Текст книги "Своя цена"

Глава 9

Май

Ветер, холодный не по-весеннему, пробирался под тонкую куртку сквозь рукава, нырял за воротник, выдувая последние остатки тепла. Не верилось, что ровно неделю назад солнце жарило как летом, и все ходили в футболках и сарафанах. Как будто во сне все приснилось, ей-богу!

Васька топтался на крыльце, втянув голову в плечи и сунув в тесные карманы красные от холода кулаки. Очень хотелось закурить, но чтобы достать сигареты, нужно было вытащить руку из кармана, расстегнуть куртку, а значит выпустить то немногое тепло, что еще оставалось внутри. Нет, лучше потерпеть немного без курева. Может, он уже выйдет вот-вот.

Васька воровато оглянулся по сторонам и снова уставился на стеклянную входную дверь. Но вместо ожидаемого чувака, оттуда вышел охранник в форме, глянул на Ваську ничуть не скрывая своего интереса к топчущемуся на крыльце банка парню, вытащил сигареты, закурил, все также не сводя с Васьки пристального взгляда. Тот поежился уже не от холода, а от этого взгляда и шагнул с крыльца. Чего, в самом деле, перед дверью маячить? Вон охранник его уже срисовал. Если так дальше пойдет, его вообще все запомнят, потом не отвертишься, если что.

Это снова возникшее в голове «если что» окончательно испортило настроение. К раздражению по поводу опаздывающего чувака добавился еще реальный страх, что их с Дюком давным давно раскусили и выпасли, что никакого чувака не будет, а будет еще парочка таких же вот крепких ребят, как этот охранник. Васька очень реально представил, как эта парочка подойдет к нему с двух сторон, заломит руки и начнет бить. Не как в кино: не красиво и не эффектно. А как есть на самом деле, когда после точного удара не то что разбрасывать врагов во все стороны, а вдохнуть-то толком не можешь, и если чего и хочется, так отключиться побыстрее, чтобы дальше все происходило как бы и без тебя. Чтобы они лупили, сколько хотели, а ты ничего не чувствовал. Васька очень хорошо помнил, как умеют бить вот такие крепкие ребята.

Обещанный Дюком чувак все никак не выходил, и Васька, чтобы не погружаться и дальше в липкий страх, стал думать, что просто просмотрел его. Может, тот вышел уже давно, покрутился на крыльце, не дождался Ваську (он ведь тоже знает его только со слов Дюка) и ушел обратно. У него ведь работа, торчать на крыльце некогда.

А может он вообще передумал выходить. Испугался и сделал вид, что ни о чем с Дюком не договаривался. Или вообще, сдал их ментам, и теперь из окна наблюдает, как те Ваську вязать будут. Откуда его вообще Дюк взял? Как вышел именно на этого чувака? С Кирой все понятно было – старинная подружка Глеба Зиновьева, несколько раз вместе в баре посидели, и вдруг – о чудо! – она оказалась старшим кассиром именно в том самом банке. А с этим чуваком ничего не понятно, по крайней мере Ваське. Через какие руки Дюк на него вышел? Сколько еще человек знают об этом их интересе? Ни черта не понятно, и от неизвестности этой еще страшнее.

Охранник докурил и ушел внутрь, бросив на Ваську прощальный взгляд. И почти сразу на крыльце нарисовался тот самый, долгожданный, чувак. Все, как Дюк описал: белобрысый, суетливый, усишки жиденькие, морда надменная. Правда, весь гонор его сразу же испарился куда-то, когда чувак Ваську на крыльце не обнаружил. Он как раз за чужим джипом остановился, почти у самого крыльца припаркованным, и наблюдал с удовольствием, как белобрысый башкой вертит, и по сторонам опасливо озирается. Прямо точь-в-точь как Васька пять минут назад. Ничего, пусть тоже понервничает, не все же ему одному страдать.

Решив, что уже достаточно потомил белобрысого, Васька шагнул наконец из-за тачки, поднялся на крыльцо.

Белобрысый при его приближении засуетился еще больше, начал теребить себя рукой за уши, чем снова навел на мысль, что менты уже давно в курсе, и только условного сигнала ждут, чтобы не схватить по ошибке не того.

