес населённого пункта.
Я обернулся к газетному киоску. Оконце его оказалось закрытым. Киоскёр исчез. Не помня себя, я пустился бежать. Газетой я размахивал, как флагом. И ещё я, кажется, выкрикивал: «Держите Архиереева!» – или нечто подобное. На меня оборачивались. Сочувственно смотрели вслед. Наконец, какой-то подросток с велосипедом посоветовал мне свернуть направо за угол барака. Я последовал совету и сразу же нагнал Архиереева. Немолодой уже человек довольно прытко шагал по пыльной улице. Время от времени он здоровался с редкими прохожими, а с одним из них остановился и заговорил. Я тоже остолбенел, впервые в жизни увидев живого якута, а может, это был эвенк? Одним словом, абориген. Некоторое время я с любопытством рассматривал замшевые штаны, опорки и доху из оленьего меха – это в такую-то жару! – а также рогатого оленя, которого абориген держал за уздечку. Но больше иных подробностей меня поразило седло на спине животного.
– Держи его! Хватай! – прохрипел я.
Олень повернул рогатую голову и уставился на мою грудь. Абориген и Архиереев как ни в чём не бывало продолжали неторопливую беседу.
– Держите его, не то опять убежит, – повторил я приближаясь.
Абориген повернул голову и уставился на меня с тем же таинственно-недоуменным выражением, что и его олень.
– Москвич? Что же вы так кричите? Вас кто-то напугал? – проговорил он на правильном русском языке.
– Вот опять! Как вы догадались, что я москвич? Я же посетил вашу галантерею!..
– Переоделись, чтобы не отличаться от нас? – улыбочка аборигена досадно походила на ухмылку его друга Архиереева. – Не подходите к животному спереди. Оно может лягнуть.
Я отпрянул.
– Гражданин… товарищ… Не знаю вашего отчества… Умоляю задержать этого человека!..
Я бормотал несуразицу, размахивая позавчерашним номером районной многотиражки до тех пор, пока Архиереев с удивительной для его возраста сноровкой не вырвал её у меня из рук. В потной ладони остался лишь небольшой клок бумаги с написанным от руки текстом, который я и предъявил якуту.
– Вот видите? Тут написано…
Гнев изгнал из моей души страх перед рогатым животным. Голос разума снова утих.
Владелец оленя внимательно посмотрел сначала на клочок бумаги, который я ему подсунул, потом на молчаливо улыбающегося Архиереева.
– По таким координатам кладбища не найти. Нужны координаты, выраженные чётко и ясно, вплоть до секунд широты и долготы. А ещё лучше – адрес. Вы хотите узнать адрес? – произнёс якут (или эвенк?).
Его большое лицо стало казаться мне интеллигентным, но картину портили одежда и рогатый четвероногий питомец, которого он держал за уздечку.
– Да! Да!!! Не знаю, как вас… эээ… Ну, не называть же вас просто якутом?
Архиереев рассмеялся.
– Позвольте представить товарищу из Москвы первожителя посёлка Ч. и одного из основателей этого города – Осипа Поводырёва. Кстати, фамилия вполне соответствует роду занятий. Помнишь, я говорил о проводнике? Осип и недорого возьмет. Верно?
Последний вопрос был адресован Осипу.
– Как скажешь, капитан, – тихо пробормотал тот, явно смущенный.
– Проводи нашего москвича до оставленного посёлка Амакинской экспедиции. Мне думается, ему как раз туда надо, – невозмутимо продолжал капитан Архиереев.
Якут церемонно поклонился и проговорил:
– Возвращаясь к вопросу о кладбищах. Дело в том, что между Усть-Нарой и Хандыгой почти нет населённых пунктов, а значит, нет и кладбищ.
– Возражаю! – Архиереев посерьёзнел. – Обочины трассы Якутск – Колыма, особенно на участке между Усть-Нарой и Хандыгой, – сплошное кладбище. Трасса буквально построена на костях.
– Почему же ты, капитан, в таком случае не указал точные координаты до секунд?
– А потому что, его отца, скорее всего, схоронили в братской могиле. Ты не знаешь, как такое бывало, а я знаю! Осенью было дело…
– Ах, и я знаю! По осени человек живёт смеясь, а по весне облизываясь – так говорят люди саха. А этот человек… – Оспин указал на меня. – Тоже знает множество пословиц. Итак, весной заключённые умирали сотнями. Бывало, в день по десять человек. А экскаваторов тогда не было, чтобы могилы рыть. Всё вручную делали…
– Тер-Оганян умер осенью.
