Текст книги "Другая реальность"

Самое удивительное происходит со старшей дочерью. Они у меня очень разные, обе красивые и умные, умеют прощать и любить, но темперамент старшей несколько неуправляем. Она всегда делает то, что ей придет в голову, часто на грани риска. Размышлять будет потом. Она из тех, кто должен во все влезть, все попробовать, совершить все мыслимые ошибки, набить шишек, насоздавать трудностей, а потом их с блеском, стиснув зубы, преодолеть.

Последнее время у старшей трудностей было немного больше, чем нужно для воспитания характера. Душевное состояние было мрачновато при твердой воле и уверенности в себе. Здоровье – абсолютное, ни при каких обследованиях ничего не находят, однако уже лет десять температура 37 с небольшим. Есть ли температура сейчас, я не знаю, она перестала ее мерить. До Ваших книг она пока не дошла, а мы с младшей не навязываемся. Единственное, что она сделала – из уважения ко мне положила Вашу книгу в бардачок своей старенькой машинки. И не перестает удивляться: машина всегда едет туда, куда надо, даже если у нее нет на то никаких оснований, и всегда доезжает, куда это нужно хозяйке, ломается, только доехав до стоянки или сервиса. А ведь машине третий десяток! Есть и еще кое-что. Только не смейтесь над женскими глупостями. Девочка начала носить розовые цвета! А ведь были годы в черном, потом появился серый, потом — синий, над розовым она всегда посмеивалась. А сейчас носится, как угорелая, в розовом, щебечет, и все пошло налаживаться в жизни как-то само собой, без титанических усилий. Я не говорю о том, что она не работает, совсем наоборот, работает очень много, но как-то легко, с удовольствием. Все-таки есть какая-то связь между нашими мирами.

За эти месяцы многое произошло. Были и неприятности. Упала прямо на работе. Вела занятие, встала, чтобы подойти к одной из сотрудниц, споткнулась о стоящее рядом кресло на колесиках, падая, одной ногой попала в штанину брюк другой, испугалась за свои не раз ломаные ноги и подставила правую руку. Боль была пронизывающей, к концу дня запястье опухло и нестерпимо ныло. Шагать проторенной дорожкой в травматологию не хотелось. Несколько часов прикладывала лед, потом сделала компресс из водички и наложила тугую повязку. Ночью не могла найти для руки положение поудобнее, чтобы, уже не такая острая, но все же ноющая боль не мешала спать. В конце концов, положила руку на раскрытую книгу, которую перед этим читала, и спокойно уснула. Так длилось около месяца: днем, на работе, тугая повязка из эластичного бинта, дискомфорт из-за болевых ощущений, вечером компресс из водички, ночью – рука на книге. Так мы с вами ручку и вылечили, меньше, чем за месяц. Думаю, что гипс и физиотерапевтические процедуры вряд ли сделали бы это быстрее, к тому же не дали бы мне работать…

Лечила водичкой и книгами всякие мелочи: пищевое отравление, порез пальца в месте сгиба, там всегда хуже заживает. Помогло. О язве давно забыла. Пока остались проблемы с носом, дыхание затруднено с детства. Нос длинноват (эстетически меня это не волнует), ходы узкие, в детстве часто был гайморит, бесконечные проколы, в результате разрослись рубцы. С гайморитами справилась позже сама, а рубцы остались. Пробовала в юности их прижигать, у лора, конечно, но через месяц все возвращалось на круги своя. Плюнула, хожу с капельницей. Так привыкла, что уже не замечаю, как в общественном месте достаю ее и капаю в нос. Прочитала несколько писем, в которых пациенты справились с этой проблемой, справлюсь и я.

Есть изменения в порядке прохождения заочного лечения. Я перестала делать энергетические упражнения, так как у Вас написано, что не следует менять их порядок или исключать отдельные упражнения, но, если будут ухудшения, упражнения лучше прервать.

