Текст книги "Берцик. Новая жизнь"

Глава 7

Подходящий маршрут нашелся почти сразу. К морю его повез ярко-красный, с белой рекламой кока-колы на борту грузовик. Два водителя, совсем молодые, всю дорогу болтали между собой, обсуждая собственные дела и проблемы. А Берцик, предоставленный на долгое время самому себе, все перебирал в мыслях то, что с ним приключилось. Больше всего его удивляло, он что-то вспомнил, и учителя, и свадьбу, и даже своих сыновей. Он и сейчас еще продолжал видеть белоснежное, шелково-гладкое платье невесты, даже чувствовал его рукав под своей ладонью. Что это было? Реальные воспоминания или только его собственное воображение, желание вспомнить, фантазии, которые он принял за действительность? Конечно, в жизни каждого мальчишки наверняка был учитель, которого он приклеил к стулу, и на свадьбах, в забытом отрезке жизни ему, надо думать, бывать приходилось. И не только, скорее всего, на своей. Где тут что, сейчас не разобраться. Надо выкинуть из головы никуда не ведущие иллюзии и жить дальше так, как получается.

На месте они были через день к вечеру. Выбравшись из машины, Берцик сразу увидел море, синее, огромное, с узкой полоской белоснежного песчаного пляжа у кромки. Сразу же в голове возник вопрос: видел он море раньше, и какое, это или другое? Но он напряжением воли отогнал ненужные размышления и отправился искать своих друзей-художников.

Пшемислав и Лех нашлись совсем быстро. Это был большой, расположившийся возле самой воды санаторий. Белоснежные, наполовину стеклянные корпуса, похожие на готовые отплыть корабли, возвышались посреди соснового бора, создавая ощущение нереальности, вызывая уважение к тому, кто решил разместить рядом несопоставимое: корабли и зеленое море леса. Повсюду пестрели яркие цветочные клумбы, разбегались в разные стороны вымощенные аккуратными плитками дорожки. Художники жили в дощатом домике на пляже, где раньше размещался медпункт. Две малюсенькие комнаты, совсем крохотная кухня и санузел с душем.

Увидев его поцарапанную, всю в синяках физиономию, друзья удивились. Были уверены, он давно уже дома и обсудив между собой все, уже успели порадоваться, что так получилось, и именно они притащили его на шоссе, где его узнал человек, который смог помочь.

Внимательно выслушав все, что с ним произошло с тех пор, они только сочувственно вздохнули.

– Ладно, не расстраивайся, – бросился утешать его Лех, – здесь так здорово, красота как в раю. Пойдем ужинать, мы тебя, кстати, завхозу представим. Что же теперь делать, не думай ни о чем плохом, как-нибудь само все наладится.

Махнув согласно рукой, Берцик отправился с приятелями ужинать и осматривать окрестности.

За следующие два дня он уже немного пообвык. Жизнь тут, действительно, текла расслабленная и почти праздная. День он начинал с того, что еще до завтрака купался в прохладном, по раннему часу, море. Потом будил друзей, они вместе долго и со вкусом завтракали под тентами у бассейна, куда были перенесены столики из столовой, которую предстояло расписать. С работой их никто не торопил, а сами художники совсем были не заинтересованы в том, чтобы скоро закончить так удачно выпавший на их долю безмятежный почти отдых.

Работали они три-четыре часа в день, а все остальное время валялись на пляже, рассматривая играющих в песке ребятишек и их мамочек, составляющих большую часть контингента санатория.

В огромной, с окнами на солнечную сторону, столовой они пока подготовили под роспись одну только, самую маленькую стену, а перед сном, сидя со стаканами вина прямо на песке у своего дома, подолгу спорили, что именно будут рисовать там.

Как-то вечером Лех с Пшемиславом отправились в город пополнить запасы легкого дешевого вина, которым они наслаждались по вечерам. Буфет в санатории торговал с большой наценкой, да и ассортимент в нем был рассчитан на более взыскательный вкус. Вернулись они совсем в темноте. Берцик даже решил уж было, что загуляли на местной дискотеке с какими-нибудь веселыми девочками, и улегся спать. Но художники разбудили его, позвали на кухню.

