Текст книги "Своя цена"

Глава 7

Март

– Кира Владимировна, вас спрашивают. – Дверь приоткрылась на пару секунд и тут же захлопнулась, не дав толком рассмотреть, кто крикнул на бегу про интересующегося посетителя.

Кира, вздохнув, поставила на стол только что налитую чашку чая, одернула блузку и вышла, задержавшись на секунду перед самой дверью. Наверняка «спрашивал» кто-то из возмущенных посетителей, а значит, нужно было приготовиться к слишком эмоциональной беседе.

Утихшая было головная боль снова толкнулась в висок сначала осторожно, а потом все смелее, осваиваясь надолго. Кира вдохнула два раза, глубоко, не торопясь, и, улыбнувшись, шагнула в операционный зал. Поискала глазами возмущенного клиента – обычно у нее сразу получалось выделить из толпы того, кто хочет во что бы то ни стало увидеть старшего кассира. По возмущенному лицу и излишне нервному поведению.

Сейчас таких в зале не было. Кира несколько раз прошлась взглядом по немногочисленным посетителям – никто не выказывал признаков нетерпения, и тем более, не возмущался вслух. Она уже хотела было спросить у администратора, кому понадобилась, и даже повернулась в сторону администраторской стойки, когда прямо над ухом прозвучал тихий голос, заставивший ее вздрогнуть:

– Привет!

Кира зажмурилась крепко-крепко, с отчаянной детской надеждой, что если зажмуриться, то все пройдет, повернулась, и только тогда осторожно открыла глаза.

Ничего не исчезло – Паша стоял перед ней, совсем близко, так что отчетливо слышался запах его одеколона. Цитрусовый, с легкой древесной ноткой, машинально отметила Кира. И тут же похвалила себя, что стоя так близко к нему, чувствует только запах, только парфюм, и ничего больше. Значит, не прошли даром эти почти шесть лет. Значит, получилось избавиться от той любви, как от изматывающей хронической болячки.

Она улыбнулась дежурной, «рабочей» улыбкой:

– Привет! Рада тебя видеть.

Сказала, и тут же поняла с ужасом, что правда рада. Рада изо всех сил, до пузырящегося, как шампанское, счастья. И сразу же, не давая опомниться, вернулась старательно забытая дрожь в кончиках пальцев, и холодок внутри, и слабость в коленках.

Не получилось. Не удалось избавиться и забыть – мучившая ее когда-то любовь никуда не пропала, просто притаилась глубоко, в самом потайном уголке души, чтобы возникнуть вдруг, спустя почти шесть лет, обрушиться на плечи камнепадом.

Кира улыбнулась еще раз, старательно растягивая губы.

Улыбка, надо думать, получилась жалкой. «Никого ты не обманешь, – мелькнуло вдруг в голове. – Ни его, ни себя». От мысли этой, такой простой и очевидной, стало совсем плохо. Она оглянулась затравленно, будто ища спасения у людей в зале.

Никому не было до нее дела, у всех свои заботы. Впрочем, нет. Кое-кто наблюдал за ними с интересом. Из крайней консультантской кабинки, навалившись внушительной грудью на стол, выглядывала Татьяна – первая сплетница, и к тому же известная фантазерка.

Паша оглянулся вслед за Кирой, усмехнулся, встретившись взглядом с ничуть не смутившейся Татьяной, и предложил:

– Давай на улице поговорим?

Кира метнулась одеться, ругая себя за то, что снова бездумно исполняет любую его идею. Хотя, что тут такого уж противоестественного? Она и сама собиралась предложить уйти куда-нибудь, подальше от любопытных глаз. Паша просто успел сказать раньше.

Она накинула пальто, несколько раз глубоко вдохнула и медленно выдохнула, пытаясь унять колотившееся сердце. Ничего особенного не происходит, просто зашел старый знакомый. Да-да, именно так: просто старый знакомый. Давно уже пора перестать вскидываться, как девочка, при каждом телефонном звонке…

Шапку надевать не стала, подумала, что в крайнем случае накинет капюшон. Да и не собирается она долго стоять на улице, работу никто не отменял. Поговорит немного ни о чем, перебросится парой дежурных фраз – «Как жизнь?», «Как дела?» – и вернется. К работе и к привычной жизни. Не нужны ей больше никакие страсти и волнения. И Паша ей больше не нужен. Надо об этом все время себе напоминать.