У меня после упражнений, при общем отличном состоянии и бодрости духа, все же усиливались боли в затылке и шее. Не знаю, можно ли делать энергетические упражнения при травме шейных позвонков. Или все-таки можно пропустить именно упражнения на наклоны головы? Многие пациенты пишут, что упражнения, которые помогает им делать их ангел, очень похожи на энергетические упражнения, описанные в книгах. У меня совсем наоборот, все упражнения проходят в очень быстром темпе и не похожи на описанные. Не знаю, права ли я, но я решила, что Ему виднее.

Теперь я принимаю заочные сеансы (без упражнений) гораздо чаще, до трех раз в неделю. Ощущения стабильны, ангел мой не оставляет меня, иногда что-то убирает, иногда вводит что-то новое. Однажды, плавая в бассейне (к сожалению, я делаю это редко и нерегулярно), я почувствовала, как у меня стало сильно сводить ноги. Я очень люблю нырять, но лесенки в бассейне круглые и узкие, и, если часто ими пользоваться, это всегда заканчивается судорогой. Отказывать себе в удовольствии не хотелось, и с каждым выходом из воды ноги сводило все сильнее. Вечером ангел мой сам добавил мне новое упражнение для ног, теперь мы делаем его регулярно, на огромной скорости сводя внутрь и разводя ступни наружу. Повторить самой это упражнение без его помощи в таком же темпе не представляется возможным. Обычно все тело у меня находится в таком движении, что, кажется, каждая клеточка танцует. Только руки лежат без движения, как будто в невесомости. Но однажды, в конце сеанса, руки пришли в движение и проделали две серии упражнений. Видимо, в этот день руки мои очень устали (так и было).

В зимние каникулы, так как времени у меня много, я поработала над своим главным желанием больше обычного, вместо обычных двух-трех страничек книги, которую я, чувствую, должна написать, я написала около десяти, причем втянулась и делала это с удовольствием. Вечером, в начале сеанса, я мысленно поблагодарила за это своего ангела, и он ответил мне более сильным и продолжительным сеансом массажа. От сидения за компьютером у меня ныли плечи и немного затылок, так вот он снова вернул упражнение «с ушами», то, при котором энергия пульсирует в затылке, а в уши как будто зажимают ладонями и отпускают. Причем создается ощущение, что между ушами внутри головы проходит какой-то канал, который мне «продувают». Точнее ощущения передать не могу, они гораздо богаче, чем наша речь.

Мои отношения с моим ангелом волнуют меня. Я так до сих пор и не научилась разговаривать с ним вслух. Только когда открываю систему тонкого тела и посылаю ему сое главное желание, я шепчу. Все остальное я делаю мысленно. Не знаю, не обижается ли он на меня? Я привыкла, что всегда справляюсь с житейскими проблемами, и мне кажется неловким обсуждать с ним мелкие хлопоты и рабочие моменты. А о проблемах Вселенского масштаба мы рассуждаем гораздо реже, чем следовало бы.

Недавно взяла в руки книгу Зеланда «Трансерфинг реальности». Первый же постулат меня сильно огорчил: автор обещает научить, как добиться всего, ничего не делая. Особый упор делает на то, что ни в коем случае не нужно пытаться изменить себя. Хочешь ненавидеть – пожалуйста. Женское любопытство заставило читать дальше. Читала в общей сложности менее получаса, начало давить сердце. Отложила. Видимо, это – не для меня. Интересно, бывают ли книги, которые могут нанести вред миру человека? Мне кажется, что да. Один мой приятель начал читать «Книгу мертвых», и на следующий же день посыпались неприятности, как из рога изобилия. Я посоветовала ему выбросить ее, а ему жалко, очень редкое издание. Мелкие неприятности переросли в крупные, он ее убрал подальше, не читает, но и не выбросил.

Меня немного смущает, что не каждую книгу следует читать. Ведь в любой из них есть крупицы знаний, я всегда думала, что важно лишь то, что ты из этих книг для себя принял, а что отверг категорически. И вдруг – ясное осознание: это лучше не ворошить. Вижу в этом некое недоверие к себе, будто я дитя малое, которое тащит в рот все, что попадется под руку. Наверное, так и есть. Для Вселенной все мы – малые дети, одни постарше и поумнее, поосторожнее, другие – вечные подростки, которым все хочется испробовать, не думая о последствиях. И потому каждому открываются только те знания, которые он может использовать во благо. А если не почувствуешь запретную грань, или перешагнешь ее, то можешь получить собственную, маленькую, уютненькую атомную бомбу? А как же безграничность познания? Стремление человека к расширению границ сознания? Или Вселенная говорит «стоп», если идешь не в том направлении? Нужно уметь читать знаки судьбы. Ангел мой, видимо, подает их мне.