– Слушай, – начал Пшемислав, – тут такое дело. Мы подработку нашли. Там церковь в городе, маленькая совсем, православная. Зашли, с батюшкой случайно познакомились. Он нас на реставрацию небольшую подписал, надо там кое-что подновить.

– Ну, так и что? Зачем разбудили?

– Мы тут посоветовались и решили. Давай, ты здесь останешься, поработаешь пока один. Главное, чтобы завхоз не заметил, что нас в столовой нет. Мы ночевать здесь будем, завтракать, ужинать, постараемся ему на глаза попадаться, вроде все идет, как положено. А деньги все, и за церковь, и те, что здесь обещали – на троих поделим.

– Можно, в принципе. Только что я там, в столовой, рисовать буду, мы же так и не решили.

– Да рисуй ты что хочешь, какая разница. А мы когда вернемся – продолжим, что ты там надумаешь.

– Ладно. Попробовать можно, согласен.

Так и порешили. Следующие дни художники уходили рано, а возвращались поздно, грязные, уставшие и оттого немногословные. Поев и помывшись, сразу заваливались спать. Берцик тоже покончил с праздным бездельем и все время проводил в столовой. Завхоз забегал пару раз и, убедившись, что работа идет, допытываться, почему он все время один не стал, а потом и вовсе пропал куда-то, занятый другими делами.

Жара стояла несусветная. Казалось, плавились под ногами отдыхающих керамические плитки на дорожках. Кондиционер в столовой, еще в самом начале, местные санаторские рабочие сняли и куда-то унесли. Открытые окна ничуть не спасали. Краски на палитре пахли так, что слезились глаза. И Берцику стали видеться странные, совсем нереальные картины, в которых, о ужас, участвовал он сам.

Видел он город, ярко, будто не раз побывал там, но нереальный, как во сне. Дома в нем, построенные из неизвестных людям материалов, изгибались под самыми немыслимыми углами, причем каждый день по-разному. Они были мягкие, словно пластилиновые, и хозяева сдвигали их, как им того хотелось. В домах находились огромные, почти пустые комнаты, без занавесок окна. Там жили существа, только отдаленно похожие на людей, но наделенные разумом, совсем другим, чем тут, на Земле. Между собой они разговаривали на странном, звучащем как мелодичный свист, языке. И он, Берцик, понимал их язык, он тоже был одним из них, жил там.

Эти создания существовали совсем по-другому, чем люди. У них не было семей, привязанностей, любви, они не умели мечтать. Каждый из них жил сам по себе, но одновременно был частью целого, единого, просвещенного и технократического общества. У них не было представлений о прекрасном и безобразном, они не знали, что такое книги и искусство. Все в том мире было подчинено жестким, тысячелетия назад установленным законам. И не у кого даже мысли не рождалось нарушить их.

Но это была высокоорганизованная, далеко опередившая в своих знаниях землян, страна. Человек, если можно было назвать так живущих там существ, действительно покорил в том мире природу, пространство, время. Ручной труд полностью отсутствовал, все работы, в том числе и по постройке тех удивительных пластилиновых домов, осуществляли механизмы. Каждый там был ученым и то, что придумывал, сразу воплощалось и принадлежало уже всем.

Странно ему, Берцику, было ощущать себя живущим там, без музыки, без картин, но все равно органично и естественно, не смотря ни на что. Эти полуфантазии-полусны в те дни стали так же реальны для него, как то, что окружало. Он стремился туда, ждал, когда же останется один в гулкой пустой столовой, чтобы опять погрузиться, уйти в свой фантастический, непонятный, но от этого не менее действительный и привлекающий его мир. Чувствовал себя он там маленьким винтиком огромного, давно отлаженного механизма, а от этого защищенным и в безопасности, укрытым от враждебных и грубых вторжений внешнего мира и поэтому счастливым.

