Текст книги "Другая реальность"

– Тосковать бы и плакать

На чужом пароходе…

О тебе дай заплакать,

Погибая в походе.

 
– Эта снежная слякоть
Никак не проходит…
 
 
Облака…, пароходы
Не могущие плавать, —
Отходили в походы,
Вопиющие славой.
 
 
Барабанщики били,
Но, как тяжкие крылья,
Их знамена покрыли,
И славой покрыли…
 

Пили пыльные вина,

 
Ты не знаешь таких:
Что напиток не вынешь —
Настойка тоски.
 
 
– Все давно мне известно,
Про тебя и погибших…
Я хочу быть невестой,
В первый раз полюбившей!
 
 
Пусть теперь нас заботит
Мое белое платье,
А щека позабудет
О ружейном прикладе.
 
 
Мое сердце – послушай!
Оно боль твою снимет.
Подари себе случай,
Нет – останешься с ними.
 
 
Нас волна укачает,
Как дочку и сына.
Там, наверно, ночами
Цветут апельсины…
 
 
Тает в искорках синих
Полумрак у воды…
 

– Да, да… Апельсины.

Такие простые плоды.²

Семен удивлялся, что сам не понимает, о чем он написал. Декадентская утонченность формы, поэтическое одиночество Гумилева, умудренность Хемингуэя, – все это, конечно, было, но стихотворение не было перепевом, оно было результатом своего духовного опыта. В нем было и нежелание идти в армию (он как раз начал талантливо «косить» под больного, так как был уверен, что армия сломает его, нивелирует его талант), и непоказная человечность, и неподдельная горечь, и сожаление о неспособности любить, и жажда любви, и боязнь любви. И предчувствие войны, в результате которой мы можем потерять целое поколение. Мы крутили приемник, пытаясь поймать «вражьи голоса» и узнать, не воюет ли где наша страна, но голоса благополучно заглушались, и мы успокоились.

Нам было хорошо вдвоем, как никогда. Хорошо говорить, и хорошо молчать. Мы понимали друг друга легко и безоговорочно. Возможно, это было вершиной дружбы, но Семену показалось этого мало: он обнял меня и начал целовать. Губы его продвигались все ниже по моему телу, к шее, плечам, груди, я не отвечала, но и не отталкивала его. Я лежала, прислушиваясь к его рукам, его губам и думала. О чем я могла думать в такую минуту? О том, что опять напрасно рассчитывала на дружбу с человеком, забыв, что он – мужчина. О том, что в его поцелуях нет Виталькиной нежности – снисходительной бережности большого и сильного человека к маленькой девочке, ни откровенной страстности Бека.

Чего-то не хватало, и я боялась для себя сформулировать, чего именно. Семен не захлебывался от восторга и не таял от нежности. Он был деловито спокоен, он брал меня, как привычно берет мужчина давно принадлежащую ему женщину, и это и обижало, и сковывало меня. Казалось глупым что-то объяснять, все было так просто и так буднично, что я подавила желание прекратить все это. Зачем? Рано или поздно это должно было случиться, и, вероятнее всего, именно с ним. Никого у меня больше не было, и быть не могло. Семен держал меня мертвой хваткой, держал тем, что я нужна ему, что он не может без меня обходиться. Он привык пользоваться мною, и теперь я понадобилась ему физически. Привыкший все брать легко, он бы просто не понял отказа. Я закрыла глаза не от страсти, а от страха, и стиснула зубы от боли, – глупо кричать, когда отдаешься молча. И все-таки, когда боль стала особенно острой, я не выдержала и оттолкнула его. Он сел и недовольно посмотрел на меня:

– Ты чего?

– Больно. Извини.

Мне было неловко, будто я подсунула ему бракованный товар.

– Не извиняйся, дуреха. Я сам виноват. Я был груб, но я же не думал… Ты так спокойно вела себя…

– А что мне следовало делать? Визжать и кусаться? Чтобы ты подумал, что я набиваю себе цену?