У меня две давние, еще с юных лет, подруги. Когда мы на кухне, еще до знакомства с Вашими книгами, обсуждали идею строительства Храма Любви и Единения, обе приняли идею безоговорочно. Даже дошли мы все вместе своим умом до того, что физически воплотить идею в камне мы в ближайшее время не сможем, но каждый может это делать в душе своей и помогать это делать другим. Одна из них начала читать ваши книги, и ходит счастливая, и говорит, что чувствует Любовь Вселенной (на здоровье она и раньше не жаловалась), мир и покой в душе. Увы! Вторая подруга смотрит на нас недоверчиво и настороженно. Боюсь, что первая трещинка непонимания уже пролегла между нами.

На днях узнала из переписки с петербуржцем, Саввой, бывшим еще при советской власти бродячим проповедником, что что-то угрожает Вашим сеансам и, по слухам, они могут прекратиться. Я верю, что Господь этого не допустит. Не забывайте о том, чему учите нас: любите себя, заботьтесь о своем здоровье, берегите себя. Счастья Вам и всем вашим пациентам. Спасибо за Вашу Любовь и преданность больным.

Низкий Вам поклон, Доктор за роялем! Когда-нибудь я непременно побываю в Петербурге и услышу, как Вы играете!

Глава 3

Две недели счастья

Июль 1972

Последний отпуск с семьей, а точнее, с матерью и маленькой сестренкой. Почти игрушечные домики на песчаной косе, теплое море, расслабляющий горячий песок, синее небо, непроглядная темень ночей.

Крошечная танцплощадка, гремящая каждый вечер ужасающей какофонией звуков, издаваемых расстроенными инструментами местных «лабухов». Не выдерживаю материных упреков и делаю ей одолжение – иду на танцы. К счастью, нахожу укромный уголок и усаживаюсь на свободный стул. Рядом плюхается мужчина лет тридцати. Я его не разглядела, заметила только, что он очень высок. Я отвлекаюсь, рассматривая интересную пару. Они танцуют так, будто получают удовольствие от этой отвратительной музыки. Их танец полон страсти и томления, и мне на ум приходит формулировка «курортный роман». Я цинично улыбаюсь, хотя толком не знаю, что это словосочетание означает. Музыка смолкает, и, оставив свою партнершу, мужчина подходит к моему соседу и шепчется с ним по-английски. Мне все понятно, но английский оставляет желать лучшего. Краем глаза я замечаю, как сидящий рядом со мной передает танцору ключ. Он тяжело вздыхает и машет ему в след – иди уже, что поделаешь.

Я улыбаюсь, а мой сосед приглашает меня на танец. Я отказываюсь, решая про себя, что он такой же, как и его дружок. Он немного растерян, и, пока он формулирует следующую фразу, я успеваю его рассмотреть: высокий, какой-то бесцветный, выгоревшие светлые волосы, голубые, но какие-то слишком светлые глаза. Бронзовый загар. Вот почему мужчина выглядит таким бесцветным. Слишком яркий фон. Любопытно, значит, он здесь уже давно, а на танцах все еще один. Не такой уж он и ловелас. Он произносит вполне стандартную фразу:

– Если вы не танцуете, то зачем пришли на танцы?

– Отдаю дань родительским представлениям об отдыхе. Мать считает, что девушка должна вращаться, а не портить глаза над книгой. Вот я и вращаюсь.

– Вы всегда так слушаетесь маму?

– Мы проводим вместе не больше месяца в году, так что не вижу смысла спорить.

– Тогда это меняет дело. Я здесь тоже не по своей воле.

– Я поняла. Девушка вашего друга завтра уезжает, они прощаются в вашей комнате, а вам больше некуда податься.

Он смутился, как школьник, и сразу стал мне симпатичен.

– И все же, вы совсем не любите танцевать?

