Текст книги "Восьмая часть света (сборник)"

Роберту Овсянникову[2]2
  Р.Н. Овсянников – ученый, культуролог, один из создателей ВАДК в г. Жуковский


[Закрыть]

 
В преодолении – сила твоя,
И в проявлении воли.
Полнится хаосом глубь бытия,
Стынет крупинками соли.
 
 
Жизнь, словно кровь:
Пусть горька, солона,
Рану затянет любую.
Вечной любви нерушима стена,
В даль уходя голубую.
 
 
Неба упругий и яркий шатер
Щедрое солнце колышет.
Ты же даешь умной мысли простор:
Жаждущий – правду услышит.
 

Художнику Юлии Молчановой

 
Хрупкость и зоркость твоя,
И талант живописца —
Чудной гармонии образец.
Чаши цветов,
Чтоб росы ясным утром напиться,
Рыбы плавник, земляники лесной бубенец —
Символы жизни! За нею стоящей стихии —
Воздуха, чистой воды и огня,
Множатся образы,
Чуткой душе дорогие,
Те, что в морозной пустыне
Спасали меня.
 

«Открой мне дверь в неведомое завтра…»

 
Открой мне дверь в неведомое завтра,
Воспой цветок на утренней заре!
Ведь счастье ощущается внезапно:
За взмахом крыльев – рыба в серебре…
 

Художнику Екатерине Филимоновой
^сонет

 
У Кати не скатерти – поля,
в саду у Кати – райские птицы.
И рыхлая помнит земля
царские колесницы.
 
 
Что за горделивая птица!
Вот и ящерица-царица,
плавает в сердце моём,
словно оно – водоём!
 
 
Эти из шёлка июньского травы,
кошки – загадочны и величавы,
эти сады с изумрудом вод,
где вдохновенье живет,
 
 
можно увидеть на полотне
или в прекрасном сне…
 

В театре

Режиссеру театра «Стрела» Н.Ступиной

 
Колышется у сердца волн театральных шум…
В тайник театра дверца – как в пароходный трюм.
 
 
И боли ножик ржавый, гнетущей, как фонарь,
Дрожит во тьме кровавой, и мечется звонарь.
 
 
Кому звонишь, и сколько живых разбудишь душ?
Как холодно и скользко на глади зимних луж!
 
 
А зритель цепенеет и видит острый край.
Как плакать он умеет, смотри – не забывай.
 
 
Чтобы святые слезы оставили печать,
Ответы на вопросы должны как гром, звучать!
 
 
Опошлена реприза, иссяк поток идей?
Пусть морщит лоб актриса, и в зал бежит злодей.
 
 
Пусть пальцы режиссера выстукивают дробь.
Из моды выйдут скоро порнуха и сироп.
 
 
На сцене, где кидает искусство в жар, в озноб,
Там зрители рыдают, и недоволен сноб.
 

Любовь

Художнице Л. Архипенко-Прудь

 
Имя твоё сводит с ума
юных и старых.
Алый твой цвет любит зима —
Гроздья рябины.
 
 
Слышит весна голос любви:
трели, рулады…
Шепот волны, шелест листвы…
Взгляды невинны.
 
 
Рядом с тобой в жарком костре
угли пылают!
Ночь как река… Ты на заре
выйдешь из пены.
 
 
Тени светлы. Души темны.
Лица смиренны.
Чувства свежи. И в серебре —
гроздья сирени.
 

Поэту Владимиру Зайцеву

 
Среди стонов, воплей и плевков голос: «Мы Россию потеряли…»
Звон церквей, и рядом – звон оков, и ребенок сонный в одеяле.
Что ему грядущий день сулит, что увидит он, в окошко глядя?
У котенка лапка не болит, что по дому крутится в досаде.
 
