Текст книги "Усадьба ожившего мрака"

Влас сунулся было помочь, но его шуганули и он присел на самый краешек стула, как проштрафившийся школяр. Хотелось курить так сильно, что аж скулы сводило, но без разрешения хозяйки он не смел.

– Ну, мальчики, все готово! – сказала наконец Стелла. – Прошу к столу. Как говорится, чем богаты, тем и рады.

Она была богата. По нынешним голодным меркам так точно. И почти все, что стояло на столе, было из фашистского пайка. Влас скрежетнул зубами. Есть враз расхотелось. Глаза застлала кровавая пелена ярости. Он все понимал! Понимал, что она красивая и талантливая, что заглядываются на нее не только бывшие следователи, а поделать с собой ничего не мог. Чтобы не сорваться, не сказать что-то непоправимое, он сунул в зубы папиросу, щелкнул зажигалкой. Щелкать пришлось не один и не два раза. То ли руки дрожали, то ли кремень в зажигалке отсырел.

– Прошу. – Перед самым носом Власа вспыхнул огонек. Изящную серебряную зажигалку держала не менее изящная дамская ручка, а в голосе слышалась тень насмешки.

– Сломалась… – Влас прикурил, благодарно кивнул Стелле, стараясь не смотреть ей в глаза.

– Это спецпаек, – сказала Стелла, вставляя в длинный мундштук тоненькую, тоже явно трофейную папироску. – Некоторым из них не чуждо прекрасное. – Ее губы скривились в ироничной усмешке. – И когда я говорю о прекрасном, я имею в виду искусство.

– Я тоже, – буркнул Влас, хотя его как раз никто и не спрашивал.

– Что – тоже? – Стелла откинулась на спинку стула, затянулась, выпустила облачко дыма. Не ядреного, как от Власовой папиросы, а тонко пахнущего чем-то по-кондитерски вкусным.

– Я тоже… об искусстве, – вздохнул он.

– И кто из них не чужд? – встрял Гриня. Этого красота Стеллы, кажется, нисколько не волновала. Этого, если что-то и волновало, то точно не красота. Ишь, как принюхивается… Влас посмотрел на Гриню предупреждающе. Тот все понял правильно, усмехнулся то ли насмешливо, то ли успокаивающе.

– Из ценителей могу отметить Штольца. Ребята, да не стойте вы истуканами, налетайте на еду! – сказала она пацанам. – Тимофей Иванович говорит, что Штольц очень хороший врач. Врач хороший, а человек мерзейший. – Стелла поежилась, а Власу тут же захотелось Штольца придушить.

– А в каких вы с ним отношениях? – спросил вдруг Гриня. Бесцеремонно спросил, за такие вопросы можно и по роже схлопотать.

Влас уже и дернулся было, но Стелла его опередила. Брови ее удивленно взлетели вверх, губы изогнулись в презрительной усмешке.

– А с какой целью интересуетесь? – И хрипотцы в ее голосе стало чуть больше.

– Сугубо с практической. – Гриня, шельмец, тоже улыбнулся, покаянно приложил ладонь к груди. – Видите ли, Стелла Витольдовна…

– Можно просто Стелла, – оборвала его дама.

– Видите ли, Стелла. – Гриня кивнул. – Нам нужна информация, которой может владеть Штольц.

– Информация? – Стелла больше не злилась. Взгляд ее из насмешливого сделался цепким и серьезным. – Какого рода?

Гриня многозначительно посмотрел на Власа. Тот едва заметно кивнул. Раньше надо было спрашивать разрешение! А теперь уже что? Вон же видно, как загорелись у Стеллы глаза. Отчаянная! Отчаянная и прекрасная. Мата Хари…

– У нас есть сведения, что около недели назад Штольц оперировал девушку…

Что-то скрежетнуло. Это Всеволод в нетерпении дернулся на своем стуле. Небось и паркет ножками поцарапал.

– Что за девушка? – спросила Стелла, не обращая внимания ни на скрежет, ни на испорченный паркет.

– Наша девушка, – сказал Влас многозначительно. – Из Гремучего ручья.

– Из Гремучего ручья? – Ее зрачки сузились, одним резким движением она погасила недокуренную папиросу. – Это?..