– Ты молодец, ты ничего не испортила. Все хорошо. Больше тебе не будет так больно.

– Просто отлично. Дай одежду.

Потом были еще ночи, и по-настоящему первая ночь, когда я почувствовала себя настоящей женщиной. Я испугалась, что сладкая судорога, сводившая тело, никогда не отпустит, и вскрикнула. Напряжение рассыпалось, и прокатилось по телу каскадами волн.

Потом Семен спросил меня:

– Ты кричала от удовольствия?

– От страха. Мне показалось, что если напряжение усилится, то я умру.

Семен посмеялся и сказал, что я – счастливая женщина, многие узнают это только через много лет, а многие – не узнают вовсе.

Счастье? Вряд ли стоит это таких душевных волнений, с которыми мы связываем это слово. Но и не беда. Восторг плоти без восторга души. Ведь я же сама хотела быть, как все. И я успокоилась.

Иногда, когда я была свободна от работы, мы ездили по вечерам к Юрке. Мать у него собиралась замуж и редко ночевала дома. Юрка тосковал. Мы играли до ночи в преферанс, а потом Юрка уступал нам свою комнату. Я уже ни о чем не жалела. Наши с Семеном отношения, как ни странно, стали от этого как-то чище и теплее.

Февраль 1973

Зима была в разгаре. Зимние вещи оставляли желать лучшего; расчет, полученный при увольнении с хлебозавода, таял на глазах. Сессия закончилась, нужно было снова искать работу. Летний выговор снова лишил меня права на стипендию, несмотря на приличные отметки. Нужно было продержаться еще полгода.

Семен проявил свои, глубоко дремавшие, лучшие качества:

– Не расстраивайся, проживем как-нибудь!

Он говорил о нас так, будто мы были одним целым, и мне это было даже приятно, хотя я прекрасно понимала, что надеяться я могу только на себя. Однако добрые намерения дорогого стоят.

Возвращаться на хлебозавод не хотелось, хотя жизнь там была вполне сытная. От постоянного таскания тяжестей вздувались буграми мышцы рук, а это меня не совсем устраивало. К тому же на лекциях так хотелось спать, что пару раз отрубалась напрочь. Ничего не подворачивалось, а финансовый кризис приближался неотвратимо, заставляя действовать более решительно. Однажды я вышла из дома с твердым решением не возвращаться, пока не найду себе хоть какой-нибудь заработок.

Набравшись смелости, я явилась в отдел кадров ближайшей районной вневедомственной охраны. Тогда персонал сторожей состоял из бодрых пенсионеров, студентов и диссидентов. Я подошла к женщине-инспектору и заявила, что с детства мечтаю стать сторожем. Она посмотрела на меня сначала с интересом, а потом – с явным сочувствием, и спросила:

– Студентка?

Я кивнула.

– На кого учишься?

Я ответила. Ответ ее озадачил, как озадачивал многих еще лет десять, пока наша специальность не стала такой же обыденной, как врач или учитель.

– Не знаю, что и делать. Мы девушек не берем. Не женское это дело. У нас ведь и по ночам работать приходится.

– Именно это меня и привлекает, я ведь днем учусь.

Я хорохорилась из последних сил, и инспектор, видимо, это почувствовала.

– Ну, если очень надо, – подожди. В четыре придут на собрание бригадиры, может, кто и возьмет.

Я села на стул и стала ждать, занимаясь самовнушением: не нервничай, ты для этой конторы просто находка, по сравнению с любым пенсионером ты – орел, сейчас придут бригадиры, и от предложений отбою не будет.

Я сидела, как невеста на смотринах. Бригадиры заглядывали по одному, инспектор спрашивала, не нужен ли им человек, показывала на меня, после чего дверь закрывалась с другой стороны. Наконец вошла полная симпатичная женщина средних лет и с порога бросилась к инспектору:

– Любочка, милая, выручай! Совсем работать некому. Если кто придет, придержи для меня. Уж хоть студентика какого-нибудь, что ли…

Любочка не растерялась:

– Есть тут у меня один, да боюсь, вы не возьмете.