 
А болит душа у стариков: ведь чуть свет, в дорогу проводили
Любу с Надей… Луч меж облаков – словно фары на автомобиле.
Вот и все – надейся или жди, и люби до гроба землю эту.
А когда осенние дожди станут лить, прислушайся к совету
 
 
Батюшки, что церковь освятил, и согрел ее своим дыханьем:
– Помните, что дом отцовский – тыл, здесь, в глуши,
томимой ожиданьем.
Дети вспомнят про отцовский кров, блудный сын вернется —
и под сенью
Милых рощ отцовская любовь все простит, почуяв угрызенья
 
 
Совести сыновней… Жизнь мудра: все расставит
по местам, заставит
Плакать и смеяться до утра, горечь встречи
в радость переплавит.
 

Mistikana

Т.С.

 
Любовь, говоришь, пылают душа и сердце?
Прожить, говоришь, не можешь ни дня без секса?
Терпеть, говоришь, не можешь собак и кошек,
Слезливых старух, орущих в роддоме крошек?
 
 
И твой поцелуй – приправа к любимому блюду?
Скользнешь на постель, оставив одежды груду,
Своей наготой прельщая седого Зевса,
И ждешь, когда солнце выкатится из леса.
 
 
А лес подступает к высокому, важному дому.
Здесь птицы кричат: тревожно кричат, незнакомо.
Здесь папоротник ажурным своим опахалом
Вступил в поединок с багровым листом пятипалым.
 
 
Здесь чья-то душа сквозь толщу времён просочилась,
И в перья вороньи, с возмездьем в зрачках, облачилась,
Направилась к дому, окно твоё облюбовала,
Где ты в этот час в объятьях мужских ликовала.
 
 
И птица, и женщина, как-то почуяв друг друга,
Застыли, и выйти не смели из тайного круга.
И женское сердце пронзило чужое проклятье…
И долго шипело шелками шуршащее платье.
 

Камень

1

 
Вот этот камень помнит море,
Храня окраску орхидеи.
А этот – шквал людского горя
И дрожь бессмысленной идеи.
 
 
Куда идёшь, зачем в корзину
Кладёшь за камнем камень плоский?
Он полетит кому-то в спину,
В крик – издевательский и хлёсткий.
 
 
Прискачет конь из камня-бледа,
И что ему – порывы ветра!
Ты – в страхе, и твоя беседа
С Творцом осталась без ответа.
 
 
Но в полумраке не пытайся
В него вглядеться, вынув камень.
Разгневанный и грешный, кайся.
На всё есть воля Божья… Amen.
 

2

 
Чтобы камень был округлым,
Волны камень целовали.
Чьё-то сердце стало углем,
Чьё-то – глыбой в перевале.
 
 
Камень под ногой – булыжник,
В головы врагов летящий!
Камень серый, камень рыжий,
Кто-то бурый камень тащит.
 
 
Камень белый, камень черный,
Камень пестрый – всюду камень!
Череп, мыслью прокопченный,
Затаил в глазницах пламень.
 
 
Жизни мелкая щебенка!
Каждый камень что-то значит.
Пущенный рукой ребенка,
По воде мой камень скачет.
 

Три сонета об искусстве

1

 
В искусстве жить есть стержень – здравый смысл.
Карабкаясь наверх, ты глянешь вниз —
И голова закружится от страха:
Что там внизу? Удавка или плаха?
 
 
Шампанским пахнет ананаса плод,
Элита веселится… А народ
Хлеб выпекает, жердь строгает, пашет
Или сбегает из тюремных башен.
 
 
Искусство жить – не только нить продлить,
Нить жизни, что отмерена судьбой,
Но хищного дракона разозлить,
И выиграть неравный этот бой.
 
 
Ты победил! Шампанское – рекой!
В искусстве жить не ценится покой.
 

2

 
Искусство лгать: к нему причастны все.
Ну, кто из нас не прибегал ко лжи,
В ней не валялся, как медведь в овсе,
Не преступал запретов рубежи?
 
 
Твердя: «Во благо ложь!», – уйдешь под лед
Нещадной лжи: любимым тоже лгут!
Или проглотишь ложь, как липкий мёд:
Её излишек вызывает зуд…
 
 
Я вижу, как мерцает полынья,
И мне невыносима ложь твоя.
Я говорю: забудем эту ложь,
Начнём, пожалуй, с чистого листа…
 
 
Красивой ложью душу не тревожь,
Мне лживая противна красота.
 