На той планете или в том мире, куда переносили его мысли, были причудливые, совсем не такие, как он представлял себе раньше, космические корабли. Давно уже все, даже самые отдаленные закоулки Вселенной, были открыты и доступны тем существам. В долю секунды могли они оказаться там, где только пожелают. Все законы природы работали только на них.

Иногда Берцик думал, что, может, он действительно оттуда, с неизвестной еще здесь планеты. Похоже, он чем-то провинился там, в своем доме, и его сослали сюда в наказание, далеко от того, что раньше было ему привычно. Или послали исследовать, узнавать новое, он – пионер, обязанность которого построить мост между двумя разумными цивилизациями. Но почему тогда ничего конкретного не помнит о своей миссии? Ни означает ли это, где-то что-то пошло не так, как задумывалось, и он потерялся, отстал от своих, утратив возможность вернуться домой? Или, действительно, это только наказание, отбыв которое, он проснется, увидит себя на месте, там, где привык, и все вокруг знакомо.

Выныривая из своих размышлений, Берцик, конечно, на логическом, умственном плане, понимал, что видящееся ему – просто сказки, рожденные его воображением, душной погодой, ядовитыми испарениями от красок. Или просто, полученное недавно, и еще до конца не прошедшее сотрясение мозга рисует ему эти странные, по своей реальности, картины. Но и осознавая, он все равно продолжал отдаваться своим красочным воображаемым конструкциям, почти до конца поверив, что они не выдуманы им, а действительны так же, как стены столовой вокруг него.

Мир, который он изобрел, уже принадлежал не только ему. Из-под его кисти выходили странные, фантасмагорические картины, с причудливыми домами и выглядывающими отовсюду глазами, на них хотелось смотреть и смотреть, не отрываясь. Зашедший как-то утром в столовую Лех, даже присвистнул в удивлении:

– Ну ты, друг, даешь. Сюр, что ли? Смотри, не очень здесь расходись, столовая все-таки, не вернисаж. И нам еще потом три стены делать, а такое, брат, понятно, вдохновения требует.

Но он продолжал все глубже уходить в свои фантазии. Думать и рисовать – это все, что ему только хотелось. Постепенно он все меньше понимал, что вокруг него действительно и зримо, а что только выдумки и иллюзии, которые могут завести далеко.

Обедать и ужинать ему приходилось одному. Его приятели днем столовались у батюшки, а вечером возвращались в разное время и всегда сразу отправлялись в столовую. Люди за столиками возле него менялись. Кто-то уезжал, другие только приезжали отдыхать. Занятый своими делами и фантазиями, он не слишком обращал внимание на них.

Но эту старую даму он заметил сразу. Уж больно она выделялась на фоне других, беззаботно проводящих время отдыхающих. Не смотря на жаркую, даже чересчур, погоду, одета она всегда была в вычурные, до полу, кружевные платья с длинными рукавами. Голову каждый день украшали шляпы, самых разных цветов и форм. На коленях – повизгивал крошечный йоркширский терьер. К спинке стула обязательно был прислонен белый зонтик от солнца. Рядом с другими присутствующими, одетыми в шорты, майки, сарафаны – смотрелась она нелепо, гротескно, и как-то даже вызывающе. Но было в ней что-то такое, гордое что ли, или самобытное, что подшучивать над дамой не хотелось. Наоборот, проходя мимо, не раз ловил себя Берцик на непривычном желании поклониться или уважительно поцеловать сухие тонкие пальцы.

Как-то раз, дня через два после того, как дама впервые появилась на ужине, Берцик направлялся в свою столовую через декоративный мостик над прудом, где для потехи отдыхающих жили утки и два черных грациозных лебедя, которых полагалось кормить крошками, стоя на этом ажурном мосту. Так удивившая его старуха стояла посредине, ее зонтик был раскрыт. Наклонившись через перила, она ссыпала из носового платка крошки вниз, уже ожидавшим их птицам. Вдруг зажатая подмышкой собачонка отчего-то завизжала, дама неловко повернулась, и маленький песик полетел в воду. Терьер шлепал маленькими лапками по воде, тявкал. Старушка заламывала руки и звала на помощь.