– Нет! – Влас не дал ей договорить. – Это другая девушка. И во время той ночи она пропала. Вместе с фон Клейстом. Мы думали, что они погибли…

– Фон Клейст жив, – теперь уже Стелла не позволила ему договорить. – Я точно это знаю.

– Откуда? – спросил Влас.

– Штольц бы у меня, когда позвонили из комендатуры.

Она говорила спокойно, без смущения и без вызова. Просто рассказывала историю. А то, что история эта может кого-то ранить в самое сердце, так это сейчас не важно.

– Прошу вас, продолжайте! – Гриня порывисто накрыл своей ладонью узкую ладонь Стеллы. Захотелось вцепиться ему глотку. Вот такой парадокс. Упырь у них Гриня, а крови хочется ему, Власу. – Что было дальше?

Гриня руку убрал, словно бы почуял ненависть Власа или раздражение Стеллы.

– Позвонили из комендатуры, сказали, что спешным порядком высылают за ним автомобиль, потому что его присутствие срочно требуется в госпитале. Штольц не оперирует простых смертных. Вы же понимаете?

– Думаете, его вызвали к фон Клейсту? – спросил Гриня.

– Я уверена.

– Почему?

– Потому что он сам мне об этом сказал. Вообще-то, Штольц очень сдержан, но той ночью…

Ночью… Влас мысленно застонал. Да, он все понимает. Каждый из них делает свое дело доступными способами, каждый, как умеет, приближает победу. Но как же больно!

– Той ночью. – Стелла смотрела прямо ему в глаза по-мужски твердым, лишенным даже намека на кокетство взглядом. – Той ночью он пришел в крайнее возбуждение. Сказал, что в госпиталь доставили фон Клейста и неизвестную девушку. С его слов я поняла, что девушка была при смерти…

Всеволод больше не ерзал, Всеволод застонал. Стелла глянула на него, понимающе кивнула. Как же быстро она понимала все про мужские чувства! Откуда у нее эти способности?..

– Это твоя… подруга? – спросила она у Всеволода.

– Это наша общая подруга! – вместо Всеволода ответил Митяй, а Влас подумал, что подруга, может, и общая, а вот жизнь за нее готов отдать именно Всеволод. Такие дела… – Все это время мы думали, что Танюшка… – он запнулся, – что она мертвая!

– Она жива, – сказала Стелла и мягко, как-то по-матерински, погладила Всеволода по вихрастой голове.

– Откуда вы знаете? – Тут же вскинулся он.

– От Штольца. – Она укуталась в шаль, словно только сейчас ей стало холодно. – Он вернулся утром, выпил полбутылки водки и рухнул спать, но перед этим мне удалось его разговорить. Если, конечно, пару фраз можно назвать разговором. – Она усмехнулась. – Штольц был очень взволнован и очень собой доволен. Он сказал, что стоит на пороге великого открытия. Я спросила, о каком открытии идет речь, но он не ответил. Зато сказал, что им удалось спасти пациентку. Операция прошла успешно, но ровно через два часа я должна его разбудить, потому что ему нужно вернуться в госпиталь, чтобы организовать дальнейшую транспортировку.

– А фон Клейст? – спросил Гриня. Он больше не улыбался и не старался казаться душкой. Теперь он был таким, как есть: умным, собранным и опасным.

– Фон Клейст почти не пострадал в той аварии. Была авария, вы ведь знаете? – Стелла глянула на Власа. Тот молча кивнул. – Автомобиль фон Клейста слетел с дороги и врезался в дерево. Фон Клейсту удалось выбраться самому и вытащить из салона девушку. Эту вашу… Танюшку. Он оттащил ее на несколько десятков метров, когда автомобиль взорвался. Сработала бомба. Вы понимаете?

Они понимали. Сначала авария, а уже потом бомба. Потому фон Клейст с Танюшкой и выжили, успели выбраться из машины до того, как сработал часовой механизм. И Танюшкина травма – это последствие именно аварии, а не взрыва.

– Это она сделала, – сказал Всеволод шепотом. Смотрел он при этом на Митяя. – Она вышла на дорогу специально, чтобы машина слетела в кювет.

Митяй, обычно ершистый и вредный, сейчас понимающе кивал, соглашаясь.

– Я все думал, зачем она так, а она спасала. По-другому не могла, поэтому вот так…

– Парни, вы о ком? – спросил Влас строго. Ему нужно было отвлечься и от пьяного Штольца, валяющегося на кровати Стеллы, и от того, с какой легкостью она об этом рассказывала.