3

 
Искусство быть естественной! Природа
Не терпит изощренности любой.
Она проста в любое время года,
Как Вера, как Надежда, как Любовь.
 
 
Она не любит пышных украшений:
Пройдет сезон, другой – цветник опять
Весь в одуванчиках, как луг весенний,
Естественна земная благодать!
 
 
Нетронута, чиста, неприхотлива,
Она в многообразии своем.
Естественна, и потому – красива,
Как солнечный в кувшинках водоем.
 
 
Но женщина все дальше от природы
Уходит: ей милы гримасы моды.
 

Казачка

 
Азарт веселья наполнял меня
И требовал горячего коня,
И ветра, обжигающего щёки!
И музыки, гремевшей из садов,
Причастной к созреванию плодов…
– Я Вас люблю!
Пусть вслед летят упреки!
 
 
Мне ни к чему надежная броня,
Вы всё равно поверите в меня:
Ведь ради Вас материки я сдвину,
Расплавлю вековую толщу льдов,
Чтобы звенеть ручьем на сто ладов:
– Я Вас люблю,
К Вам, как весна, прихлыну!
 

«Зима рисует иероглифы…»

 
Зима рисует иероглифы
лилово-черные – на белом.
С букетом роз опять продрогли Вы,
снег в скучном сквере надоел Вам.
 
 
Любовь томится под запретами,
но различить меня смогли Вы!
Я – небо грозное с просветами,
я – горечь жизни торопливой…
 

Кубанский казачий хор

 
Кубань. Мерцанье вод обильных
и мощь всесильных голосов.
Блеск сабель, яблок молодильных
вкус – и тревожный гул басов.
Как «инь» и «ян» – мужское с женским
начала – в хоре сплетены.
И звук – воистину вселенским
он стал – взлетев из глубины
 
 
земли, раскачивая небо,
как будто колокол расцвёл:
все краски, все людские требы
в мелодии воспроизвёл.
Дни златокрылы: их казачки,
как коромысла, на плечах
несут, мир пробудив от спячки,
и свет любви горит в очах.
 
 
А казаки молодцеваты,
усаты и горды: ведут
своих коней… Их песни святы —
про жизнь и смерть, и Божий суд.
Так распрягайте, хлопцы, коней!
Пляши, Маруся, что есть сил!
Не отомрут в народе корни,
когда он так заголосил!
 

Хор Турецкого

 
Бархатный тенор из хора Турецкого,
словно владелец крупнейшего, редкого
по красоте изумруда, сверкнул
гранями – и в глубине утонул
зала – но вынырнул… Жизнь продолжалась
с ритмом ребенка, похожим на шалость!
Занавес цвел, как весенний тюльпан,
кто-то ладонями бил в барабан,
хор зашумел, как вдоль улицы тополь.
Руки у зрительниц двигались в такт!
Вышел на сцену Турецкий: «Антракт.
Дальше вам будет еще горячее!..»
Выводок жрицы к буфету потопал.
Взгляд безразличного к ним казначея
облюбовал акварель в паспарту…
Бог-меломан ощутил за версту
грешной душою рожденные звуки.
– Люди, вы так далеки от науки
глубь родниковую в звуках лепить!
Эта мелодия, словно качели,
ввысь увлекает… И как Боттичелли
профиль рисует, так можно вопить.
Вопли восторга! Ладоней горенье!
Все это слышит маэстро Турецкий.
Лично ему – два букета сирени
и на прощание – шлягер советский.
 

Битва хоров

 
Стоят в порядке шахматном хоры
и ловят ритм… Обострено вниманье
жюри, и счет неслышный «Раз, два, три…»,
и талисман, нащупанный в кармане,
настраивают тех, кто в бой вступил,
услышавших, как шепчет в поле колос,
на яркость звуков, истощенье сил,
на эхо, улетающее в космос,
на радость единения, на шквал
волны, что с небесами породнилась…
 
 
О, кто себя не узнавал
в парящей птице, распрямившей крылья,
почуявшей свободу! А внизу
речной поток, мельчайшей водной пылью
покрывший вверх ползущую лозу,
ее невероятные усилья,
шумит – и шум похож на гул веков…
Но облака, скрывающие зори,
уносит ветер, вызвав дрожь песков
в пустыне, где когда-то было море.
 