– Обожаю, но эта музыка убивает во мне желание танцевать.

Как по приказу, самодеятельность закончилась, музыканты устали и положили инструменты. Зазвучали записи, Битлы пели о счастливом вчерашнем дне, и воспоминания вернули меня в тот теплый дождливый весенний вечер. Я отвлеклась, почти забыв о своем соседе. Его голос вернул меня на танцплощадку.

– Под эту музыку вам придется со мной станцевать…

Мы танцевали, я едва доставала ему до груди. Он что-то говорил там, вверху, и мне приходилось откидывать голову, чтобы видеть его, а ему наклоняться, чтобы меня слышать. Он улыбался, оставаясь при этом каким-то строгим, а глаза были очень серьезные и внимательные. Я поняла только, что он из Питера, работает в школе и учится в аспирантуре.

Танец закончился, и я сказала, что мне пора. Он пошел провожать меня и как-то запросто взял меня за плечо. Не обнял, а как-то по-дружески положил руку. И я не сняла ее. Мне показалось глупым подозревать в дурных намерениях человека, который был старше меня минимум на десять лет. По дороге он придумывал, как убить время, и предложил мне искупаться. Купальник стал к тому времени моей второй кожей, и я сразу согласилась, тем более, что он сказал, что купается каждую ночь, и это – незабываемое впечатление.

В воде, действительно, было тепло и тихо, лунный свет серебрился на поверхности, но стоило отплыть в сторону, как непроглядная тьма окутывала меня, и я старалась держаться поближе к Виталию. Рядом с ним было не страшно. Мы не нежились в воде, мы плавали долго и далеко, не рассчитывая сил, а когда подплывали к берегу, я уже доверяла ему полностью. Однако, выходя из воды, он притянул меня к себе и попытался поцеловать. Я резко вырвалась – это было не трудно, так как тело было скользким от воды.

– Уж не собираетесь ли вы воспользоваться ситуацией? – спросила я зло.

Он начал что-то неловко бормотать, о том, какой чудесный вечер, и почему бы ему меня не поцеловать, но я уже подняла с песка одежду и пошла прочь, не оглядываясь. Он шел следом. Мать поджидала меня около домика, и, чтобы не дать ей понять, что произошло, я обернулась и бросила через плечо:

– Ну, я побежала, холодно.

Дома мать устроила мне нахлобучку на тему, как должна вести себя приличная девушка. Я язвительно поинтересовалась, откуда ей об этом знать. После чего я оказалась шлюхой, которая не уважает свою мать, потом я превратилась в беззащитную овечку в руках злого волка, потом все вокруг стали мерзавцами. Уже засыпая, я пробормотала, что с мерзавцами не знакомлюсь, и что Виталий – очень приличный человек.

Наутро, пережив допрос с пристрастием, я лениво валялась на пляже, покачивая ногой, и чувствуя, как кто-то бросает в нее камушки. Я не реагировала – типичный способ завязывания знакомств. С меня хватит. Мать продолжала жужжать:

– Что же твой новый знакомый не приходит? Ему, поди, с тобой не интересно, ты ведь дикая, точно Дунька деревенская…

Камушки продолжали попадать по ноге, но я, не обращая на них внимания, лениво огрызалась:

– Конечно, дочь – дикая, да еще мать, как фурия, налетела. Он уж, поди, рад-радешенек, что ноги унес…

Договаривая фразу, я все же обернулась. Виталий стоял прямо надо мной. Я, почти без паузы, продолжила:

– А, привет, день добрый! А вот мы с мамой как раз спорим, кого вы больше испугались: ее или меня?

– Ну, тебя, конечно, немного больше, – он говорил мне, но смотрел на мать и улыбался ей так добродушно, что она таяла на глазах. Он повернулся ко мне:

– Пожалуй, я все-таки рискну с тобой искупаться…

Он улыбался как-то облегченно, видимо, был рад, что я не напоминала о вчерашнем.

Я спросила:

– К буйку?