– Осень – иное дело. Осенью покойников меньше.
– Крамольные вещи говоришь, Осип, да ещё посреди улицы. Думаешь, дальше Ч. не сошлют?
Оглушенный, я слушал их речи, пожалуй, не понимая и половины. Гнев душил меня. Кулаки мои время от времени сжимались, но я терпел.
С виду Архиерееву не менее семидесяти лет. Впрочем, все, кому больше пятидесяти, включая и мою мать, и самого Цейхмистера, представлялись мне глубокими стариками. На старика невозможно поднять руку, но гневу необходимо дать выход, иначе он разорвёт тело и разум изнутри, как заряд динамита. Пока гнев выскакивал из меня бессвязными воплями, в которых смешались моя тоска по отцу, обида на мать, растущая неприязнь к карьеристу Цейхмистеру. Поминал я и Канкасову, хоть последняя, казалось бы, не имела к делу никакого отношения. В смятении я и не заметил, как рогатое животное подобралось ко мне поближе и огромным шершавым языком слизнуло с моей ладони клок газеты с автографом Архиереева, при этом больно наступив на мою ногу тяжёлым своим копытом. Я вскрикнул от боли, а потом оказался на земле, в пыли, под мохнатым брюхом рогатой скотины. Гнев мой мгновенно сдулся, уступив место пронзительной боли. Мне казалось, будто болит всё тело от макушки до пяток, словно по мне прокатился тягач на гусеничном ходу.
– О! Если б тягач, то ты б сейчас не стонал, – ласково пояснил мне кто-то.
– Мне больно, Господи! – воскликнул я.
– Ты преувеличиваешь. Я не Бог. Скорее наоборот. – В голосе неизвестного послышались знакомые насмешливые нотки.
– Бога поминает, а сам небось комсомолец, – заметил другой голос не без ехидства.
– Не комсомолец, а кандидат в члены… Цейхмистер…
– Ух, ты! Кандидат! Самого Цейхмистера родич! – произнёс второй голос, как будто бы с испугом.
– Тем более! Мой тебе совет: Бога нет, а если и есть, то всуе его лучше не поминай, – сказал первый голос.
– Тем более здесь, – поддержал первого второй. – Вы в Якутии. Здесь православный и католический Боги не имеют силы. Зато партия, ну, она везде партия. А мы-то с тобой беспартийные, капитан. Поэтому для нас с тобой только божества народа Саха и есть начальники. Как думаешь, капитан, он слышит нас?
– Мама… мне надо на переговорный пункт… Сообщить маме…
– Это дело. Надо так надо, – серьёзно ответствовал второй голос.
– Полей на него водичкой, и надо доставить его на переговорный пункт, – распорядился первый. – Нехорошо, если о нём станут раньше времени беспокоиться.
– Сюда бы Георгия. Какой-никакой, но он всё-таки врач.
– Да, врач. Накрутить твоему оленьку рога, чтобы впредь не лягался.
– А я ему говорил: не подходи к оленю спереди…
Поставив меня на ноги, они разбередили немного поутихшую боль. У якута оказалась полная фляжка очень холодной воды, и всю её он вылил мне на голову и за шиворот. А потом меня посадили на оленя. Строптивое на вид животное, поддавшись ласковым уговорам своего хозяина, безропотно приняло на свою спину столь нежеланную для себя ношу. Не имея опыта верховой езды, я ужасно страдал теперь уже не только от духоты, но и от боли, которая теперь локализовалась в области рёбер с правой стороны. Осип вёл животное под уздцы, постоянно беседуя с ним на не понятном мне языке. Мы следовали по пыльным улицам между одинаковыми длинными бревенчатыми бараками в один или два этажа. На одном из перекрёстков Архиереев исчез, но вскоре вернулся уже в сопровождении известного мне ветеринарного врача. Этот последний, мрачнее тучи, наскоро ощупал мою страдающую грудную клетку.
– Скорей всего, перелом рёбер, – констатировал он. – Тугая повязки и госпитализация. Ему нужен покой.
– Сначала переговорный пункт, – простонал я.
– Ему надо поговорить с мамой, – добавил Осип.
Георгий усмехнулся:
– С мамой, так с мамой.