5 июня
^сонет

А.М.

 
В день этот радость обнимется с грустью:
Воды реки моей катятся к устью.
Что впереди? Только бурный поток!
Лотос расцвел – этот чудный цветок
Там лишь цветет, где затишье и гладь…
По голове меня, милый, погладь,
Пообещай подарить вдохновенье!
 
 
Глядя в реки полноводной теченье,
Пообещай, что, спасая меня,
Окна весной распахнувшую настежь,
Лодку пригнав, посадив на коня,
Ты не разлюбишь меня никогда,
Не разменяешь на мелочь года,
Не потускнеешь и не иссякнешь!..
 

Душа

Маргарите Пермяковой

 
В глухую ночь душа моя проснулась,
свечу узрела, слезы пролила,
и тоненькая ниточка тянулась
к другой душе, и шевелилась мгла.
 
 
Душа моя увидеть торопилась
луч солнца, яркой бабочкой летя,
но горечь предрассветная клубилась,
и где-то в зыбке плакало дитя.
 
 
Летя на свет, душа моя пленилась
могучей жизнью с чередой потерь,
родившись там, где крыша накренилась,
скрипела и распахивалась дверь.
 
 
Где проявилось вдруг в дверном проёме
родное материнское лицо…
Но было пусто в полнозвучном доме,
лишь голуби садились на крыльцо.
 

Поэзия

 
Ветку тополя в воду поставила —
провалилась она в забытье.
И душа трепетала усталая,
как на крепкой веревке белье.
 
 
Истончилась душа под запретами…
Сделай шаг по январскому льду?
с безголосыми встретишь поэтами
толпы муз в раскаленном аду.
 
 
Пролепечешь, вздыхая украдкою,
о любви, неподвластной душе,
и гоняясь за рифмою сладкою,
страх поймаешь в своем кураже.
 
 
В чём же смысл бытия, в чём спасение?
Эликсир вдохновенья в строке!
И пульсирует боль Воскресения,
словно жилка на детском виске.
 
 
И рождаются души, рождаются
для невиданных ранее мук.
И Поэзия, Матерь – страдалица,
зацепила веревку за крюк.
 

Лето

Ольге Руслановой

 
Благоухающей в сердце любовью,
К детскому прильнув изголовью,
Щедрые дарю поцелуи.
 
 
Страх изгоняю из душ несмелых,
Зная, что встречу в саду, среди спелых
Ягод – крапиву злую.
 
 
Манит маками терпкое лето,
Я плыву в море алого цвета,
Маки в поле и маки в груди!
 
 
Чтоб на свете любилось и пелось,
Кружат голову свежесть и спелость.
– Обними меня… Не уходи…
 

«У белизны и чистоты особый лад…»

 
У белизны и чистоты особый лад.
У роковой любви – особый взгляд.
Как я боюсь глубинного огня.
– Согрей меня!
 
 
Он дышит жаром, и в очах – тревожный свет,
И то случится, у чего названья нет…
Ответа не дождавшись, в ночь уйдет.
Лед затрещит… Непрочный, тонкий лёд…
 

Весной

 
Коварен лед, когда капель:
лед марта со следами копоти.
Но с ветром прилетел апрель
и лед взломал, как взломщик опытный.
 
 
Лед на реке трещит по швам.
Вот-вот – и в путь неблизкий тронется…
По льдинам, как по головам,
когда-то здесь промчалась конница.
 
 
Но тянет темная вода
к себе влюбленных и отчаянных.
Один из них пришел сюда —
и реку перешел нечаянно.
 
 
Под утро возвращался он —
по льдинам, окрыленный, заново…
Никто не спас, не слышал стон.
Лишь небо обагрило зарево…
 

Вешние воды

 
Хлынули, как чувства безответные,
По теченью вниз, ломая льдины.
Но срывая все замки запретные,
Мы слились в любви, и мы едины.
 