Берцик, сняв с себя сандалии и рубашку, спрыгнул с моста в пруд. Там было совсем невысоко, а пруд неглубокий. Подхватив мокрого, с обвисшим голубым бантом в длинной рыжей шерсти, песика, он передал его в руки плачущей хозяйки. Благодарила она его так, будто не совершил он совсем пустячный и разумеющийся поступок, а спас от гибели Титаник. С этого происшествия стали они часто общаться.

Дружба их заключалась в том, что вечером, после ужина, садились в увитой цветами беседке и болтали обо всем на свете. Бабулька оказалась занятным и просвещенным собеседником. Еще там, на мосту, после чудесного спасения ее любимца, она представилась:

– Мадам Саша, можно просто Саша.

На недоуменный вопрос Берцика пояснила, что происходит из старинного аристократического французского семейства, волею судьбы, давно заброшенного на чужбину. Оказалась бабулька хорошо образованным, сведущим во многих вопросах человеком. С удовольствием обсуждали они все подряд, начиная от особенности живописи ранних импрессионистов, и до модных марок современных автомобилей. У самой Саши стоял на стоянке, как потом выяснилось, ретро Олдсмобиль, семьдесят шестого года, красный, с бежевой крышей, весь сияющий, ухоженный. И гоняла она на нем сама, с изрядной, для ее восьмидесяти трех лет, скоростью. Берцик начал даже с нетерпением ожидать вечеров, проводимых в таком экзотическом обществе.

Итак, по вечерам он вел вполне адекватные интеллектуальные беседы, ночью спал, намаявшись тяжелой физической работой, а днем пребывал весь в плену своих грез. Его фантазии как-то переменились, расцвели новыми красками и ощущениями. На смену инопланетной цивилизации, частью которой он себя чувствовал раньше, пришли другие сомнения. А что, если он – путешественник во времени. Прибыл сюда из далекого будущего или скрытого ото всех остальных завесой времени прошлого. И его дом – не на далекой планете, а здесь, на земле, но в таких невообразимых далях, что можно сказать, и нигде. Ему казалось, что помнит он себя в кабине какого-то странного, снабженного непонятными ему сейчас рычагами и лампочками устройства, причем он точно знает, что предстоящее ему путешествие – не первое, время давно покорилось ему, не единожды побывал он там, куда всем другим вход закрыт. Но как могло случиться, что он не знает, где его чудесная машина, что вернет его домой? Тут что-то произошло, он потерял ее. Придется так ему и скитаться одному и бесприютному, пока его не найдут те, кого отправят за ним. Но с чего он взял, что кто-то постарается разыскать его? Это если только прибыл он из далекого, технически развитого будущего, где такие, вглубь веков, путешествия контролируются, где машины времени уже подобны современным трамваям: купил билет, сел и поехал по маршруту. А если он, наоборот, из прошлого, какой-нибудь самоучка-изобретатель, сам сконструировавший этот, способный двигаться внутри времени, корабль? Тогда никто ему уже не поможет, не вернет туда, где он должен находиться. Ему уже не спастись. И так грустно становилось от этих мыслей, что иногда он даже плакал, стесняясь при этом себя самого.

Он старался, пытался заглянуть в себя как можно глубже и дальше, чтобы вытащить на поверхность, узнать то, что там пряталось от него. Было ему при этом страшно и любопытно одновременно, потому что даже предположить не мог, что именно достанется на его долю.

Лех и Пшемислав все еще продолжали возиться в городе с церковью, поэтому следующую торцовую стену, прямо напротив той, что уже сделал, он подготовил к работе сам. Теперь он рисовал то, что подсказывало ему собственное, почему-то вышедшее из-под контроля воображение. Там уже проступили очертания какого-то, неведомого еще людям, фантастического корабля, за окнами разными цветами и искрами рассыпалось на отдельные картинки никогда неуловимое, стремительно летящее мимо время.