– Вы не поймете, – отмахнулся Всеволод. Смотрел он теперь исключительно на Гриню. – Это была Ольга Владимировна! Там на дороге была она! Понимаете, дядя Гриша?

Гриня молча кивнул. Видимо, придется выжимать информацию уже из него. Если посчитает нужным поделиться.

– Разберемся, – сказал Влас мрачно, а потом еще более мрачно поинтересовался: – Как вам удалось добыть такую важную информацию, Стелла Витольдовна?

– Как? – Она легкомысленно повела плечом. – Когда мужчина пьян, его язык развязывается. А Штольц был не только пьян, он был смертельно напуган, сказал, что минувшей ночью стал свидетелем настоящего медицинского феномена. – Она немного помолчала, а потом добавила, понизив голос: – Или религиозного. Знаете, мне сделалось любопытно. Настолько любопытно, что я обратилась с расспросами к Тимофею Ивановичу, но оказалось, что тот ничего не знает о случившихся… феноменах. Его не пригласили на операцию. И это еще одна странность, потому что я точно знаю, что второй хирург был болен и не мог принимать участие в операции. Штольц сетовал на это досадное обстоятельство, когда собирался в госпиталь.

Влас с Григорием переглянулись. Их многозначительные взгляды не остались незамеченными.

– Что? – спросила Стелла требовательно. – Вы что-то знаете!

Гриня усмехнулся, облизнул пересохшие губы, сказал, глядя прямо Власу в глаза:

– Тебе решать, товарищ командир.

– Я могу быть вам очень полезна. – Стелла встала, уперлась ладонями в стол. Теперь она смотрела на них сверху вниз. – У меня есть некоторое влияние на Штольца.

Некоторое влияние… Снова захотелось курить. Влас потянулся за папиросами, заграбастал со стола зажигалку Стеллы. Она тоже сработала не сразу. Да что ж ты будешь делать!

– Я жду, Влас Петрович, – сказала Стелла с вызовом.

Она ждет, а ему нужно время, чтобы прийти в себя от этого ее… влияния на Штольца.

– Тимофей Иванович принимал участие в той операции, – сказал он, глубоко затянувшись.

– И не сказал мне? – Стелла устало опустилась на стул, скрестила руки на груди.

– Выходит, не на каждого мужчину у вас есть… влияние, – процедил Влас, не отрывая взгляд от папиросы, зажатой в чуть подрагивающих пальцах. – У вас нет, а у фон Клейста есть.

Все-таки он взял себя в руки. Он боевой командир, а не какая-то там гимназистка. И с чувствами своими он сумеет совладать. Уже сумел!

А Стелла хмурилась. Пока не обиженно, но уже раздосадовано.

– Скажем так, фон Клейст владеет чем-то вроде гипноза. Знаком вам такой термин?

– Термин! – фыркнула Стелла. – Я даже была знакома с человеком, способным вызвать гипноз.

Кто бы сомневался! И человек этот наверняка мужчина… Чтобы не скрежетнуть зубами, Влас сжал под столом кулак.

– Когда-то выступали вместе на гастролях, – продолжала Стелла как ни в чем не бывало. – Занимательное умение, я вам скажу.

– Занимательное, – согласился с ней Гриня. – Но, боюсь, фон Клейсту в этом деле нет равных. Он опасен, Стелла. Смертельно опасен.

Почему-то Грине она поверила, перестала усмехаться, перестала легкомысленно раскачиваться на стуле.

– Вы ведь до сих пор рассказали мне только часть правды, – сказала тихо.

– Да, – не стал спорить Гриня. – Малую часть правды.

– Хорошо. – Она кивнула. – Но вам может пригодиться моя помощь.

– Думаю, да.

Захотелось пнуть Гриню под столом ногой. Не нужно втягивать в это дело Стеллу! Они могут справиться сами.

– Вашу девушку увезли из госпиталя в тот же день, – сказала Стелла задумчиво. – И Штольц пропал почти на неделю. А по городу поползли слухи о восставших мертвецах. Эти слухи как-то связаны с вашим расследованием?

– Это всего лишь слухи! – сказал Влас, как отрезал.