 
А вода, что обжигает холодом,
В солнечных осколках пахнет хмелем.
И в душе все зелено и молодо,
На двоих одно мы солнце делим.
 
 
С вербами сошлись поля заречные:
Скорость вешних вод грозит потопом.
До зари мигают звезды млечные,
Месяц ходит по небесным тропам.
 
 
Тишина и вечность! Воды вешние
Нас друг к другу бросили недаром.
Мне приснилось платье подвенечное,
Маки в поле, пышущие жаром.
 

Женщина

 
Ты прав: я стерва, бестия, мегера,
Но редкая жар-птица – тоже я!
Как солнце, жгуча, словно кошка, сера,
Блестяща и шипуча, как змея…
 
 
Я – женщина. Я плачу от досады,
В твоих руках я таю, как свеча.
Порой к тебе врываюсь из засады,
То холодна, как лед, то горяча.
 
 
О, это поле боя! Сердце знает:
В пылу сражений поцелуев нет.
Любовь, как гимнастерка, выгорает,
Стреляет, словно ржавый пистолет.
 
 
Когда же перемирие настанет,
Я в плен твоих объятий попаду.
Любовь восстанет, а потом воспрянет —
И притворится яблоком в саду.
 

«Мой милый, зачем торопиться…»

 
Мой милый, зачем торопиться,
Незрелые яблоки рвать?
Степная залетная птица
Опять начала горевать.
 
 
И лист задрожал, словно клавиш,
Весенний ожил ветерок.
Мой милый, зачем ты лукавишь:
Все вызреет: дай только срок!
 
 
В саду на скамейку присядем,
Где завязью стал первоцвет.
Где облако с небом в разладе:
Мгновенье – и облака нет!
 
 
Летят лепестков вереницы
На утренний сад, на скамью.
А ночью мне яблоко снится:
Точь-в-точь как у Бога в раю…
 

Счастье

 
Легенды о счастье понятны душе.
Порою до слёз они трогают сердце.
Кто любит, тот счастлив в своём кураже,
Ведь счастье с любовью в незримом соседстве.
 
 
И с юностью счастье навек смежено,
И с мудростью счастье сплотилось навеки…
Однажды, смеясь, мы откроем окно —
И хлынут к нам счастья студёные реки.
 
 
Легко захлебнуться в избытке таком,
И в страхе несчастье легко напророчить…
Поэтому бросим друг в друга снежком,
Чтоб холод собачий зимы обесточить.
 
 
Вот так, только так можно счастье схватить
За хвост, как хватают в азарте жар – птицу.
А мы будем яблоню счастья растить —
И чудо-плодами завалим столицу!
 

Прощание

 
Не впервые тебе забывать…
Вспомни, вспомни, как было – впервые!
Но волна равнодушья опять
Захлестнула деревья живые.
 
 
– Глянь, любимый, какой листопад!
Как лекарство из терпкого корня,
Пью прощальный твой голос и взгляд,
И смеюсь все больней и упорней.
 
 
Миг прощанья… Возможно ль поднять
Этот камень, на сердце упавший?
Громких птиц невозможно понять
Над простором взъерошенных пашен.
 
 
Грач, расставшийся с веткой, орет,
Дождь, расставшийся с тучею, плещет…
Сон забудется… Вспыхнув, умрет.
День, расставшийся с ночью, трепещет.
 
 
Листья кленов – крылатая рать —
В плен берут переулки кривые…
Не впервые тебе забывать.
Но запомнишь, как было – впервые.
 

Усеченный сонет

 
Долго руку держу над огнем.
Вспоминаю без грусти о нем,
Без единого вздрога и вздоха…
Ах, должно быть, ему слишком плохо!
 
 
Если крылья трепещут в огне,
Если тень устремилась ко мне,
Если пар над кофейною гущей,
 
 
Над которой пытаюсь гадать
И любви ощутить благодать —
И беспомощной, и всемогущей.
 