Саша, с которой они вечерами продолжали вести неспешные разговоры в беседке, все больше проникалась к нему доверием и расположением. В последние дни много рассказывала ему о себе, своей семье, пережившей достаточно трудностей на новой родине. Ее рассказы были причудливы и красочны, как сказки. И Берцик с удовольствием слушал, они помогали ему хоть на время отвлечься от собственных переживаний. Но однажды, совершенно закономерно, у Саши родился ответный вопрос о нем самом, она тоже захотела что-нибудь узнать о его семье и происхождении. Сначала он испугался, не зная как скрыть от проницательной и совсем неглупой бабки свои обстоятельства, а потом, мысленно махнув на все рукой, решил рассказать, как есть, с надеждой, что она что-нибудь подскажет ему.

Саша выслушала все с напряженным, даже жадным вниманием.

– Друг мой, вам и досталось. Не хотелось бы мне побывать на вашем месте. Но знаете, голубчик, я никогда не поверю, что вы так уж и совсем ничего не можете вспомнить. Не далее как вчера мы с вами замечательно обсудили Достоевского. Не будете же вы утверждать, что с его романами ознакомились уже после вашего чудесного воскрешения?

– Нет, конечно, не буду. Я не помню, когда прочел их.

– Так и я, дорогой, о том же. Никогда не поверю, что можно решительно все забыть о себе. Такие вещи не забываются. У вас, наверняка, есть какие-нибудь предположения, которые вы скрываете от меня. Будете настаивать, что это не так?

Берцик заколебался. Ему очень хотелось, конечно, поделиться с кем-нибудь своими последними, такими фантастичными, но он чувствовал, не лишенными какого-то смысла, предположениями. С другой стороны, было страшно напугать свою собеседницу, да и самому, бывало, они казались просто бредом. Он посмотрел на Сашу, она любопытно буравила его взглядом, внутри, на самом дне ее глаз горел яркий, живой огонь. Именно этот, увиденный им огонек стал для него решающим. Ощутил он вдруг какое-то родство, схожесть, с этой умудренной жизненным опытом женщиной. Она смогла стать за несколько дней ему другом, она такая же, как он и обязательно поймет все правильно, так как нужно.

Путаясь в словах, запинаясь, он подробно рассказал Саше о том, какие странные, загадочные картинки подкидывает ему последние дни память. Отчасти он, конечно, беспокоился, что она сейчас встанет и уйдет, не дослушав до конца все, что ему хотелось поведать, сочтя его просто больным. Но Саша не тронулась с места, только огонек в ее глазах заполыхал еще ярче.

– Ох, как я вас понимаю, – воскликнула она, когда он, наконец, закончил, – я знаю, чувствую, что все это так и есть. Вы необыкновенный человек, Альберт, я сразу это поняла, когда вы так храбро бросились спасать моего сыночка! Знаете, мне очень хочется взглянуть на ваши картины, я подозреваю, это что-то невероятное!

– Так пожалуйста, если хотите, пойдемте в столовую, – нащупал в кармане Берцик ключи, оставленные ему завхозом.

В столовой Саша долго стояла сначала возле одной стены, потом у другой, с пристальным вниманием рассматривая изображенное. Йоркширский терьер у нее на руках тоже пялился на роспись выпученными как у жабы, бессмысленными глазками. Потом он завизжал и попытался вырваться из хозяйских объятий с явным намереньем убежать. Но Саша не обратила внимание на его попытки, просто сжав еще крепче.

– Да вы, голубчик, гений. Конечно же, такие шедевры можно было создать только по собственным воспоминаниям. Надо же, какая красота! Теперь я точно знаю, вас мне послал сам бог. У меня тоже есть секрет, вы даже себе представить не можете. Я храню его всю жизнь, может быть, вы станете первым, кому я решусь открыться. Но только не сегодня, я уже устала, и должна подумать над тем, что вы мне доверили. До завтра и покойной ночи вам. Мы потом, я знаю, все обсудим. Вас мне послала сама судьба.