– Кирилл? – уточнил Васька, подойдя вплотную.

Белобрысый закивал и полез во внутренний карман. Вот чудила! Не мог заранее все приготовить, обязательно с реверансами всякими. Сейчас еще достанет, чего доброго, из кармана конверт и протянет его Ваське с загадочным таблом – вот потеха-то будет для наблюдающих за ними охранников! В том, что за ними наблюдают, Васька больше ни секунды не сомневался. Даже если белобрысый их не сдал, и никакой засады нет, то на их суетливое топтание у двери банка давно уже охрана должна была обратить внимание. Остановят этого дебила на входе, тряхнут чуток – он все и расскажет. Такому много-то не надо.

Не дожидаясь, пока появится на свет божий этот нафантазированный конверт, Васька вытянул из бокового кармана руку с зажатой в ней сигаретной пачкой. В пачку он еще дома затолкал выданные ему Дюком деньги для белобрысого, и сейчас похвалил себя мысленно за такую предусмотрительность.

Белобрысый смотрел на протянутую пачку как баран и мотал башкой:

– Я не курю вообще-то.

– Да и хрен с тобой, – ласково согласился Васька и приоткрыл чуток пачку. – Принес?

Белобрысый вытащил наконец руку из внутреннего кармана (слава богу, без конверта) и ссыпал Ваське в ладонь, как семечки, две махонькие флешки. Белую и серебристую, с наклеенными бумажками вроде тех, на каких цены пишут. Нашлепочки такие, как в магазине. Васька успел еще подумать, что прикольно было бы, если бы на этих ценниках-нашлепочках и в самом деле сумма была написана. На каждой ровно половина того, что он еле в сигаретную пачку уместил. Но рассматривать не стал, сразу сжал ладонь покрепче, а белобрысому в освободившуюся руку сунул пачку из-под «Мальборо».

– Ну пока, Кира! – улыбнулся Васька и почти бегом бросился по ступенькам вниз, а потом дальше по тротуару, как можно дальше.

И уже заворачивая за угол, убедившись наверняка, что никто за ним в погоню не бросился, он вдруг осознал, что сократил имя белобрысого до привычного имени Зиновьевской подружки. Вроде ничего особенного, а пробрало до печенок вдруг. Вспомнил, чем все закончилось с той Кирой, и не по себе стало, хоть и не суеверный совсем.

Глава 10

Май

Разговаривать со Светланой Василенко решено было отправить Толика. Вызывать свидетельницу к себе в кабинет не хотелось, вряд ли получилось бы поговорить толком. Не располагала все же казенная обстановка ни к задушевным разговорам, ни к женским сплетням.

А хотелось именно сплетен, и именно в женском исполнении. Тем более, что Василенко, как оказалось, была в курсе романа Киры Листопад с Павлом Радовым, наблюдала его с самого начала и, вероятно, могла много чего рассказать. Может тоже замечала какие-то «особые» взгляды, как та свидетельница из банка. Теплилась даже надежда, что покойная Листопад могла поделиться с подружкой новостями, после того, как Радов снова возник в ее жизни.

В общем, нужно было идти к свидетельнице Василенко, а идти было некому. Димыч обвел задумчивым взглядом весь небогатый ассортимент коллег и остановился на Толике. Решил, что на безрыбье тот вполне сумеет расположить к себе молодую женщину. Ну или по крайней мере, сможет разбудить в ней материнские инстинкты, если уж с расположением ничего не выйдет. Остальным троим, включая самого капитана Захарова, на материнские инстинкты рассчитывать было глупо. Больно уж суровые физиономии у всех наблюдались. Боря еще и наголо побрился накануне, лета не дождавшись. Куда такого к барышням отправлять?

Толик с его рыжими вихрами и подвижной физиономией подходил больше остальных. Димыч вздохнул и ткнул в его сторону пальцем.

– Ты пойдешь.

Толик кивнул согласно, но как-то без энтузиазма, без огонька. Наверняка, если бы опрашивать ему предстояло другую подружку погибшей, Марину Волошину, радости на рыжей морде наблюдалось бы поболее. Но что досталось, то досталось – извольте выполнять.