Мелодия дождя

 
Мелодия дождя, мелодия разлуки:
Когда деревья мечутся, и небеса темны,
Мне грустно оттого, что замирают звуки
Твоих шагов – и больше не слышны.
 
 
Как дятел, дождь стучит – настойчиво, дотошно…
Когда увижу вновь любимые цветы,
Любимые глаза, дотронусь осторожно
До плеч твоих – замру в объятьях чистоты…
 
 
А дальше – только всхлип дождя и луж разводы,
И на моем пути – бушующий поток!
Но мне милы дожди, сиреневые своды,
Плывущий под зонтами городок.
 

«Глаза даны мне, чтоб глядеть…»

 
Глаза даны мне, чтоб глядеть
На бездну с высоты,
А сердце – чтобы холодеть
С покровом темноты.
 
 
Ты в сердце жаркое мое
Вонзил осколок льда,
Когда кипело там смолье
И плавилась руда.
 
 
Но стонов не дождёшься ты:
Я боль перетерплю,
И все сожженные мосты,
Я вмиг восстановлю.
 
 
Под радугою мир хорош,
Пусть даже он в слезах.
Но живы в нём – и гнев, и дрожь,
И зарево в глазах.
 

Осенний сонет

 
Далёкая любовь: она милее,
Чем рядышком сомкнувшая уста.
Бреду я одиноко по аллее,
И надо мною ранняя звезда
Протягивает луч… Уже смелее
Летят листы с озябшего куста.
Я о поблекшем чувстве не жалею:
Врачует душу неба красота.
Сквозь тучи звёзды вечные сияют,
И эту ночь песочные часы
Беззвучно на мгновенья распыляют…
Качается созвездие Весы.
 
 
Разбрызгав капли млечные росы,
В саду осеннем розы умирают.
 

Розы

1
^сонет

 
Вот розы: чистота и совершенство.
Их аромата легкое блаженство,
Их лепестков фарфор или атлас
В чертоги рая вновь уводят нас.
 
 
Нас – неразумных, грешных и несчастных,
Касающихся лепестков атласных
Глазами жадными и ненасытным ртом…
Сегодня и сейчас, а не потом
 
 
Мы осознаем тленность всех творений,
Непрочность связей, тщетность озарений,
Любви бессмертье, мира новизну…
Чтобы задать вопрос: «Зачем, откуда
 
 
Расцветшей розы утреннее чудо,
Проникшей в душу, в сердца глубину?»
 

2

 
Розы лепестковая спираль
Вглубь миров неведомых уводит.
И хотя за окнами февраль,
В стебле молодая брага бродит.
 
 
Роза, роза! Ты меня с ума
Сводишь сочетаньем красок млечных.
Многолика, как любовь сама:
Силуэты в платьях подвенечных.
 
 
Ты благоуханна и свежа.
На балу цветов ты – королева!
Недотрога, ты уснешь, дрожа,
В вазе, как в гробу хрустальном дева.
 

3

 
Мимолётна красота.
Отцветет и эта роза.
Ночь опустится, густа.
Но таится в ней угроза.
 
 
Ускользнет и эта ночь.
Ночь любви недолговечна.
И летят надежды прочь,
Исчезая в дымке млечной.
 
 
Мимо нас прошла весна.
Промелькнула, пробежала —
И теперь нам не до сна:
В сердце грусть вонзает жало.
 
 
В мякоть сердца, как пчела,
Жизнь впивается до дрожи!
Я счастливою была.
Ты, предполагаю, тоже.
 

4

 
Роза – дерзкая красавица,
Постоять умеет за себя.
Злым шипом руки касается,
Улыбаясь и грубя.
 
 
Аромата шлейф за нею тянется,
Глаз дразня, фантазию будя.
Тяга к солнцу, словно тяга пьяницы
К алкоголю… Роза, как дитя,
 
 
На руках торжественно покоится,
Спрятана в прозрачный целлофан…
И опять волнуется и колется,
Погружаясь в негу теплых стран.
 