И Саша растаяла в темноте за порогом. Только оставшийся в столовой крепкий запах ее духов напоминал, что несколько минут назад была здесь. Запирая опять дверь, Берцик подумал, что, может, поступил опрометчиво, поделившись с таким пожилым человеком своими более, чем странными виденьями. Смутило его также обещание разделить с ним какую-то неведомую больше никому тайну. Не в том он положении сейчас находится, чтобы разбираться еще и с чужими секретами.

Весь следующий день он, работая, думал о вчерашнем разговоре, ловя себя на том, что уже и с нетерпением ждет вечера, когда снова сможет увидеть мадам Сашу.

Глава 8

Когда он заглянул в беседку после ужина, она уже дожидалась его. Быстро поднявшись, схватила за обе руки, торжественно пожала и усадила рядом с собой.

– Друг мой! Я все обдумала! Вы не представляете, что мне стоило принять решение. Но вы как раз тот человек, которому я могу верить. Сами небеса послали мне вас. Я расскажу вам тайну, которая хранится в нашей семье уже не одно поколение. Только прежде ответьте мне, хорошо ли вы знаете окрестности? Ходили ли вы в ту деревню, что направо от въезда в санаторий?

– Да, вроде, приходилось.

– Видели там старинное, желтое здание с колоннами, такое, совсем ветхое, обнесенное каменным забором.

– Клуб, что ли?

– Да, теперь там культурный очаг.

– Знаю.

– Так вот, когда-то это было наше родовое поместье, – глаза Саши в темноте торжественно блеснули, – там выросли моя бабушка и мама.

– Так вы же мне рассказывали, что ваша семья переселилась из Франции?

– Несомненно. Но то была семья моего отца, а сейчас я вам рассказываю о своих корнях по женской линии.

– Извините, выходит, я в прошлый раз вас не совсем правильно понял.

– Ах, оставьте вы эти пустяки, лучше слушайте. Семья наша была страшно богатая, у нас церковь своя была, с иконами, как сейчас помню, в алмазных окладах. А бабушка, она такая модница, никогда без бриллиантов не появлялась, даже дома в них ходила. Как проснется, так первым делом серьги в уши продевает, потом… Впрочем, вам это совсем неинтересно. Тут другое главное. Там, во дворе нашего дома, закопан клад, неимоверной ценности. Сейчас на него всю эту деревню скупить можно, и еще десяток поблизости. И я, дорогой вы мой, знаю точно где. Эту информацию у нас из уст в уста передают только, она даже нигде не записана.

Берцику стало как-то не по себе наблюдать, как воодушевилась старушка. Теперь у нее из глаз уже, словно, искры сыпались. Она размахивала перед его носом своими сухонькими ручками, на которых даже в потемках посверкивали, видимо те, еще ее бабушки, кольца.

– Мы с вами, Альберт, откопаем этот клад, и поделим. Сразу станем страшно богатыми людьми. Вы сможете снова построить вашу машину времени и улететь домой, на ту вашу пластилиновую планету.

Такое неожиданное окончание патетической речи несколько обескуражило Берцика. Он совсем не был уверен, что преследующие его временами картины должны так скоро, и так эксцентрично воплотиться в жизнь. Саша же продолжала расписывать все преимущества, которые их ожидают после того, как достанут клад. Подавив трусливую мысль о том, что он, похоже, ввязывается во что-то не то, Берцик решил поинтересоваться:

– Саша, я все понял. Это ваш семейный клад. А от меня вы что хотите?

– Я хочу, чтобы мы с вами достали его.

– Но не лучше ли вам будет обратиться к властям?

– Чтобы эти жадины все себе захапали? Никогда. Тогда я лучше унесу эту тайну с собой в могилу.

– У вас разве нет детей, которые с радостью помогут?

– Оставьте, мой сын сущее чудовище. Я уж прослежу, чтобы ему и копейки оттуда не досталось.

– Но не кажется ли вам, что половина клада – слишком большая плата за мои услуги? Я с радостью помогу вам по-дружески.