– Ой, любого давай, лишь бы не безногий. Ты же знаешь, у меня дурить не будет. Давай адрес или телефон.

– Зачем адрес, вон он сидит.

Бригадирша, как позже выяснилось, тетя Нина, посмотрела на меня, открыла рот, закрыла, выдохнула:

– Этот?

Я, собрав в кулак остатки гонора, брякнула:

– А что, ноги точно на месте.

– Вижу. Ну, давай, поговорим. Посты у меня спокойные, но ответственные, центр ведь. НИИ да музеи. График такой: два дня, две ночи, два выходных.

– А у вас только ночных постов нет?

– Нет, у меня в бригаде таких нет. А ты где учишься?

Я ответила.

– Да, тебе это не подойдет, пропускать много придется. Жаль, я бы тебя взяла.

Пока она говорила, я уже все подсчитала: пропускать придется не так уж много, один-два раза в неделю, причем в разные дни, а это не так заметно. Сейчас мы прогуливаем не реже, но бесплатно. К тому же, ночью-то не ящики таскать, а неусыпно бдеть, то есть читать и заниматься. И я легко согласилась. В лице тети Нины я приобрела доброжелательного, жутко строго начальника и постоянного работодателя на все времена материальных трудностей.

Время для меня было не легкое, последние деньги отдала за квартиру, а до зарплаты нужно еще было дожить. По ночам я гоняла чаи, а днем забегал Семен и притаскивал пару бабушкиных пирожков или бутербродов. Я сильно похудела и слегка осунулась, что мне не очень-то шло, хотя темные круги под глазами только сильнее их оттеняли и делали еще выразительнее. Некоторое похудение меня, вопреки ожиданиям, не обрадовало: плотного телосложения, с широкой костью, исхудав, я выглядела, как изможденная корова. Да, тощая корова – еще не газель, решила я и дала себе слово наладить питание, как только получу зарплату. Съесть в гостях у Семена бабушкин домашний обед я уже не могла, он казался мне слишком жирным, и меня начинало подташнивать.

Но эти временные трудности совсем не так меня доставали, как сотрудники охраняемого мною НИИ. Симпатичная юная сторожиха, заменившая привычного всем дедушку, вызывала нездоровое любопытство. Шоферы, слоняющиеся без дела между поездками, откровенно со мной заигрывали, но быстро отставали, устав от моих подтруниваний. Отвадить не удавалось только электрика, мужика лет тридцати. Он очень любил поговорить «за жизнь». Считал он себя страшным неудачником, меня, видимо, тоже. Он садился рядом и начинал бубнить. Я отрывалась от книги и слушала его излияния. Когда он меня утомлял, я снова утыкалась в книгу. Это повторялось изо дня в день, и нередко Семен, приходя, заставал нас за разговорами. Это его страшно бесило:

– Почему ты не прогонишь этого нахала?

– Потому что он – не нахал. Он – зануда. Ты что, ревнуешь?

– Естественно.

– Кто девушку кормит, с тем она и разговаривать должна? Может, у него больше оснований для ревности, чем у тебя? Может, я за него замуж собираюсь? Зарплата хорошая, квартира в центре…

– Не пори ерунды. Я тебя ни за кого не отдам. Я на тебе сам женюсь.

– Тогда это будет браком в техническом смысле этого слова.

– А что здесь такого, ты что, не пойдешь?

– Нет, почему же? Но только из педагогических соображений. Я тебя облагораживаю. Ты даже научился заботиться о ком-то, кроме себя. Только учти, придешь свататься – бутербродов не приноси, я их уже видеть не могу. Думаю, пару бифштексов могли бы тебе помочь.

Сошлись на том, что, если Семен будет воровать для меня котлеты, я не выйду за электрика.