Паша направился было к выходу, но она придержала его осторожно за локоть и кивнула вглубь зала, в сторону служебного входа. Стоять на парадном крыльце, на глазах у охраны и посетителей, совсем не хотелось.

Двор колодцем выглядел темным и мрачным. По крайней мере робкое мартовское солнце его, в отличие от проспекта, не заливало. Возле самой двери вольготно раскинулась никогда не просыхающая лужа, по краям покрытая причудливыми ледяными обломками. На противоположной стороне, почти у самого забора, Кира заметила освещенный солнцем пятачок, и, ни слова не говоря, направилась туда. Почему-то казалось, что там будет гораздо теплее.

Они остановились друг против друга (Паша подошел совсем близко, так что она снова почувствовала древесную нотку сквозь плотную завесу цитруса), недалеко от въездных ворот, рядом с будкой охраны. Охранник скользнул по ним ленивым взглядом, но ничего не сказал. Ему не интересны были те, кто выходил из банка. Его работа была проверять тех, кто въезжает снаружи.

Кира так старалась, чтобы Паша не догадался о переполняющей ее радости, что совсем не слышала, что он говорил. Просто смотрела, не отрываясь. Старалась сохранить «нейтральное» выражение лица.

Получалось плохо. Лицо-предатель так и норовило распуститься в дурацкую гримасу счастья. Кира прикусила нижнюю губу и попыталась сосредоточиться на разговоре.

Разговора, впрочем, тоже не получалось. Паша сначала спрашивал что-то, но поняв, что ответов все равно не дождется, бросил это дело и смотрел на нее молча, согревая ледяную Кирину ладошку в руках.

Ворота с шумом разъехались, впуская во двор инкассаторский броневичок. Кира машинально оглянулась на него, совсем несерьезный, игрушечный, с виду. Это была одна из двух новых машин, недавно купленных. С виду совсем малютка, а на самом деле…

Водитель подъехал к самому входу, сдал назад так, чтобы боковая дверца броневичка оказалась напротив входной двери. Как будто не во дворе родного банка был, а в тылу врага, в любую минуту готовый к неприятностям.

Из машины выбрались двое инкассаторов. Первый нес в каждой руке по два почти полных мешка. Второй шел налегке: открыл входную дверь, аккуратно прикрыл дверь в машине. Кира вдруг представила, что водитель кричит там внутри как маршрутчик: «Не хлопай, не холодильник!», и тихонько рассмеялась.

Инкассатор, шедший вторым, выглянул на ее хихиканье, и его широкое усатое лицо расплылось в улыбке.

– Здравствуй, Кирочка! – Дядька скользнул по Паше быстрым цепким взглядом и снова улыбнулся Кире, как родной. – На солнышке греешься?

Она рассмеялась уже в открытую, замотала головой сначала «нет-нет», потом, спохватившись, кивнула «да-да», потом запуталась окончательно и посмотрела на Пашу, ища поддержки.

Он посмотрел на нее внимательно, как раньше, и сильнее стиснул ладонь.

* * *

Май

Опрос свидетеля Зиновьева оказался тяжелее земляных работ.

По крайней мере, выглядели Димыч с Толиком так, будто перевыполнили норму по трудодням и вообще по всему, чему только можно. Вот только радости от этого не испытывали никакой. Не говоря уже про моральное удовлетворение.