И мы двинулись дальше.
* * *
Так я пересёк посёлок Ч. верхом на северном олене. При этом меня сопровождала целая процессия. Впереди шествовал якут по имени Осип с уздечкой в руке. Рядом со мной, страхуя от возможного падения со спины северного оленя, шёл старик по фамилии Архиереев, которого все почему-то называли капитаном. Замыкал шествие мой нечаянный знакомец – ветеринарный врач по имени Георгий, неведомо откуда возникший и всё такой же серьёзный.
Сквозь боль, приносимую каждым вздохом, сквозь сетку накомарника, сквозь страдания, причиняемые невыносимой жарой, моего слуха достигали обрывки оживлённого разговора, который вели между собой Георгий и Архиереев.
– Он видел деньги?
– А то! Думаю, к деньгам у него большой интерес. Уверен, он их даже пересчитал.
– А звёздочки?
– Он видел только коробку.
– И что?
– Удивился.
– Осип! Погоняй! Парню плохо. Ему надо маме позвонить.
Боль вонзилась мне в глотку. Мимо с сумасшедшей скоростью неслись какие-то заросли. Я слышал глухой топот четырёх ног рогатого животного, шаркающие шаги Архиереева и ровную поступь Георгия. Осип двигался бесшумно, но я всё время видел перед собой его длинную спину. Время от времени звуки отключались, словно кто-то выдёргивал штепсель из розетки. Но боль не покидала меня даже в забытьи.
* * *
Переговорный пункт оказался довольно просторным помещением с большим окном по левой стене и кабинками для переговоров по правой. В центре располагался высокий прилавок, за которым сидела миловидная женщина с двухлетним ребёнком на коленях. Я заказал переговоры с Москвой, назвав женщине за прилавком оба телефона: свой домашний и на всякий случай Канкасовой, при этом все три жителя таёжного посёлка глазели на меня с уважительным изумлением, словно внезапно уверовали в реальность моего московского происхождения.
Переговоров пришлось ждать не менее сорока минут. За это время Георгий успел соорудить для меня из подручных средств некое подобие корсета. Дышать по-прежнему было трудновато, но боль немного поутихла.
– Ему бы димедролу, – проговорил Архиереев. – Чтоб уснул после того, как поговорит с мамой.
– Димедрол само собой. С переломанными рёбрами покой – первое дело, – согласился Георгий. – Но сначала пусть поговорит. Мама должна знать, что с её сыном всё в порядке.
– А пока, может быть, водочки? Ты как, капитан? – спросил интеллигентный якут. – У меня в сумке всё есть. Две штуки по пол-литра и три штуки стаканов. Как раз!
– Как раз! – кивнул Архиереев. – Водочка – это дело!
Ветеринарный врач отнёсся к предложению якута холодно. Он всё косился на работницу переговорного пункта.
Своё рогатое транспортное средство якут оставил у двери переговорного пункта. Так московские граждане оставляют у дверей магазина свои велосипеды. На боках оленя действительно висели две перемётные сумы, которых я, взволнованный событиями этого драматического дня, поначалу не заметил.
Через открытое окно в помещение переговорного пункта втекал знойный воздух с едва различимым привкусом гари. Через это-то окно Осип и подал Архиерееву два неполных стакана с прозрачной жидкостью.
– Эй, товарищи! У нас не положено! – донеслось из-за прилавка.
– Это вода, – ответил Архиереев.
– На Бутуобии леса горят. Вонь невыносимая и жарко, – поддержал товарища Георгий. – Немного горло промочить, а то…
– Ты же знаешь, Гоша, у нас нельзя… – проговорила женщина намного ласковей.
– Ты же знаешь, Оля, я не пью, – в тон ей отозвался ветеринарный врач и резво опрокинул в себя стакан, поданный Архиереевым.
– Это тебе.
Старик протянул второй стакан мне и тут же принял через окно очередной, на две трети наполненный стакан.
– Я не пью! – Я оттолкнул руку Архиереева, часть жидкости из стакана расплескалась ему на руку. Запахло этиловым спиртом.
– Ах ты, паршивец! – возмутился Архиереев.
– Все не пьют. Разве я пью? – поддержал приятеля Георгий и сунул мне под нос стакан. – Пей!
– Не буду! В жизни не пил, тем более водку.
– Сколько тебе лет? Двадцать три? Двадцать пять?