– Ни в коем случае. Я так решила. За эти дни я очень привязалась к вам. И потом, я видела ваши картины, это что-то необыкновенное, вы обязательно должны осуществить свои мечты. Не надо спорить, это вопрос решенный.

– Хорошо, Саша, не смею вам возражать. Что я должен делать?

– Встретимся на стоянке в два часа. Я буду ждать в машине. Только раздобудьте где-нибудь лопату и оденьтесь потемнее.

В два часа ночи, не смотря на желание, наплевав на все обещания, остаться в постели, Берцик тихонько, чтобы не разбудить умаявшихся художников, выбрался из дома. В сплошной темноте вокруг него виднелись только звезды на огромном, обратившимся в единую с морем стихию, небе. Прихватив с пожарного щита малинового цвета лопату, он отправился на стоянку. Саша уже сидела в Олдсмобиле, наряженная в элегантный костюм темно-зеленого цвета. Платок и темные очки придавали ее облику загадочность.

– Какая у вас лопата, друг мой! Словно в крови! Как нельзя больше подходит к выполнению нашей с вами миссии, – и она как-то странно хихикнула. Снова Берцику в голову пришла мысль, что собирается он делать что-то нехорошее, зря вообще ввязался. Но отступать сейчас уже поздно, и он покорно сел в машину.

– А где ваш песик? – вежливо поинтересовался, чтобы хоть как-то отвлечься от неприятных размышлений.

– В номере оставила, чтобы не мешался под ногами. Сегодня самый главный вечер в моей жизни! – патетически выдохнула Саша.

Ехали они совсем недолго. Деревня спала, ни в одном доме не видно света. Фонари здесь были только на главной улице, а возле клуба царила кромешная, абсолютная темнота. Ворота, ведущие во двор, оказались заперты на огромный ржавый замок. Покопавшись в бардачке, его спутница достала небольшой, но мощный фонарик и приказала Берцику направить свет на замок. Шпилькой, вытащенной из прически, она с ловкостью бывалого медвежатника открыла запор.

– Вы подождите меня во дворе, голубчик, я отгоню машину, чтобы внимания не привлекать, и мигом вернусь.

Берцик уселся на ближайшую, разломанную и не очень чистую скамейку. Двор у клуба оказался большой и грязный, наверное, недавно делали ремонт, повсюду валялись обломки кирпичей, куски арматуры. Как бы здесь шею не свернуть в темноте. И Саше надо помочь, пробираться здесь будет не просто.

Он чуть не заснул на лавке, ожидая. Наконец, свет от фонарика указал ему на приближение спутницы. Поднялся и поспешил ей на встречу, чуть не на каждом шагу спотыкаясь о раскиданный во дворе мусор.

– Аккуратно, Саша, здесь давно не убирали.

– Ничего, друг мой, уже недалеко, нам с Вами вон туда, – Саша кивнула на густые заросли кустов в глубине двора.

Поддерживая друг друга, чтобы не оступиться, они вместе добрели на указанное место. Этот кустарник, судя по всему, посетители местной дискотеки использовали в качестве сортира. Саша брезгливо поморщилась.

– Нам надо отсчитать пять шагов от этого столба, и там копать.

Понятно, что копать требовалось в самой середине колючих зарослей. Берцик уже жалел, что столь опрометчиво предложил свою помощь, но безропотно полез в центр колючек. Старуха устроилась на лавке неподалеку.

Корни растений сплелись в толстый, не поддающийся лопате ковер. Он десять раз пожалел, что не прихватил с того же щита топор. Понадобилось больше часа, чтобы добраться до земли и кое-как расчистить площадку для работы. Саша, похоже, ненароком задремала, от лавки раздавалось мерное похрапывание. Наконец, он начал копать. Слежавшаяся целинная земля поддавалась плохо. Горячий пот заливал лицо, мешая видеть. Но обещания приходится сдерживать, и он продолжал свою работу. Яма становилась все больше. Он так увлекся, что ничего не замечал вокруг. Пришел в себя только от приказа:

– Бросай лопату, достаточно. Вылезай.