Свидетель Зиновьев сидел посреди кабинета на стуле, вытянув ноги в растоптанных кроссовках аж до Димычева стола, руки держал на коленях, смотрел прямо перед собой – в мутноватое стекло окна, до сих пор не раскупоренного с зимы. Смотрел внимательно, не отрываясь и ни на что больше взгляда не переводя. Димыч даже оглянулся пару раз, вдруг там, за окном, есть что-то, чего он не замечал все это время. Ничего там не было интересного, за мутным, не очень чистым стеклом. А Зиновьев этот, похоже, со странностями просто. Уставился в одну точку, и даже, кажется, не мигает. Может, он наркоман вообще? Как бы так уговорить Девяткина направить его на медицинское освидетельствование?

Зиновьев моргнул, прогоняя окутавший всех морок и разбивая Димычевы абсурдные мечты. Никакого направления Девяткин, естественно, не выпишет, это же свидетель, а не подозреваемый. Да тут и без медиков понятно, что не наркоман он, а обычный тормоз. Человек с замедленными реакциями.

Зиновьев оторвался наконец от окна и перевел отсутствующий взгляд на сидящего напротив капитана Захарова. Димыч поежился и подумал, что лучше бы этот чудак и дальше в окно пялился, чем вот так. Неуютно ему было под этим сонным, ничего не выражающим взглядом.

А самое обидное, что и толку от почти часовой беседы не было никакого. На вопросы Зиновьев, конечно, отвечал – куда ему деваться, здесь и не такие на вопросы отвечали – но ответы эти по ценности можно было смело приравнять к молчанию. Ничего он толком не видел, кто куда в какое время отходил, не замечал, о чем разговаривали вокруг, не помнил. Такое впечатление, что если бы его к трупу вплотную не подвели, он бы так и не понял, что совсем рядом человек погиб.

– Как это может быть, что вы все время на крыше были, но ничего не помните? – не сдавался так просто Толик. – Ведь вокруг вас люди были. Или не было никого?

– Я шашлыки жарил, – пожал плечами Зиновьев, – по сторонам не смотрел.

– Но хоть людей-то вокруг видели?

– Людей видел.

– Кого именно?

Зиновьев повернул голову и посмотрел на Толика со слабым интересом. Потом улыбнулся правой стороной рта и добросовестно перечислил:

– Светку видел, Маринку, Дину. Еще Димку Козина и этого парня нового, Ваську.

– И что, все рядом находились? Никто никуда не отходил?

– Почему? Отходили. Потом возвращались.

Толик обессилено уронил голову на скрещенные руки.

Зиновьев снова пожал плечами, и отвернулся от выжатого досуха опера. Снова уставился в окно за спиной капитана Захарова.

– Киру давно знал? – спросил Димыч тихо.

Зиновьев вздрогнул и перевел вполне осмысленный взгляд с окна на Димыча.

– Всю жизнь. Мы с первого класса вместе учились.

– А потом, после школы?

– И потом тоже. Она дружить умела, это редкость. Такими людьми не бросаются.

Зиновьев снова отвернулся и задрал голову в потолок. Видно, потолок ему показался интереснее пейзажа за грязным окном. Димыч посмотрел на него свирепым взглядом, надеясь вернуть к разговору, но вдруг заметил, что свидетель не просто так в потолок таращится, а пытается таким наивным способом скрыть слезы. От неожиданности Димыч, повидавший в своем кабинете всякого, на секунду опешил и молча уставился на Зиновьева, оказавшегося таким сентиментальным.

Или просто нормальным человеком? Подумалось вдруг, что из всей теплой компании, собравшейся в прошлую пятницу на шашлыки, только этот тормозной парень переживает смерть школьной подруги по-настоящему, искренне. Остальные или на публику работали в безудержных рыданиях напоказ, или явно старались не сболтнуть лишнего.

– Радова давно видел?

Этот вопрос выдернул свидетеля из нирваны, даже какой-то интерес во взгляде появился. Или показалось?

– А кто это?

– Павел Радов.

– Павлик, что ли? – Уточнил Зиновьев с усмешкой. И тут же пояснил: – Это он себя так называл, как напьется. Трезвый, вроде, нормальный мужик, а как выпьет, так начинает: «Павлику надо то, Павлик хочет это…». Как избалованный ребенок. Да и вел себя так же, если честно. Чего в нем Кирюшка тогда нашла, не понимаю.

Зиновьев снова пожал плечами и скорчил брезгливую физиономию.

– Так когда видел этого Павлика в последний раз? – не сдавался так просто Димыч.

– Давно. С тех пор, как они с Кирой расстались, так и не видел больше. Мы и встречались-то только в компаниях. Куда Киру звали, там и он оказывался, конечно. Куда уж без него? Лет пять не видел или шесть, не помню точно.

– А из-за чего расстались?

– Да не помню я! – устало отмахнулся Зиновьев. – Я вообще за Павликом не следил особо. Что есть он, что нет, мне без разницы. Вы лучше у Светки моей спросите, она в курсе всех этих душевных терзаний.

– Светка – это Светлана Василенко? Твоя девушка?

– Ну да.

– А она откуда Радова знает?

– Ну так она ведь моя девушка, – Зиновьев уставился на Димыча с искренним удивлением. – Оттуда и знает.

– А вы со Светланой сколько уже знакомы? Близко знакомы, я имею в виду.

Вопрос, похоже, озадачил Зиновьева всерьез. Он шевелил губами, подсчитывая в уме.

– Да лет восемь, наверно. Или семь. Я не помню точно, вы лучше у Светки спросите.

Толик не выдержал, поднялся из-за стола, и обошел вокруг, остановившись аккуратно напротив диковинного свидетеля.

– Слушай, а почему вы до сих пор не поженились, – спросил он с искренним интересом. – Восемь лет срок немалый. Уже давно можно было понять, подходите вы друг другу или нет. Чего тянете-то?

Зиновьев снова пожал плечами. Лицо у него было при этом такое, словно мысль узаконить отношения никогда не приходила ему в голову.

Когда за свидетелем закрылась дверь, Толик не выдержал.

– Вот скажи ты мне, как знаток человеков! Он в самом деле такой придурок или прикидывался? Как можно быть таким не любопытным, а? Ну как?

– Ну может, ему люди не интересны в принципе. Ему компьютеров хватает. Он за восемь лет не догадался, что девушка замуж хочет, а ты еще какого-то любопытства от него ждешь.

Толик хмыкнул недоверчиво и предположил:

– Может, она и не хочет за такого замуж.

– А это мы у нее самой спросим. Пора встречаться со свидетельницей Василенко. Судя по всему, она нам много чего сможет рассказать.

Глава 8

Май

Петька ныл тоненько и однообразно. Сначала это Дину страшно раздражало, но через час примерно перестало мешать. Слилось с окружающими бытовыми звуками. Неужели он так и ноет все время? Как Кира это выдерживала? Или он у нее не ныл? Может, он как раз из-за Киры скулит третий час подряд? Хотя, судя по реакции матери – дело это привычное. Никто Петьку утешать не бросался, все копошились по мелочи, перекладывали что-то, переставляли. Отец затеял разбирать кладовку, перекладывал там какие-то коробки, серые от пыли и времени. Зачем? Толку от этих перекладываний все равно нет никакого, в тесную клетушку кладовки не пробраться уже несколько лет. Можно только приоткрыть дверь, сунуть очередной сверток и быстро захлопнуть обратно, не давая вывалиться предыдущему хламу.

Нет никакого смысла в перекладывании старья с места на место. И в неторопливом копошении тоже никакого смысла нет. Да и вообще, не может быть в этой квартире никакого смысла – это Дина поняла очень давно. Ни смысла, ни перспектив, ни возможности для простого человеческого счастья. Только полная кладовка ненужного барахла.

Чтобы как-то занять себя и отвлечься от монотонного Петькиного нытья и отцовского шебуршания, Дина закрыла поплотнее дверь Кириной комнаты, в которой жила с самого своего приезда, сначала деля ее с сестрой, а теперь полноправной хозяйкой. Села за стол, включила компьютер.

Заставкой на мониторе стояла Петькина фотография. Сколько ему там было лет, не понятно, но разница с теперешним Петькой если и есть, то совсем небольшая. Надо же, сестру он совсем не раздражал, как видно.

Петька на фотографии традиционно не улыбался, смотрел сосредоточенно. Дине показалось на минуту, что смотрит он на нее с монитора каким-то слишком взрослым взглядом. Осуждающим даже.

Чтобы избавиться от этого чувства, она щелкнула быстрее по первому же значку на экране. В развернувшемся окошке ничего особенного не было. «Мои документы», «мои игры», «мои фото» – Кира за оригинальностью не гналась, и папки не переименовывала. Что дали – тому и рада. В этом сестра оставалась неизменна, сколько Дина себя помнила. Всегда соглашалась на то, что ей предлагали. Неважно кто: родители или судьба. Со всем соглашалась и благодарила, как положено воспитанной девочке. Небось, и Петьку принимала с благодарностью, рохля несчастная.

Тут же стало стыдно за такие мысли в адрес погибшей сестры. Да и вообще стыдно. Это ведь не Кира виновата, что была такой безотказной и благодарной за каждую малость. Это она, Дина, так и не научилась радоваться тому, что имеет. Все время хочется большего, все время кажется, что чего-то ей недодали. Хотя, почему кажется?

Дина тряхнула головой, чтобы отогнать совсем не нужные сейчас размышления и открыла папку с фотографиями. Там царил идеальный порядок, скучный до зубовного скрежета. Каждая папочка подписана, и к каждой год и месяц снимков прилагается, не ошибешься. Куча Петькиных фотографий, в разные годы. Эти Дина смотреть не стала, неинтересно. Открыла папку с новогодними снимками. Там был все тот же Петька, с дурацкими заячьими ушами на голове. Взгляд такой же сосредоточенный, что вкупе с лохматыми ушами придавало ему совсем уж какой-то дебильноватый вид. Дина закрыла новогоднюю папку и крутанула колесико мышки. Дальше, еще дальше, в надежде найти хоть что-то интересное в размеренной, упорядоченной жизни покойной сестры.

Среди папок с однотипными названиями взгляд вдруг выхватил одну, нестандартную. Дата там была проставлена не одна как везде, а целый интервал в два с половиной года. Называлась папка коротко – «Паша». И годы через черточку, как на могильном камне.

Фотографий в папке было немного. Неведомый Паша оказался вполне интересным мужиком с ясным взглядом серых глаз и красиво очерченным ртом. Надо же, какие у сестры были знакомые, и ведь ни словечком не обмолвилась. Правда, сопоставив даты, Дина вспомнила, что в то время, шесть-семь лет назад, ей было не до сестренкиных привязанностей. У самой личная жизнь била ключом, и даже если бы Кира стала о чем-то рассказывать, вряд ли она обратила бы внимание. Хотя мужик определенно интересный, да.

На нескольких фотографиях вместе с интересным Пашей была снята и Кира. Дина долго вглядывалась в лицо сестры, с удивлением понимая, что та, оказывается, была красавицей. И никто не замечал. И она, Дина, настолько привыкла к мысли, что из них двоих внимания достойна только она, что даже в голову никогда не приходило посмотреть на сестру иначе. А может, дело в том, что никогда она не видела Киру такой счастливой, как на этих фотографиях? Красивой, потому что влюбленной?

Стоп! А вот этот неведомый Паша не тот ли Павел, о котором ее так настойчиво спрашивали в полиции? Как же фамилия у него? Короткая такая, вертится все время на языке, но не дается никак. Может, сказать ментам про эти фотографии?

В следующую секунду Дина решила, что ни о чем она им говорить не будет. О том, что сестра была с этим Павлом знакома, в полиции знают и без нее, иначе не спрашивали бы так настойчиво. А раз знают, значит и о внешности его имеют представление. И вообще, пусть сами побегают, если им так надо. А то скажешь им, а они еще дольше задержат. Она и так сидит тут уже который день непонятно зачем. Мужу врет ежедневно, что вот-вот приедет.

Дина закрыла папку с фотографиями, зашла в интернет проверить почту. Краем уха отметила, что Петька, оказывается, уже замолчал, а она и не заметила. Уснул, может.

За спиной заскрипела жалобно дверь, и в комнату зашла мать, как всегда в старом спортивном костюме и как всегда с озабоченным выражением лица. Молча села рядом на стул и уставилась на Дину.

– Что, мам? – Дина помнила, что мать может играть в гляделки сколько угодно долго, поэтому лучше самой спросить, зачем она пожаловала.

– Надо с Петенькой что-то решать, время идет.

Вот оно! Дождалась. Все эти дни Дина избегала попадаться матери на глаза, боясь этого разговора. Как будто от того, что мать ее не увидит, вопрос сам собой рассосется.

Не рассосался. И от матери сейчас не спрячешься. Сидит совсем близко, Дина даже ощущала голым локтем ее сипловатое дыхание. Ну почему к ней-то нужно приставать с этим вопросом? Она-то что может решить?

– Мам, что тут решать? Надо оформлять документы в интернат, если тебе с ним тяжело.

– Да ты что?! – мать всплеснула руками, как будто сама о таком варианте никогда не задумывалась. Артистка! – Как можно, при живых родственниках ребенка в интернат сдавать? Ведь ты ему не чужая!

– Мама, я не могу его забрать! – Дина стукнула ладонью по столу. Хотела просто обозначить как-то свою непреклонность, как точку поставить в разговоре. А получилось очень громко, скандально.

Дина опомнилась, постаралась взять себя в руки и сказала другим, мягким голосом:

– Мама, я все понимаю. Но и ты меня пойми. Я с ним просто не справлюсь. Кира умела как-то, а я не смогу. Ты же сама видишь, он меня боится даже.

– Он привыкнет, – пообещала мать. – Вот увидишь. Он всегда так поначалу с незнакомыми, а потом привыкнет.

– Я не могу ждать этого «потом». Не умею с ним общаться, и воспитывать его не смогу. Кира могла, да. Она вообще святая была, наверно. А я просто человек, извини.

– Но ведь мы с отцом старые уже, – всхлипнула мать, пытаясь разжалобить.

– Отдайте его в интернат, – отрезала Дина. – Если вам тяжело. И хватит об этом! Что ты опять начала-то? Ведь все уже сто раз обсудили, чего ты снова завела разговор?

Дина представила на секунду, что в самом деле придется забрать к себе Петьку, и ее передернуло. Нет, не создана она для таких подвигов. Как хорошо, все же, что муж не заводит с ней разговоров о детях.

Мать отвернулась и сказала, глядя куда-то в угол:

– Из полиции звонили сегодня. Спрашивали, кто опекуном теперь будет у Петеньки.

– А им-то какое дело?

– Не знаю. Спрашивали.

Стало ясно, что посидеть в одиночестве сегодня ей больше не удастся. И Петька снова заскулил в соседней комнате. И духота в квартире стояла просто невероятная.

Дина поняла, что если прямо сейчас не выйдет на улицу, то сойдет с ума. В самом деле сойдет, без всяких там фигур речи. Сядет на пол, обхватит плечи руками и завоет, как Петька, на одной ноте.

– Пойду пройдусь, – бросила она матери, стараясь не встречаться с ней взглядом. – Душно что-то.

Накинула куртку, сунула ноги в кроссовки, и как была, в домашних джинсах и старой маечке, выскочила на площадку.

И столкнулась нос к носу с тем самым здоровым опером, который вчера мурыжил ее насчет этого самого Павла.

– Здравствуйте, Дина Владимировна, – улыбнулся ей опер какой-то совершенно людоедской улыбкой, и скрылся за дверью соседской квартиры.

Дина, не успевшая ничего сообразить толком, и тем более, не успевшая ответить, осталась стоять на площадке, пытаясь унять непонятно откуда взявшуюся дрожь в коленках.

Соседская дверь закрылась, щелкнув собачкой замка. И одновременно с этим щелчком в голове у Дины вспыхнула, наконец, никак не дававшаяся фамилия этого Паши.

Радов.

Павел Радов, именно так звали интересовавшего ментов парня.