– Двадцать два, а хотят женить на тридцатидвухлетней!..
Припомнив Канкасову, я снова ощутил мучительную боль в рёбрах.
– Водка обезболивает, – проговорил Георгий.
– Можно жениться хоть на чёрте, лишь бы девушка была хорошая! Вот, к примеру, Осип…
Архиереев не договорил, решив сначала опорожнить свой стакан. Поощряемый Георгием, сделал половину осторожного глотка. На языке повисла горечь. В голове возник туман. Боль, действительно, как будто бы ослабла.
– А теперь остальное. Вдохнуть – и одним махом! – наставлял меня «непьющий» Георгий.
Тут-то я и вспомнил о закуске.
– А закуска ещё в реке плавает, – хитро улыбаясь, произнёс возникший в окне Осип. – Вы не знаете, какая у нас рыбалка.
– А охота! – добавил Архиереев. – Вот товарищ Лотис… – Он указал на Георгия. – Осуществляет за всем подстреленным и выловленным государственный надзор.
– Я, в общем-то, не увлекаюсь… горожанин… – смущенно заметил я.
Язык уже плохо слушался, и я, позабыв о боли, сосредоточился на тщательном выговаривании слов. А ведь мне предстоит разговор с матерью!
– Девушка! Послушайте! Скоро ли дадите Москву?
– Ещё минут тридцать, – отозвались из-за прилавка. – Вы бы всё-таки не пили тут. Отправляйтесь в сквер или на лестницу, пожалуйста. Пусть вас оттуда милиция забирает. Конечно, товарищи Архиереев и Поводырёв почётные наши граждане, но вдруг кто-то заглянет. Что тогда?
– Тогда надо торопиться! – сказал Осип и отошёл от окна к своему рогатому другу.
Я вытянул шею, надеясь увидеть, как он сядет в седло и поскачет по улице достаточно цивилизованного, в общем-то, посёлка верхом на олене. Я ведь и сам совсем недавно… Воспоминание о падении вследствие полученной травмы опечалило меня. Я со стыдом почувствовал, как на глаза наворачиваются слёзы, которые я просто не в силах сдерживать.
– Как-то мы неправильно пьём, – заявил Георгий внезапно.
– Без закуски? – шмыгая носом, спросил я.
Георгий погладил меня по груди ладонью. Ладонь у него маленькая, почти женская с аккуратно остриженными ногтями. И тёплая, как грудь Канкасовой.
– Понимаешь, нас четверо, – проникновенно произнёс ветеринарный врач. – А должно быть трое. Что такое одна бутылка на четверых здоровых мужиков? Впрочем, я-то не пью.
– Я тоже! Только вот товарищ Осип ускакал на своём олене и теперь нас ровно трое.
– Ты предлагаешь мне сбегать в магазин за ещё одной бутылкой? Ах ты, дурашка московская! Да знаешь ли ты, что в наших краях водки просто так не достать?
В этот момент в окне снова возник Осип с бутылкой. Этикетка показалась мне знакомой, впрочем, я слишком плохо разбираюсь в водочных этикетках.
– Как? Разве вы не ускакали? И откуда это?.. – Я указал на бутылку.
Жители посёлка Ч. почему-то восприняли мои слова как шутку и рассмеялись. Все, включая женщину за прилавком переговорного пункта и малыша на её коленях.
– Я никогда не вожу с собой по одной, потому что одной всегда мало. Верно, капитан? – улыбаясь, проговорил якут.
– Разливай. Чего время тянуть, – ответил Архиереев.
– Я не пью, – на всякий случай напомнил Георгий.
– Я тоже, – безо всякой надежды поддержал я.
Осип разлил бутылку на четыре одинаковые части. На этот раз была предложена и закуска – тонко нарезанное вяленое мясо.
– Медвежатина, – пояснил Осип. – Георгия рук дело!
Он с явной гордостью указал на довольно тщедушного с виду ветеринарного врача.
– Ты не смотри, что он щуплый с виду. Седьмой ребёнок в семье ссыльных. В детстве недокормили. Маленький, но проворный и злой.
В этот момент я, пожалуй, впервые внимательно посмотрел на Георгия. Действительно, рядом с нами троими – крупными, широкоплечими мужиками – он выглядел субтильным подростком.