– Тогда я могу подкинуть вам еще парочку. Хотите?

Они все разом кивнули.

– Из госпиталя пропали все наркотические препараты. Те, что нужны для наркоза и обезболивания. Я знаю это от того самого врача, что не смог ассистировать Штольцу по причине болезни. Его самого мучили послеоперационные боли, но в госпитале не осталось ни единой дозы. Как думаете, с чем это может быть связано? А еще я знаю, где держат вашу девочку.

Они и сами знали. Знание это читалось в задумчивом взгляде Грини и в нетерпеливых взглядах парней.

– Штольц любит выпить. Пожалуй, это единственная его слабость.

«Выпивка и красивые женщины – вот они, главные слабости,» – с с горечью подумал Влас.

– Он объявился два дня назад. Приперся с цветами и шампанским. – Стелла брезгливо поморщилась. – Шампанское – даме, коньяк – джентльмену. Да, он считает себя джентльменом. После третьей рюмки он заговорил. Большей частью бормотал что-то о том, что стоит на пороге грандиозного научного открытия, а потом рассказал о фон Клейсте и званом ужине.

– Каком званом ужине? – спросили они с Гриней.

– По случаю прибытия нового бургомистра. – Стелла усмехнулась. – Этот новый оказался смелым парнем. Его нисколько не пугает судьба предшественника, он собирается остановиться в Гремучем ручье. И надо сказать, это решение очень злит фон Клейста. Штольц сказал, что он пытался отговорить нового бургомистра, но тот оказался непреклонен. Или просто глуп. – Она тоже закурила, посмотрела на них сквозь завесу дыма. – Я могу проникнуть в Гремучий ручей.

– В качестве кого? – спросил Влас.

– В качестве певицы, а так же спутницы Штольца. – Стелла легкомысленно взмахнула рукой. – Круг гостей, насколько я понимаю, очень ограничен, а вам ведь нужны в усадьбе свои глаза и уши?

– У меня есть и глаза, и уши, – сказал Гриня задумчиво.

– И попасть на территорию усадьбы вы тоже можете запросто? – Стелла выгнула бровь.

– Думаю, что могу.

– И ходить по дому беспрепятственно? – не сдавалась она.

– Беспрепятственно не получится и у вас, – вмешался наконец Влас. – Не думаю, что вас пустят в святая святых, в лабораторию фон Клейста.

– Вы меня недооцениваете, Влас Петрович. – Стелла снова затянулась папиросой.

Он покачал головой. Дело не в талантах Стеллы, какими бы они не были. Дело в фон Клейсте. Вот кого нельзя недооценивать!

– Охрану усадьбы усилили многократно.

– Откуда вы знаете? – сначала спросил Влас, а потом сам же и ответил: – От Штольца.

– Да, он перебрался жить в усадьбу. Я думаю, из-за этого своего научного эксперимента. И я почти уверена, что ваша девочка там же, в Гремучем ручье. Я могла бы попробовать ее отыскать. Считаю, что званый ужин – самое подходящее время для поисков. Фон Клейст будет занят гостями. Со Штольцем я как-нибудь разберусь. Опять же, я могла бы провести кого-нибудь из вас в усадьбу. Для подготовки дома к приему гостей требуется прислуга, а я на короткой ноге с комендантом.

– Не получится, – Гриня покачал головой. – Фон Клейст знает нас в лицо.

– Не всех, – сказал Влас задумчиво. – Меня никто из них не знает в лицо.

– Это как раз не проблема. – Стелла загадочно улыбнулась. – Вы что-нибудь слышали про сценический грим? У нашей Зиночки золотые руки. И рот на замке она тоже умеет держать.

– Что за Зиночка? – спросил Влас.

– Гримерша из театра. Уникальная женщина, просто уникальная! До войны ее хотели переманить в область, но Зиночка отказалась.

– А нам помогать не откажется?

– Насчет вас не знаю, а вот мне точно не откажет. Я ее очень выручила в свое время, а Зиночка добро никогда не забывает. Ну так что? Мы идем в Гремучий ручей?

– Идем! – сказали разом Всеволод и Митяй.

Гриня нахмурился, покачал головой.

– Пойдем мы с Власом Петровичем. Этого будет вполне достаточно.