Он кивнул, я вскочила и с разбега бросилась в воду. Я плыла быстро и не оглядываясь, но у буйка он оказался раньше. Плавал он великолепно, и я это оценила. К тому же, пока он покорял мать, я успела разглядеть его при свете дня. Его загорелое тело было худощавым, но мускулистым. Впрочем, ощущение худощавости было ошибочным. Просто у него были очень длинные ноги и короткий торс с мощной грудной клеткой и накаченными плечами. Наверное, подростком он был довольно неуклюжим. Здоровая физическая красота была, скорее всего, результатом многолетних тренировок.

– Ты здорово плаваешь, – сказал он, когда я взялась за буек. – А у меня маска и ласты есть, хочешь, сбегаем к нам, возьмем?

Мне стало смешно, он подлизывался, как ребенок.

– Что-то я опасаюсь к тебе идти, даже за ластами…

Он смутился, начал оправдываться:

– Да ладно тебе, мне и так неудобно. Я вчера руку тебе на плечо положил, а ты не оттолкнула. И купаться ночью пошла… Я не ожидал…

– Думал, руку положил и – твое? Да, я ее не убрала-то только из уважения к твоим морщинам. – У него под глазами, и в самом деле, морщинки уже раскинули свою паутину. – Думала, неудобно его одергивать, как мальчишку, он меня лет на десять старше, а ты – пацан пацаном. А вчера мне показался школьным учителем.

Я видела, как ему неудобно, и он ухватился за первое, за что можно было зацепиться:

– Обижаешь. Я не учитель. Я завуч. А тебе сколько лет, интересно?

– Фу, какой нескромный вопрос! Восемнадцать.

– Твой ответ нужно понимать так: всем женщинам до тридцати – восемнадцать? Ну а серьезно?

– Если серьезно, то скоро девятнадцать. – Я говорила абсолютно серьезно, и он поверил:

– Пятнадцать.

Я не поняла:

– Что – пятнадцать?

– Я старше тебя на пятнадцать лет! Ну и дурак же я! Ты мне сначала показалась очень молоденькой, но, после того, как ты мне выдала в лоб про моего друга, я решил, что ты просто хорошо выглядишь.

– Ты удивительно много вчера думал. И много ошибался. Может, нам лучше поплыть в разные стороны? Лично мне пора на берег.

Я потихоньку поплыла, он держался рядом:

– Ну, нет, я теперь тебя, такую молоденькую, никуда не отпущу, а то здесь умных много.

– Угу, ты говоришь точно как моя мамочка, только поинтеллигентней.

– А знаешь, почему я тебя сегодня полдня на пляже искал?

– Интересно, я, действительно, не ожидала.

– У вас за стеной мой знакомый живет, он мне рассказал, как тебе вчера от матери из-за меня досталось. – Мне стало не по себе:

– Интересно, что он еще тебе рассказал?

– Что ты меня защищала. Вот я и подумал: я свинья свиньей, а она обо мне, как о порядочном человеке. Найду, думаю, извинюсь, и уйду. Да от тебя не уйдешь.

– А я не держу.

– Потому и не уйдешь, что не держишь. Мужчины вообще не любят, когда их держат…

Его глубокомыслие меня рассмешило:

– Ого! Ты уже от лица всего мужского пола заговорил! Если захочешь высказаться от лица всего человечества, предупреди сразу, я нырну поглубже, чтобы не слушать.

Похоже, ему нравилось пикироваться, потому что он удовлетворенно хмыкнул:

– С тобой вообще невозможно разговаривать!

– А ты не разговаривай, давай лучше поплывем молча, а то я уже пол моря выхлебала!

Мы плыли молча до самого берега, я бухнулась на песок между матерью и сестренкой. Мне было любопытно: не испугается ли он моей мамочки? Но он спокойно лег рядом с ней и представился:

– Кстати, меня зовут Виталий. Я тот самый нахал, который вчера вечером пытался похитить вашу дочь.

Он растянул губы в добродушной улыбке, а глаза насмешничали. Но мою мать голыми руками не возьмешь:

– Всыпать бы вам обоим, в другой раз бы подумал, стоит ли похищать такое сокровище!

Она старалась держаться сурово, но уже явно попала под его обаяние. Я удивилась: никогда не думала, что с моей матерью можно с ходу взять верный тон.