5
^сонет

Художнику Кате Штуц

 
Розы умирают молча:
Пусть по горлышко вода,
Но прошепчут горькой ночью:
– Расстаемся навсегда…
 
 
Ярче краски – сон короче:
Как они – ты молода!
Жизнь: зигзаги, многоточья,
Острозубая беда.
 
 
Но прекрасные мгновенья,
Но высоких радуг звенья,
Отрывают от земли!
 
 
И когда дожди ушли,
И метели улетели,
Снова розы расцвели!
 

Вид из окна

 
Вид из окна… Почему бы мне не глядеть из окна?
В мире, где арфы и трубы, шум затевает весна.
 
 
С нею рождаются ветры, что раздувают белье,
Как паруса… Километры неба – пространство мое.
 
 
Вслед за лучом откровенным по облакам пробегу!
Скучно шататься по стенам, зайчиком прыгать в стогу.
 
 
Скучно следить без движенья за колесницей небес,
Припоминая рожденье утра – с надеждой и без.
 
 
Гляну с улыбкой печали на стариков из окна,
В мир, где подростки кричали, где трепетала весна.
 
 
Где пробежавшей собаке мир показался лучом:
Вспыхнул – и скрылся во мраке, и поманил калачом!
 

«Тунгусским метеоритом была в судьбе твоей любовь…»

Надежде Цветковой

 
Тунгусским метеоритом была в судьбе твоей любовь.
И в небе, вспышками залитом, ты различаешь вновь и вновь
 
 
Тот день, тот час, тот сердца трепет, непоправимости угар,
Дрожь тела, губ неясный лепет в плену необъяснимых чар.
 
 
Тот резкий свет – и темный полог, непроходимые леса,
И путь, что ясен, труден, долог… Поэтов пылких голоса…
 
 
Поэзия восторги копит, весь мир открылся перед ней.
Стирай со стёкол жизни копоть: пой о любви, крылами вей!
 

Хранящая любовь

 
Храня свою любовь, я всматриваюсь в бездну:
Чтоб крылья обрести, мне ничего не жаль…
Хранящая любовь! Не спорю, бесполезно
Хранить в своей душе то, что умчится вдаль.
 
 
Но я храню… Свиданья, письма и разлуку,
И звездопад в ночи, и волн морских прилив,
И терпкую печаль, и серых будней скуку,
И шелковистость лошадиных грив.
 
 
Деревья вдоль шоссе, гудок автомобиля,
Сверканье паутины на стерне —
Фрагменты жизни милой: я о них забыла,
Они же о себе напоминают мне.
 
 
Увижу утром солнца тайное рожденье,
Как сердца лучезарную любовь…
– Она меня хранит! – и это убежденье
Опять мою волнует кровь.
 

Наваждение

 
Обивки королевской клочья и лабиринт кривых зеркал…
На них наткнусь я как-то ночью: в руке – свеча,
в другой – бокал…
 
 
И – я ли это? Черный ангел смыкает крылья надо мной…
Но юный голос бабки Анны звенит серебряной струной.
 
 
Ведет невидимою нитью, как Ариадны нить вела,
На волю, к свету, из темницы – к любви, где лава и зола!
 

Анна

 
Вот бабушкино имя: Анна. Направо слева прочитай,
Налево справа… Словно с крана ритмично капает вода,
Так мысль сверлит меня: когда в потоке лебединых стай
Она коснулась небосклона? Куда так молодо, влюбленно
Глядели карие зрачки: вернее, на кого глядели?
С кем, на край света, налегке, ушла без ропота и стона?
Откуда в этом стройном теле так много жизни, муки, слез?
Кто молодость ее унес, вселил в неё вселенский ужас,
Когда в бомбёжку выжить тужась, тащила скарб
из-под колес?
И – выжила, и ликовала, смеялась, пела и цвела,
Любимых крепко целовала, портреты в рамках берегла,
Водой колодезной смывала все хвори… Поглотила мгла
Мою певунью. Имя светит лучистой звёздочкой в ночи.
Ты только имя прошепчи: о, Анна! Вздохом ночь ответит.