– Почему не мы? – Тут же вскинулся Всеволод, а Митяй поддакнул:

– Да, почему не мы, батя? Мы знаем усадьбу, как свои пять пальцев. Если ее Зиночка, – он кивнул в сторону Стеллы, – нас загримирует, то бояться нечего.

– Есть чего бояться. – Гриня мрачнел с каждой секундой. – Ты можешь скрыть свое лицо, но ты не сможешь замаскировать свой… – Он быстро глянул на Стеллу и замолчал.

Влас понял, что он имел в виду. Если фон Клейст упырь, то он может почуять запах Митяя. Как гончая, взявшая однажды след. Нет, как гончая, которая уже пустила своей жертве кровь. Вот, что имел в виду Гриня!

Остальные его тоже поняли. Все, кроме Стеллы. Стелла озадаченно нахмурилась.

– Я что-то не знаю? – спросила она.

– Вы многого не знаете, несравненная Стелла! – улыбнулся Гриня одной из этих своих обаятельных улыбочек.

– Но вы мне потом расскажете? Когда я помогу вам добраться до этой вашей Танюшки.

– Если поможете, – поправил ее Гриня все с той же дьявольской улыбкой. – Если поможете, мы вам все расскажем.

– А до тех пор предлагаете мне играть вслепую? – она сощурилась.

– Если не хотите, можете не играть.

– Я хочу!

Вот в том-то и проблема, что к любому заданию она относится как к игре. А игра эта может оказаться смертельно опасной.

– Мы тоже хотим, – сказал Всеволод с мрачной решимостью. – Вы меня не остановите, дядя Гриша.

– Ладно, разберемся, – сказал Гриня, а Влас подумал, что как-то уж больно легко он согласился.

– Сколько у нас времени на подготовку? – спросил Влас, глядя на Стеллу.

– Званый ужин состоится в воскресенье. – Она на секунду задумалась. – Значит, два дня. Подсобных рабочих уже наняли, но требуются помощники на кухне, горничные и официанты. Вы, Влас Петрович, согласны побыть помощником на кухне? Головин молча кивнул. Не нравился ему этот план. Слишком много действующих лиц, слишком большие риски. И у каждого из них свой собственный шкурный интерес. Кому-то девочку спасти, кому-то упыря убить, а кому-то просто поиграть с огнем. Плохой план, но другого у них пока, к сожалению, нет.

– Ну, договорились? – спросила Стелла. – Устроим представление в Гремучем ручье?

– Да не мастаки мы устраивать представления, – сказал Влас мрачно.

– А вам и не нужно, Влас Петрович! – Стелла по-свойски взъерошила его волосы. От этой мимолетной ласки занялось сердце. Снова захотелось курить. – Представление буду давать я. Штольц говорил, в усадьбе имеется фортепьяно? – Она перевела взгляд на Гриню.

– Имелось, – кивнул тот.

– Ну вот, значит, ничто не помешает представлению! – Стелла встала из-за стола, отошла к окну, осторожно отодвинула портьеру, всматриваясь в темноту. – А теперь давайте-ка доедайте и ложитесь спать! Постелю вам тут, в гостиной. Есть еще диван в кабинете. Как-нибудь устроитесь.

– Мы устроимся, – сказал Гриня. Думал он явно о чем-то своем, но все происходящее умудрялся держать под контролем.

– Тогда спокойной ночи! – Стелла задернула портьеру. – Завтра решим, что с вами делать.

Как же быстро она взяла управление операцией в свои изящные ручки.

– Не надо за нас ничего решать, Стелла Витольдовна, – сказал Влас мрачно. – Мы вас не обременим, уйдем на рассвете.

Он еще и сам не знал, куда они станут уходить, но подвергать Стеллу опасности не хотелось.

– Можете пока пожить у меня. – В ее голосе не было уверенности.

– У вас нельзя. Может явиться Штольц. – Эта фраза получилась у Власа легко, словно вели они сейчас светскую беседу и говорили о чем-то малозначительном. Только кулак под столом пришлось сжать до хруста в суставах. Наверное, хруст этот и услышал Гриня, потому что посмотрел на Власа вопросительно и одновременно насмешливо.

– Со Штольцем я как-нибудь разберусь, – сказала Стелла с многозначительной, язвительной даже улыбкой. Сам виноват, никто за язык не тянул. – А теперь спокойной ночи. Мне и в самом деле завтра рано вставать!