– А я уже подумал. Вы не возражаете, если я познакомлю ее со своим другом, а то он совсем один, с ума сходит со скуки.

От такого любезного обращения она так обалдела, что не возражала. Я тоже.

Его друг и в самом деле пребывал в дурном расположении духа и изнемогал от безделья и одиночества. При нашем появлении он несколько наиграно оживился:

– А, нашел свою русалку! – И, посмотрев на меня оценивающим взглядом, добавил:

– Смотри, такая и в омут затянет…

Он представился, Виталий назвал мое имя. Приятель тут же начал назойливо балагурить:

– Бросайте его, он вас не оценит. Вот посмотрите на меня: интересный мужчина, инженер, культурный человек, не чета этому офицеришке. Да он не знает, как к женщине подойти…

Я насторожилась: итак, что я знаю об этом человеке? Аспирант, завуч, офицер, изучает английский… Многовато для одного человека. А еще явно отдает дань спорту… Я посмотрела на Виталия и не смогла сдержать смех: он испепелял своего приятеля взглядом. Понятно, не успели договориться. А дружка немного нужно осадить.

– Да, я еще вчера заметила, что вы большой специалист по женскому вопросу. Но на этот раз солируете не вы. Будем с уважением относиться к погонам вашего друга.

И я с большим интересом уставилась на Виталия:

– Кстати, я не вижу, сколько у вас звездочек…

Мы расхохотались, фильм про «честное слово» помнили все, но смех был немного напряженный. Дружок почувствовал, что возможен «разбор полетов», и сбежал «за картишками».

– Иди, иди, трепло! – тепло проводил его Виталий.

Когда мы остались одни, я все же не выдержала и съязвила:

– А я все думаю: уж не на кафедре ли философии он бицепсы накачал? Ты в другой раз, когда женщине будешь мозги пудрить, друга заранее предупреди.

– Да ладно, Катюш, не дуйся. Я ведь почти ничего не соврал. Просто не сказал, что военный.

– Между прочим, у меня отец в армии тридцать лет, и никогда этого не стыдился.

– Так то – кадровый офицер. А я совсем недавно, еще сам не привык. Я, в сущности, человек-то очень гражданский. Когда мне предложили эту работу, я в школе завучем был. И все мне нравилось, и форму надевать не охота, да ведь не откажешь. Не первый год в партии… Вроде и не заставляли, но предложили так, что не откажешься.

Я слушала его, и мне уже было ближе и понятнее его строгое умное лицо, и морщинки вокруг глаз, но я не хотела этого показывать:

– Без меня меня женили?

– Почти. Как ни странно, я свою работу люблю. Только ты меня о ней больше не спрашивай, ладно?

– Ладно. А что ты там делаешь?

Я думала, он рассмеется, но он рассердился не на шутку.

– Танцую.

– Ладно, не злись. Будем считать тебя философом, раз тебе так больше нравится. А куда же твой приятель делся?

– Вон, в окошке торчит, не хочет нам мешать. Позовем?

Я кивнула. Виталий махнул другу, тот подошел, но купаться с нами не стал.

Уже в воде я спросила:

– А английский тебе зачем?

– Для общего развития, любопытная солоха.

– А ты – темная лошадка. Поскакали?

Он смотрел на меня очень спокойно и не без удовольствия:

– Попалась бы ты мне несколько лет назад…

Он явно чего-то не договорил, но я чувствовала, что он не хочет лгать, и решила не спрашивать, а свести все к шутке:

– Несколько лет назад ты надрал бы мне уши, ведь ты был завучем, а я не самой примерной ученицей…

Он обрадовался и с удовольствием стал развивать тему:

– Ни за что. Я бы тебя нашлепал.

Дни полетели незаметно. Мать привыкла к Виталику, но не теряла бдительности. То есть подслушивала, подглядывала, или посылала сестренку посмотреть, чем мы занимаемся. А занимались мы плаванием и настольным теннисом. Он играл намного лучше всех и натаскивал меня терпеливо и с удовольствием. Уже через неделю я начала понемногу обыгрывать некоторых завсегдатаев, а Виталик раздувался от гордости. По вечерам я говорила матери, что мы идем в кино или на танцы (она считала неприличным оставаться с мужчиной один на один), а сами гуляли и болтали.