– …Но он ловкий и, главное, злой… А в охоте главное – свирепость и настойчивость… – продолжал Осип. – Я читал о французском императоре Наполеоне Бонапарте. Так тот тоже был небольшого роста, ещё меньше, чем наш Гоша. И учёный по математике. Так вот наш Гоша тоже учёный. Закончил ветеринарный институт! Гоша – наш тойон.
– Хватит трепаться, – буркнул Георгий, одним духом опрокидывая стакан. – И ты пей, Осип!
Осип послушно выпил. Моя попытка повторить его «подвиг» закончилась полным фиаско. Захлёбываясь и кашляя, я получил от Георгия несколько чувствительных ударов между лопаток. Тут уж пришлось вспомнить и о боли в груди.
– Допивай! Анестезия! – Георгий поднёс к моим губам недопитый стакан.
– За тойона! – рявкнул Архиереев.
Женщина из-за прилавка зашикала на нас, а через пару минут она же объявила: «Москва на проводе. Третья кабина». И Георгий при помощи Архиереева проводил меня к телефонному аппарату.
* * *
В кабинке пахло мебельным лаком и слезами, но трубка аппарата приятно холодило мокрую от слёз щёку.
– Мама! – крикнул я в микрофон.
– Гамлет!
Услышав знакомый голос в динамике, я зарыдал пуще прежнего.
– Гамлет! Что случилось? Ты нашел его?
– Мама!
– Клавдий признался мне… Я допрашивала с пристрастием, как энкавэдэшник…
– Мама, молчи! Это не телефонный разговор. Сейчас я просто продиктую тебе цифры. Это широта и долгота. Запиши их! Просто запиши.
– Гамлет, какой-то голос у тебя странный. Скажи мне, что ничего не случилось, сынок.
– Ничего не случилось. Просто мы немного выпили. Ты готова записывать?
– Выпили? Там можно достать хорошего вина?
– Не знаю. Мы пили водку, но и её здесь непросто достать. И ещё: передай Цейхмистеру, что я нашёл Архиереева.
– Кому? Кого?
– Мама! Диктую координаты!
Я раскрыл ладонь. Клок газетной бумаги, приклеенный к ней, измялся и намок, но цифры читались.
– Ты записала, мама? Это очень важно. Почему – скажу при встрече.
– Записала, сынок! Когда ты возвращаешься? Клавдий говорит, что обратного билета ты не брал. Эта новость поразила меня, ведь я была уверена, что…
Она говорила ещё что-то. Говорила слишком долго и слишком громко. Мне пришлось убрать динамик от уха. Она кричала, чередуя жалобы с укорами и совершенно не заботясь о том, что жену самого товарища Цейхмистера сейчас слушают все телефонистки от Москвы до Ч.
Моя мать всегда и во всём уверена. Главным образом, она почему-то уверена в своём Цейхмистере. А ещё она уверена в собственных суждениях, основанных, как правило, на непроверенных фактах. Мать привыкла к комфорту и послушанию. Семейный комфорт и моё послушание составляют привычный для неё образ жизни. И ещё опека Цейхмистера. Всякое покушение на семейный уклад она воспринимает как трагедию. Вот и сейчас она негодует на собственного мужа и меня. Сложившиеся обстоятельства оторвали её от привычных размышлений о фасоне нового платья, меню субботнего обеда и билетах в театр Маяковского на закрытие сезона 1971–1972 годов.
– Когда ты возвращаешься? – требовательно спросил динамик.
По сложившейся традиции, мать сама ответила на собственный вопрос:
– Я жду тебя к концу недели.
Я рассмеялся сквозь слёзы. Она ждёт меня к концу недели, а сегодня ведь уже пятница. Выходит, с учётом разницы во времени, я должен вылетать немедленно. Водка умножила моё пошатнувшееся от перенесённой боли мужество:
– Я остаюсь в Ч. до выяснения всех обстоятельств, связанных с гибелью моего отца!..
– Твой отец, Клавдий Васильевич, сейчас в Москве, в своём кабинете…
– Я Гамлет Гамлетович, а не Гамлет Клавдиевич. Я – чистокровный армянин…
– Как ты можешь говорить такое, да ещё по телефону?!! Это национализм и…
– Ты предала память моего отца!.. Тебя интересуют только твои платья и рестораны!.. Тебе наплевать на мои страдания!..
– Как смеешь ты обвинять меня?..
– Как армянин и мужчина, я имею право!..
– Тебя ждёт дипломная работа!.. Тебя ждёт Анна!..