– Не разговорит он ее, – меланхолично предположил из своего угла Боря. – У него же все на лице написано вечно. Он заскучает через пять минут, а бабы знаешь как это секут! Она обидится и не станет вообще ничего рассказывать. Баб слушать надо уметь.

– Ну а нафига ты оболванился? – Подал голос уязвленный Толик. – Ехал бы сам и слушал на здоровье.

– Мне она тоже ничего не рассказала бы. Тут самый хороший вариант – такую же бабу к ней подослать. Они бы общий язык нашли.

– Никаких баб в отделе! – прервал Борины сладостные мечты Димыч. – Не начинай снова. Ищи после работы на стороне.

– Как будто у нас есть это «после работы», – привычно насупился Боря.

В общем, задушевный разговор с осведомленной свидетельницей доверили Толику.

Тот сначала не осознал степень ответственности, а когда осознал, настроение испортилось окончательно.

Перспектива слушать долгие дамские разговоры, да еще с сопливыми подробностями, совсем не прельщала. А еще попробуй разговори эту свидетельницу, чтобы аж до подробностей.

Погода тоже добавляла уныния. Жара закончилась также неожиданно, как началась. Сегодня с неба сыпал мелкий дождь, а холодный ветер швырял его горстями в лица прохожим.

Толик, пока топтался в ожидании опаздывающей свидетельницы, высмотрел на противоположной стороне улицы кофейню-кондитерскую и решил, что для разговора по душам лучше места не найти. Тут тебе и тепло, и пирожные, способные любую женщину привести в умиротворенное состояние. Едва завидев Светлану, он метнулся к ней, не дожидаясь, пока светофор мигнет зеленым, и решительно увлек ее в спасительное тепло кондитерской.

Внутри было немного тесновато, но уютно. К счастью и посетителей в это время было мало. Для завтрака уже поздно, для обеденного перерыва еще рано, поэтому, кроме них со Светланой, в кофейне оказалось еще три человека. Совсем молоденькие девчушки, с размазанной дождем по щекам тушью. Сидели за крайним столиком, нахохлившись, как три мокрые пичужки. Вот кто материнские инстинкты пробуждал! Даже у Толика внутри шевельнулось что-то… не до конца понятное, но все же отдаленно напоминающее материнское. Желание обогреть и успокоить.

«Никаких баб на работе!» – мысленно приказал себе Толик и увлек свидетельницу в глубину зала, в самый угол.

С первых же секунд разговора стало ясно, что легкой жизни можно не ждать. Светлана совсем не горела желанием поговорить по душам с очередным оперативником.

– Я ведь уже все рассказала, – заявила она, едва усевшись на мягкий диванчик, и уставилась на Толика круглыми голубыми глазами. – Чего по сто раз об одном и том же спрашивать?

– Ну, выяснились новые обстоятельства, новые вопросы появились.

– Спрашивайте! – картинно вздохнула Светлана и откинулась на спинку дивана.

Легко сказать! Что толку спрашивать у девушки, которая решительно настроена не отвечать на вопросы, а картинно надувать губки и всем своим видом изображать усталость от утомительных пустопорожних разговоров. И даже кофе и пирожные, принесенные приветливой официанткой, положения не спасли. Пирожное Светлана вилочкой ковыряла, а разговаривать все также не хотела. Юлила и притворялась.

Толик отчаялся уже вывести свидетельницу на тот самый доверительный разговор, которого от него ждали в родном отделе. Прав был Боря, разговорить девушку – это искусство, доступное далеко не каждому.

Вздохнув, Толик перешел ко второй части «марлезонского балета» – спросил про Радова.

К его немалому удивлению, про прошлые чужие романы Светлана говорила гораздо охотнее, чем про события недельной давности. Начав также неохотно, она постепенно увлеклась и, разгоняясь все больше, выложила не ожидавшему такой удачи Толику непростую историю любви Киры Листопад.