В целом, сотрудники относились ко мне с симпатией. По вечерам, когда они клали ключи мне на стол, я нередко находила конфеты, хотя ни разу не заметила, кто мой даритель. Семен, узнав об этом, был возмущен тем, что я их молча и с удовольствием съедаю, и заявил, что я веду себя беспринципно. После этого я стала поедать их с еще большим удовольствием.

Докучал мне больше всех директор НИИ. Он ухитрялся, абсолютно молча, выразить мне полное пренебрежение, а иногда снисходил до проповеди на тему «учиться, учиться и учиться». Я помалкивала, избегая расспросов. Вообще, оправдываться было не в моем стиле. И все-таки однажды он нарвался.

Директор собирался куда-то ехать с замом и главным инженером, но машина забарахлила, а молоденький водитель, пацан пацаном, не мог с ней справиться. Они стояли в холле рядом с моим столом, и он начал раздраженно поносить молодежь, начав со своего водителя и перекинувшись на меня. Он апеллировал к своей свите и ругал меня, как будто меня тут не было.

– Вот, сидит тут, штаны просиживает, молоденькая совсем, а знать ничего не хочет, специальность приличную получить не желает. Не хочет молодежь работать!

Замы сочувственно кивали, но было видно, что им неловко. Мне бесцеремонное тыканье пальцем не понравилось, и я не смолчала:

– Каждый работает, где хочет. Я просиживаю штаны и имею свои 60 рублей. Вы имеете триста, и бодро шагаете навстречу инфаркту. Неизвестно, кому работа дает больше.

Замы опешили, все меня считали бессловесной утварью. Директор побагровел, нахмурился и бросился в бой, вооружившись иронией и отцовской снисходительностью:

– Интересно, что же тебе дает твоя высоко интеллектуальная работа?

– Во-первых, тыкать нехорошо даже подчиненным, а я служу не у вас, к тому же мы мало знакомы. А во-вторых, такая работа дает мне возможность прочитать не одну книгу в месяц, как делает среднестатистический интеллигент, а три-четыре в неделю. Кроме того, мне за это еще и деньги платят. Неплохо устроилась, не так ли?

Взбешенный директор искал достойный выход из ситуации. Наконец, сделав язвительную гримасу, он сладеньким голоском спросил, делая ударение на «вы»:

– И что же вы читаете, если не секрет?

– Не секрет.

Я повернула книжку к нему обложкой. Он прочитал:

– «В стране водяных духов». Да, завидный интеллектуальный уровень. Стоит ли тратить молодость за чтением сказок? Вам бы пора уже что-нибудь посерьезней читать…

Он победно обернулся к замам. Я рассмеялась.

– Действительно, есть чему завидовать. Это – японская классика. Акутагава Рюноске. Конечно, вам простительно этого не знать, вы ведь все больше по автомобильным покрышкам (его НИИ с не выговариваемым названием в народе называли просто «покрышка»), вам не до сказок.

Я говорила очень спокойно, почти доброжелательно, но ему было очень неловко. Он был здесь всем, а я – ничем. И он решил прихлопнуть меня одним ударом:

– Ну, конечно, что же вам остается, кроме сидения с книжечкой за гроши, вы ведь больше ничего, видимо, делать не умеете?

– Почему же? Я тоже кое-что умею: печатать, стенографировать, переводить с английского и французского, программировать на вашей допотопной 22-й машине… Хватит?

Я немного приврала насчет французского, учила его всего второй год, а, в остальном, все было правдой. И он, почувствовав мою уверенность в себе, сразу поверил:

– Ну, тогда, извините, я тем более не понимаю, почему вы здесь сидите. Вы могли бы работать, ну, хотя бы секретаршей, что ли. Хотите, возьму вас к себе?

– Спасибо, но я – на своем месте. А к вам в секретарши я бы не пошла.

– Почему же?

– Характер дерзкий. Чуть что не по мне, держу удар. А здесь сижу себе, «примус починяю».

– Какой примус?

– Да так, шутка.

– Ладно, надоест книжечки читать, приходите. Хоть у вас и характер скверный, я бы вас взял.

– Спасибо за предложение.

Замы, видя, что наша пикировка приобретает неприятный для руководства характер, немного отошли в сторону, но не настолько, чтобы ничего не слышать. Когда в дверях появился шофер, мы попрощались с директором почти дружески. Замы поспешили за ним, и до меня долетел подобострастный голос:

– Какая невоспитанная девчонка!

И часть ответа директора:

– А, по-моему, очень любопытная…

Не знаю, что он сказал дальше, но после этого разговора руководство стало относиться ко мне гораздо более доброжелательно, даже с некоторой опаской.

Февраль 1973 в марте 2006

Милая глупая девочка, считавшая себя такой умной, тонкой, начитанной! Казавшаяся себе чуть ли не ниспровергателем основ, готовая порвать сеть условностей и не замечающая, как попадает в капкан еще более пустых представлений. О жизни, о социальном статусе, о любви и порядочности, о долге и терпении, о гордыни и гордости. Запутавшаяся и мечтающая, ждущая и нетерпеливая. Такая взрослая и самостоятельная, что дух захватывает, такая сильная и независимая… Только, пожалуйста, не жалейте меня! Ведь стоит вам протянуть руку, чтобы погладить меня по голове, я дернусь, испугавшись, а если кто-то посмеет меня пожалеть, я не смогу сдержать слез. А я ведь никогда не плачу… И только я сегодняшняя могу пожалеть я тогдашнюю, не оскорбив ее своей жалостью. И пусть одна из нас поплачет. Лучше она. Ей еще не поздно этому научиться…

Глава 8
Новая реальность. Продолжение
Апрель 2006

На днях у моей мамы был день рождения. Приподняла ее на кровати. Постояли в обнимку, одна она не может. Потом села. Вкусностям и подаркам обрадовалась, как ребенок, но без былой жадности. Несколько дней она разговаривала только со своей сестренкой, которая умерла еще во время войны. Это – единственный человек, которого она любила больше, чем себя. К моему приходу в голове ее прояснилось, она вспомнила, что я – ее дочь, но не вспомнила, которая. Страшно, больно, жалость, большая, чем любовь, и чувство беспомощности, которое посещает меня крайне редко. На тебя, Господи, уповаю, ибо на все воля твоя! Не знаю, имею ли я право просить тебя о таком, Господи, но будь милостив, прерви мучения разлагающегося тела, лишенного разума и почти покинутого душой! Неужели мало она страдала?

До нас весна никак не доберется. Сегодня утром было минус семь, правда, второй день светит солнце, и то хорошо. Такое яркое летнее солнце в морозный зимний день. Для меня счастье – состояние гармонии, когда мысли и ощущения (то есть знаки Души) не противоречат друг другу. И, если я слышу красивую музыку, то и мысли рождаются о прекрасном, и в этот момент я не думаю, кто меня обидел или больше меня зарабатывает. Если я любуюсь цветком, то я в этот момент не думаю о том, кто наживается на его продаже. И, если любишь человека, то абсолютно все равно, на какой ступени социальной лестницы он находится. Уж Любовь-то для меня, во всяком случае, не социальна. И моя личная (то есть для других она может представляться и глупостью) мудрость в том, что я умею отключаться от проблем. И насчет Храма-то основная идея в том и состоит, что люди для меня все одинаковые, а уровень образования, материального достатка, вероисповедание и прочие атрибуты общества не меняют природу человека, они ее только прикрывают, чаще и от него самого. Я хочу, чтобы люди научились слышать свою Душу и жить в согласии с тем, что услышали. Тогда и социальных проблем было бы меньше. Абсолютно согласна с Лазаревым, с тем, как он отвечает на вопрос: как распознать истинную любовь? Примерно так: истинная любовь ничем не обоснована, ничем не обусловлена, ничего не требует взамен.

Однажды я нашла свой путь медитации, пройдя по которому я испытывала спектр эмоций, который наполнял меня абсолютным счастьем. Я ощутила Любовь Вселенной. Ни много, ни мало. И ответила ей всеми доступными мне эмоциями. Естественно, что позже я попыталась выразить их в поэтической форме. Каково же было мое изумление, когда я прочла у Мелхиседека, что есть мужской и женский путь прохождения звездных врат (по-моему, это – синоним вознесения). И женский включает в себя: любовь, истину, красоту, доверие, гармонию, мир, благоговение перед Богом и снова любовь. Да уж! Женский путь вообще странная вещь. Иногда случайно чувством познаешь гораздо больше, чем логикой. Поэтому я назвала свою медитацию «Звездные врата»:

Когда с небес струится звездный свет,

И серебрится лунная дорога,

Отбросив трудный опыт прошлых лет,

В ночной тиши душа открыта Богу.

Когда мой Ангел светлый с высоты

Спускается неслышно к изголовью,

Нет в мире слез, измен и пустоты, —

Вселенная пронизана Любовью.

Я замираю под его крылом,

Смакую каждый вдох попеременно,

И сердце наполняется теплом,

Огнем Любви Божественной Вселенной.

Моей Вселенной трепетное чудо —

Большое сердце в невесомом теле.

Я в нем. Оно во мне. Оно повсюду.

Ночь. Море. Звезды. Парк. Скрипят качели.

Я здесь и там. Ночное море дышит,

Одежда позабыта на песке.

Тела в воде мерцают. Еле слышно

Играет скрипка где-то вдалеке.

Я растворяюсь. Я – Любовь. Я – всюду.

Я – в воздухе. Я – в небе. Я – в огне.

Я здесь и там. Я снова есть. Я буду.

Я в мире. Мир во мне. И жизнь во мне.

Я там и здесь, на старенькой кушетке.

Горячий воздух мягок и упруг,

Пульсация, стук крови в каждой клетке,

Вселенная колышется вокруг.

Мой светлый Ангел, мы с тобой навеки

Едины, волю Господа верша.

Сочится свет сквозь сомкнутые веки,

Любовью переполнена душа.

Я в будущем. Распахиваю руки

Навстречу утру будущего дня.

В саду хохочут будущие внуки,

Похожие немного на меня.

Я вижу Храм над быстрою рекою,

Храм-на-Любви на солнечном холме.

Стены касаюсь влажною рукою.

Я узнаю его, храм снился мне.

Я там и здесь. Уже умолкли звуки,

Рояль затих, но Ангел мой в тиши

Играет мной, как драгоценной куклой.

Вибрации, полет, восторг Души.

Я снова в Храме. Ночь. Играет скрипка.

Прозрачен купол. Звездами маня,

Создатель мой с отеческой улыбкой,

Невидимый, взирает на меня.

Я снова здесь. Я глаз открыть не смею.

Распластана на смятых простынях,

Я пред тобой, Отец, благоговею,

Шепчу чуть слышно: «Удостой меня…»

Закончен бал. Я снова здесь. Я дома.

«Любить тебя, Создатель, удостой!»

По телу разливается истома.

Гармония и мир. В душе покой.

Сегодня я вспомнила это стихотворение, написанное еще зимой, потому что вдруг, без всякой видимой причины, оно начало сбываться. Несколько месяцев я практиковала эту медитацию просто потому, что счастье и наполненность любовью были такими сильными, что мне хотелось возвращаться в это состояние вновь и вновь. А вот картинка Храма мне не давалась. Я пыталась представить новый Храм-на-Любви в формах сакральной геометрии, но почему-то видела скромную традиционную церковь на высоком крутом речном берегу. Мысленно я складывала два тетраэдра, пытаясь вложить этот вселенский символ в архитектурную композицию, но единственным подходящим для них местом могла представить только крышу, да и то не все сходилось в единую картину в моем воображении. Ведь крыша задумывалась мною в виде стеклянной сферы, чтобы звезды смотрели внутрь, а люди – на звезды. Идея вселенской гармонии, воплощенной в фигурах сакральной геометрии, завладела моим воображением, но попытки сложить Храм, пребывая в медитативном состоянии, приводили не к тем результатам, которых ожидал мой разум.

Между тем практичный разум бился и над вполне практической задачей: нужно было как-то решать жилищную проблему. Старенькая однокомнатная квартирка в доме, который строили еще пленные немцы, с деревянными перекрытиями и вечно текущей крышей. На двух взрослых женщин. Все, что досталось нам с младшей дочерью после развода. Девочка давно выросла, окончила университет, работала, жила своей жизнью, снимая квартиру, которую мы оплачивали в складчину. Цены на съемное жилье росли катастрофически, и мы тратили на право каждой из нас на свою личную жизнь все, что зарабатывали. Конечно, всегда находились люди, которые осуждали меня за то, что я помогала незамужней дочери жить отдельно. Я только посмеивалась: так могли рассуждать только те матери, которые не спали в одной кровати с дочерью чуть ли не четверть века.

Но задачка не решалась. Цены на жилье удваивались за полгода, а, снимая жилье, мы не могли накопить денег даже на аванс для покупки квартиры в ипотеку. Перспективка вырисовывалась мрачная. Если мы будем во всем себе отказывать, мы сможем купить дочке 1-комнатную «хрущебу» у черта на рогах и будем выплачивать долги двадцать-тридцать лет, переплатив за эти годы 5-кратную стоимость квартиры, у которой как раз к этому времени благополучно истечет срок более ли менее безопасной эксплуатации. Мы без конца просчитывали варианты кредитов, но все они были нам едва ли доступны. И это притом, что обе мы вполне прилично зарабатывали.

И вот однажды, когда весна наступила пока только по календарю, мне на одном из сайтов на глаза попалось объявление о продаже небольшого, но благоустроенного домика в деревне недалеко от города. Конечно, небольшой домик был почти в три раза больше нашей квартиры, да и съезжаться с дочкой мы не собирались, но почему-то это объявление запало мне в душу, и я распечатала его среди многих других вариантов.

Вечером дочка забежала ко мне поболтать, и наш разговор, как всегда, свернул на больную тему:

– Знаешь, Малыш, нужно на что-то решаться, цены растут быстрее, чем наши возможности. За полгода уже удвоились. В пригороде пока цены ниже, может, подадимся подальше? Мою продадим, а две рядом, но в пригороде, купим через ипотеку. Все-таки аванс за каждую получится больше половины, выкрутимся? А еще я видела объявления про частные дома, благоустроенные. Тоже недалеко от города. Если комнат несколько, то мы могли бы жить вместе…

– Мам, ну какие из нас сельские жители? Вот будем с тобой две женщины в деревне. Не придумывай. А первый вариант давай просчитаем. Ты, поди, и варианты новостроек распечатала?

– Естественно, сейчас отберу.

– Давай все, я сама быстрее выберу нужное, ты без очков.

– На.

– Так. Верхняя Пышма. Это совсем рядом, посмотрим. Садовый, тоже неплохо. Новоберезовск, отлично. Арамиль, это где?

– Это за Химмашем.

– Ну его, далеко. А это что? Где это?

– За Березовском, 15 км от города. А что ты смотришь? Это же про дом…

– Ага. Слушай, а давай, посмотрим!

Это было то объявление, которое запало мне в душу.

– Я-то с удовольствием. Но ведь ты не хотела…

– Не знаю, оно меня завораживает. Давай звонить.

Мы созвонились с хозяином и, на ночь глядя, в полной темноте, прихватив в качестве советчика старшую дочь, поехали на смотрины. С Уралмаша, не зная дороги, домчались за 25 минут. Это произвело впечатление. Мы ехали по деревне, разыскивая нужный адрес. Дорога петляла, явно повторяя изгибы заледеневшей реки, протекавшей, скорее всего слева под откосом. Справа на горе утопал в снегу хвойный темный, почти черный лес. За очередным поворотом мы выехали на мост через реку, дорога пошла в гору, и сразу за мостом, на высоком берегу открылся вид на церковь, едва голубеющую на фоне белого снега. Ни огонька не теплилось внутри, но строение было явно ухоженным и значительно превосходящим по размерам обычную сельскую церковь. У меня екнуло внутри, настолько знакомой показалась мне эта церковь. Полное ощущение дежавю. Но ведь я никогда здесь не была… Или была? В той медитации? Ничего себе!

Нашли нужный адрес, хозяина еще не было, и мы припарковались в узкой (из-за огромных сугробов по бокам) улочке у странного домика, не похожего ни на что. Три странных женщины, в странном месте, у странного домика сидели в машине, пялились на нечто, крошечное по сравнению со стоящими рядом коттеджами, напоминавшее в темноте сказочную башенку или теремок. Такие строились в боярских дворах и служили для заточения непокорных боярских дочерей.

Мы, все трое, почти ничего не говорили, только глупо хихикали от счастья. Даже старшая, просто приехавшая за компанию, и то попала под впечатление, а мы с младшей просто влюбились. Любовь с первого взгляда. Первый этаж, обложенный каким-то старым, видимо, под старину, кирпичом, с узкими, как бойницы, окнами, резко контрастировал со вторым, из бруса, с огромными, почти во всю стену окнами. Третий этаж, а точнее, крошечная дощатая мансарда, завершала строение, которое в высоту было явно больше, чем в основании. А крыша… У меня захватило дыхание: крыша имела такую странную форму, что я не сразу поняла, что она представляла собой. Два сложенных тетраэдра. И стеклянные стены. Я представила, что в любой точке второго этажа ночью видно звездное небо, и поняла: вот оно, то решение, которое я долго искала, но так и не могла найти в своих фантазиях. У меня уже не было сомнений, что мой ангел, лучше меня знающий мои мечты, привел меня сюда.

Нам уже было почти все равно, что дом представляет собой изнутри, насколько он практичен, из чего у него фундамент и как он отапливается. Мы сидели в машине и прикидывали свои финансовые возможности. Все складывалось. Получалось, что если мы продадим квартиру, дачу и возьмем вполне удобоваримый кредит (всего года на три, это вам не тридцать лет!), то мы справимся. Пришел хозяин, странный, симпатичный, но слегка сумасшедший парень. Показал нам в полумраке 1-й этаж и почти в темноте – 2-й. Свет был проведен не всюду. Дом изнутри показался нам больше, чем снаружи. Такое впечатление он, оказывается, производит на всех. Более того, в треугольные стены второго этажа было заключено практически кубическое помещение. Загадка архитектуры.

В полумраке первого этажа суровым величием веяло от грубого, не обработанного бруса. И даже торчащая из щелей пакля не вызывала ощущения отсутствия отделки. Высоченные потолки и камин придавали единственной комнате первого этажа вид средневекового замка, а стеклянные стены второго со всех сторон окутывало звездное небо. Больше ничто не имело значения. Хозяин дал нам адрес агентства, и наутро мы с дочерью уже вносили аванс. За дом, построенный не по проекту, на земле, на которую истек срок аренды. Короче, за дом без документов. Именно поэтому его цена оказалась доступной для нас. За риск. Агентство обязалось за пару месяцев выхлопотать хоть какие-нибудь документы, а мы – собрать деньги.

Удивительно, но я была абсолютно спокойна. Все будет хорошо. Мой ангел указал мне путь, он не даст нас в обиду. Все сложится. И документы, и деньги. Мысленно я уже сжала цветы на странном, треугольном участке…