Она махнула рукой, прощаясь со всеми сразу, и вышла из комнаты.

Без хозяйки разговор не ладился. Парни желали обсудить предстоящую операцию, но Гриня оказался неожиданно непреклонен.

– Потом, – сказал он. – Все решим потом. Вы ребята молодые, а мы с Власом Петровичем притомились по оврагам скакать. Вы ложитесь тут, а мы пойдем в кабинет. Договорились? Дадите вы нам поспать хоть пару часов?

Дали. Влас думал, будут возиться, шушукаться, а они как-то резко умолкли, засопели.

– Твоих рук дело? – спросил он шепотом у устроившегося в высоком кресле Грини.

– Сами. – Тот покачал головой. – Вымотались ребятишки. Да ты ложись, товарищ командир. Утро вечера мудренее.

– А ты? – Влас бы и рад был уснуть, да вот страшновато оставлять Гриню без присмотра.

– За меня не переживай. – В голосе Грини послышалась насмешка. – За остальных тоже. Пока еще я себе хозяин.

– А если вдруг перестанешь быть хозяином? Видел я, как ты на нее глядел… – Влас осекся. Эти слова вырвались сами собой. Глупо получилось, по-мальчишески.

– Так и я видел, как ты на нее глядел. – Гриня поерзал в кресле, устраиваясь поудобнее. Наверное, решил так и спать – сидя. Или не спать.

– Ты ее лучше стороной обходи, – сказал Влас едва слышно.

– Не переживай, товарищ командир. Я тебе не соперник. – Гриня дунул на подсвечник, и комната погрузилась в кромешную темноту, в которой на мгновение полыхнули два красных огонька. Или показалось?

– А кто мне соперник?

– Никто. Штольц точно не соперник.

– Откуда тебе знать? – А вот это он уже точно зря. Нельзя обсуждать такое, даму обсуждать…

– Знаю. Видел.

– Видел?

– Ну, почувствовал, если тебе будет так понятнее.

Влас и понял. Не просто так, выходит, Гриня ручку Стеллы своей лапой накрывал. Чтобы почувствовать, узнать про нее все, что можно.

– Тошно ей рядом с ним. Не позволяет она ему вольностей. Вообще никому не позволяет. Умеет, знаешь ли, нашим братом вертеть. – И снова в голосе Грини почудилась улыбка, а Власу как-то сразу стало легче. И спать захотелось. Может быть, Гриня умеет и голосом того… гипноти…

Додумать эту мысль Влас не успел, провалился в глубокий, без сновидений сон.

* * *

…Дом был все тот же, с пыльным каменным полом и высоким сводчатым потолком. Дом встретил Митяя радостным эхом, но тяжелую дубовую дверь все-таки захлопнул. Наверное, на всякий случай, чтобы долгожданный гость не сбежал. Митяй и не собирался сбегать. Первым делом он огляделся, заприметил на полу следы босых девичьих ног, радостно улыбнулся.

– Танька… Эй, Танька, – позвал шепотом. – Ты где?

Она не отозвалась, но снова отозвался дом, катая по анфиладам пустых комнат гулкое эхо шагов. Шаги эти то приближались, то удалялись, словно бы дразнили.

– Танька, нам надо поговорить. – Митяй двинулся вперед, следом за эхом. – Мы придем за тобой. Скоро… Слышишь ты меня?

Наверное, она слышала, потому что дом менялся. Исчезла пыль на полу, заросли, зарубцевались трещины на серых стенах. И сами стены больше не были серыми. На них проступали диковинные узоры. Цветы и какие-то мелкие, неведомые Митяю птицы. Они, эти узоры, все еще были очень бледными, но уже отчетливо различимыми. Митяй сначала шел осторожно, прислушиваясь к каждому шороху, а потом побежал. Он бежал, минуя одну комнату за другой, а комнатам этим не было ни конца, ни края.

Нет, наступил-таки край, одна из комнат вывела в тускло подсвеченный подземный коридор. Митяю сразу стало понятно, что подземный. То ли по особенному запаху сырости и земли понял, то ли по тому, что шаги его сделались глухими, едва различимыми.

Он больше не бежал – шел медленно, на цыпочках. А подземный коридор то извивался, то раздваивался. Тогда приходилось делать выбор, решать, в какую сторону идти. Митяй и делал, почти не задумываясь, не сбавляя ходу. Как будто внутри у него был спрятан компас, безошибочно показывающий направление.