Из двух сестер Листопад больше внимания всегда доставалось младшей, Дине. Так уж получилось с самого ее рождения. Девчонка родилась неспокойная, голосистая и сразу не по-детски требовательная. Трехлетняя Кира моментально перешла в категорию старших детей, от которых ждут если не помощи, то хотя бы понимания. Кира все понимала хорошо. Что маме некогда почитать ей книжку, потому что Дина не спит. Что гулять они сегодня не пойдут, потому что Дина болеет. Что Дине нужно отдать куклу, потому что сестренка маленькая… Незаметно для всех Кира утратила право на собственные желания, зато получила почетное звание «хорошей девочки».

Поиграй с сестрой, ты же хорошая девочка.

Отдай куклу, ты же хорошая девочка.

Уступи, ты же хорошая…

Соглашаться, уступать, забывать о собственных желаниях – этому маленькая Кира научилась быстро. К тому же, сестренка была красивой, как живая кукла, Кира смотрела на нее с восторженной гордостью. И родители ее хвалили…

Когда Дина подросла, роли не поменялись. Кира опекала сестру, получая неизменное одобрение родителей, Дина блистала. Она всегда была слишком красивой, слишком яркой, слишком заметной. Вот только «хорошей девочкой» ее родители никогда не называли. Для них эта роль навсегда осталась закреплена за старшей дочерью.

Подросшая Дина поначалу делала попытки заслужить родительскую похвалу, но очень быстро разочаровалась. Для этого не нужно было быть самой красивой и самой заметной. Нужно было хорошо учиться, помогать маме и безропотно отдавать игрушки всем, кто попросит. А отдавать – этого Дина не умела совершенно.

В школе ситуация стала совсем плачевной. Отличницей Кирой родители гордились, ставили сестре в пример. А Дину, ежегодно назначаемую снегурочкой на Новый год и девочкой с колокольчиком на первое сентября, никогда за это не хвалили. За что там было хвалить? За красивые глазки и хрустальный голосок? Мать, преподававшая в институте что-то невыразимо унылое, вроде истории народного хозяйства, считала, что похвалы достойны только реальные успехи. А таковыми в ее глазах были пятерки в классном журнале.

Отчаявшись добиться родительского признания, Дина начала мстить более удачливой с ее точки зрения сестре. Сначала это были изорванные тетради с домашним заданием, пропадавшая непонятно куда сменка и исправленные на двойки оценки в дневнике.

Когда Дина подросла и начала отмечать в свой адрес заинтересованные мужские взгляды, месть ее приняла другую, беспроигрышную форму.

– Она Кирюшке жизни совершенно не давала, – Светлана так увлеклась рассказом о кознях малолетней Дины Листопад, что даже про пирожное на время забыла. Смотрела на Толика круглыми глазами, в руке сжимала, как трезубец, десертную вилочку.

Толик даже отодвинулся слегка, от греха подальше. Кто их поймет, свидетелей этих, который нормальный, а с кем лучше не расслабляться. Эта вон тоже поначалу нормальной казалась, сонной даже, боялся, что расшевелить не удастся. А тут вдруг так расшевелилась – только в путь! Вилкой этой размахивает еще.

– В чем это выражалось? – осторожно уточнил у свидетельницы Толик. – Ухажеров, что ли, отбивала у сестры.

– Да не просто отбивала! Она просто видеть не могла, что у Кирюшки какие-то отношения завязываются. Вот просто корежило ее всю, если сестра кому-то нравилась. Ей эти ухажеры и не нужны были совсем, она их уводила, а потом через пару недель бросала. А попутно еще всем рассказывала, какая Кира плохая. Бывшим поклонникам в первую очередь.

– И что, верили?

– Да не особенно, – пожала плечами Светлана. – У людей же свои глаза есть, они Киру успевали узнать к тому времени. Просто, если Динка ставила себе цель кого-то увести, сопротивляться было невозможно.

Толик вспомнил сестру погибшей гражданки Листопад и согласился со свидетельницей. Сопротивляться в самом деле было бы трудновато.

– А Кира еще мягкая такая, она совсем не сопротивлялась, не боролась.

– За ухажеров не боролась? – осторожно переспросил Толик.

– За счастье свое не боролась. Ну что вы, не понимаете? Она будто заранее на все была согласна, отдавала все сестре по первому требованию. Пока Динка здесь жила, у Киры вообще никаких шансов не было личную жизнь устроить. А потом она в Москву уехала, и появился Паша.

На Пашу Кира сначала внимания не обратила. Подумаешь, еще один сотрудник в отделе продаж. Они там каждый месяц новые, только успевай зарплатные ведомости менять. Это бухгалтерия так шутила. Но доля правды в этой шутке была – «продажники» были племенем шумным, заметным и очень многочисленным. Для всех остальных они мало чем друг от друга отличались – разновозрастные «мальчики» и «девочки», целыми днями трещавшие по телефону. К ним в отдел и не заходил никто, кроме их начальника. Но кажется и он не особенно различал свою текучую гвардию. Так, человек пять-шесть постоянных, остальных и по именам не успевал запомнить. А может и не старался запоминать.

Вот у дверей отдела продаж они первый раз и встретились. Кира шла, глядя под ноги, размышляла, сходить на обед в столовую в соседнем доме, или купить в буфете каких-нибудь булок и попить чаю на рабочем месте. От булок, конечно, один вред фигуре, но на улице с утра зарядил дождь, по-осеннему нудный, и выходить совсем не хотелось. Может, не так уж вредны булки, как про них рассказывают?

Замечтавшись, она потеряла бдительность, подошла слишком близко к стене и тут же чуть не получила дверью по лбу. Из кабинета «продажников» вылетел высокий парень, хрястнул от души жалобно хрустнувшей дверью и, шумно выдохнув, заозирался по сторонам. Кира подняла глаза и обмерла. Лицо парня оказалось совершенно родным, знакомым до последней черточки: и серые глаза, и мягкий капризный рот. И слабоватый, совсем не мужественный подбородок. Она никогда не видела его раньше, но мгновенно узнала, приняла как своего, родного по крови, по духу, по каким-то неуловимым древним генам.

– Сигарета есть? – спросил парень, заметив перед собой оцепеневшую Киру.

Она замотала головой, впервые пожалев, что не курит.

Парень вздохнул горестно и побрел в сторону курилки – маленького застекленного загончика в конце коридора, резервации для не сдавшихся под натиском антитабачной борьбы. У смотревшей ему вслед Киры в моментально опустевшей голове вертелись какие-то обрывки про любовь с первого взгляда, про две разлученные когда-то половинки одного человека и про то, что зря она не начала курить тогда, в десятом классе. Тогда сейчас не пришлось бы бессильно смотреть вслед уходящей половинке, любви с первого взгляда и много чему еще. Дальнейшей своей жизни без этого человека всегда серьезная Кира просто не представляла.

Парня она увидела спустя полчаса в фойе первого этажа, возле кофейного автомата. Выглядел он спокойным и повеселевшим, Кире улыбнулся как старой знакомой и молча протянул бумажный обжигающий стаканчик. Она взяла его осторожно, двумя пальцами, рискуя выплеснуть на руку свежий кипяток, и почувствовала себя абсолютно счастливой.

– Кирюшка влюбилась сразу, напрочь. Куда только ее рассудительность подевалась? Готова была ради Пашеньки на что угодно. А он пользовался, сволочь такая, – Светлана шмыгнула носом и решительно вонзила вилочку в остатки пирожного. – Он сначала дружбой ей голову задурил, про родство душ пел, про взаимопонимание. А Кира на все готова была: хоть дружить, хоть рядом жить, лишь бы видеть его почаще. Она бы и дружила запросто, без всяких там секса и романтики. Она себя умела в рамках держать все же…

– И что, не получилось просто дружбы? – поторопил свидетельницу Толик, внутренне приготовившись выслушать длинную речь про «все мужики – подлецы и сволочи».

Но свидетельница неожиданно ограничилась короткими, почти телеграфными, сообщениями:

– Не получилось. Он Киру очень быстро в постель затащил, а потом бросил. Не сразу, конечно, через год. А она его любила очень.

Толик затаил дыхание. Почему-то стало ясно, что язвить сейчас не стоит. Слишком по-настоящему все оказалось у погибшей Киры Листопад: и любовь, и предательство.

– На нее тогда смотреть было страшно, – продолжила Светлана, не поднимая глаз от остатков пирожного на тарелочке. – Вот честно, как будто умер человек, но почему-то еще ходит и разговаривает. Хотя нет, она и не разговаривала тогда почти. Мне тогда Глеб велел почаще с ней быть, чтобы из виду не упускать, понимаете. Он боялся, что она с собой что-нибудь сделает. Вот я и таскалась к ней каждый день домой, пыталась разговорами развлекать. А какие там разговоры, если она сядет и в одну точку смотрит. Даже и не плакала никогда. Один раз только, я к ней повернулась, а у нее слезы по щекам текут, вот прямо рекой. А сама молчит. И в одну точку смотрит, а слезы льются, льются… Знаете как страшно! А потом она успокоилась, не в тот раз, а вообще. Через пару недель сказала, что в порядке, и что не надо пытаться ее развлекать. Она же умная была, Кирюшка. Понимала все, только стеснялась меня сразу послать, терпела сколько могла.

Светлана замолчала и, шмыгнув носом, отвернулась к окну. По стеклу бежали дождевые ручейки, похожие, наверно, на те слезы, которые катились по лицу страшно молчавшей Киры Листопад. Эта уловка помогла мало, поэтому Света дунула снизу вверх, смешно вытянув нижнюю губу. Пыталась высушить повлажневшие глаза и как-то спасти от окончательного разрушения макияж.

Толик понаблюдал за ее обезьяньими гримасами, сколько мог, и подтолкнул вопросом дальше:

– А потом что было?

– Ничего, – пожала плечами Света. – Кирюшка с той работы уволилась, не могла туда больше ходить, боялась, что увидит его и не выдержит, какую-нибудь глупость сделает. Потом она пропала как-то. Ни с кем не встречалась, никуда не выбиралась. Мы пытались первое время ее тормошить, а потом Глеб сказал, что надо оставить ее в покое. Раз человек не хочет никого видеть, то не стоит и лезть к нему. Так и не виделись больше года. А потом оказалось, что у нее Петька.

– А Радову она про ребенка сказала?

– Нет, что вы! Она никому не говорила, а про Пашу и разговоров больше не заводила никогда. Только однажды пожаловалась, что хоть время и прошло, а болит до сих пор. Только это сказала, и дальше не стала разговаривать.

Дождь за окном утих, кофе был выпит, свидетельница иссякла окончательно. Можно было закругляться. Толик потянулся было за курткой, но вдруг вспомнил:

– А почему Радов тогда Киру бросил, не знаете?

– Влюбился, – бросила презрительно Светлана, и лицо у нее скривилось, будто она вдруг почувствовала что-то зловонное. – Другую бабу нашел. Даже пытался с Кирюшкой делиться переживаниями, сволочь. Надеялся, что она с ним и дальше дружить будет. А она ушла. Любила этого козла, а он вот так с ней обошелся.

Толик выскочил из кафе почти бегом, будто вырвался из плена кофейно-ванильных запахов и чужих сердечных тайн. Наскоро попрощавшись со свидетельницей, он заскочил в подъехавший очень кстати автобус и поехал в отдел, размышляя, какую пользу можно выжать из сегодняшнего разговора. Получалось, что никакой. Не было в той давней истории ничего необычного и занимательного. Если не считать, конечно, неожиданно для всех появившегося мальчика Петьки, о котором отец, похоже, не знал. Или не знал до поры до времени? Может быть именно ребенка Радов использовал как крючок, на который удалось поймать оскорбленную много лет назад Киру Листопад?

Светлана стояла на улице, недалеко от кофейни, смотрела на проглядывающее сквозь тучи солнце и пыталась понять, правильно ли она сделала, что не рассказала этому парню, к кому именно ушел тогда Павлик? Но ведь этот Толик и не спросил ни о чем таком. Значит, не время пока. Расскажет позже. А тем временем у нее в кармане будет серьезный козырь, который ведь можно использовать и по своему усмотрению.