Вот оно! Наконец-то она сказала о главном! Они с Цейхмистером договорились женить меня на Канкасовой, и мою мать не смущает, что я стану третьим её мужем. Это при живых-то двоих!
– Не бывать по-вашему! На Канкасовой я не женюсь!
– Что ты говоришь, сынок? Анна так тебя любит! Только о тебе и говорит! Позвони ей. Закажи разговор за мой счёт. Гамлет! Ты слышишь меня? Позвони отцу! Прежде чем что-либо предпринять, посоветуйся с Клавдием Васильевичем!
– Передай… Впрочем, не передавай! Я ставлю тебя в известность о том, что останусь в Якутии до выяснения всех обстоятельств гибели моего отца!
И тогда она сказала главное:
– Твой отец был врагом народа. Мы оба, и ты, и я тоже, пострадали за него. Если он и расстался с жизнью, то не погиб, а получил по заслугам, как полагается врагу народа. Что тут ещё выяснять?
Вне себя, будучи не в силах попрощаться с родной матерью, я бросил трубку на рычаг. Душные объятия телефонной кабины разомкнулись и я вывалился на относительно свежий воздух переговорного зала. Женщина за прилавком сидела в наушниках, уткнув лицо в макушку своего притихшего сынишки. Без сомнения, она слышала крики моей матери о врагах народа. Трое моих собутыльников стояли передо мной в ряд, как солдаты на плацу. На их таких разных лицах я прочёл одинаковое выражение вполне искреннего сочувствия.
– Мне кажется, она была пьяна, – проговорил Георгий. – Вы, армяне, слишком уж горячи. Стоит ли так расстраиваться из-за пустяков?
– Не пей вина, Гертруда, – произнёс Осип.
– Откуда вам известно имя моей матери? – промямлил я. – Да, она любит «Хванчкару», хоть и гордится тем, что чистокровная армянка.
– Не волнуйся. В наше время сыновей врагов народа уже не наказывают. Хотя… – проговорил Архиереев.
– Что? – насторожился я.
– Мы знавали и другие времена.
– Вот, прими.
Георгий достал из кармана облатку и сунул её мне в ладонь. Мои попытки разобрать название препарата не увенчались успехом. В глазах мутилось. Желудок готовился к бунту.
– Лучше ещё водки, – проговорил я.
– Тебе необходим покой. Сейчас рёбра не болят, потому что водка даёт эффект анестезии, но покой необходим. Принеси воды, капитан.
– Слушай Гошу, – сказал Осип. – Какой-никакой, а он всё-таки врач.
Через минуту Архиереев вернулся со стаканом, полным водой. Набрал её из-под крана в туалете. Я засомневался.
– Не брезгуй. У нас вода не хуже, чем в Москве!
Сказав так, Георгий помог мне извлечь из облатки пяток таблеток.
– Не многовато ли? – засомневался я.
– Нормально. Я врач.
И Георгий сунул горсть таблеток мне в рот. Сил на сопротивление у меня не оставалось, и я проглотил всё, запив небольшим количеством воды.
– У него сломаны три ребра, потому даём успокоительное, чтобы спал, – пояснил Георгий телефонистке.
А я искал глазами, где бы прилечь. Голос женщины звенел полевым колокольчиком, словно где-то в бескрайней русской степи неслась пресловутая птица-тройка. Она уговаривала моих новых товарищей не бросать меня, а доставить до надлежащей двери и определить на ночлег.
Потом я почувствовал, как кто-то крепко берёт меня под руку и ведёт. А мне-то хотелось поговорить по душам, и я дёрнул своего провожатого за руку, принуждая остановиться.
– Только не надо проецировать на жизнь моей семьи шекспировскую пьесу, по которой и сам Гамлет, и его мать погибли в результате заговора Клавдия.
– Смотри-ка, он ещё что-то соображает, – проговорил уже знакомый мне, первый, голос.
– Поторопись. Ровно через пятнадцать минут он отрубится, а до этого нам надо успеть его погрузить, – ответил ему второй.
– О ком это вы? – настороженно спросил я.
– Мы спасаем тебя от заговорщиков Клавдия. Ты будешь жить хорошо. При коммунизме. Ведь коммунизм – мечта миллиардов жителей этой планеты, – ответил первый голос. – Пойдём же!
И я пошёл, не придав ни малейшего значения неуместно ироническому тону моего собеседника.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?