За очередным поворотом оказалась деревянная дверь. Та самая, до боли знакомая. А за дверью небольшой, освещенный электрическим светом пятачок и еще две двери. На сей раз не деревянные, а железные. Митяю только и оставалось, что навалиться плечом на одну из дверей, толкнуть и войти внутрь.

В обычной жизни он бы так и поступил, но сейчас не решался. Даже дотронуться до дверной ручки боялся. Понимал, что там, с той стороны, не просто комната, а тюремная камера, ловушка, из которой нет выхода. Он знал это наверняка, потому что уже бывал в этом страшном месте. Не во сне, а наяву бывал. Хотя сейчас и не понять, сон то был или явь. Смешалось все, перепуталось.

Вот и теперь смешалось. Где сон, а где реальность? Угрожает ли ему что-то в этом пахнущем плесенью и кровью подземелье или можно ничего не бояться?

Не бояться не получалось. Сердце бешено билось в груди, а от его стука закладывало уши. И из множества мыслей, что все время роились у Митяя в голове, осталась только одна. Бежать! Уносить ноги, пока не поздно!

– Уносить ноги, – сказал Митяй дрожащим голосом. – Валить к чертовой бабушке…

Сказал и толкнул одну из железных дверей.

Внутри горел яркий электрической свет. В те времена, когда эта комната служила Митяю темницей, никакого электричества не было и в помине. Впрочем, и вот этого хрустального гроба тоже не было. И гроба, и лежащей в нем девчонки…

Гроб, наверное, на самом деле был стеклянный, но на память приходила сказка про мертвую царевну в хрустальном гробу, которую рассказывала Митяю мамка. Читать мамка не умела, но память у нее была отличная, а сказку в школе она слышала не один и не два раза. Вот запомнила, а вечерами рассказывала маленькому Митяю.

Девчонка в гробу тоже не была похожа на царевну. Ни тебе расшитого жемчугами платья, ни короны на голове. Платье заменяла какая-то темно-синяя хламида. А голова была лысая. Вернее сказать, наголо обритая. Наверное, поэтому Митяй не сразу признал в мертвой царевне Танюшку. Из-за хламиды и бритой головы.

Переступать порог камеры с хрустальным гробом было страшно, казалось, что дверь захлопнется прямо за ним, а на шее защелкнется холодный железный ошейник. Ошейника нигде не было видно, осталось только вмурованное в стену кольцо. А дверь Митяй предусмотрительно подпер тяжелым стулом.

Легче не стало, но он сделал, что мог. Остальное от него не зависело. Остальное было осколками чужого сна, в который он прокрался незваным гостем. Или званым?

Митяй сделал несколько шагов к гробу, уставился на Танюшкино безмятежное лицо. Впрочем, безмятежным оно оставалось недолго. Распахнулись глаза, как тогда, в операционной. Распахнулись и уставились в никуда черными, во всю радужку, зрачками. Танюшка села в этом своем хрустальном гробу, вцепилась худыми пальцами в борта, подалась вперед. Казалось, она не просто смотрит в никуда, казалось, что там, в этой загадочной пустоте, ей показывают кино. И если присмотреться, обрывки этого кино можно разглядеть на дне ее глаз. Нужно лишь подойти поближе.

Митяй подошел. Потому что дурак и бестолочь! Потому что мамка мало била в детстве и не объясняла, как опасны мертвые. Даже если это мертвые царевны.

Она сжала его запястье с такой силой, что захрустели кости. Сжала, потянула к себе, к своему бледному, по-упыриному равнодушному лицу. Уставилась черными провалами глаза прямо ему в глаза, шепнула, не разжимая бледных губ:

– Смотри…

Как он не хотел смотреть! Не хотел видеть то страшное кино, которое показывали ей, а она пыталась показать ему. Но не вырваться из этой нечеловеческой хватки! И из плена черных, уже совсем не синих глаз тоже не вырваться…

…Они спали вповалку. Они с Севой. Митяй сразу и не понял, что видит свое собственное тело. Тело сжалось, подтянуло коленки к подбородку. Глазные яблоки под тонкой кожей век двигались. Конечно двигались! Ведь его заставляли смотреть кино! Сева метался во сне, что-то бормотал. Наверное, пытался проснуться. Или перейти из одного сна в другой. Но у него ничего не получалось, поэтому он метался.