Я хорошо усвоила урок, и ни о чем его не спрашивала, но иногда он начинал рассказывать эпизоды из своей школьной практики, и мы смеялись вместе. Но особенно хорошо он умел спрашивать и слушать. И создавать ощущение, что я – инопланетянка, и все, что я рассказываю, ему страшно интересно и ново. Мы бродили в кромешной тьме по дороге, ведущей в город, сразу отбросив прогулки в парке, где на каждой скамейке целовались влюбленные. Мне казалось, что мы – выше этого.

Однажды мы сидели на скамейке на берегу моря. Позади нас протянулась полоса колючих кустарников. Впереди – легкие волны с тихим шорохом, расслабляя и убаюкивая, накатывались на песок. Ночь была теплая и лунная. Вдруг он попросил меня поцеловать его. Я растерялась: мне и самой хотелось этого, но страшная скованность мешала мне сделать это. Я чувствовала, что стою на краю бездны, пугающей и притягательной.

– Прости, я не могу.

– Не хочу?

– Нет, не могу.

– Но ведь ты хочешь этого. Неужели ты думаешь, что я не вижу, что ты тоже не считаешь нас просто приятелями? Или ты думаешь, что это – курортный роман: конец путевке – конец любви?

Я обрадовалась и испугалась: он впервые произнес это слово, да так просто, будто между нами все давно было решено. И я спросила с надеждой в душе и иронией на губах:

– А ты думаешь, что это не так?

– Нет, не так. Я не хочу быть нечестным с тобой: может быть, мы никогда больше не встретимся, но, поверь, это останется. Останется чистым и добрым, но слишком поздним подарком судьбы, чтобы принять его, не задумываясь, имеешь ли ты на это право.

Я молчала. Мне нравилось, что он не врет ни мне, ни себе, но мне трудно было ответить. Он сказал так много, и так много не договорил. Ну и пусть. Я привыкла не задавать лишних вопросов. На меня напал столбняк. Виталий продолжал говорить тихо и веско:

– Ты читала Хемингуэя «Праздник, который всегда с тобой»?

Я кивнула. Лучше уж говорить о литературе, но он вернул разговор в выбранное им русло:

– Я не хочу говорить об этой вещи, она очень спорная, но название! Какое яркое название – праздник, который всегда с тобой! Зачем мы сами, умышленно, не хотим сделать этот праздник еще более неповторимым? Радость возникшей между нами духовной близости уникальна, но и она мертва, и она сотрется в памяти. Я хочу унести с собой и другую память – запомнить вкус твоих губ, запах волос, ощущение твоей загорелой кожи пол моей ладонью. Неужели это – плохо? Неужели тебе не хочется того же?

Я дотянулась губами к самому его уху и прошептала:

– Тысячу раз я говорила себе то же самое, но мне все время что-то мешает.

Он заворожено ответил в той же тональности:

– Что же тебе мешает на этот раз?

– Во-первых, кусты позади нас. Судя по звукам, туда прокрался слон и вьет там гнездо. Слышишь? Я узнаю по дыханию свою мамочку. Это вполне в ее стиле.

– Ты шутишь?

– Какое там! Хочешь, проверим? – и громко добавила: – Давай, посмотрим, вода теплая?

Мы поднялись со скамейки и пошли в сторону моря. Через несколько метров мы оглянулись и увидели, как знакомый силуэт, крадучись и пригибаясь, удаляется в сторону турбазы. Мы переглянулись и начали сначала тихонько смеяться, а потом хохотать, перегибаясь пополам, падая на песок и всхлипывая. Какую песню испортила нам бдительная мамаша! И какое напряжение сняла…

Мы уже почти не смеялись, Виталий обнял меня за плечи:

– Теперь тебе ничто не мешает…

Но меня уже потянуло на несерьезный лад:

– Еще как мешает. Всякая чушь в голову лезет: и что ты – коммунист, и что – завуч, и я представляю, как целуюсь с нашим строгим завучем, и мне становится смешно. Я и сейчас еле сдерживаю смех. Ты что, не веришь? Ну, попробуй, поцелуй меня!