Над ним стоял полицейский в форме. В руках у него был огромный, похожий на прожектор фонарь, по сравнению с которым свет от Сашиного, лежащего на краю ямы, казался еле заметным, тусклым. Страж порядка протягивал ему руку, чтобы помочь выбраться из глубокой уже ямы. Берцику ничего другого не оставалось, как подчиниться. На лавке Саши не было. Где она, что случилось? Его спутник подталкивал к выходу со двора, не позволяя останавливаться. Возле клуба стояли Скорая Помощь и полицейская машина, куда усадили Берцика. Зачем тут Скорая? Вдруг с Сашей что-то произошло? Но спрашивать нельзя, есть надежда, что ей удалось скрыться от слуг правопорядка. А вот ему, явно, не поздоровится. Оба автомобиля тронулись с места одновременно.

В городе в полицейском участке его передали на руки заспанному дежурному:

– Ты из санатория? – спросил он.

– Да, – и Берцик объяснил, чем там занимается.

– Понятно. Документов с собой, конечно, нет?

– Нет.

– Ладно, тогда ты вот что. Там вон у нас душ, иди сполоснись, полотенца, правда, чистого нет, хочешь, общее у умывальника возьми, а потом тут, на диване ложись, я тебя запру.

Весь остаток ночи, ворочаясь на продавленном старом диване, Берцик думал, что же случилось с Сашой, куда она пропала, и что теперь будет с ним самим.

В восемь утра в замке повернулся ключ. На пороге стоял санаторский завхоз:

– Да, – крикнул он куда-то вглубь участка, – он, наш. Выходи, я твои документы привез.

За конторкой сидел уже другой дежурной. Молча вернув ему паспорт, кивнул на выход.

Завхоз ждал его в машине. Берцик уселся рядом с ним. Завхоз, увидев его обескураженное, недоуменное лицо, захохотал.

– Что, и ты клад искал?

– Откуда ты знаешь…

– А чего тут не знать. Эх, совсем забыл предупредить, люди вы у нас новые. Эта Саша – ее тут все знают, не в себе она. Так ничего-ничего, а как накатит – все клад какой-то ищет. Видел, весь двор клуба перерыт? Она у нас часто отдыхает, полюбились ей здешние места. И что удивительно – каждый раз себе кого-нибудь в помощь находит, умеет убеждать.

– Так, может, правда? Она говорила, поместье здесь их было.

– Какое? Клуб лет пятьдесят назад построен, а до того здесь лес глухой был. Тебе она тоже, что ли, про свои французские корни наплела? Вижу да, купился. Ерунда все, она в Кракове в овощном магазине всю жизнь проработала.

– Да ты что, а так и не скажешь, столько всего знает.

– Что ж, умная, видать.

– А имя почему такое?

– Кто его знает? Мама с папой так придумали.

– А машина, наряды, украшения?

– Так то сын у нее богатый, балует матушку, только она его за человека не держит, ругает по-всякому. Он нас тоже о ней предупреждал, чуть что, мы звонить ему должны.

– А где она сейчас?

– В комнате своей, в санатории, присматриваем за ней, у нее после этих кладокопаний обострение наступает. Сын уже едет.

На пляже смущенного Берцика встретили ухмыляющиеся художники. История его ночных приключений долго потом служила поводом для вечернего веселья.

Погода начала портиться, и еще пару дней, которые он провел в столовой, работалось ему легче и быстрее. Наконец, друзья закончили с церковью и опять присоединились к нему.

– Оооо – присвистнул, осматриваясь вокруг Пшемислав, – ну ты тут и наваял. И что мы дальше делать будем? Завхоз видел? Если одобрит, можно, конечно, оставить. Вот тут и тут углы и начала боковых стен еще запишешь, а дальше мы что-нибудь такое накидаем, абстрактно-техничное: круги, геометрические фигуры, спирали, будет у нас этакий модерн, так сказать. А чего тебя так разобрало-то, не понял я…