Влас Петрович спал на неудобном диване, подсунув под щеку ладонь, словно маленький. Ему тоже снился какой-то сон. Во сне этом он улыбался. Даже странно, в жизни не улыбался, а во сне – пожалуйста…

А батя… А бати в кабинете не было. И в гостиной его тоже не было.

Батя был в нарядной, изукрашенной всякими дамскими штучками спальне, стоял перед кроватью, на которой раскинулась эта фифа Стелла. Фифа спала, а батя смотрел на нее задумчивым, каким-то отрешенным взглядом. В глазах его поблескивали красные огоньки, почти как в глазах Горыныча. Губы кривила горькая усмешка. В усмешке этой верхняя губа вздернулась вверх, обнажая клыки…

Митяй закричал, дернулся, пытаясь высвободиться из смертельной хватки чужого сна, пытаясь вернуться в собственное тело и остановить непоправимое…

Его не пустили. Держали крепко. Наверное, потому что кино еще не кончилось. Или это уже другое кино?

…Под ногами чавкало болото. Настырно и мерзко гудел гнус. Собаки рвались с поводков и тихонько поскуливали. Собаки были умнее своих хозяев, они не хотели лезть в самый центр трясины. А на хозяевах была немецкая форма. Митяй насчитал двадцать человек, прежде чем сбился со счета. Сбился потому, что увидел того, кто не так давно шел по их с Севой следу, а потом приходил в Гремучую лощину за костями мертвого упыря. Вольф. Кажется, так его называл Влас Петрович. Волк о двух ногах во главе песьей стаи.

Митяй знал, куда они идут и зачем. Для этого ему не нужно было досматривать это кино. Для этого ему хватило собственных мозгов. Каратели собирались уничтожить партизанский отряд. Может быть, уже уничтожили. Какое там время суток в этом кино? Утро? Или вечер? Что ему показывают? Прошлое или будущее? Зачем ему вообще это все показывают?

Кино закончилось, и он снова оказался перед хрустальным гробом. Танюшка, мертвая царевна, лежала в нем с закрытыми глазами. Наверное, потому, что глаза ее были закрыты, кино и закончилось. Ее длинные ресницы подрагивали, тени от них ложились на впалые щеки, превращая некогда красивое девичье лицо в старушечью маску. В этой маске Митяю на мгновение почудилась баба Оля, а потом еще несколько незнакомых, но удивительно похожих между собой женщин. Словно бы кожа на Танюшкином лице текла, как тот самый сценический грим, про который рассказывала фифа. Текла, менялась, превращая одно лицо в другое. Кто из них, из этих женщин, показывал ему кино? И где сейчас сама Танюшка? Что с ней творится?

Касаться девичьей руки было страшно, но Митяй все равно коснулся, потянул вверх край широкого рукава, обнажая до синевы бледную кожу и исколотые, воспаленные вены. Где бы она ни была, ее мучили. С ней делали что-то такое, что ни в коем случае нельзя делать с живым человеком. Ее лишали силы. У нее забирали кровь. Потому она такая бледная и неживая. Сейчас она такая, каким был он всего сутки назад. Его спасли, а она все еще мучается, пытается докричаться до них с помощью снов. До него, до Митяя, докричаться. Потому что остальные не слышат. Сева бы и рад, но у него не получается. А у него с Танюшкой теперь общая, вымаранная в крови цепь, на которую посадил их обоих фон Клейст. И плевать, что цепь эта не видна. Она есть, и Митяй каждую секунду слышит ее бряцанье.

– Что мне делать? – спросил он шепотом у Танюшки. – Тань, что нам всем делать?

Она не ответила, но лампы под потоком истерично замигали, а дверь, которую он так предусмотрительно подпер стулом, распахнулась на всю ширь. Пора уходить – вот что это означало.

– Я еще вернусь, – сказал Митяй и погладил Танюшку по щеке. – Мы спасем тебя, Танюшка.

Подземный ход вывел его не в привычную анфиладу одинаковых комнат, а в заброшенную оранжерею. Тут, на поверхности, было сыро и холодно. Хотелось дышать полной грудью, хотелось наконец проснуться.