Он не заставил себя упрашивать и притянул меня к себе, но, когда я увидела рядом его прикрытые глаза, застывшее, серьезное, какое-то углубленное выражение его лица, я не выдержала и прыснула. Его лицо сразу приняло такое обиженно-удивленное выражение, что я стала смеяться еще сильнее. Он смотрел на меня и начинал улыбаться все шире, пока смех тоже не разобрал его. Когда мы прекратили хохотать, он продолжил гнуть свою линию:

– Закрой глаза…

Мне снова стало смешно:

– А рот открыть?

Он рассмеялся первым, он уже не обижался. Успокоившись, Виталий произнес с нежностью:

– Ты так странно смеешься: в тебе смеется все – глаза, губы и даже нос, только голоса почти не слышно. Ты и на уроках так смеялась?

– Точно. Сижу себе в уголке, рот рукой прикрою и смеюсь до потери сознания, а учителя не замечают. Только один все замечал. Он был такой серьезный, но с забойным чувством юмора. Такое впечатление, что он сам не замечал, что шутит. Всегда такое строгое выражение лица, а сам такие пенки выдает. Все сидят тихо, только я со смеху умираю, а он так серьезно спрашивает: «Чего это вы вздрагиваете, вам холодно?». А я ответить не могу – губы так дрожат, что я ими не управляю. А он еще серьезнее: «Что это вы изображаете?». Мне говорить трудно, и я максимально сокращаю ответ, но губы дрожат, и получается блеяние: «Сме-е-е-е-е-х…». Класс присоединяется, хохот нарастает, и учитель выставляет меня за дверь: «Успокоитесь – войдете». Я за порог выйду – и в голос, на весь коридор. Быстро просмеюсь, и назад. Захожу совершенно спокойная. Если ничего не спросит, сажусь на место, и все в порядке, но стоит ему спросить: «Успокоились?», как меня опять начинает трясти, и я снова выбегаю за дверь.

Он очень любил подшучивать над нами, а моя соседка по парте, если доставалось ей, сразу глотала слезы. Он сделает ей замечание в своей мягкой ироничной манере, а она еще пуще слезы льет. Тогда он сразу на попятный: «Женские слёзы мня всегда обескураживают. Пять за четверть!» Я сразу начинаю корчиться от смеха. Так и сидим рядышком: она давится слезами, а я смехом. Учитель: «Катерина, займите свое место!», и я сразу за дверь. Класс угорает. А для меня систему придумал: засмеюсь – минус в журнал. Пять минусов – двойка. Правда, за четверть всегда пять выводил. Знал, что я его предмет знаю и люблю.

Виталий, судя по выражению его лица, вспоминал свое преподавательское прошлое, и мечтательно произнес:

– Классный учитель. Ты была в него влюблена?

– Конечно, как и все. А в тебя ученицы влюблялись?

– Наверное. По крайней мере, провокации устраивали – взрослые кокетки не придумают. Слушай, а давай я его систему применю. Как засмеешься, я тебя целую. А пять моих – один твой. Идет?

– По-моему, торг здесь не уместен! – процитировала я, и мы снова покатились со смеху. И этот смех сближал нас сильнее, чем тысячи самых ярких слов о любви.

Мы уже подходили к нашему домику, все еще продолжая хохотать. Выбежала моя мать, мы расхохотались еще сильнее.

– Тю, мне показалось, что мою Катьку режут. Чего вы шум, на ночь глядя, подняли?

Весь лагерь перебудите. Спать пора, гуляки.

Мы послушно разошлись, я быстро уснула, но во сне продолжала смеяться, всхлипывая и размазывая слезы.

Мы совсем перестали жариться на пляже. Виталий обучал меня игре в настольный теннис. Игра захватывала и возбуждала, мы резались азартно, а потом снимали жар прохладой моря. Мать не теряла бдительности, днем посылая сестренку посмотреть, чем мы занимаемся, а по вечерам выходя на охоту лично. Ритуал состоял из рассматривания замка на домике Виталия и напряженного стояния под окном, на случай, если мы все же внутри. Однажды он попытался иронизировать на этот счет: